Ключ от всех дверей

Глава четвертая. Любовь, Олимпиада и подъездный небосклон

Я твёрдо решила больше ни в коем случае не краснеть.

Когда мы выехали на трассу, я стала устраиваться поудобнее на меховой длинношерстной накидке сидения, планируя всю дорогу проспать. И отдохну, и наверняка не покраснею. За это время мы с Яном не обменялись и парой слов, что, впрочем, меня вполне устраивало. Удивительно! Даже ни разу ещё не намекнул о моем гениальном коварстве. Хотя нашим легче. Мне вовсе не хотелось слушать бредни о моих космических по масштабу планах по истреблению оборотней, как вида, на планете Земля. Или ещё о каких-то других. Не знаю, в чём он там меня подозревает. Но заснуть мне не дал Ян, решивший, наконец, нарушить наше идеальное молчание.

— Пока ты не уснула, может, сообщишь мне свой адрес, а то я вряд ли найду твой дом по запаху или следам.

По запаху или следам?

— А можешь? — удивленно вскинула брови я.

— Я же сказал, что вряд ли. По запаху могу узнать человека и на очень приличном расстоянии. Или не человека. Ведьму, например. Но не за тридцать километров.

Нет, он совершенно точно меня обнюхивал! Спаниель недорезанный. Так вот для чего он это делал. Чтобы найти по запаху ведьму, например.

— Вот как? Ну и зачем мне эта информация? Мне нет дела ни до тебя, ни до твоих талантов. Или ты намекаешь, что меня из-под земли сможешь достать? Так я и не прячусь, — безразлично пожала плечами я.

Ну, точно, решил меня запугать — сейчас узнаю о месте твоего жительства на всякий случай. И прибью, если что.

— Ну вот, просто знай.

— Приняла к сведению, — я решила не высказывать своих догадок на этот счет. Ни за что не поведусь ни на какую провокацию. Я — само спокойствие и невозмутимость. Сейчас лучше проверим запущенность его психического отклонения. — Могу я спросить, откуда такое подозрительное отношение к ведьмам?

— Можешь, — милостиво кивнул он.

Я скрипнула зубами.

— Итак, откуда такое подозрительное отношение к ведьмам?

— Я хорошо знаю вашу породу: самовлюбленные поверхностные снобы, но что еще хуже — лживые, хитрые, не упускаете своей выгоды, а к цели идете по головам, не гнушаясь никакими методами, — он так выразительно и с чувством это произнес, что я даже подумала, а не репетировал ли он эту речь накануне перед зеркалом?

— Боже, да ты видишь меня насквозь! — в притворном ужасе воскликнула я и театрально прикрыла рот ладонью, широко раскрыв глаза.

Оборотень досадливо поморщился.

— И много ты ведьм знаешь, чтобы делать такие обобщённые выводы? — повернулась я к оборотню.

— Для выводов вполне хватило, уж поверь.

Как всё, оказывается, запущено! Срочно нужен глубокий психоанализ. Или нет, лучше — шоковая терапия.

— Странно, — ангельским голоском начала я, — я всегда считала, что такой махровый шовинизм владеет умами сопливых подростков или психопатов… Ты прямо разрушаешь мою теорию.

Ян стиснул зубы и по его щекам заходили желваки. Ха! Я, кажется, его зацепила! А теперь — контрольный выстрел:

— Или… — задумчиво протянула я, — подтверждаешь! — по спине табуном пробежали ледяные мурашки, когда он обжёг меня быстрым взглядом — его глаза на миг сверкнули янтарно-жёлтым. Радостно мелькнула мысль, что сейчас он точно меня пристукнет, и стало как-то не по себе. Но останавливаться было поздно: Остапа, как говорится, уже вовсю несло. — Вот, теперь я в тупике!

Но он почему-то молчал, упрямо глядя исключительно на дорогу, а я прямо-таки почувствовала себя советским солдатом, водрузившим знамя Победы над Рейхстагом в 1945 году, и с трудом сдерживала торжествующую улыбку. Интересно, к какой категории он причислил себя: «сопливых подростков» или «психопатов»? После затянувшейся паузы Ян на редкость омерзительно спокойным тоном изрёк:

— Да, я смотрю, риторика — твоя сильная сторона, но при этом ты была и остаешься ведьмой.

Да он просто невыносим! Как попугай заладил «ведьма», «ведьма»!

— Ты можешь думать всё, что хочешь, но это, по меньшей мере, странно, потому что ты ничего обо мне знаешь! — всё-таки вышла из себя я. — И я не собираюсь перед тобой оправдываться в том, чего не делала и какой не являюсь, или пытаться тебе что-то доказать.

Он на меня внимательно посмотрел уже без злости, а я достойно выдержала его взгляд, хотя меня просто подбрасывало от негодования. А ведь я даже не спросила его, зачем он согласился везти «лживую ведьму» домой. Да и плевать мне, откровенно говоря! После этого надолго воцарилась тишина. Я всё ждала, когда же он, наконец, меня хотя бы придушит, но Ян всё также молча вёл машину и ни малейшим образом не выказывал такого намерения. Так и не дождавшись расплаты за свои слова, я сбросила угги, подогнула под себя ноги и, отвернувшись к окну, через некоторое время уснула.

Проснулась уже практически перед самым концом нашего маршрута. Когда мы въехали в город, я сообщила Яну свой адрес, а он, не проронив ни слова, привез в нужное место. От этой его невозмутимой молчаливости мне даже стало немного совестно, что я так на него накинулась со своими «сопливо-психопатскими» теориями, потом сама же разоралась, а он тут весь такой спокойный и характер у него нордический и выдержанный! Не придушил и даже не наорал. И кто же, типа, из нас двоих психопат? Я, само собой. Ну и ладно!

Он вышел из машины и, как истинный джентльмен, открыл пассажирскую дверь и помог мне выйти.

— Тебя проводить? — спросил меня Ян.

— Нет, спасибо. Потом сам найдёшь мою квартиру по следам, — ядовито предложила я. — Не хочется упрощать тебе задачу.

— Таких задач я перед собой не ставлю, не обольщайся, — не менее ядовито улыбнулся он и протянул мне мой багаж.

— Чудесно, — я выдернула из его рук сумку и, прихрамывая, направилась к дому.

Не успела я сделать и пары шагов, как ко мне резво подскочила соседка Любаша, выпивоха, но добродушная и простодырая.

— Маюшка, рыбонька, здравствуй! — заголосила она, обдавая облаком ядрёного перегара. — Такущее тебе спасибо хочу сказать!

— Люба, ты хоть дыши в сторонку, а то и меня сейчас торкнет от твоего амбре, — поморщилась я.

— Всë-всë, не дышу. И это… сделала, как ты велела всё в точности — ту бумагу отнесла, печать мне поставили, теперь благоверный-то у меня по струнке ходит, — горделиво отрапортовала она.

— Ты главное теперь заднюю не вздумай включить, — пригрозила ей я, — а то все труды насмарку…

Любин сожитель Николай регулярно её поколачивал, просил прощения, затем они вместе отмечали примирение… а потом всё возвращалось на круги своя, в том числе и синяки. Но совсем недавно Любаша загремела в травму с переломом рёбер, и я её убедила не врать в полиции, что она в очередной раз упала с табурета/крыльца/лошади (нужное подчеркнуть), а возбудить дело частного обвинения, и помогла ей составить заявление. Теперь Люба ежедневно докладывала об обстановке по всем фронтам и засыпала спасибами.

— Нет уж, шиш ему, — затрясла Люба этим самым шишом. — Твой? — переключилась на приглушённый тон соседка, доверительно наклонившись к самому уху и взяв меня под локоток.

— Что — мой? — удивилась я, стараясь дышать через рот.

— Не что, а кто! Хахаль твой. Хорош, — стрельнула глазами Любаша в сторону всё ещё не отчалившего оборотня и что-то методично выискивающего в своём багажнике. Я искоса глянула на Яна — когда же он уедет? Ведь стоит, уши греет!

— Какой еще хахаль? — выдернула я руку из Любиных лапок и похромала домой. — Шла бы ты, Люба… делами своими занялась!

— Да не кипятись ты, Майка! Видный мужик, не прогадала! — засеменила за мной Любаша, продолжая тарахтеть.

— Люба, будь добра, исчезни, а? Здравствуйте, Олимпиада Андреевна, — кисло улыбнулась я соседке, сидящей на лавочке и бдительно проводившей Яна взглядом: оборотень, наконец, погрузился в свою машину.

— Здравствуй, здравствуй, — елейно пропела она, ехидно поджав тонкие губы, щедро напомаженные ярко-морковным цветом и просверлила в Любимом лбу пару дырок прокурорским немигающим взором.

— Я потом к тебе зайду, ладно? — и Любу как ветром сдуло.

Отлично! Вот только Олимпиады тут не хватало. Теперь она месяца два будет мусолить новость о том, что меня хромую привез домой какой-то явно бандитского вида тип на подозрительной машине, номера которой надо бы проверить: наверняка угнанная! И что я привечаю местных алкоголиков, в лице Любы, приглашаю в гости и поощряю тем самым их порочный образ жизни.

Олимпиада Андреевна была интеллигентной пенсионеркой из числа тех, в чьём организме жизнь бьёт ключом, несмотря на преклонный возраст, и в основном по головам окружающих. По потенциалу энергетического ресурса она вполне могла составить достойную конкуренцию крупнейшему в Евразии Уренгойскому газовому месторождению. Приличная на вид, элегантно одетая по советской моде пятидесятых годов, пожилая дама всегда с безупречной укладкой и при экстремальном макияже успевала везде: поскандалить в ЖЭКе из-за перегоревшей лампочки в подъезде, отчитать местного алкаша-дворника за некачественную уборку, натравить СЭС на близлежащий магазин за прокисшее через пять дней после покупки молоко… И это только за утро… Короче, в этом мире не было ничего, что могло бы остаться незамеченным недрёманым оком Олимпиады Андреевны, неосмотрительно попав под его прицел, и обойтись без её пристального внимания.

Мы с Жанной тоже периодически становились предметом олимпиадных нападок по причинам обычно рождённых воспалённым воображением этой дамы, поскольку волею судеб нам не повезло снимать квартиру прямо над ней. То мы слишком громко хлопаем дверью, топаем, смеёмся, разговариваем, слушаем музыку и т. д. и т. п., то за чем-то губим её герань на балконе, поливая сверху неизвестной вонючей жидкостью, шляемся ночами неизвестно где и вообще ведём себя неподобающим для девиц нашего возраста образом.

Но главным хобби пенсионерки были правоохранительные органы. Начиная несчастным участковым, который, обычно, завидев Олимпиаду издали и предвкушая очередной спич часа на два, пытался поспешно скрыться, и заканчивая Европейским судом по правам человека в Страсбурге. Она регулярно заваливала участкового, полицию, прокуратуру жалобами, письмами, доносами и прилагаемыми к ним вещественными доказательствами, вызывая у сотрудников означенных органов коллективные приступы хронической мигрени.

Если на нас Жанной ещё можно было попытаться воздействовать словом, перевоспитать (чем Олимпиада и занималась в свободное от полиции и ЖЭКа время), то на Любином моральном облике можно было смело ставить крест. Любашу Олимпиада Андреевна вообще органически не переносила и шпыняла каждый раз, как та имела неосторожность оказаться в поле её зрения. Любин «алкогольный притон» был бельмом на глазу образцово-показательного олимпиадного подъезда, с которым последние лет пять пенсионерка вела непримиримую борьбу посредством участкового. И хозяйка притона, и участковый поначалу сопротивлялись, а потом как-то смирились с частыми неизбежными рандеву, и война эта постепенно приняла вялотекущую хроническую форму.

И в эту самую минуту мне посчастливилось стать свидетелем того, как две самые яркие — не побоюсь этого слова — звезды одновременно сошлись на небосклоне нашего подъезда. Подозреваю, что обе произвели на оборотня неизгладимое впечатление.

В общем, с этим жизнерадостным настроением я вошла в квартиру и, бросив сумку в коридоре, упала подрубленной сосной на диван. В моей голове роился миллион мыслей, которые, не успев принять определённую форму, сталкивались между собой, подчиняясь хаотичности броуновского движения. Отчетливо я понимала только одно — этот Ян меня просто бесил! Своей какой-то высокомерностью и неоправданной предубеждённостью ко всем представителям моего племени. Всё, не хочу о нём думать больше! Ещё и эта Олимпиада, блин, на мою голову! Только она успокоилась после того, как в ночь под Новый год ей «нахамил» поддатый и оттого жизнерадостный Фёдор, застигнутый ею за возмутительно бесстыжим щипанием наших с Жанной поп (и которого с тех самых пор она считает нашим общим с подругой партнёром для разврата и сексуальных утех), и вот — снова здорово! Всю кровь мне выпьет по поводу ещё одного кандидата в партнёры.

А он? Нашёлся тоже благородный рыцарь-оборотень, который всех ведьм выведет на чистую воду. Да флаг в руки и барабан на шею! Чёрт, я все ещё о нём думаю. Надо срочно позвонить Федьке.

Федька оказался дома и вполне себе выздоравливающим после курса бабушкиных притирок с настойками и прочих чудодейственных средств, и я напросилась к нему в гости. Он так искренне обрадовался, что даже не спросил, приехала ли Жанка. Ну, вечером-то я всё ему расскажу.

Мой друг — Федя Закревский — принадлежал к роду Дреговичей, уважаемому и очень древнему, и находился под его защитой. Я и моя бабушка Анна ни в каком Роду не числились. Хорошо это или плохо — не знаю, почему так вышло — она никогда не рассказывала.

Бабушка Анна дружила с Ангелиной Закревской — бабушкой Феди, и с ним мы с детства тоже были всё время вместе — «сидели на соседних горшках» — как любит позиционировать характер наших отношений друг. Именно факт «горшкового соседства» и исключал, на мой взгляд, иные, кроме дружеских, чувства друг к другу. Ну как встречаться с тем, кто вытирал козявки о подол твоего платья и привязывал косу к спинке стула? В этом, наверное, и есть секрет разнополой дружбы.

Позже к нашей тёплой компании присоединилась и Жанка — она чистокровный человек. С подругой мы жили в одном дворе и учились в одной школе. Узнав однажды, кем мы с Федей являемся (это произошло некоторое время спустя, как у нас проснулся дар), Жанна восприняла это спокойно, как и любой мало-мальски знакомый с творчеством Джоан Роулинг ребенок, и приняла это как данность. Раскрывать свою суть людям официально не запрещено, однако чревато неприятными последствиями: реакция большинства людей, как показывает практика, предсказуемо негативна на подобного рода информацию. Тут тебя за фанатку ролевых фэнтезийных игр примут — в лучшем случае, а в худшем — посоветуют хорошего психиатра. С выездом на дом, если будешь продолжать буйно настаивать на своём бреде о каких-то там «силах». Демонстрация навыков тоже активно не приветствовалась по причине опять же возможных «психических» расстройств у зрителей. Официальная же работа «магов» в магических салонах не в счёт: слишком много шарлатанов намешалось с действительно одарёнными, и не воспринималась большей частью населения всерьёз.

Я никогда особенно не стремилась развивать свой дар в направлении своих удачных умений (с артефактным делом — делом нашей семьи — у меня вообще всё кисло, там и развивать особо нечего) и пользовалась силой очень редко, в отличие от Фёдора. Он прямо балдел от своих возможностей и всегда старался научиться чему-нибудь эдакому. Суть его дара состоит в умении воздействовать на материальные предметы. Например, передвигать, нагревать или замораживать их, или еще как-то физически изменять форму, структуру предмета. Лучше всего у него выходило с поджариваем (поначалу, правда, и собственной задницы, однако беспокоило его это не в той степени, чтобы отказаться от опасного практикума). После своих экспериментов, Федька, бывало, долго восстанавливался, залечивал ожоги (благо его бабушка — знахарка) и ему частенько попадало за это от родителей. Кстати, Жанка нам нисколько не завидовала, а в пользе моего дарования вообще сомневалась.

В общем, так мы и дружили. Федька — обладатель благозвучной фамилии, приятной внешности и полезных дарований, Майя Русакова — неуклюжий, но симпатичный, почти что бездарь по кличке Заяц, и умница-красавица Жанна с умением подать себя, но с дурацкой по её мнению фамилией — Пирожкова. Всякое было: дружили, ссорились, мирились. Закончили школу, и наша компания не распалась — поступили в один университет, я и Федька на юрфак, а Жанка — на эконом, и, собственно, не безуспешно продержались до пятого курса.

Короче, дружба — дело ответственное, придётся Фёдору выслушать мои жалобы и стенания, все до единого.