КОМ-3 (Казачий Особый Механизированный, часть 3)

18. ПИСЬМО

РЫВОК

В этот момент я перестал слышать, что происходит вокруг. Мир сузился до этих двух строк. Поднялся из-за стола, едва не столкнув подскочившего полового.

— Ты куда?.. — растерянно спросил Иван.

— Мне нужно домой. Срочно.

Вышел в коридор, как в беспамятстве. Остановился, словно пьяный до очумения.

— Илья! Да что случилось⁈ — а… это Соколов меня за плечо трясёт.

Молча сунул ему листок. Тот пробежал глазами. Вернул. Исчез куда-то. Очень быстро возвратился.

— Пошли!

Мы спустились на первый этаж. В голове у меня всё ещё гудело.

— И куда идём?

— В приёмную ректора. Я бы и один быстрее сбегал, да боюсь, братец, что ты без меня начудишь чего-нибудь. Давай-давай!

В ректорской он оставил меня у секретаря, велев поднимать панику при моей малейшей попытке покинуть кабинет, а сам вошёл в начальству.

Спустя буквально минуту он торопливо вышел из кабинета и подхватил меня под локоть:

— А теперь бегом!

— Куда бежим?

— На въезде ждёт машина, а в порту — курьерский дирижабль. Ты хотел домой? Мы туда едем.

Дорогу помню плохо. Только в лифте подъёмника в себя начал немного приходить. Иван ехал рядом, разговаривал с каким-то штабс-капитаном. Уже переходя на борт дирижабля услыхал:

— … и телеграфируйте, что в Иркутском порту меня должен ожидать скоростной транспорт, способный принять двух пассажиров.

Тоже хорошо. Ждать-черепашиться не будем. Меня, однако же, продолжала душить холодная ярость. Я сел на указанное место и уставился в окно, полагая себя не в силах сдерживаться в должной мере и не желая оскорбить выплеснувшимися чувствами никого из присутствующих.

«Что? Что такого могло случиться? — я смотрел на своё отражение в стекле иллюминатора и молча у него же и спрашивал: — Какая тварь и какую гадость ей про меня напела⁈»

Долетели на курьерском феерически быстро, за три с половиной часа. Прыгнули в автомобиль с военными номерами, понеслись в Карлук.

— Ожидать! — велел Великий князь и поспешил за мной к воротам.

В сенях столкнулся с отцом и наступающим ему на пятки Хагеном. Следом мать выбежала, с лица спавшая, Марта, хорошо хоть, нянька с ребёнком на руках навстречу не кинулась.

— Серафима где?

Заголосили сразу все.

— Цыть! — прикрикнул батя. — Я говорить буду. Пошли!

Мы прошли до нижней гостиной, я сел на диван, на самый край, нервно покачиваясь, в каждый момент готовый броситься… Только куда бросаться вот — предстояло выяснить.

— Третьего дня, получается… — все домашние дружно переглянулись и кивнули, — пришёл посыльный. Сказался, что Коршуновой Серафиме Александровне личный пакет.

— Кто таков? Выяснили?

— Да обычный посыльный! С городского почтамта, письмо из Новосибирска выслали с уведомлением о вручении. Вот, из почтовой конторы прислали нарочного, Серафима сама и выходила, расписывалась, что лично в руки получила.

— Ну?

— Ну так ну! Ушла она с энтим письмом, мы ещё удивились, что только ей, лично, да конверт такой пухлый — а нам, значицца, ничего. Думали, расскажет. А она — нет. Часа два не выходила из комнат, потом вызвала Хагена, попросила письмо на городской почтамт отвезти, отправить, срочное.

Я хмуро глянул на Хагена:

— И ты ничего странного не заметил?

Он неловко пожал плечами:

— Голос мне показался немного простуженным, но я тогда не придал этому значения.

— Голос… И только? Как она выглядела хоть?

Хаген ещё сильнее нахмурился.

— Я не знаю.

— В смысле? Ты ж письмо у неё забирал?

— Я… не считаю возможным рассматривать чужую жену в отсутствии её мужа. Кроме того, я уже неоднократно отвозил в город письма по просьбе фрау Серафимы, и никогда не случалось ничего… странного.

— Чего она написала-то хоть? — озабоченно спросила матушка.

Я отмахнулся от этого вопроса:

— Она сейчас где?

— Так у себя, — ответил батя. — В тот же день сказалась больной. Не выходит, лежит. Дитё покормит и Малаше отдаст. Мать ей еду собирает подносами, так она ничего не ест, считай. Мы-то и думали, что она впрямь разболелась, доктора вызвали — не пустила. Тогда и тебе написали, на второй же день, — это письмо, понятно, до меня ещё не дошло.

Я зажмурился, пытаясь собрать в целостную картинку всё услышанное… Бред. Ну, бред же!

— Мать пыталась сходить с ней потолковать, — тревожно добавил из темноты батин голос, — так она теперь всё время запирается. Няню только впускает, когда время кормить.

Сидеть и слушать было больше не в моих силах. Я подскочил и бросился в нашу с Серафимой половину. Вся толпа, понятно, бросилась за мной.

— Нет! — я хмуро развернулся к ним. — Вы не ходите! Я хочу наедине с женой переговорить.

Но, поднимаясь по лестнице, я услышал, что кто-то всё равно тихонько идёт следом. Да и хрен с ними! Тут с Симой бы разобраться, а уж остальные потом…

НЕТ УЖ, МЫ ОБЪЯСНИМСЯ!

Первая дверь в малую гостиную была открыта и за ней обнаружилась испуганная няня, похаживающая по комнате с ребёнком на руках:

— Поди-ка в столовую! — велел я. Вдруг шум будет, испугается дитё.

Сам подошёл к двери и несколько раз решительно стукнул.

Тишина.

Постучал ещё, громче, да дверь подёргал — ничего.

— Батюшки! — тихо всхлипнула на лестнице маман. — Как бы она с голоду сознание-то не потеряла…

Как услышал я — будто забрало упало. Чисто бык, который вдруг в ярость приходит! Как шарахнул в ту дверь плечом — только дощечки затрещали!

На лестнице услышали, конечно, что я двери ломаю — заахали, посунулись в малую гостиную — мне уж плевать было. Вломился в спальню тараном.

Серафима вскрикнула и села на кровати — бледная, с растрёпанной косой, в домашнем платье. Быстро взяла себя в руки:

— Подите прочь, Илья Алексеевич, я не желаю вас видеть!

Я разбитой створкой за собой хлопнул:

— А я, знаешь ли, на курьерском примчал специально, чтоб с тобой поговорить! Выяснить: чего это любимая моя с ума сходит?

— Это я⁈ — ах, какая же она стала красивая сердитая! Я сделал шаг к кровати, и она отчаянно вскрикнула: — Не подходите ко мне! Этоя́с ума схожу⁈

— Ну, не мне ж блажь пришла разводные письма присылать!

— Ах вы, мерзавец! Убирайтесь вон! Я не буду с вами разговаривать!

— Нет уж, мы объяснимся, и объяснимся сейчас! Иначе, боюсь, впору доктора по душевным болезням вызывать!

Она посмотрела на меня с яростью:

— Я получила письмо. Неопровержимо доказывающее, что в Новосибирске вы не только учитесь, а всё своё свободное время проводите в домах терпимости и прочих злачных местах!

— В домах терпимости? — я аж перекосился от брошенного обвинения. — Да что за чушь?

— Чушь⁈ А это⁈

Она резко взмахнула рукой, и с прикроватного столика веером разлетелись фотографии. Одна из них почему-то наиболее кинулась мне в глаза. Верно, потому что на ней мы с Иваном были изображены крупно, почти одни лица. Он, едва на ногах стоящий и я, со зверской перекошенной рожей, потому что на улице полезли с вопросами про курево заморское, а мне и так тащить товарища неудобно было. Это даже помню, где было. То первое место, где я знакомицу со Средней Азии встретил. Хорошо мы тогда приняли, Иван раскис изрядно…

— А ведь они твоё, Вань, варьете бл*дюшником называют… — сказал я довольно громко, полагая, что из соседней комнаты через разломанную дверь всё так и так слышно.

И не сказать, что эти неизвестные «они» сильно ошибались. Но я-то туда не за бабами гулящими ездил! Так обидно стало, честное слово…

— Я ведь даже ни одну из них не потрогал ни разу, хоть вились они вокруг меня, как ведьмы на шабаше!

— А ведь, выходит, я во всём этом казусе виноват… — Иван прошёл мимо нас и присел возле разбросанных по полу фотокарточек.

— Кто этот мужчина? — сердито спросила Серафима. — И почему он находится в моей спальне?

— Прошу прощения, сударыня, — Иван хмуро перебирал фотки, — но дело приобретает не только частный, но и государственный оборот. Поскольку, явно, первоначальной целью был я…

— Это Великий князь Иван Кириллович, — сказал из-за спин домашних Хаген, который стоял дальше всех, у самой двери на лестницу.

Родители мои обернулись к нему, как к пострадавшему рассудком:

— Уж Ивана-то Кирилловича я бы узнала! — с укоризной сказала матушка. — Такой представительный молодой человек, с бородой. Да хоть на календаре у меня в комнате посмотреть, там всё императорское семейство с подписями.

— А как же! — пробормотал Иван, который всё разглядывал фотоколлекцию. — Специально для парадных съёмок отращивал, чтоб потом меньше узнавали, — он поднялся: — Господин Ярроу, могу я попросить вас об одолжении? Найдите какой-нибудь лоток или коробочку, что ли. Нам нужно собрать это, для службы безопасности.

Да уж, если кто-то может фотографировать Великого князя и его окружение почти в упор — значит, в наружке огромная дыра. А, может, и в личной охране предатели.

Иван Кириллович оправил мундир и скорбно, почти торжественно обернулся к Серафиме:

— Госпожа Коршунова, я должен принести вам мои глубочайшие извинения. Имея подозрения о неблагонадёжности своей охраны, я просил вашего мужа сопровождать меня, легкомысленно не подумав, какой урон это нанесёт его репутации.

— И впрямь, Великий князь! — громким шёпотом ужаснулась матушка.

Оказывается, Марта сбегала и принесла-таки тот календарь, и теперь они сличали копию с оригиналом, прикрывая бороду на картинке пальцем.

— Да хоть сам император! — сердито выкрикнула Сима. — А это? Это что⁈

На столе обнаружилась ещё и та злосчастная газетка, пропечатанная после «Красной Аиды» — со мной и княжной Гуриели, где я расписан был как новый поклонник.

— А это… Вы позволите? — Иван вытянул у Серафимы из руки газетку. — Это тоже следует присовокупить к фотографиям, поскольку является поклёпом и, возможно, попыткой расстроить мой будущий брак. Эта барышня на фото — моя невеста, — на самом деле, там совершенно было непонятно, Соня меня обнимает или Маша, но Иван недрогнувшим голосом заявил: — Здесь она несколько вышла за рамки этикета, но вы могли бы сделать снисхождение. Всё-таки нас всех и её только что чуть не убили инкские террористы, а вас супруг был одним из спасителей. И, хоть обстоятельства нашего знакомства и досадны, я со своей стороны приглашаю вас, Серафима Александровна, вместе с вашим супругом на наше с княжной Гуриели торжественное венчание и прочие свадебные мероприятия. Рассылку официальных приглашений канцелярия начнёт на следующей неделе, но считайте, что оно у вас уже есть.

Серафима смотрела круглыми глазами на Ивана… перевела взгляд на меня:

— Так ты мне не изменял? — и слёзы огромными горошинами: кап, кап…

Господи! Сгрёб я её в охапку и давай целовать.

— Что ж мы… — матушка приободрилась. — Иван Кириллович, пройдёмте! Такой гость в моём доме, а я даже чаем не напою⁈ Марфуша, беги, неси пирог…

Так они на лестницу все и выдворились, и двери за собой прикрыли.

И пока вся семья чинно пила чай с Великим князем, я окончательно мирился с женой, убеждая, что люблю её — одну единственную. Самым древним и действенным способом убеждая. Надеюсь, что у меня получилось достаточно хорошо.

А потом мы мчали назад, тем же курьером, который ожидал нас на спец-стоянке военно-воздушного порта.

КОМПРОМАТ

Коек в маленьком курьере не было предусмотрено, но кресла оказались довольно удобными, откидными. Чувствуя, как тяжелеют веки и меня наконец-то окончательно отпускает, я вдруг засмеялся.

Иван, в кресле через проход тоже уже пристроившийся подремать, сразу приоткрыл один глаз:

— Чего ты?

— Вот тебе и «Летучая мышь».

— Да уж, таких страстей на сцене не увидишь.

— Зря ты только пригласительные брал.

— А! Я ж их Денису отдал. Надеюсь, он не застеснялся. Императорская ложа, всё ж таки…

Я посмотрел на стоящий у него в ногах небольшой ящичек от инструментов, в который мы собрали-таки все компрометирующие снимки. С краю торчал жёлтый угол газеты.

— Слушай-ка, а государь, когда фотографировались, сказал же…

— Да-да… — Иван понял меня с полуслова. — Что та фотография, для которой он сам мастера выцепил, должна быть единственной, которая появится в прессе. И все приличные газеты, которые попались мне на глаза, сообразили, что поперёк столь недвусмысленно высказанного пожелания императора выступать — себе дороже. А эти… — он поднял с пола коробку, повернул сложенную газетёнку к себе названием и тонко хмыкнул.

— Чего?

— «Жёлтый фонарь»!

— Ну. Видал я тот пасквиль. Семёныч показывал. Надо было сразу тебя предупредить, а я чего-то затупил, — сон отодвинулся, и я сел прямее: — Слушай. Так это они и в сторону княжон Гуриели камень кинули? — вторая мысль кольнула ещё сильнее: — Так я тут вовсе сбоку припёка! Они твою свадьбу, что ли, расстроить хотели? Скажи-ка: ведь тайна пророчества о том, что старшая великого мага родит, давно уж просочилась?

— Да не особо она и тайной была, — Иван продолжал странно улыбаться. — Я не о том. Знаешь, кто этот «Жёлтый фонарь» печатает?

— Ну?

— Торгово-печатный дом «Старицкий и компания».

Я пару секунд тупил.

— Лизкин отец, что ли⁈

— А-а-га.

Мысли у меня снова заскакали по кругу:

— Так это Лизка, что ли, догадалась? Отомстить мне таким образом? Да, главное — я-то причём вообще⁈ Будто я её охмурил да кинул!

— У-у, брат. Это такая логика, нам не уразуметь. На неё красивую внимания не обращал? Уже виноват! Жену ради неё не кинул — вдвойне! А то, что она не к тому мужику в постель прыгнула — так это вообще на сто процентов твоя вина.

Иван так убеждённо говорил — я даже засомневался:

— Это ты серьёзно сейчас?

— Глумлюсь, конечно. Но, поверь, в мозгах Лизы всё выстроено примерно так.

— Ну… справедливости ради, Хагена я и впрямь вместо себя отправил.

— А вот это, брат, ты нигде и никому, даже в пьяном виде, — Иван посмотрел на меня со значением: — даже мне говорить не должен. А то начнётся опять… Хагена мы отправили просто к тебе в комнату. Зашёл бы и спать лёг. Всё остальное — это уж их инициатива, — Иван вдруг хрюкнул: — А ты знаешь, что Хагена твоего потом на кружке по вооружению парни спрашивали: чего, мол, ты не удивился, когда на тебя девки прыгнули?

— Да ты чё? И он?..

— А он, не будь дурак, и говорит: в Европе, мол, обычное дело, когда болельщицы после состязаний выказывают таким образом победителю своё восхищение. Вон он, типа, и решил, что они — фанатки.

— От ловкач! — мы поржали с удовольствием.

— Но на газетку я всё же внимание Третьего отделения обращу… — Иван отложил «Жёлтый фонарь» в сторонку и взялся за фотографии.

— А ведь за тобой кто-то усердно таскается, — сказал я. — Тут особого образования не надо, чтобы это понимать.

— Н-да. И у меня к собственной службе безопасности преизрядно вопросов по этому поводу, — он тряхнул пачкой фоток: — Это ж какой компромат!

— Ну, ты и сам хорош! Будто не понимал, что рано или поздно этим же и кончится?

Иван покаянно вздохнул:

— Бабник я. Что поделать… Но я надеялся, что меня хоть как-то прикроют! А это что?.. — он начал перебирать снимки. — Тут прям слежка в промышленных масштабах…

— Так и драл ты их в промышленных масштабах, — усмехнулся я. — Завязывал бы ты с этим, братец. А то Мария узнает, да и в сердцах приморозит тебе всё важное. Будешь ходить, звенеть.