Когда прошлое молчит

Глава 20. Виктор. Это не он!

Я устало смял пачку сигарет, купленную в ларьке возле ресторана. Импульс, заставивший приобрести табак был настолько мгновенным, что я даже не успел среагировать. Словно после звонка Эдуарда Семеновича меня что-то повело туда, вытащило карту, оплатило покупки. Но стоило сорвать защитную пленку, как осознание вернулось. Выкинув пакетик в ближайшую мусорку, я вызвал такси, отправляясь на место преступления. Голос Эдика продиктовал мне адрес, где нашли моего друга, и я отправился туда, поспешно извинившись перед Ярославой, которая обиженно надула губки.

Наверное, она рассчитывала на продолжение вечера, но даже если бы не происходящее, не думаю, что я находился в том состоянии, в котором можно было порадовать женщину. Голова раскалывалась от напряжения и травмы, а все тело болело так, словно мясо отваливалось от костей. Такие ощущения, когда организм перестает бороться с надвигающейся болезнью и отпускает с постов все иммунные системы, разрешая напасти пустить корни. Двигаясь по ночному городу, я устало потирал замерзшие руки. Хоть мы и не ладили с Максом в последние дни из-за его обиды, мы дружили очень давно. Еще с тех времен, как меня непонятно каким ветром занесло в институт на вечернее обучение. Он усердно таскал мои конспекты, переписывая их неаккуратным почерком и возвращая мне помятые листы. Но другом он был хорошим. Вступался за меня перед группой шутников, всегда метко подкалывал и регулярно звал на вечерние посиделки. Я был его вторым пилотом, забирая на себя подругу понравившейся ему девушки и оставлял его с избранницей наедине. Диплом, начало работы вместе, рост карьеры и совместные приключения. Так и продолжалось до того инцидента со сменой наших ролей. Он оказался на месте непримечательного офисного клерка, а я примерил на себя образ опытного клерка. Хотя это была целиком и полностью его вина — винил во всем меня. Но теперь…

Машина притормозила у незнакомого мне дома. Я огляделся, не понимая, в какую часть города меня занесло, пока не заметил привычную телебашню, сияющую в темноте. Место преступления находилось в бедном районе города, где даже просто находиться на улице казалось страшным, комфортным. Есть такие вещи, которые просто своим существованием создают такое неприятное ощущение, что тебе просто становится стыдно. Я так ощущал себя возле бездомным. Вроде сидит человек, я к нему никакого отношения не имею, но глаз так и норовит задержаться на нем. Притягивает внимание, вот вроде хочется просто уйти, не смотреть, не видеть — а не можешь. Внимание притягивается само по себе, и ты ничего с этим поделать не можешь. Примерно так и ощущал я себя, поднимаясь по заплеванной лестнице ветхого дома. Надписи с номерами дилеров на стенах, мусор по углам, шприцы. Мерзко и противно. На лестничной клетке неуверенно топтался Толя, чьи глаза подозрительно блестели. Он непроизвольно бил себя резинкой по руке, что-то бормоча.

— Толя?..

— Жертва в неприглядном состоянии, там… — Он громко сглотнул, отводя глаза. — Лучше самому увидеть, иди.

Полицейский язык. Я быстро кивнул, осознавая, что нужно срочно отключать чувства и эмоции. Нужно не видеть Макса, нужно видеть жертву преступления на месте событий и искать ответы. Без эмоций, без чувств.

Толкнув приоткрытую дверь, я уверенно шагнул внутрь, сжимаясь в комок. Хотелось рвануть отсюда, крича и размахивая руками, но нет, из-за Макса я должен бегать по заданиям и лицезреть мертвые тела в самых отвратительных позах. Макса. Я одернул себя и наткнулся на стоящего посреди коридора с рваным линолеумом Эдика. Он неверяще смотрел в стену, не шевелясь и не реагируя на мое присутствие. Воздух казался разреженным, беда и горе сконцентрировалась здесь настолько, что ощущалась дополнительным давлением на плечах, прижимая к полу.

— Эдуард Семенович?

— Да, Вить, спасибо, что приехал так быстро, — он протянул руку и сжал мое плечо. — Ты как?

— Не знаю, — я взъерошил волосы. — Где мы?

— Квартира Анны. Та, что пропала пару дней назад…

— Она тоже?..

— Нет, только Макс. Работа быстрая и чистая, он просто вышиб себе мозги.

Я неверяще уставился на начальника. В его глазах отражалась боль, смешанная с непониманием и замешательством. Такой взгляд можно встретить у загнанного в угол, раненого и уставшего животного. Когда-то он говорил, что каждый его подчиненный для него часть семьи и сейчас я видел в его глазах, что он только что потерял не просто сотрудника. Потерял близкого, который не просто ушел, но и сильно подвел Эдуарда Семеновича.

— Сам?

— Там записка, многое объясняет. Но и путает. Если ты в порядке, я имею ввиду, после травмы, зайди и посмотри сам.

Эдуард Семенович, слегка качнувшись, сделал шаг в сторону, открывая мне дорогу. Я неуверенно направился в комнату, озаренную тусклым светом энергосберегающей лампы. Полицейский язык. Я должен видеть место преступления, а не тело друга с вынесенными мозгами.

Это не его перекошенное лицо, это посмертная маска трупа.

Красные пятна на стене и ошметки мозгов — это лишь последствия выстрела.

Металлический запах так же никак не относится к Максу.

Просто кровь жертвы распространяет мерзкий аромат по комнате.

На прикроватном столике, заполненным яркими гламурными журналами лежала маленькая записка. Написанная размашистым почерком, который я регулярно наблюдал на рабочем столе в виде скомканных листов бумаги с жирными пятнами. Я протянул было руку, одергивая себя, как из-за спины раздался хриплый голос шефа:

— Бери, твои отпечатки уже мало что изменят.

Плотная бумага из знакомой записной книжки. Буквы подрагивали, словно их писали в спешке, пытаясь выразить мысли быстро и безболезненно:

«Это я убил Светлану и Александру. Пытался убить и Анну, но не смог. Она сбежала позавчера и больше в этот город не вернется. Простите меня, но так было нужно. Они это заслужили. Я не хочу провести свои дни в тюрьме, если Анна меня сдаст, поэтому лучший выход — сделать все самому. Не ищите виноватых, я действовал один.»

Я непонимающе перечитал записку. И еще раз. И еще. Беспомощно протянул ее Эдуарду, но он лишь покачал головой:

— Ребята из областного центра уже едут. Они берут дело в свои руки. Мы больше этим не занимаемся, слишком причастны эмоционально, по их мнению.

— Но, Эдуард Семенович, тут же все не сходится, Макс не может быть к этому причастен, даже мне это понятно невооруженным взглядом!

— Мне тоже, но такая записка, смерть напарника, подчиненного… Даже если он и причастен — то тут мы уже ничего поделать не сможем, он свое получил, — Эдуард старательно прятал глаза. — Парни прибудут завтра утром, передашь дело и дальше можешь продолжать заниматься бухгалтерией, я зря тебя вытащил в поле…

— Эдуард Семенович! Анна не могла сбежать, она в городе, ее утром видели в той гинекологии, про которую я писал в отчете. И те, кто взорвал квартиру Саши, мы должны их найти, Леша пострадал!

— Именно, Алексей в больнице, Макс оказался одним из тех, кто убивал беззащитных девушек, а начальство сверху решилось взять все в свои руки, отстранив нас.

— Макс не мог быть одним из них, — я покачал головой, старательно отводя глаза. — Вы же сами все понимаете, так просто не может быть!

— Оставь эмоции! Я все знаю и понимаю, но ты больше этим делом не занимаешься, понятно? — В голосе Эдуарда Семеновича прозвучали стальные нотки. — Лешка в больнице, Макс… Макс здесь. Еще не хватало тебя из строя вывести и все, считай, мне голову снесут без разбирательств. И так снесут, что я дело тебе отдал, но это уже моя проблема.

— Шеф, я…

— Руки в ноги и домой. Завтра передашь все, что знаешь — и в отпуск, голову лечить. Славка и я возьмем на себя все остальное. Ты официально отстранен, понятно?

— Эдуард Семенович! Они же повесят все на Макса, вы же сами это все понимаете, им просто не интересно будет этим заниматься! — Я повысил голос, игнорируя пульсирующую боль в голове. — От того, что мы сейчас отойдем в сторону, будет только хуже, они просто замнут дело. Кому есть какой интерес до нашего маленького городка?..

— Отправляйся домой, Вить. Это приказ.

Я зажмурил глаза и тряхнул головой. Сам же этого хотел… Но явно не такой ценой. В последний раз окинув взглядом комнату, я задержал взгляд на Максиме. Дырка в голове, ужас в глазах, кровавые подтеки, ставшие багровыми на бледных щеках. В руках небольшой револьвер, а ноги подогнуты. Словно он сидел на коленях и неловко встал в какой-то момент, потерял равновесие и завалился на бок. Жертва. Место преступления. Друг. Резко рванув вперед, я вышел в коридор. Пол жалобно скрипнул. Я, не видя перед собой ничего, выскочил на улицу, где Толя молча курил вонючие сигареты.

Я судорожно втянул воздух и хрустнул костяшками пальцем, пытаясь сдержать ярость, клокочущую внутри.

— Угостить?

Я молча кивнул и привычным движение вытащил из карманов брюк старую зажигалку. Многообещающая надпись «Мы прорвемся» практически стерлась, потеряв «орв», но мозг автоматически подставлял туда совершенно другие буквы. Вытащив сигарету из полупустой пачки, я щелкнул огоньком.

— Ты же, вроде, бросил? — Отвлеченно протянул Толя, ковыряя сорванный ноготь.

— Видимо, уже не сегодня…

— С нашей работой… Бросить трудно, пальцы автоматом ищут какой-то отвлекающий фактор, — он выдохнул плотный белый дым. — Вот почему все привычки такие?

— Какие?

— Вредные…

— Не понял вопроса, — я склонил голову, смотря вдаль.

— Почему человек в стрессовые ситуации пытается убить себя? Алкоголь, никотин, еще какая-нибудь пакость? Нет, чтобы достать из кармана крючок и начинать вывязывать узоры на коврике?

— И как ты себе это представляешь?

— Вместо комнат для перекуров должна быть комната вязальщиков. Или оригамистов. Или вышивальщиков. Или на губной гармошке пусть играют…

— Я бы с удовольствием на такое посмотрел, — я невесело усмехнулся.

— Не посмотришь. Человеку нужно себе вредить, мы без этого не можем, понимаешь? Нам нужно себя за что-то наказывать, — хлопок от резинки. — Платить за придуманные грехи похмельем, рассчитываться за ошибки раком легких… Альтернативная версия линчевания, только без плеток.

Я в очередной раз проводил глазами движение его рук. Эти щелчки, словно отдельный ритуал, который он проводил ежеминутно, всегда заставляли меня морщиться. Привычка Анатолия, которую мы с Максом прозвали «вытрезвителем», была притчей в нашем заведении. Макс говорил, что у Толи в квартире хранятся всевозможные плетки и палки, а я скромно считал, что он и без оборудования грызет себя за что-то изнутри.

— Мы и так себя наказываем, дополнительные атрибуты не всем нужны…

— И то правда, каждый наносит себе раны самостоятельно, — он закашлялся. — Просто у всех разные степени самобичевания. Кто-то действительно заслуживает наказания, но все, что он делает, это щипает себя за кожу, морщась от укуса комара. А тот, кто и мухи не обидит, тот бьет себя за каждый неверный шаг, убежденный в том, что он заслуживает за это самой мучительной кары.

— Что тогда заслуживаем мы?

— Минимум — моей резиночки, которая отрезвляет болью. А максимум — отдельного котла, наполненного нашими самыми потаенными страхами…

Я пожал плечами, ощущая, как такой знакомый туман заволакивает мозги, унося часть проблем на второй план. Губы стали сухими, в горле заскребли, а отвратительный дым попал в глаза. Но это ощущение…

— Вот, правильно, — Толя протянул мне салфетку. — Накажи себя и плачь. А потом бросай все и отправляйся грешить по новой.

Анатолий бросил в грязь окурок, щелкнув резинкой на запястье, направился внутрь дома. Его руки подрагивали, заставляя неизменный чемоданчик позвякивать, словно металлические цепи. Я продолжал втягивать горький дым, позволяя ему заполнять легкие, а глаза — непроизвольно слезиться. Хотелось закашляться, выплевывая легкие, но я старательно держал все в себе. Дым, боль и панику. Анна жива и с другими людьми. Моего друга убили. Он точно не мог сам пустить себе пулю в лоб, прервав жизнь. Не такой человек он был. Макс запланировал свою жизнь на ближайшие десятилетия, он не мог просто покончить жизнь, осознавая, что план не завершен. Я в это не верил.

Сердце сжималось, а ноги сами по себе несли от этого страшного места. Последнего прибежища Макса, который клятвенно обещал, что доживет до дня победы нашей сборной в лиге чемпионов. Человек, который хранил в темном шкафу бутылку дорогого виски, приговаривая, что так он со временем станет не «восемнадцатилетним», а «тридцатилетним», а может, и больше. Я шел по темным улочкам и прокручивал в голове события последней недели. Если бы тогда Макс не вытащил пушку в «Мусорке», если бы персонал и посетители не стали трепаться, если бы…

Тысячи «если» и миллионы вариантов развития событий крутились в голове, сменяя одно на другое. Я винил себя, винил Эдика, винил того парня с двумя родинками. Винил всех, чьи имена приходили на ум. Но больше всего я ругал Макса. Самовлюбленный идиот. О мертвых обычно говорят либо хорошее, либо ничего, но сейчас я был готов обозвать его любыми словами, выполнить все желания, лишь бы все это оказалось ложью.

Я нашел скучающего таксиста, уже не надеющегося найти клиента в забытом мэрией города районе. Кое-как добравшись до дома, который промерз изнутри из-за забытого открытым окна, я уселся на кухне, наблюдая за проезжающими машинами и редкими прохожими, спешащими домой.

Ужасное чувство одиночества и безнадежности охватили меня. Я не мог двигаться, придавленный собственным горем и страхом. Найдя на кухне старую заначку на черный день, который, кажется, настал, я бездумно курил сигареты одну за другой, не заботясь о рекомендациях врачей и здоровом образе жизни, о которых кричали на каждом углу. Макс тоже смеялся над всеми этими спортсменами, заказывая жирный стейк и запивая его крепким алкоголем. Он говорил, что жить и чувствовать нужно сейчас. Я тяжело вздохнул, стряхивая пепел на сияющую плитку. Хотелось кричать, но тонкие стены квартиры не позволяли такой роскоши. С полки над столом на меня смотрела мама, грустно склонив голову налево, слегка улыбаясь. Одна из моих любимых старых фотографий. Она была сделана отцом до того, как я родился. Единственное напоминание о ней, которое я оставил себе. Отец долго пытался выбить из моей головы ее образ, но у него не получилось.

Я улыбнулся матери в ответ, стыдливо пряча сигарету. Она бы осудила. Если бы отец не убил ее. Одернув себя на автомате, я чиркнул зажигалкой в очередной раз. Таблетки приняты, снотворное отказывалось работать, а запасы кофе в квартире закончились. Голова гудела тупой болью, не давая забыть о себе, в то время как спина потихоньку отпускала, лишь изредка напоминая о своем существовании. Незаметно я отключился, уронив голову на стол, и уснул.

Трель телефонного звонка выдернула меня из беспокойного сна. Это уже было смешно. Я лениво посмотрел на вибрирующий телефон, надрывающийся на кухонном столе. Потянувшись к нем, я увидел, что звонит Лидия Владимировна, управляющая «Мусорки». Искренне надеясь, что она сейчас скажет, что бар сейчас находится в огне, я ответил на звонок:

— Да, Лидия Владимировна, слушаю вас!

— Виктор, простите, что так поздно беспокою, но у меня не было выбора, пришлось вас побеспокоить…

— Говорите уже, — я внутренне сжался, ожидая чего-то такого, что просто выбьет пол из-под моих ног.

— У нас нехватка персонала и завтра я не вижу возможности просто-напросто открыть заведение, работать некому, сами знаете, девчонки…

— Да, да, понимаю… — Я выдохнул, ведь новости не так плохи, чем те, что были раньше.

— Новых не находим, два официанта заболели, Вера пропала, на звонки не отвечает…

— Вера?

— Да, до вашего отца не дозвониться…

— Не открывайтесь завтра, набирайте персонал, я объясню отцу.

— Хорошо, спасибо вам, вы…

— Доброй ночи.

Я грубо прервал звонок и откинулся на спинку стула. В груди что-то зашевелилось и закричало, утягивая меня обратно в пучину неконтролируемой паники.