Колдун 3

Глава 25

Ведомственную квартиру необходимо было освободить в двухнедельный срок. И найти новую работу. И новое жилье. Деньги у Михаила были — на что их ему было тратить? Только на подарки родным. Вот и копились потихоньку. Раз в три месяца Михаил относил в сберкассу скопившиеся купюры и клал на накопительный счет. Снимать до сих пор еще не приходилось.

С комнатой пришлось побегать. В конце концов ему удалось снять комнатку на окраине Москвы у женщины с тремя детьми. О покое там можно было только мечтать, но лучших вариантов попросту не было.

Перевезя туда со своей квартиры вещи и разложив все по своим местам (благо, вещей было немного), Михаил задумался, как ему жить дальше. Нужно было искать работу.

Устроиться удалось на завод токарем — сильно пригодился опыт, полученный в родном городе. Чисто механический труд был очень непривычен Михаилу, но он словно наказывал сам себя, каждый день вставая к ненавистному станку.

На новом месте он очень быстро приобрел славу нелюдимого и молчаливого дикаря, не желавшего ни с кем общаться. От станка он отходил лишь во время обеденного перерыва. Быстро перекусив в одиночестве в столовой, не дожидаясь окончания перерыва и не участвуя в развлечениях рабочих типа карт и домино, вставал к станку. В рабочее время тоже не отвлекался на разговоры и различные обсуждения, на собрания не ходил, зачастую оставаясь и после смены — спешить ему было некуда.

В результате его заработная плата всегда оказывалась гораздо выше, чем у остальных токарей. Начальник цеха его ценил и уже дважды подходил с предложением занять место мастера, но Михаил, не дослушав предложение, односложно отказывался и вновь возвращался к станку.

Чего у него было много, так это времени на размышления. Руки работали, голова же была свободна. И в эту голову лезли разные мысли. Не давало ему покоя освобождение Зуева-младшего. Злость и бессилие требовали выхода. Ярость давно поселилась у него в груди, по капле сжирая его, мешая дышать, стремясь вырваться наружу. И так нелюдимый, с каждым днем Михаил все больше и больше старался избегать людей, опасаясь сорваться на ни в чем не повинном человеке. А жизнь в комнатке, образованной тонкой дощатой перегородкой, за которой буквально бесновались трое мальчишек, которыми мать интересовалась только в периоды нечастой трезвости, сводила его с ума. Отдыха не было ни днем, ни ночью. Отработав три месяца, он выпросил у начальника цеха отпуск на две недели и поехал домой.

В этот раз он прежде всего направился к Петру — слишком давно не видел друга. Петр, сильно постаревший, был крепок. Вокруг глаз разбегались веселые морщинки, губы то и дело растягивались в добродушной улыбке. Вера тоже сильно изменилась, но глаза лучились счастьем. Оба обрадовались, увидев на пороге своей квартиры Мишку, засуетились, не зная, куда усадить дорогого гостя.

— Да хватит вам суетиться! — смеялся Михаил. — Вера, ты еще не все запасы на стол выставила? Дай я в закромах покопаюсь, вдруг еще чего найду?

— Да ну тебя, обалдуй непутевый! — замахнулась на него Вера полотенцем. — Ты когда у нас в последний раз был? Лет пять назад? А то и поболе! Уже вон Лидочке, внучке старшенькой, шесть годков стукнуло, а ты приезжал, так Лизавета еще и не замужем была!

— Ну прости, Вер! Я и дома три года не был, — покаялся Михаил. — Служба все не пускала.

— А нынче что ж, пустила наконец? — с хрустом откусывая соленый огурец, спросил Петр.

— Как видишь, — усмехнулся мужчина. — Вот же я, перед тобой сижу. Вы лучше про внуков мне расскажите! Весь свой выводок оженили?

— Ох, Мишенька, шутник ты! Ну какой весь-то? Младшему тока тринадцать недавно было, Любаньке десять, — широко улыбнулась Вера. — Вот вернется от Лизоньки, поглядишь, какая вымахала! А Павка в своем доме пионеров пропадает — все машины какие-то они там строят. Вон, погляди — весь дом его моделями завален, да запчастями всякими! — махнула рукой Вера в угол комнаты, в котором действительно стоял сервант, буквально забитый моделями и различными деталями.

— Не ворчи, мать! Ты хоть и бабка, но все одно не ворчи! — приобнял Петр жену за плечи и привычно чмокнул ее в висок. — Занят мальчишка — и ладно! Все не по улице шастает. А механизьмы знать — то дело большое. Пускай учится.

— Так разве ж я против? — всплеснула руками Вера. — Тока полы сами отмывать после своих механизьмов станете.

— Помоем, не волнуйся, — проворчал Петр, обновляя стаканы.

— Ну а старшие? — улыбнулся Михаил.

— Ну а что старшие? — крякнул Петр. — Ванька вон как на магистраль свою уехал[4], так там и женился, и осел. В Омске с женой устроились. Уж двоих ребятишек родили, Володю да Егора, да Нина третьего ждет. Фотокарточки вон присылали, да сами пару раз приезжали. Костька, ты знаешь, в армии в Севастополе служил, на корабле. Сказал, море его позвало, — хмыкнул мужчина. — Там и остался. По морю своему так до сих пор и плавает. Все нас с матерью к себе зовет, хоть совсем жить, хоть в отпуск. Любашка с Павкой о том годе ездили к нему, приехали довольные, загорелые…

— А каких ракушек-то напривозили! — прижав руку к щеке, покачала головой Вера. — Ща, вот покажу тебе! — попыталась она вскочить из-за стола.

— Сиди уж, опосля покажешь, — ухватил ее за руку Петр, усаживая на место. — Мы еще и фотокарточки не глядели.

— А Лизавета? — улыбнулся Мишка, вспоминая хитрую темноволосую лисичку с нереально синими глазами.

— А Лизавета вон замуж выскочила. Попервой-то мы с матерью против были — рановато, всего-то ей девятнадцать было. Но ничего, муж у ней хороший. Выучиться заставил. Врачом она у нас стала, как и Верунька вот. Тока она в хирурги пошла. Деток оперирует. Нравится ей с детями возиться, — с улыбкой продолжил рассказ Петр. — Сама вон уж третьего родит вот-вот. Двух девок родила, так мало ей — мальчика, говорит, хочу. Ну да Василий, муж ее, на все готовый — любит он Лизоньку без памяти, а уж в дочках и вовсе души не чает — почитай, он ими и занимается: Лиза-то то на учебе, то в больнице. То дежурства у ней, то эта… как ее… хвалитикация, что ли, будь она неладна, — проворчал Петр и махнул рукой. — Ну да пускай сами разбираются, им виднее, — закончил он и подцепил вилкой квашеной капусты. — А ты чего не ешь-то совсем? Бери, бери! Вот, гляди, капустка квашеная, огурчики, помидорчики… Ты тока попробуй! Верунька знаешь какую капустку делает… мммм… — довольно покачал он седой головой и отправил в рот новую порцию.

— Да ем я, ем, — улыбнулся Михаил. — Накормили так, что уж больше и не лезет. А то, что Вера готовит так, что язык проглотишь, я еще с общаги помню.

Посидели еще, повспоминали. Вера спохватилась, что обещала Лизе за внучками присмотреть, пока они с мужем в кино сходят. Расцеловав Мишку в обе щеки и взяв с него обещание приезжать к ним почаще, умчалась.

Без нее и разговоры пошли серьезнее.

— Вот гляжу я на тебя, Мишка, и не нравишься ты мне совсем, — покачав головой, выдал Петр. — Щеки у тебя запали, худой как дрищ, улыбка… точно приклеили ее. Ты и улыбнулся от души только как встретились, да покуда про детей говорили, а так-то все из вежливости…

— Петь, да брось! Ты чего выдумываешь-то? — попытался возразить ему Михаил.

— Да нет, Мих. То-то ты глаза прячешь, — вздохнул Петр. — Чего у тебя стряслось-то? На службе чего?

— Да нет больше службы, — вздохнул Михаил, разглядывая содержимое стакана. — Ушел я из органов, Петь.

— Как ушел? Мих, ты чего, с ума сошел? — ошалел Петр. — С чего вдруг-то?

— Да не важно уже, — хрумкнув огурцом, махнул рукой Михаил.

— Не важно, говоришь? — прищурился мужчина. — А я и гляжу: извелся весь, лица на нем нет. А оно не важно, оказывается, — съёрничал он. — Не скажешь?

— В подробностях — нет, — серьезно взглянул на него Михаил. — А в общем… Дело я слил. Преступник на свободе гуляет. За недостаточностью улик, — мрачно проговорил Мишка и протянул стакан: — Налей.

— Хватя, — убирая бутылку под стол, взглянул на него исподлобья Петр. — Заканчивай с пьянкой, Мих, а то снова сорвешься.

— Петь, ты охренел? — возмутился Михаил. — Не пью я!

— Вот и не пей. Неча, — хлопнул ладонью по столу друг. — А чего до конца не довел? Дело то? Почему преступник гуляет? — ушел он от начатой темы.

— Так вышло. А дело передали другому следователю на доследование. А он и искать не станет, — вздохнул Михаил.

— А как же правосудие? — возмутился Петр, уставившись на друга тяжелым взглядом. — Иль теперь это не важно? Так все и бросишь?

— А что мне делать, Петь? — усмехнулся Ростов.

— Ищи улики! Ищи преступника! Ты же следователь! — бахнул рукой по столу мужчина. — Преступник должен быть наказан!

— Легко сказать… — буркнул Михаил. — Дело у меня забрали, улик больше нет.

— Ты вот что, Ростов, — тяжело опершись локтями о стол, подался ему навстречу Петр. — Ты не выдумывай! Улик у него нет! Нет — найди! Но отпускать преступника на свободу ты не имеешь права! Ты какой пример людям подаешь? Этак все начнут творить чего захотят! А ты страж закона, такое попустить не должен! Что тогда начнется? Хаос начнется! Вновь войны захотел? — высказавшись, Петр обмяк на табуретке.

— Угу, — невразумительно буркнул в ответ Михаил, не желая спорить и ссориться с другом. Да и все рассказывать тоже. Ни к чему это. Сам разберется.

Но дальше разговор не особо клеился. У Михаила вновь в жилах вскипела кровь, ярость требовала выхода. Боясь наговорить Петру лишнего, он быстро попрощался, сославшись на позднее время. А он еще хотел навестить сестру…

Идти к Иринке в подобном состоянии Михаил не рискнул и отправился бесцельно бродить по городу в попытке унять клокотавшую в крови ярость. Потом подумал, вернулся на вокзал, забрал из камеры хранения свои вещи и отправился пешком домой.

На стук вышел отец. Обрадовавшись, крепко обнял Михаила.

— Ну наконец-то! Заходи давай! Мать рада будет! — широко распахнул он дверь. — Как ребра-то, зажили? Голова не болит? — тихо поинтересовался он и громко крикнул: — Мать, гляди, кого к нам занесло-то! Блудный сын домой вернулся! Есть там чего пожевать? Голодный небось, с дороги…

— Зажили ребра, и голова тоже прошла, — широко улыбнулся Михаил. — Пап, ну чего ты маму дергаешь? Сытый я. К Петру заходил, Вера от пуза накормила, — разуваясь, рассказывал Мишка.

В коридор выскочила мать.

— Мишенька! — увидев сына, она всплеснула руками и крепко обняла, расцеловав. — Ну наконец-то! А то приезжал, и даже не заехал ко мне! — укорила она его.

— Да я проездом был, мам, заскочил буквально на пару часов. Не успел к тебе, — поймав предупреждающий взгляд отца и показанный ему за спиной матери кулак, вспомнил Мишка, что говорил ему отец. Облегченный кивок головы Егорова показал, что ответил он правильно. — Ты как себя чувствуешь, мам? Не болит сердце?

— Нет, все хорошо. Испугалась я тогда сильно, — вздохнула Наталья Петровна. — А оказалось, зря… Ну вот. Ты-то как? Похудел весь, кости одни остались, и те как ниточки… — разглядывая его, причитала она. — Надолго хоть домой-то? Откормить успею?

— Посмотрим, мам. Но побуду. Я тоже соскучился, — искренне улыбнулся Михаил, ловя суетившуюся мать за руку. — Мам, не суетись, посиди со мной.

— Погоди, я вот сейчас поесть тебе… — попыталась вырвать руку Наталья Петровна.

— Не надо, я сытый. Меня Вера накормила до отвала, вот только икать перестал, — успокоил ее Михаил.

— Да что ж ты, голодным спать ляжешь? — всплеснула она руками. — Нет, давай я хоть кашку тебе сварю!

— Молочка мне налей, и все, — улыбнулся Михаил. — Очень я по молочку соскучился! И просто посиди со мной, я хоть насмотрюсь на тебя! Столько времени не видел!

— А чего у тебя с телефоном-то стало? Отец сказал, позвонить больше нельзя, сам звонить будешь, — наливая Мишке молока, спросила Наталья Петровна. — А то как в воду канул… Я уж переживать начала, отцу говорю — позвони, а он: нет, говорит, нельзя позвонить, и на работу тоже… — выставляя со шкафа перед ним пироги, хлеб и домашнее масло, рассказывала она. — Давай курочку погрею? Или борщика?

— Не, мам, правда, не надо ничего, — бросив за ее спиной быстрый вопросительный взгляд на отца, отозвался Мишка. — А телефон… ну… сняли у меня с квартиры телефон… — неуверенно пробормотал Михаил, бросая взгляды на отца и, получив кивок, уже уверенно закончил: — Сломался он.

— А что ж его, починить что ли нельзя? — присаживаясь напротив него за стол, удивилась мать. — Или новый купить? У нас вон Маша с Белкой уронили, разбили, так отец новый купил, и снова работает.

— Да не, мам, это на линии что-то, — пряча глаза, пробормотал Мишка и воскликнул: — Машка с Белкой? Как они?

— Ой, сущий кошмар! — засмеялась мать. — Неразлучные! Белка-то вымахала в теленка настоящего! Слон, а не собака! С Машку ростом! — и вдруг подозрительно спросила: — А ты почем знаешь про Белку?

— Мам, ну ты чего? — рассмеялся мужчина. — Я ж с Иринкой-то тоже разговариваю! Уж про Белку она мне рассказала! — выкрутился он.

— И как это Машка еще ее в сад-то не таскает, — покачав головой, вставил свои пять копеек отец. — Везде, везде они вместе! И эта тоже… Ее Мария выгуливает, представляешь? Эта пигалица берет поводок и идет с ней гулять! Дожили! Мы так с лошадями ходили, а эта с собакой с лошадь размером… — ворчливо рассказывал и отец. — И ведь слушается она только ее! Остальных будто и не существует! Ну Иринку еще иногда так нехотя… А дома как начнут носиться! В мячик они тут поиграли… Думал, весь дом разнесут! Спасибо, только телефоном отделались!

Родители долго еще, перебивая друг друга, рассказывали Михаилу о племянниках, об приезжавшем в отпуск Андрейке, о том, что брат вроде за голову взялся: невесту себе, кажись, нашел, бог даст, сладится у них…

Почуяв, что разговор начинает сворачивать в любимое русло мамы — о женитьбе обоих сыновей, Михаил, сославшись на усталость, схватил постельное и улизнул в свою комнату.

Вопреки ожиданиям, домашняя обстановка успокоения Михаилу не принесла. Метался он по дому, не находя себе места. Мать, глядя на него, только головой качала:

— Да что же тебе покоя-то нету, сынок? — спрашивала она. — Что тебя тревожит-то так? Гляди, почернел весь… И есть не ешь, и спать не спишь… Что грызет тебя?

А Мишка действительно метался. Ярость, свернувшаяся в груди черными кольцами, по-прежнему искала выход, буквально высасывая из него все силы. Стараясь не волновать мать, он искал себе работу: колол дрова как заведенный, таскал воду, поправил родителям забор, вычистил хлев, схватился за лопату — копать огород.

— Мишка, да что с тобой! — прибежав за ним на огород, всплеснула руками мать. — Чего ты копать-то собрался? Куда в такую рань? Снег тока-тока сошел, земля сырая! Толку от твоей копки?

Отобрав у него лопату, мать прогнала его:

— Отдохни, оглашенный! — ругалась она. — Вон баньку протопи, попарьтесь с отцом! Сбитня вам сварила, после баньки куда как душевно-то!

— Да я помочь вам хотел… — оправдывался Мишка, боясь встречаться с матерью глазами. — Мам, говори, чего еще сделать надо?

— Да ничего не надо! Ты уж переделал все, — ворчала мать, накрывая на стол. — Садись вот, поешь, оладушек тебе напекла.

Через силу засунув в себя пару оладий, чтобы не обижать мать, Мишка снова срывался с места, ища себе работу. Сидеть у него не было сил — то страшное, что вновь поселилось в его груди, с новой силой вгрызалось в него, отравляя кровь.

Егоров, наблюдая за приемным сыном, с каждым часом мрачнел: очень уж напоминали эти метания его состояние на фронте, когда дар у мальчишки переливался через край. Даже глаза были такими же: темными, бездонными, страшными… И как тогда, у Мишки снова появилась привычка запихивать руки в карманы. Знал Павел Константинович, что после гибели Лены дар у сына пропал — то ли выгорел он весь, пытаясь воскресить жену, то ли от горя… Кто знает? Но сейчас, наблюдая за ним, полковнику казалось, что тот проклятый дар вернулся, и теперь уже мужчина снова не знает, как с ним справиться.

Не выдержав метаний сына, Егоров вызвал его на откровенный разговор. Уйдя от ушей матери подальше под предлогом заготовки слег, он попытался выспросить у Михаила, что с ним происходит, окольными путями. Встретив удивленный и непонимающий взгляд мужчины, Егоров плюнул и спросил напрямую:

— Миша, очень уж симптомы похожи… Опять тебя дар мучает? — бросив ходить вокруг да около, прямо поинтересовался он.

— Злость меня мучает, а не дар, — сначала ошалевший от вопроса отца, ответил Мишка. — Нет мне покоя. Как подумаю, что этот ублюдок на свободе ходит… — он не договорил, отвернувшись от отца, и со злостью всадил топор в стоявшее рядом деревце. — Отец, скольких девчонок он еще загубит? Татьяна ведь не первая!

— Откуда знаешь? — не сводя тяжелого взгляда с приемного сына, спросил Егоров. — Нарыл что-то? Или видел? — имея в виду его способность «читать» людей, уточнил он.

— Не знаю… Знаю, что не первая, — устало присев на корточки и опираясь спиной на ствол дерева, с тоской проговорил Мишка. — И нет, он со мной не откровенничал. Просто знаю. И не «видел» я его, — поднял он взгляд на отца. — Ты же знаешь: дара больше нет.

— Миша, ты сам себе не лги. Неужели ты не понимаешь: сейчас происходит то же, что и тогда, на фронте… — Егоров сделал еще одну попытку.

— Да нет, отец, совсем другое. Тогда не ярость меня душила, тогда дар рвался наружу… — попытался объяснить ему Мишка. — Это другое, пап. Честно.

Егоров в сомнении покачал головой, но от Михаила отстал, тем не менее продолжая внимательно наблюдать за происходящим с ним.

На выходных приехали Ирина с детьми и Белкой. Мария важно вышагивала впереди матери, держа на поводке огромного сенбернара, шедшего шаг в шаг с девочкой, старательно подстраиваясь под нее. Выглядело это настолько комично, что дед с бабкой невольно заулыбались.

Михаил, увидев Машу, крепко стиснул зубы: перед глазами мгновенно встал Зуев-старший с довольной улыбкой на лоснившейся морде, вальяжно откинувшийся на стуле. Из груди рванулось что-то черное, страшное, мгновенно застя взгляд. Белка, уставившись на мужчину, моментально рванулась вперед, закрывая собой девочку. Обнажив клыки, она злобно уставилась на Михаила и зарычала.

— Белка, сидеть! Белка, ты что? Это же дядя Миша, он свой! Белка, нельзя! — Маша, растерявшаяся от непривычной реакции подруги, попыталась привлечь ее к порядку. Но собака, обычно послушная, не реагировала на команды маленькой хозяйки, по-прежнему не сводя злых глаз с Михаила.

— Здравствуй, сестренка! Сашка, Маша, я рад вас видеть! — с трудом удержав то, что рвалось из него, напряженно проговорил Михаил. — Маша, все правильно, не трогай Белку: она меня не знает, поэтому рычит. Она вас охраняет. Я прогуляюсь немного, пусть Белка привыкнет к моему запаху, — сумбурно протараторил он, старательно растягивая губы в улыбке, и, развернувшись, быстро пошагал на улицу.

— Мама, дядя Миша испугался Белку? — вытаращила удивленные глаза на мать девочка. — И почему Белка меня не слушается? — тут же сдвинула она светлые бровки.

— Она тебя защищала, — ласково провела мать рукой по плечу дочери. — Она же не знает дядю Мишу. Вот познакомится с ним и не будет на него рычать, — успокаивающе проговорила она.

Кивнув, Маша отцепила поводок и, вручив его матери, бросилась обнимать бабушку и деда. Обнимая внучку, Егоров задумчиво смотрел в сторону калитки. Проследив взгляд отца, Ирина озадаченно сдвинула брови.

Мишка почти бежал вдоль обрыва. Вот сейчас он действительно испугался. То, что сидело в нем, едва не вырвалось наружу. Каким чудом ему удалось удержать это, он и сам не понимал. До сих пор ему стоило титанических усилий контролировать голодную тварь, рвавшуюся на волю. И Белка ее почуяла. Закрыла Машу собой. Какая же замечательная собака! Надо сказать Иринке, чтобы берегла ее — она будет прекрасной защитой Машке. Еще бы она всегда была с ней рядом…

Мужчина уселся на краю обрыва. Мысли о Белке и Маше чуть отвлекли его, помогли совладать с тварью, живущей в нем. Обхватив голову руками, он покачивался из стороны в сторону. Страшно. Господи, хоть и нет тебя, но как же страшно-то! Так страшно ему не было никогда. И отец заметил. Он решил, что это дар рвется наружу. Ох, как же он ошибается! Хотел бы Мишка, чтобы это было темной стороной дара, которой он когда-то боялся! Каким же дураком он был! С той сущностью он не мог справиться по глупости, по юности, по неопытности. А сейчас? Он же давно научился справляться со своим даром. Да и нет его больше, того дара… Умер вместе с Леной. Что же с ним не так?

То, что сидит в нем, жаждет крови. Жаждет убивать. И этому чему-то совершенно все равно, кого убить. Сегодня он едва не убил Машу. Если бы не Белка… Нет, он стал слишком опасен. Из дома надо срочно уезжать. В следующий раз он может и не справиться с этой гадостью…

Он долго еще сидел на обрыве, глядя на последние таявшие под весенним солнцем остатки льдин, выброшенных на берег ледоходом. В этом году весна ранняя, река быстро освободилась ото льда, быстро сошел лед с нее…

Глядя на довольно быстро бегущую все еще наполненную талыми водами реку, ему вспомнился ледоход в 48 году. Ох и повеселили они тогда с отцом все Залесово! Долго еще им вспоминали тот выход. А мать нет-нет, так до сих пор припоминала Павлу Константиновичу их незабываемое шествие.

Усмехнувшись, Михаил погрузился в воспоминания.