Книн пал в Белграде. Почему погибла Сербская Краина

Демонтаж Югославии, ее армии и манипуляция народами

Распад Югославии и ЮНА в 1991–1992, отделение Хорватии и создание Сербской Краины. Трения между руководством Сербии и офицерским корпусом ЮНА

Распад второй Югославии, как и первой, был не только результатом сепаратистских устремлений отдельных ее народов, но и следствием мощного внешнего влияния. На первый взгляд, Югославию застигла врасплох то, что такая могучая волна сепаратизма пошла с Альп, из Словении, а не из Хорватии, где он «всегда» тлел. Хотя словенцы свою сецессию осуществили открыто и, так сказать, «легитимными средствами», оказалось, что это было лишь способом подбодрить остальных. Тогда же испытывалась решительность и твердость тех, кто выступал за сохранение Югославии. Словенцы послужили своего рода дымовой завесой, скрывавшей затевавшееся в Хорватии, а то, что готовилось там, непосредственно ударило по сербам и всей Югославии.

Еще до интервенции ЮНА[45] в Словении (июнь-июль 1991 г.)[46] сербское население Хорватии подверглось непосредственной угрозе. А уж после этого как будто был дан знак ко всеобщему сербскому погрому. Там, где сербы составляли большинство населения, их должны были защищать части ЮНА, а с территорий, где они были меньшинством, им пришлось уезжать, чтобы — «просто» не исчезнуть. В западной части позже образованной Республики Сербской Краины (РСК) ключевую роль в защите сербов играл 9-й корпус ЮНА (Книнский), в восточной части (Восточная Славония, Западный Срем) защиту частично осуществлял 17-й корпус (Тузланский), а в Западной Славонии и Подравье, решением политического руководства страны — 32-й корпус (Вараждинский) и 5-й корпус (Банялукский).

После выхода Словении из СФРЮ ЮНА покинула эту отделившуюся республику. Затем началась крайне странная война между ЮНА и хорватскими отрядами, война с заранее определенным исходом. ЮНА не давали возможности уничтожить хорватские отряды, жестко отвечать на нападения, чтобы не деморализовать ударный кулак сепаратистов. А тем же было позволено все, особенно в действиях, направленных против сербов, они знали, что их не постигнет наказание за повторный геноцид и этническую чистку. Та война начиналась с блокирования казарм ЮНА на территории Хорватии, продолжилась боевыми действиями, в ряде мест достигших сражений оперативного масштаба. Хорватская параармия[47] постоянно наступала, а ЮНА мешали идти вперед приказы руководства страны и ее собственного верховного командования. Оголтелая пропаганда против ЮНА, Сербии и сербов, координируемая из западных центров власти, достигла невиданных размеров. Сербов демонизировали и заранее осудили, хотя другая сторона нападала на них на территории Хорватии. Таким же образом «били» и ЮНА. Третьим компонентом стали «перемирия», которые требовал Загреб, как только ЮНА начинала действовать решительнее. Сама Хорватия их никогда не соблюдала.

Численность ЮНА сократилась за счет оттока словенцев и хорватов, военнообязанные[48] и офицеры, прежде всего, несербского происхождения, выполняли свои обязанности без рвения. Боеспособность сохраняли лишь офицеры, призывники и резервисты из числа сербов и черногорцев и сербы-добровольцы из Боснии и Герцеговины (БиГ) и Хорватии. Эту нехватку личного состава попытались «компенсировать» созданием и вооружением отдельных паравоенных[49] групп, созданных под эгидой правительств Сербии и Черногории. Об этом никогда ничего открыто не сообщалось, так как они использовались в самых разных целях, в зависимости от того, для чего их создавали.

Пропаганда Словении и Хорватии, поддержанная определенными кругами Западной Европы и США, агрессивно утверждала, что ЮНА — гнила и бессильна, что она разгромлена в Словении. За ней даже не признавался статус армии СФРЮ, ее называли «сербско-четнической», воюющей за интересы Слободана Милошевича[50] и «Великой Сербии»[51]. Обвиняли ЮНА и в «предательстве словенского и хорватского народов». Потому командные кадры несербской национальности и поторопились в ряды армий (параармий) своих народов. К отдельной категории можно отнести несербских офицеров и сержантов, покинувших ЮНА досрочно выйдя на пенсию. Некоторые офицеры уходили из ЮНА и теряли право на увольнение по возрасту. Большинству их них не препятствовали жить на территории Сербии и Черногории.

Кроме того, что многие бросили свою армию, они еще и злостно клеветали на нее. Бесспорно, ряд хорватов, мусульман, словенцев и македонцев остались на службе в ЮНА (позже Армии Югославии), но на менее значимых должностях. Хотя они были преданы СРЮ[52] и новосозданной Армии Югославии (АЮ), к сожалению, к большинству из них относились как к предателям и нежелательным гражданам СРЮ. Все офицеры-несербы, независимо от их политической позиции, сохранили за собой в Черногории и Сербии квартиры, выкупленные по льготным ценам.

Немалое число офицеров несербского происхождения вели враждебную деятельность (занимались шпионажем, саботажем, распространяли пропаганду) против Югославии и ее армии. К сожалению, власти и военное руководство смотрели на это совершенно спокойно. Закрывали глаза на тысячи семей военнослужащих, изгнанных из Словении и Хорватии, чьи квартиры со всем имуществом присваивали созданные там новые государства. Плоды этой политики ощущались и после 1995 года. В Сербии безо всяких препятствий квартиры продали даже те офицеры, кто жестоко воевал против сербов в БиГ и РСК, а их коллегам-сербам пришлось бросить квартиры в Словении и Хорватии и лишиться всего[53]. Вместо того, чтобы запретить военнослужащим торговать недвижимостью до достижения межгосударственного соглашения, власти СРЮ, Сербии и Черногории действовали в ущерб своим гражданам.

После отступления из Словении, ЮНА, по оставшемуся составу и изменившимся задачам практически представляла собой армию Сербии и Черногории. Это требовало от нее защитить сербское население в Хорватии и Боснии и Герцеговине, на тех территориях, где сербы составляли большинство. При этом ЮНА, вплоть до трансформации в Армию Югославии, отчасти защищала и хорватов, и мусульман, разделяя их по линиям соприкосновения между селами и городами.

От ЮНА тогда требовали двойственных действий. Частям, заблокированным в гарнизонах на территории Хорватии, предписывали пассивность. На атаки хорватских отрядов и частей МВД Хорватии ЮНА не должна была отвечать оружием. Командование частей имело строгий приказ открывать ответный огонь лишь в случае потерь личного состава в блокированных казармах. Не было и речи о любых превентивных мерах, а о наступлении и подавно. Политики требовали признать выбранную власть в Хорватии легальной, а по сути — ей позволили делать все, что она пожелает, чем безвозвратно открыли путь сецессии.

В тех частях Хорватии, где сербы составляли большинство населения, и которые «предполагалось» оставить в составе так называемой суженной Югославии[54], ЮНА проводила наступательные операции для «формирования» новых границ. Это особенно проявилось на территориях Восточной Славонии, Западного Срема и Бараньи[55]. Подобное ожидалось и в Западной Славонии, но там ЮНА ничего не сделала из-за капитуляции Вараждинского корпуса[56] и недостаточной активности 5-го корпуса (Банялукского), что привело к геноциду сербского народа в Западной Славонии силами хорватских отрядов.

Отдельный случай — действия ЮНА у Дубровника. Ее задачей в этом районе было не «формирование» границ, а лишь попытка занять территории для размена на будущих мирных переговорах.

События в Боснии и Герцеговине и в Македонии развивались под влиянием действий Словении и Хорватии и еще больше «оголили» ЮНА, лишая ее общеюгославского характера, армии всех народов и народностей СФРЮ. Как армия Сербии и Черногории, ЮНА, к моменту ликвидации, практически сформировала границы большинства сербских этнических территорий, но вскоре это обернулось против сербов в Хорватии и в Боснии и Герцеговине, ведь с уходом армии, «защищенные» сербы остались без защиты. Чтобы заполнить возникший вакуум безопасности, начали запоздало создавать местные сербские армии. К сожалению, был упущен момент для формирования единой сербской армии, существовавший сразу после отступления ЮНА из Словении. Имея единую армию, независящую от исчезновения СФРЮ и внешнего признания независимости Хорватии, Словении, Боснии и Герцеговины, сербская сторона получила бы весомый козырь на неизбежных переговорах. Тем самым с ней было бы вынуждено считаться и международное сообщество.

В судьбоносные дни СФРЮ сербы, как народ, не имели национальной стратегии, а значит и общей платформы как основы для практических действий. Эскалация кризиса выдвигала на первый план вопрос «Что делать?». Когда нет заранее утвержденной программы или договора, то неизбежно возникает разнобой в подходах. Это произошло и в начале югославского кризиса, особенно в период 1989–1991 годов, когда между сербами велись споры, дошедшие до нетерпимости к другой точке зрения. Это — «фаза» обхаживания народа вождями и огромных, до небес, обещаний как в Сербии и Черногории, так и в среде сербов Хорватии и Боснии и Герцеговины. С одной стороны, были власти в Сербии и Черногории, представленные Социалистической партией Сербии (СПС)[57] и Демократической партией социалистов Черногории (ДПС)[58]. Эти две партии вели себя так, как будто «сербский вопрос» лишь их дело. Они поспешили выдвинуть лозунг «Все сербы в одном государстве». При этом не было глубокого анализа ни реального состояния кризиса, ни условий, определявших возможность реализации этой идеи. Все другие подходы и идеи, выдвигавшиеся разными партиями, группами, учреждениями или отдельными политиками, игнорировались и жестоко критиковались как вредные для сербского народа.

Социалистическая партия Сербии и Демократическая партия социалистов Черногории не позволяли парламентам этих двух республик обсуждать положение сербов в условиях кризиса, охватившего Югославию. В царившем хаосе и в борьбе за власть и новые партии не стеснялись «ловить рыбку в мутной воде». Главной целью был приход к власти, потому все средства считались допустимыми. И лишь на втором плане была борьба за общие интересы сербов в рушившейся стране. Их стратегия предполагала постановку в повестку дня политики в интересах сербов за Дриной лишь после прихода к власти и закрепления в ней. Пока шла борьба за власть для всех ее участников сербы к западу от Дрины были лишь средством сохранения или усиления собственного лидерства. Каждый участник этой борьбы не стеснял себя ничем, а основными возможностями располагали правившие партии, контролировавшие легальные органы власти. Исходя из собственных интересов, они проводили политику, отождествлявшую желания и интересы сербов за Дриной с целями СПС и ДПС. Чтобы удержать власть эти две партии утверждали, что свобода соплеменников возможна, если сербы окажутся в одном государстве. Поэтому всех убеждали, что Сербия и Черногория истинный гарант свободы сербов за Дриной. Так сформировали единый подход, обязательный для принятия и поддержки всеми сербами. Иные варианты автоматически исключались и объявлялись вредными. Вскоре выяснилось, что на деле важнейшим было подчинение всех сербов единой власти и их неограниченное доверие ей.

Власти Сербии использовали ЮНА для обмана как задринских сербов, так и жителей Сербии и Черногории. Ей была навязана пассивная роль, в то время как ее активные действия могли бы предотвратить распад государства. Поэтому ЮНА и не получила приказа удержать Словению в югославском государстве, туда сознательно отправили лишь около 2 000 солдат, чтобы «принудить» словенцев остаться в Югославии. Власти ими просто жертвовали, чтобы позволить Словении на ее условиях покинуть югославское государство. Отправка заведомо недостаточных сил для провоцирования верхушки словенских сепаратистов, должна была также показать миру, что Словения не хочет оставаться в Югославии и подтверждает свой выбор вооруженным сопротивлением ЮНА как армии югославского государства. Затем последовало отступление ЮНА из Словении, что на деле покончило и с Югославией.

Власти в Сербии и Черногории выступали за какую-то новую Югославию, в которую войдут Босния и Герцеговина, Македония и населенные сербами части Хорватии. И такой Югославии нужна «общая» армия, а это опять ЮНА или то, что от нее осталось. Ей снова навязывали пассивную роль, теперь уже на территории Хорватии. Прежде всего от ЮНА требовали разделить сербов и хорватов на границах частей Хорватии с преобладанием сербского населения. Другие территории Хорватии, даже при всем своем желании не могли бы попасть в «новую» Югославию. Потому от ЮНА и не требовалось победить в Хорватии, ей было приказано не противостоять хорватским отрядам в тех районах Хорватии, которые должны остаться вне границ «новой» Югославии. Если бы потребовалось, и остальные могли бы разделить судьбу Вараждинского корпуса. Однако совсем другая роль отводилась ЮНА на территориях, которые «должны остаться в новой Югославии». Это доказывает пример разрушения Вуковара и действий ЮНА в Восточной Славонии, Западном Среме и Бараньи.

Власть Сербии и Черногории считала, что для удержания территорий Хорватии с большинством сербского населения не потребуется ни мобилизация, ни даже объявление военного положения. Это должно было подтвердить слова о том, что Сербия и Черногория «не воюют», хотя ежедневно хоронили солдат ЮНА из Сербии и Черногории, погибавших на территориях, предназначенным для «включения» в новую Югославию. Между тем, обстановка менялась, так как внешние игроки все более активизировались, уменьшая аппетиты власти. Слободан Милошевич с тех пор ни разу не повторил, что все сербы должны жить в одной стране. Без сопротивления было принято и решение македонских властей о построении собственного государства, поэтому ЮНА «ушла» и с их территории. И в Боснии и Герцеговине события развивались не по плану официальной сербской власти. Когда стало очевидно, что вся БиГ не войдет в «новую» Югославию, Франьо Туджман[59] и Слободан Милошевич договорились о разделе этой республики. От сербов в Боснии потребовали создать собственное государство, свою армию, которая должна была занять как можно большую часть БиГ, чтобы на следующем этапе присоединиться к «новой» Югославии. Это определило и дальнейшую судьбу ЮНА в Боснии и Герцеговине. Основная часть техники, вооружения и инфраструктуры остались в новообразованном государстве сербов за Дриной. Все служащие в ЮНА сербы родом из БиГ, автоматически остались там. Остальные — по желанию. То же произошло и с государством сербов в авноевской[60] Хорватии.

Все это на некоторое время определило дальнейшее развитие событий. Два новых сербских государства срочно создавали свои армии. Остальные военнослужащие ЮНА были выведены в Сербию и Черногорию, где ЮНА преобразована в Армию Югославии (АЮ). «Новая» Югославия, в которую вошли Сербия и Черногория, полагала, что к ней вскоре присоединятся и оба сербских государства за Дриной. Это, конечно, не та Югославия, какую первоначально проектировали власти Сербии и Черногории. Народу нужно было предъявить виновника неудачи. Официальная власть обвинила во всех провалах ЮНА. Началась постыдная и беспощадная кампания дискредитации офицерских кадров. Сначала им приписали предательство, а после этого трусость и некомпетентность. В этом обвинили большинство офицерского состава. Об ошибках и промахах властей запрещалось даже думать. Офицеры должны все переносить молча. Попытки защититься были бы восприняты как запрещенное военным вмешательство в политику. Так появилось основание для массовой отставки офицеров, без учета законов или любых оснований. Власти не ограничились устранением из ЮНА действительных виновников ряда военных поражений и ошибок. Изгоняли и заставляли молчать всех, кто мог бы указать на неудачную стратегию, приведшую к значительным проблемам и провалу идеи «новой» Югославии Слободана Милошевича.

Общую демонизацию офицеров ЮНА усугубляло освещение в СМИ успехов офицеров. Их называли «редкими исключениями», «удивительно» и «невиданно» отличающимися от офицеров ЮНА в целом. Положительно оценивались и те офицеры, кто «приспосабливался» и из карьерных соображений говорил то, что требовалось власти. В их числе были и националистически настроенные офицеры, что тогда не мешало критикам ЮНА, хотя они вместо национального государства «строили» гражданское. Дефицит «хороших» офицеров позволял назначать на должности самозванцев и потому с такой легкостью раздавались звания, в том числе теми, кто не имел на это права. Все было разрешено, а эта категория «офицеров» должна была поднять знамя клеветы на остальных кадровых офицеров, прежде всего на тех, кто не хотел гнуть спину. Потому и активисты «параллельных отрядов» вместе с рядом высокопоставленных функционеров МВД Сербии яростнее всех набрасывались на офицерский корпус ЮНА. Это продолжилось и после ее упразднения. К офицерам относились крайне враждебно и не только благодаря пропаганде, называвшей их предателями еще при существования ЮНА, но и как к лицам, которым нельзя доверять и в будущем. В том числе, видимо, и за то, что они знали и предупреждали об ошибочности такого обращения с армией, игр с войной и судьбами людей. Потому по примеру метрополии и в двух новых сербских государствах были в фаворе лишь офицеры-«молчуны». Молчание считалось «невмешательством в политику». Если офицер каким-либо профессиональным высказыванием противоречил воле политика, то он получал предупреждение и мог быть не только снят с должности, но и вообще уволен со службы. Такой подход был особенно характерен для сербских армий за Дриной[61] и повлек катастрофические последствия. Снимали и преследовали и самых выдающихся офицеров, но не из-за военных неудач, а за «длинный язык».

Ведущие партии сербской оппозиции так же не лучшим образом отнесились к сербам с той стороны Дрины. Радикалы доктора Воислава Шешеля (СРП)[62] и Сербское движение обновления Вука Драшковича (СДО)[63] добивались симпатий избирателей в Сербии через политику «спасения» сербов за Дриной. Они обещали «Великую Сербию» вместо «государства, в котором все сербы ―будут жить вместе‖». И у политики «спасения» сербов за Дриной в версии Шешеля и Драшковича не было шансов. Им было важно лишь получить как можно больше голосов избирателей в Сербии в роли «спасителей» сербского народа. Безответственное хвастовство облегчалось и отсутствием какой-либо программы общих целей борьбы сербов за выживание. Такая программа могла бы автоматически исключить примитивный радикализм и все невыполнимые планы. Иллюзия озабоченности белградских политиков за судьбу сербов вне Сербии позже привела к страшным последствиям.

Вторым шагом официальных властей Сербии и Черногории была политика «абсолютной поддержки сербов за Дриной» в строительстве собственных государств, которые в подходящий момент вошли бы в состав Союзной Республики Югославия. Для этого сербским государствам за Дриной Белград гарантировал защиту на случай любой агрессии, прежде всего со стороны армий хорватов и мусульман. От них требовали безусловной веры в обещания из центра. Любое сомнение приравнивалось к предательству и антисербской политике, поэтому не допускались никакие самостоятельные решения. Все должно было делаться исключительно по инструкциям официальных властей из Белграда.

Руководство Республики Сербской Краины вскоре увидело несоответствие приказов и обещаний. Попытка указать на это запустила весь репрессивный механизм властей Сербии. Было снято одно краинское руководство, поставлено другое, лояльное С. Милошевичу. Когда и новая власть быстро поняла беспринципность политики С. Милошевича по отношению к сербам за Дриной, то ей уже некуда было деваться.

То, что С. Милошевичу удалось навязать РСК, он не мог повторить в Республике Сербской[64]. Авторитет Радована Караджича[65] и его Сербской демократической партии[66] был неуязвим для официальной власти Сербии. Власти РС вовремя заметили отход Слободана Милошевича от его прежних обещаний. Их отпор произволу Белграда был мощным и организованным, вынудив Милошевича к тактическим маневрам, чтобы в Сербии не поняли его истинных намеренй. Потому он и принял решение о блокаде на Дрине, затем ввел режим санкций[67], даже более жесткий, чем наложенный внешним миром на СРЮ[68]. Милошевич пробовал сменить власть в РС, но Республика Сербская была совсем в другом положении, чем РСК. Потому Милошевич поссорил политических и военных лидеров РС. При таких обстоятельствах и вторая сторона не сидела, сложа руки, дошло до обвинений и усиления контактов между Пале[69] и Книном. Однако Книн лишь молчаливо осудил блокаду на Дрине, хотя из Пале уверяли, что власти в Сербии и СРЮ предадут и его. Разделенные и враждуюшие сербы уверенно двигались к трагедии.

Политические силы, разрушавшие Югославию, очевидно, еще какое-то время сохранят свое влияние. До своего вынужденного «миротворчества» эти же люди являлись лидерами националистов и подстрекателями кровавых войн. Из вооруженных конфликтов, унесших десятки тысяч жизней, эти власти и политики вышли «победителями». Затем лицемерно каждый из них сделал «решающий» вклад в подписание Дейтонского мира[70]. Ответственность за эти огромные человеческие и материальные жертвы каждой из сторон конфликта все возлагают на «других». «Поиски» виновных нежелательны, а истина должна замалчиваться перед внутренней аудиторией. Особенно чувствителен вопрос — можно ли уравнять ответственность «победивших» властей всех новообразованных государств бывшей Югославии и их лидеров. Виновны и вожди нового мирового порядка, и многочисленные внешние силы, в том числе и Европейский союз, и Совет Безопасности. Известны и страны, из эгоистических интересов участвовавшие в демонтаже и разрушении СФРЮ.

То, как разные правительства боролись за «мирное» решение кризиса в бывшей Югославии, лучше всего видно по «играм», которые велись с сербами. На макроуровне с ними боролись как с преобладающим народом СФРЮ[71], а на микроуровне под удар попали сербы в Хорватии и Боснии и Герцеговине. Сценарий подразумевал любой ценой не допустить единства действий сербов в борьбе за свои национальные интересы. Надо было противопоставить одних сербов другим. Пока они будут сводить счеты друг с другом, сценаристы помогут тем, чья линия приведет всех сербов к провалу.

Целью политики Франьо Туджмана было угрозами и силой принудить сербов в Хорватии к враждебности по отношению к сербам в Сербии. Поэтому от них требовалось принять усташество и смириться с ним[72]. Сербы как народ не могли на этой пойти. Их отказ стал поводом для изгнания их из Хорватии. Действуя по детальному, тщательному, плану Хорватия обвинила сербов и мобилизовала национальную и мировую общественность на поддержку своих сепаратистских требований. Сербов объявили чуть ли не виновниками всех бед Европы. Им приписали «вину» за начало Первой мировой войны, к этому добавили «великосербский гегемонизм», мнимое угнетение хорватов и других несербских народов в первой и второй Югославии. Проверенный механизм давления и притеснений сербов в Хорватии начал давать результаты. В конце 1990 года их в Хорватии «выгнали» и из Конституции республики[73]. Тяжелая неизвестность начала давить на каждого серба в Хорватии. Воспоминания об усташеских зверствах и резне в период 1941–1945 годов ожили за одну ночь.

Хорватское демократическое сообщество (ХДС)[74] и его глава Франьо Туджман, одновременно и вождь Хорватии, откровенно желали, чтобы как можно больше сербов уехали от своих вековых очагов в Сербию, чтобы его усташескому движению меньше пришлось убивать. В противовес этому, «узкий» Президиум[75] СФРЮ и Слободан Милошевич желали затруднить позицию хорватских сепаратистов, создав условия для того, чтобы подойти к моменту распада югославского государства с ситуацией «все сербы в одном государстве». К этой цели «узкий» Президиум СФРЮ и Слободан Милошевич шли не путем создания сербской армии, но использовали ЮНА как общую армию разрушавшегося государства. Для помощи ЮНА нужно было поднять на восстание сербов Хорватии, прежде всего там, где они составляли большинство населения. Поэтому и последовал призыв к восстанию и поддержке частей ЮНА. Так сербы в Хорватии были лишены всякого выбора. Им пришлось вступить в борьбу за свою жизнь, веря, что ЮНА их защитит. Они надеялись на Сербию и на слова Слободана Милошевича. А когда уже взяли оружие в руки, то пути назад не было. Пока сербы в Хорватии с огромными людскими и материальными потерями обороняли свои дома, «узкий» Президиум СФРЮ и Слободан Милошевич, столкнувшись с возможными карательными мерами внешнего мира, использовали население освобожденных территорий Хорватии как разменную монету. Их судьба решалась в Белграде, Загребе, Брюсселе, Женеве, Нью-Йорке. Их самих ни о чем не спрашивали, им достались «обещания», «объяснения», «гарантии». Франьо Туджман использовал «мятеж» сербов, чтобы раз и навсегда изгнать «нелояльные элементы» из Хорватии, а Слободан Милошевич — как средство, чтобы с минимальными последствиями выйти из «каши», которую сам и заваривал. При этом замалчивается авторство стратегии, поднявшей сербов на восстание ради того, чтобы «все жили в одном государстве».

Первым, но решающим шагом в предательстве сербов в Краине стало приглашение миротворческих сил ООН для разрешения югославского кризиса.