Колдун 3

Глава 16

— От Мишки письма не было? — отправляя ложку в рот, спросил Петр у Веры.

— Нет… Сегодня на почту специально заходила, спрашивала, — присаживаясь за стол, подперла щеку рукой Вера. — Петь, ты кроватку-то когда доделаешь? Мне уж скоро рожать… Куда малышку-то класть будем? Да и перегородку надо бы поставить. Негоже Лизоньке с мальчишками в одной комнате… Девочка все же. Да и большая уже, тринадцатый год уж.

— Завтрева, — откусывая хлеб, отозвался он. — А перегородку… Еще одну? Надоть к директору сходить, спросить, можно ли. Общежитие все же…

— Когда уже тебе квартиру-то дадут… — вздохнула женщина. — Пятого ждем…

— Когда дадут, тогда дадут, — проворчал мужчина, собирая хлебом последние капли супа в тарелке. — Спасибо, накормила. Супец отменный, — встал он и, обойдя стол, поцеловал жену в макушку, погладив сильно выступающий живот. — Дети-то спят ужо?

— Спят, — кивнула Вера. — Насилу угомонила. Всё тебя ждали. Ни в какую спать идти не хотели. Нам, говорят, папка обещался навес да стол с лавками во дворе поставить… И Лиза туда же… Девочка же, а за пацанами тянется. Сегодня с дерева едва уговорила спуститься. Сидит на ветке, чуть не на самой макушке, как воробушек, ногами болтает. Как увидала ее там, аж сердце захолонуло… — рассказывала женщина, следя глазами за перебиравшим инструменты в своем ящике мужем.

— На завтрева заказов не брал, — не отрываясь от копания в своем углу, отозвался Петр. — Сегодня долго провозился, конечно… Но и денег дали прилично. Кстати, там, в куртке, в кармане, возьми на хозяйство. Детям мож одежку али обувку какую купишь… — бормотал он, вытаскивая какие-то досточки и палочки. — Завтра сперва им во дворе стол да навес сколочу — взаправду обещал, да краску им дам, пущай сами шкурят да красят, чай руки имеются, а сам покуда кроватку сделаю для младенца. И почем ты знаешь, что девчушка будет? — поднял он на жену голову. — Мож, пацан родится?

— Да хватит ужо пацанов-то! Неуж троих тебе мало? — усмехнулась Вера, не собираясь признаваться в Мишкином предсказании. — Дай мне и Лизоньке сестричку родить.

— Ну, то не важно, — усмехнулся в усы Петр. — Коль пацан родится, дак чуть опосля еще разок попробуем девку оформить, — искоса глянул он на Веру веселым взглядом.

— Ишь умный какой, — всплеснула Вера руками. — Оформит он… А рожать кому? Я тебе оформлю… — пряча улыбку, добродушно проворчала она.

— Ну вот гляди, — раскладывая на полу не слишком длинные бруски, поднял он взгляд на жену. — Такая сойдет? Аль поболе сделать, на вырост?

— Мне там Машка матрас отдала, — поднялась Вера. — Хороший матрас, толстый, ватный. Вот если по нему кроватку бы изладить?

— Ну дак что же ты молчишь? — взгляд мужчины стал укоряющим. — А я тут голову ломаю… Ну-кась, не тянись, — прокряхтел он, вставая. — Как ты его туды запихала-то? Говорил ведь: не поднимай ничего, дитёнку навредишь, да и сама болеть станешь. А ну как роды раньше начнутся? Вот надо было его туда пихать? — ворчал он, доставая со шкафа скатанный и перевязанный матрас.

— Да я же не сама, Петь. То Машкин муж, Колька, его принес, да и спросил, куда положить. Ну а куда? Мешаться же везде станет. Ну я и попросила его на шкаф засунуть. Хоть место занимать не будет, — рассказывала Вера.

— Ну лады… — пробурчал Петр, отмеряя по расстеленному на полу матрасу бруски. — Эх… чутка не хватает… — расстроился он. — Ну ладно… Завтра с собой на работу мерку возьму, там к плотникам схожу, глядишь, выпрошу пару брусков. А нет, дак на обратном пути прикуплю. Вер, а ты завтрева на телеграф сходи, Мишке телеграмму дай, пускай отзовется! Что-то на душе у меня неспокойно… — присел он рядом с женой.

— Так может, сызнова письмо ему отписать? — нахмурилась женщина. — Может, не получил он твоего письма? Потому и молчит.

— Ну как хошь… Можешь и письмо отписать тоже. Но телеграмму все же дай. Пускай отзовется, — хмуро проговорил мужчина.

— А чего писать-то? — спросила Вера.

— Чего хошь, то и напиши, — ответил Петр, вставая. — Спать пошли, а то завтра вставать рано.

Две недели Петр не находил себе места. Мишке были отправлены уже пять телеграмм и два письма, а ответа все не было. С каждым днем мужчина становился все мрачнее и мрачнее. Надо бы было съездить к Мишкиным родителям, да узнать — может, переехали они с женой, а сообщить позабыли? Но верилось в то слабо. И к Егоровым съездить на выходных не вышло — Верунька рожать надумала. Ну куда ехать-то? Детей одних на целый день бросить? Костик с Ванюшкой да Лизавета уж большие, конечно — почти по тринадцать им, а Ванюшке и вовсе уж четырнадцать исполнилось, да все одно — душа-то болит. Да и за младшеньким, Павлушкой, коего Вера три года тому народила, кто приглядит? Лизонька умничка, матери во всем помогает: и по хозяйству, и с Павлушкой возится, да и мальчишки тоже не отстают, Вера последнее время только командует, что сделать надо, ребята все сами делают, берегут мать, но все ж дети они, одних оставить страшно.

В субботу он забрал Веру с дочкой из роддома. Но особой радости не испытывал — тревога покоя не давала. Давило что-то на душу, холодной лапой сердце сжимало. Весь вечер Вера косилась на мрачного, задумчивого мужа, и лишь ночью, припав ему на грудь, прошептала:

— Что тебя так тревожит-то? На Любашу едва взглянул… А ведь сколько ждал ее! Не верю я, что не рад ты дочери… Да и на детей сегодня ворчал… — поудобнее устраиваясь на плече Петра, она с тревогой ждала ответа.

— Ну что ты, дурочка… Как не рад? Ты не выдумывай… Рад, конечно, — прижался он губами к волосам жены. — И что дома вы наконец, тоже рад. И дети сестренке рады. Что ты выдумываешь? — бормотал он, размышляя, как бы ему добраться до Егоровых. Не бросать же Верочку одну с пятерыми? Она еще после родов не оклемалась, ей тяжко будет и за этими оболтусами уследить, и с Павлушкой сладить, еще и Любушка…

— Что тебе покоя-то не дает? — подняла она голову с его плеча. — Нешто не вижу я, что места себе не находишь?

— Мишка… — вздохнув, решился наконец Петр. — Никогда такого не было. На письма он завсегда отвечал. А уж телеграмма… И телефонный разговор я на телеграфе заказывал… Молчит. А ежели случилось чего? — поделился он с женой опасениями.

— Ну съездил бы к родителям его… — умащиваясь обратно, проговорила Вера. — Ты ж знаешь, где они живут.

— Ну как я тебя одну с детями-то оставлю? — отозвался Петр. — С Любашкой вон одной стирки сколько… Да и тяжеленькая она, а тебе сейчас поднимать ничего не надо. Да и Павлушка, и старшие… Один выходной, чтобы помочь, и тот уеду? — неуверенно проговорил он.

— Ничто, — нахмурилась Вера. — Ребята тоже дома завтра будут. И за Павлушкой доглядят, и постирают, и с Любашкой помогут. Большие уж они, понимают. Езжай.

Всю ночь Петр крутился с боку на бок, просыпаясь каждые полчаса, и подолгу не мог уснуть. Тревога давила. К утру все же решился ехать. Поднявшись до зари, он собрался и разбудил старших. Строго наказав из дома не удирать, а во всем помогать матери, напомнил, что та нездорова, тяжко ей после родов. Выдал каждому задания, пообещал оборвать всем троим уши напрочь, если матери посмеют не помочь хоть в самом малом, вручил Любушку Лизавете, поправил на спавшей жене одеяло и с тяжелым сердцем поехал к Егоровым.

Вернулся он после обеда мрачнее тучи. Вера, взглянув на мужа, быстро запеленала дочь, одела Павлушку и выгнала старших из дому гулять с малыми.

— Мам, я еще не достирала, — попыталась было возразить Лизавета. — Пусть Ваня с Костиком с детьми погуляют, а я тебе помогу пока. И посуда не мытая… Мальчишки так и не помыли еще, — сверкнула она синими глазами в сторону братьев. Те виновато опустили головы, с опаской косясь на отца.

— Слышала, что мать сказала? — тяжело роняя слова, мрачно проговорил Петр. — После достираешь. Ступайте. Поговорить нам надо.

Не привыкшие к такому отцу подростки вмиг притихли и, втянув головы в плечи, испарились.

— Что? — дождавшись, когда за детьми хлопнет дверь, присела возле ног мужа Вера.

— Надо к Мишке ехать, Вер… — вздохнул Петр. — Плохо. У него жена умерла.

— Лена? — охнула Вера, прижимая передник к губам. — Да как же это?

— Они же с этими… парашютами своими… с самолета всё прыгали, — опустив голову, начал рассказывать Петр. — Вот у Лены парашют этот и не раскрылся чего-то… Она и упала с самого неба. А Мишка не полетел, опоздал на самолет. Да и смотрел, как она падает… — помертвевшим голосом рассказывал мужчина.

— Господи… — всхлипнула Вера. — А что ж он, ниче не сделал?

— А что он тебе сделает-то? — удивленно посмотрел на нее Петр. — Она ж с самого неба летела… Разбилась вся напрочь…

— Он же лечить умеет… — прошептала женщина, тревожно оглянувшись.

— Так лечить, а не воскрешать… — так же тихо ответил ей муж. — И о том молчи, глупая… Не говори никому никогда! Как узнала-то…

— Да что же я, дура али слепая… — обиделась Вера.

— Ну знаешь и знаешь… — примиряюще проворчал Петр. — Тока молчи.

— Давно случилось-то? — желая сменить тему, спросила Вера.

— Да уж вот сорок дней будет… — горько ответил Петр. — Родители-то Мишкины на похороны ездили. Неделю там с ним опосля похорон были. Отец его говорит, очень он тяжело гибель жены перенес… Любил ее сильно… — мужчина горестно покачал головой и хлопнул себя по коленям. — В общем, надо ехать, Вер, — закончил он и, мягко отодвинув жену, поднялся.

— Все что ль поедем-то? — утирая мокрые глаза фартуком и все еще сидя на полу, спросила она. — Ребят тогда со школы отпрашивать надо, занятия у них… Да и тебе с работы тоже отпроситься надо. Уволят не то ненароком за прогулы-то?

— Один поеду. Нечего всем кагалом таскаться. Как цыгане, ей-богу… — проворчал мужчина, вытягивая из-за шкафа потертый деревянный чемоданчик. — Ты вот что. Сильно не рвись тут. Уборкой, стиркой накажу ребятам заниматься. Да и Любашку особо не поднимай, пускай внутрях-то заживет все сперва. Купать тоже ее помогут. Лиза уж большая, тож туда-сюда — и замуж выдадим, а там и до дитёв недалече… Вот и пускай тренируется на сестре, — Петр достал из шкафа стопки аккуратно сложенных вещей и выложил их на стол возле раскрытого чемодана, думая, что ему взять с собой, а что не пригодится.

— Пусти, я соберу все, — отодвинула мужа Вера. — Не переживай, справимся. На поезд билет взять надо… И денег с собой возьми. Я там, под постельным, в коробочке отложила маленько. Забирай, — споро складывая в чемоданчик вещи, проговорила Вера.

— Да на что? — нахмурился Петр. — На билет дай, а тама, коль надо будет, заработаю. Руки-то завсегда при мне.

— Мало ли… — взглянула на него жена. — Нет, Петь, возьми. Еще не хватало, чтобы ты на обратную дорогу да на еду там горбатился. Еще чего! Нам хватит, не переживай, голодными не будем.

Петр задумался, почесал в затылке…

— Ладно… Все равно тратить зазря не стану. Останутся — привезу, — проворчал он, снимая с вешалки куртку. — На, в куртку зашей от беды. А я пойду на вокзал схожу, билет на завтра куплю. С утра на работе отпуск возьму, ввечеру и выеду.

Петр нашел Мишкину квартиру достаточно быстро. Ящик для почты, висевший на двери, был забит до отказа. Покачав головой, мужчина постучал. Ответа не последовало. Подождав пару минут, он постучал сильнее.

За соседней дверью раздалось шарканье, щелкнула щеколда. В приоткрывшуюся дверь высунулась невысокая сухонькая бабулька.

— Ну чего колотишь почем зря? — шамкая практически беззубым ртом, проворчала она. — Ты хто такой? Чего надоть-то?

— Михаил Ростов мне нужен, — повернулся к ней Петр. — Здравствуйте. Дома он, не знаете?

Бабка с подозрением оглядела его, особое внимание уделив протезу.

— Не заперто у него… — пошамкав губами, недовольно проворчала она и скрылась за дверью.

Нахмурившись, Петр дернул дверь на себя. Та действительно открылась. На него пахнуло спертым амбре застарелого перегара, немытого тела и еще бог знает чего. Сморщившись, он шагнул вовнутрь.

В коридоре некуда было ступить. Всюду валялись какие-то тряпки, щепки, одежда, элементы разбитой мебели. В углу сиротливо притулился разбитый телефон, покрытый пылью. Пройдя несколько шагов, он толкнул дверь в комнату. Там был относительный порядок, не считая разобранной постели. Но все в комнате покрывал слой пыли, словно в нее давно никто не заходил.

Аккуратно притворив дверь, он прошел дальше по коридору. В ванной комнате тоже был относительный порядок, не считая вони от давно не мытого унитаза, в который, судя по всему, регулярно не попадали. Сморщившись и покачав головой, Петр двинулся дальше.

Кухня… впечатляла. Целыми в ней остались разве что плита, раковина и новомодный холодильник в углу с распахнутой настежь дверкой и давно испорченными кусками чего-то, бывшего съестным, в нем. Всюду валялись пустые бутылки. Под ногами хрустели остатки разбитой посуды вперемешку с рассыпанными крупами, щепками и еще какой-то дрянью. Под окном, на удивление уцелевшем, на чем-то, подозрительно напоминавшем бывшие шторы, храпел… Мишка?

Петр не сразу смог узнать друга. Страшно похудевший, с отдутловатым лицом и проступившими капиллярами, обросший, грязный, он походил на опустившегося до последней степени подзаборного алкаша.

Попробовав разбудить Михаила, Петр понял, что занятие это бессмысленное и бесполезное. Ухватив неразборчиво бурчащее тело за шкирку, он отволок его в ванну, и, включив холодную воду, засунул под струю. Спустя несколько минут он услышал довольно разборчивое «Пусти» и последовавший мат. Отпустив начавшее проявлять признаки осознанной жизни тело, он шагнул назад и, сложив руки на груди, ждал результата.

Сползший на пол мокрый насквозь Мишка с трудом перевернулся, привалившись спиной к чугунной чаше и, протерев глаза, медленно поднял голову. Снова потерев глаза, он уставился на стоявшего над ним Петра. В его мутных и бессмысленных глазах мелькнуло узнавание, и спустя бесконечную минуту он довольно нечетко, с трудом сипло выдавил:

— Петр?

— Узнал? — мрачно хмыкнул мужчина, глядя на него сверху вниз. — Значит, не все мозги покамест пропил.

Мишка обхватил мокрое, дрожащее крупной дрожью тело руками.

— Сходи за бутылкой, — сквозь зубную дробь выдал он, сползая на пол и сворачиваясь в клубочек. — Выпьем…

— Щаз, — кивнул Петр, снова хватая тело за шкирку и возвращая ему условно вертикальное положение. — Еще маленько тока искупаю.

На этот раз в ванной оказалось все тело. Безжалостно поливая вяло отбивавшегося от ледяных струй и осыпавшего его проклятиями Мишку, Петр тщательно наблюдал, как тот медленно начинает приходить в себя. Решив, что пока достаточно, он отключил воду и помог другу раздеться, по большей части попросту разорвав надетое на того тряпье.

С трудом вытянув скользкое дрожащее тело из ванной, он растер его полотенцем и, не обращая внимания на сопротивление, отвел в комнату, уронив на кровать. Немедленно свернувшийся в клубок Михаил, трясясь всем телом и бормоча что-то неразборчивое, вскоре затих. Посмотрев на трясущегося под одеялом друга, Петр тяжело вздохнул и отправился убирать следы погрома.

Собрав куски порушенной мебели и пустую тару, за несколько приемов вынес их к виденным ранее мусорным ящикам, подмел и вымыл полы. Нашел валявшийся в углу помятый чайник, вскипятил воды. Поняв, что ничего съедобного в доме не осталось, ругнулся, сходил в магазин. Вернувшись, обнаружил трясшегося крупной дрожью Мишку, натягивавшего на себя невероятно грязную куртку.

— Далеко собрался? — мрачно глядя на друга, поинтересовался мужчина.

Взглянув на Петра полубезумным взглядом, Мишка дрожащими руками слабо потянул к себе авоську.

— Принес? — сипло спросил он.

— Ага… — кивнул мужчина и, придерживая шатавшегося друга, чтобы не рухнул, шагнул в квартиру и запер за собой дверь. — Ступай ложись, ща принесу.

Ложиться Мишка не захотел. Обойдя Петра, попытался добраться до авоськи, дабы разыскать в ней вожделенную бутылку. Вздохнув, Петр поднял продукты и отправился на кухню.

— Выпить дай, — раздалось угрожающее сзади.

— Ложись ступай, — мрачно ответил Петр.

Глаза у Мишки налились кровью. Этот урод не дает ему уснуть и увидеть Лену! Бешенство вскипело в крови. Зарычав, он бросился на Петра. Сбив его с ног, Мишка в неконтролируемом бешенстве, застилавшем глаза, принялся размашисто бить мужчину по голове. К счастью, длительное пьянство дало себя знать.

Петр тоже воевал, и воевал в пехоте, на передовой. Тело действовало на рефлексах. Вывернувшись из-под навалившегося на него Мишки, он точным ударом в челюсть отправил того в нокаут.

С трудом поднявшись и ощупывая наливавшийся опухолью глаз, он выматерился и, ухватив за шкирку безвольное тело, отволок его в комнату. Затащив на кровать, Петр снял с него ботинки и вышел из комнаты.

Наутро Мишку начало колотить. Его трясло так, что подпрыгивала даже кровать. Петр впервые видел, чтобы человеку было настолько плохо. Те пару глотков крепкого чая, которые мужчине удалось влить ему в глотку, моментально вышли обратно, перемешанные с желчью. Мишка сотрясался в жесточайших рвотных спазмах. Губы его посинели. Испугавшись, что тот сейчас умрет, Петр сбегал в магазин за чекушкой.

Разжав стиснутые судорогой зубы, он влил Мишке в рот немного водки. Спустя пару минут того как будто стало меньше трясти, тело чуть расслабилось. Петр повторил опыт. Постепенно Мишка затих и уснул.

Три дня он выхаживал друга, по ложке вливая в него то крепкий сладкий чай, то немного бульона, то, когда ему становилось совсем плохо, давая немного водки. В перерывах между «кормлениями» он чинил то, что более-менее уцелело из мебели.

За эти три дня Петр познакомился с Игорем и Костей, пришедшими справиться о состоянии Михаила. Те, узнав, что Петр никуда не уедет, пока Мишка не придет в себя окончательно, облегченно вздохнули. Оставив мужчине немного денег и продуктов, они, увидев, что он пытается отремонтировать хоть какую-то мебель, притащили ему еще досок, гвоздей и недостающие инструменты.

Инструктора забегали каждый вечер, справляясь о Мишкином состоянии и предлагая Петру свою помощь. Именно от них мужчина и узнал, что случилось с Леной и как Мишка запил.

— Ты на Влада не серчай, — обнимая ладонями маленькую изящную чашечку из уцелевшего сервиза, стоявшего в комнате, проговорил Игорь. — Он себя винит в гибели Лены. Не возьми мы тогда их парашюты… А с другой стороны, будь Ленка чуть менее упертой, она бы дождалась Миху, а он никогда не позволил бы взять чужой парашют без переукладки… Она же знала правила. И все равно схватила первый попавшийся, — горько рассказывал Игорь.

— Так что же, никакой защиты вовсе нет? — нахмурился Петр. — Мало ли, что случится… Доверять свою жизнь тряпочке… — покачал он головой.

— Ну как нет? Парашюта же два. Не открылся основной, откроется запасной, — задумчиво произнес Игорь. — Не могут отказать оба парашюта одновременно.

— А что же у нее-то отказал? Не пошла же она с одним прыгать? — прищурился на него Петр.

— А он и не отказал. Он запутался в стропах основного… Поэтому и не смог раскрыться, — горько произнес Игорь, опустив голову.

— А почему запутался-то? — сдвинул брови мужчина, нервно двигая свою чашечку по свежевыструганному столу.

— Как объяснить-то… — задумался Игорь. — Запасной парашют — он спереди, на животе. И когда его открываешь, нужно лечь на бок и при открытии резко оттолкнуть его от себя, чтобы он не перепутался с основным. Вот если бы можно было убрать стропы основного, тогда бы и проблем таких не было. Я бы попытался срезать их, если бы время было…

— А чего ж тогда у нее-то запутался? — все еще не понимал Петр.

— Не знаю… — покачал головой Игорь. — Запаниковала, забыла на бок лечь, забыла оттолкнуть от себя… Резкий порыв ветра… Причин миллион… — тихо проговорил он.

— А не срезала чего? — допытывался Петр.

— Петь, ну откуда я могу знать? — поднял на него Игорь уставший взгляд. — Скорее всего, не догадалась. И опыта у нее меньше, чем у меня, в десятки раз. И неизвестно, возможно, у нее времени уже не оставалось на это, нужно было срочно раскрываться… Мы можем только догадываться…

— Понятно… — катая кружечку по столу, кивнул Петр. — Сама виновата…

— Нет. Это несчастный случай, — возразил ему Игорь. — Тут никто не виноват…

— Мишка это все знает? — мрачно взглянул он на инструктора. Тот в ответ лишь кивнул.

— А этот ваш… Влад? — Игорь кивнул, показывая, что мужчина запомнил правильно. — Он где? Тоже пьет?

— Влад уехал. Уволился с клуба сразу после похорон Лены и месяц назад уехал куда-то на Север… — вздохнул Игорь. — Он и раньше рисковал, словно бросая смерти вызов, а теперь… Сказал, что учить больше никого не станет. Сильно его смерть Лены подкосила… — склонив голову, Игорь покачивал в кружке остатки чая. — Ладно, засиделся я… Идти пора. Завтра зайду.

Проводив Игоря, Петр налил себе еще чаю и задумчиво болтал в кружке ложкой. Да, вот как бывает… Мишке тяжело, конечно. Петр по себе знал, как это — потерять семью. Слишком хорошо помнил он то отчаяние, бессилие, охватившее его, когда узнал, что вся его семья погибла. Пытался выжить, справиться с этой болью. И не смог. В петлю полез… Если бы не Мишка, давший ему тогда призрачную надежду…

Мужчина вздохнул. Ему Мишка надежду дал. Подарил жизнь. Подарил детей, жену. А вот как теперь его самого вытащить?

Раздались шаркающие шаги, и в дверном проеме возник Михаил. Постояв пару минут, он присел к столу.

— А я думал, мне привиделось… — прохрипел он, протягивая руку другу. — Здорово. Откуда ты?

— Ну здорово, — хмыкнул Петр, глядя на Михаила. — Очухался?

Мишка опустил немытую, обросшую голову.

— Лена погибла… — тихо проговорил он, вздохнув. — Выпить есть, Петь? Помянем…

— Хорош. Хватит уже. Напоминался, — мрачно глядя на него, проворчал Петр. — Еле выходил тебя. Ты себя видел? Не противно? Отец с матерью там с ума сходят. Месяц уже от тебя весточек нет. Всю совесть пропил? — сверля друга злым взглядом, расходился Петр.

— Что? — растерянно взглянул на него Михаил.

— А вот то, — Петр встал и заходил по кухне. Читать нотации? Так не дите же Мишка… Неет… Тут другими методами надо.

Подойдя к холодильнику, Петр взял с него и бросил на стол перед Мишкой стопку писем и телеграмм. О том, что на все он сам уже ответил, он умолчал.

— На, полюбуйся, — мрачно проговорил он, отворачиваясь к окну.

— Какое сегодня число? — не отрывая взгляда от рассыпавшихся по столу писем и телеграмм, бесцветным голосом спросил Михаил.

— Двадцать третье, — не поворачиваясь, отозвался Петр.

Мишка поднял на него изумленный взгляд.

— Лена погибла пятого… Родители уехали пятнадцатого… — бормотал он.

— Ноября, — коротко припечатал мужчина.

— Чёёрт… — закрывая лицо руками, выдал Михаил.

— Месяц. Беспробудного пьянства, — резюмировал Петр. — Силён. Еще налить? Продолжишь? — прищурился он.

Мишка затряс головой.

— Петь… Лена… — тихо пробормотал он.

— Жалости ждешь? — резко шагнув к столу, навис над ним Петр. — А не стану я тебя жалеть, понял? Да, погибла твоя Лена. Но жизнь продолжается! Так случилось. Жаль девочку. Но это уже не изменить! Думаешь, ей бы понравилось, во что ты превратился? Ты, фронтовик, герой Советского Союза! Мало ты на фронте насмотрелся? И выдержал! А тут что?

— У меня сын умирал! А я чувствовал… Всё чувствовал! Как из него жизнь уходила! — вдруг вскочил Мишка, в ярости заорав, глядя бешеным, налитым кровью взглядом на Петра. На его шее канатами вздулись вены. — Я двоих сразу хоронил! Понимаешь? Ты можешь представить, каково это — чувствовать до последней секунды, как умирает твой ребенок? — так же внезапно он обмяк и, рухнув обратно на табуретку, уронил голову на руки. — Я опоздал на пять минут… Грёбаных пять минут! И они бы были живы… — раздалось сдавленное из-под руки. Плечи Мишки затряслись. — Я пытался ее вернуть… Вылечить… Не дать умереть… Я пытался! — он поднял голову и посмотрел потухшими глазами на друга. — На черта мне этот дар, если я не смог помочь ей? На черта? Не увидел, не остановил, не вылечил! Всех лечил! Всех видел! А ее… Почему? — он снова бессильно уронил голову на руку.

— Брат Лены забрал ее мать из больницы, — тихо проговорил Петр, вновь отворачиваясь к окну. — Увез к родне в Севастополь. Врачи сказали, ей морской воздух полезен. Они заходили попрощаться два дня назад, — его слова падали медленно, тяжело, точно это не слова были, а огромные чугунные молоты, бившие Мишку по голове.

Мишка молчал. На его плечи медленно, бетонной плитой ложилось осознание того, что он натворил. Даже с матерью ее не простился… И в больнице не навещал… Как он мог?

— Помойся ступай. Несет от тебя… Самому-то не противно? — устало проворчал мужчина, доставая сковороду. — Сейчас картошки пожарю.

Утром Михаил отправился на службу. Вернулся он довольно скоро. Погон на плечах у него не было. Затеявший генеральную уборку Петр ошарашенно уставился на ушедшего пару часов назад друга.

— Уволили меня. За прогулы и пьянство, — опускаясь на стул, тихо проговорил Михаил. — Квартиру надо освободить в трехдневный срок. Ведомственная она. Больше мне в милиции не служить…

— Таак… — присаживаясь на кровать, протянул Петр. — К директору… кхм… или кто там у вас… ходил?

— Бесполезно. Спасибо, что не арестовали… — вздохнул Мишка.

— Ходил или нет? — нахмурился Петр.

— Ходил, — вздохнул Михаил. — Бесполезно… Отпуск у меня двадцать пятого закончился… Октября. На звонки не отвечал, приходившего участкового оскорблял, драться кидался. И так вошли в положение. Семь рапортов у полковника на столе на меня… — он покрутил в руках фуражку, положил ее на стол. — Ну ничего. На завод снова вернусь, — поднялся он и принялся расстегивать форму.

— Нет, подожди! — тоже поднялся Петр. — Нельзя тебе на завод. Зря, что ли, учился?

— Выходит, зря, — вздохнул Мишка. — Сам виноват.

Спорить с ним Петр не стал. Сидел, думал. Потом встал, натянул свой пиджак с орденами, взял куртку…

— Ты куда? — удивился Мишка.

— Сходи патлы подстриги, — доставая из кармана купюру, проворчал Петр. — Незнамо на кого похож… Смотреть тошно, — сунув деньги в руку растерянному Мишке, он шагнул за порог. — Попробуешь снова напиться — прибью, — резюмировал он и захлопнул дверь.

Вернулся Петр вечером. Молчаливый, мрачный. Мишка, попытавшись расспросить друга, где тот был, вскоре пожал плечами и плюхнулся на кровать, уставившись в стену. Петр, повозившись на кухне, все так же молча умостился на своем диване. Утром он снова ушел.

Петр уходил утром и приходил вечером всю неделю, явно не собираясь посвящать Михаила в свои дела. Мишке же было по большому счету все равно… Каждое утро, едва за Петром закрывалась дверь, он отправлялся на кладбище. Посидев возле могилы жены, безуспешно пытаясь вызвать перед внутренним взором ее образ, он плелся домой. Через силу приготовив нехитрый ужин, вяло складывал вещи, понимая, что ничего, кроме чемоданчика с самым необходимым он не заберет.

В четверг, когда мрачный как сыч Петр в очередной раз, молча поужинав, завалился на свой диван, Мишку вдруг заело. «Не хочешь говорить? Сам узнаю!» — зло подумал он, выходя на кухню, чтобы не заснуть раньше друга.

Дождавшись, когда из комнаты понесся устойчивый храп, Мишка тихо вошел и накрыл руку Петра своей. Замерев, он стоял так пару минут, пытаясь осознать, что произошло. Привычного потока не было. Он не «видел» Петра, не чувствовал его.

Ошарашенный, Мишка отшатнулся назад и, добредя до кровати, в полной прострации тяжело опустился на матрас. Просидев так с полчаса, уставившись невидящим взглядом в стену, он, все еще не веря, поднялся и, уже не боясь разбудить друга, положил ему ладонь на лоб, попытавшись почувствовать хоть что-то. Ничего, кроме обычного тактильного прикосновения Мишка ощутить так и не смог.

Прислушавшись к себе, он попытался сделать хоть что-нибудь: поймать чью-то нить, услышать отголоски чужих эмоций, в конце концов, подавить жуткое нечто, до сих пор обитавшее в нем. Ничего не выходило. Вокруг него была немая пустота… И внутри тоже.

Не понимая, что произошло, мужчина затряс головой. У него создалось ощущение, точно он в единое мгновение ослеп и оглох, погрузившись в мягкое ничто. До этой секунды Мишка и подумать не мог, насколько он привык к своему дару, сросся с ним… Теперь же мир в мгновение ока стал серым, молчаливым, пустым.

Сделав несколько шагов назад, он плюхнулся на кровать. Пытаясь осознать произошедшее, лег и уставился в потолок.

На следующий день Петр вернулся к обеду.

— Ты назначен следователем прокуратуры на Петровку, 38, — устало присаживаясь за стол, проговорил он. — Завтра к девяти утра явишься туда, найдешь подполковника Коврова Якова Степановича. Он будет твоим непосредственным начальником. Эта квартира остается за тобой. Насколько я понял, отдел занимается сложными уголовными делами, так что будешь ловить преступников, — глядя на Мишку исподлобья, тяжело ронял слова Петр. — И вот что, Мих… Я Якову Степановичу пообещал, что ты спиртного больше в рот не возьмешь. Сказал, что ты из-за смерти жены сорвался, — Петр вздохнул.

— Петь… Но как… — Мишка смотрел на него круглыми глазами.

— Как, как… Кверху каком… — проворчал он. — И вот что, Мих… Я, конечно, все понимаю… Тяжело тебе и все такое… Но давай, прекращай уже. Жизнь продолжается. И все еще у тебя будет. Вон, на службе сосредоточься… — Петр внимательным взглядом буравил Михаила, точно собираясь прожечь в нем дыру. — Жалеть тебя не за что. Ты не калека, не старик. Мужик взрослый, крепкий. И нянек у тебя нет. И не будет. Понял? — суровый взгляд друга прожигал насквозь.

Михаил, поежившись, кивнул.

— Ну а коль понял… Так веди себя как мужик, а не как тряпка последняя! — зло стукнул Петр ладонью по столу. — В общем, забыли инцидент.

— Спасибо, Петь, — вздохнул Мишка. — Не забуду.

— Да чего там… — махнул рукой Петр. — Я на завтра на утро билет взял домой. Отпуск заканчивается, да и Верочке там с детями тяжко одной, — чуть улыбнулся при воспоминании о жене и детях мужчина.

— А я и гостинцев детям не купил… — расстроился Михаил.

— Ничто. У них все есть, Верочка им все покупает — и сладости, и игрушки, и одёжу, — довольно оглаживая живот, улыбнулся Петр шире. — Так что не переживай, они ни в чем не нуждаются.

— Ну ладно, я тогда посылкой вышлю с первой зарплаты, — слабо улыбнулся и Миша. — Петь, расскажи о ребятах… А то и не поговорили мы с тобой…

Мужчины засиделись далеко за полночь. Утром Михаил проводил друга до вокзала и отправился к своему новому месту службы — знакомиться с начальством и коллегами.