Континентальный роман

Она по-прежнему смотрит в окно, держа в руке сигарету.

Он пытается представить ее в Стамбуле, среди султанов и мечетей. В Эфесе, среди древних руин. Он видит разные версии ее жизни, воображаемые и потенциальные линии будущего. И все же ни одна из них не объясняет противоречий в этой женщине. Интересно, на что она сейчас смотрит и не делает ли она это только для того, чтобы не встречаться с ним взглядом, потому что небо уже потемнело и в стекле можно увидеть лишь собственное отражение.

Ее рассказ тоже вызывает у него недоумение, и он приходит к выводу, что едва ли она сказала правду – возможно, часть правды, но пока не всю. И все же удивительно, что она решила доверить ему даже эту часть, и он подозревает, что всему виной произошедшее в Белграде. Он хочет сказать ей, что понимает ее желание бежать, спасаться, искать место, которое не напоминает о прошлом. Он знает, каково это – когда ты вынужден покинуть свой дом, и хотя для нее все иначе, потому что она выбрала изгнание сама, по сути это одно и то же. Он открывает было рот, твердо намереваясь расспросить ее – о ее прошлом, об их прошлом, а возможно, о том и о другом. Но вместо этого спрашивает:

– Вы не голодны?

Она поворачивается к нему, как будто застигнутая врасплох.

– Нет. – И прибавляет, нахмурившись: – Нет, я сейчас не в состоянии есть.

Он и сам не представляет, как бы мог сейчас есть, и чувствует неловкость из-за того, что упомянул об этом, когда видит на ее лице разочарование. Наверное, это не тот ответ, которого она ждала, но он не знает, что делать. Он всегда был немногословен и довольствовался существованием в окружающем его молчании, но теперь, рядом с ней, он больше не хочет, чтобы так было. Он хочет, чтобы она заговорила, рассказала ему другую историю, пусть даже состоящую из недомолвок или откровенной лжи – ему все равно. Он переберет ее слова и отсеет лишнее в поисках той правды, которую она все же решится ему сообщить.

Он уверен: это означает, что и сам он должен нарушить молчание. И вот он откашливается, садится прямо и говорит:

– Похоже, теперь моя очередь.

Она удивленно смотрит на него:

– Какая очередь?

– Признаться в самом ужасном поступке, который я совершил.

Она, кажется, некоторое время раздумывает, а потом кивает, откидывается на спинку сиденья и скрещивает руки на груди:

– Ну хорошо. Давайте.

Прежде

Дорога из Парижа оказалась абсолютным кошмаром.

Ко дню отправления все билеты в спальные вагоны были распроданы. Единственное оставшееся место нашлось в маленьком переполненном купе, где сильно пахло немытым телом. Подавленно оглядевшись по сторонам, Анри бессильно обмяк на сиденье. Он был страшно измотан, его разум и тело были истощены. Он сказал себе, что это последствия прошлой ночи. Он не мог вспомнить, когда в последний раз совсем не спал – явно еще до поступления на службу в жандармерию.

Он поморщился от этого воспоминания и отогнал его прочь. Он слишком устал и чувствовал себя слишком больным, чтобы предаваться подобным мыслям. На самом деле, может, он и вправду заболел, подумал он, задыхаясь от чужих духов – тяжелых, вроде бы с нотами гардении, – и укоризненно посмотрел на пожилую женщину в углу. В воздухе стоял запах давно не мытого тела, хотя, возможно, это пахло и от него. Анри стало нехорошо. Он испугался, что без свежего воздуха его вот-вот стошнит. Он подошел к окну купе и начал его приоткрывать, но тут же получил выговор от одной из пассажирок, сурового вида матроны с сумочкой на коленях, которую она стискивала побелевшими пальцами, бессвязно бормоча что-то про mauvais air[66]. Посрамленный, Анри уселся обратно.

Спустя час он поднялся со своего места, отчаянно нуждаясь в воздухе, в котором ему было отказано, и желая выяснить, где скрывается она, хотя бы для того, чтобы убедить себя, что путешествие будет стоить всех мучений. Он рассудил, что она, вероятно, купила место в спальном вагоне, потому что брала билет за несколько дней до отправления поезда, но подозревал, что если станет заглядывать во все купе подряд, это только привлечет к нему внимание, которого он хотел избежать. Он решил сначала проверить общественные места, прежде чем идти на неоправданный риск. Первым делом он зашел в курительный вагон и обнаружил, что там пусто, если не считать нескольких суровых джентльменов, потом в вагон-ресторан, который уже был набит битком, несмотря на ранний час.

Уже из коридора он заметил, что она сидит рядом с молодой женщиной, которая что-то оживленно рассказывает. Он удивился и тут же ощутил некоторое раздражение, даже смущение из-за того, что это его так задело. Она улыбалась и выглядела довольной. Наблюдать за ней было странно. Он никогда раньше не видел, чтобы она с кем-нибудь разговаривала, – с официантами и консьержами, конечно, приходилось, но в этих случаях все ограничивалось формальным приветствием или вопросом. Сейчас все было по-другому. Он вспомнил Париж, тот крошечный бар недалеко от улицы Ришар-Ленуар, и почувствовал странное волнение. Как будто ему не позволили стать частью какого-то круга, куда он не был вхож с самого начала.

– На сколько человек вам нужен столик, месье?

Администратор смотрел на него, с недовольным видом постукивая по столу ручкой. Видимо, он уже повторил этот вопрос неоднократно.

– Je suis désolé. Я больше не голоден, спасибо. – И он отвернулся, боясь, как бы его не заметили.

В переполненном купе он снова почувствовал себя плохо. Он опять подумал, что так сказывается на нем прошлая ночь – слишком много выпивки и недосып. И все же нынешние ощущения отличались от предыдущих случаев похмелья, хотя он не помнил, когда напивался в последний раз. Но такое он уж точно не забыл бы – на лбу выступил пот, все тело как будто покрыто липкой пленкой. Он помнил только тупую головную боль и, пожалуй, тошноту, но тогда он был моложе, а его организм был не так восприимчив к алкоголю. Он подумал о том, какой она была в вагоне-ресторане – жизнерадостной, пожалуй, вот подходящее слово, – и почувствовал, как сердце забилось чаще. Это была не совсем мысль о ней, но скорее мысль о том, как она выглядела, что она олицетворяла в тот момент, – во всем ее облике ясно читалось счастье юности, для него уже утраченное. Те беззаботные дни, полные любви, смеха и дружбы, которые для него давно кончились.

Он скрестил руки на груди, велел себе перестать валять дурака и попытался вдыхать через нос и выдыхать через рот, чтобы успокоиться.

Женщина, сидевшая напротив, наклонилась вперед и похлопала его по колену.

Он вздрогнул и поднял глаза.

– Ça va?[67] – спросила она с озабоченным видом.

Он коротко кивнул. Он не решился заговорить, боясь, что его голос может прозвучать слабо и сдавленно, и почувствовал себя неловко от того, что кто-то о нем беспокоится.

Женщина – она, скорее всего, была его ровесницей или даже чуть старше – скептически наблюдала за ним. Наконец она перевела взгляд на свою сумочку и принялась в ней копаться.

– Ici, – сказала она, подняв глаза, и протянула ему через проход конфету в прозрачной обертке. – Le mal des transports[68], – пояснила она, слабо улыбнувшись. – Меня тоже укачивает в поездах. Особенно если сидеть против хода.

Только теперь Анри заметил, что сидит против движения поезда. Он положил конфету на язык – мед с легким привкусом имбиря – и пробормотал: Merci. Откинулся назад и закрыл глаза. Возможно, женщина права и его просто укачало. Внезапно он вспомнил, как они ездили на автомобиле на пляж, когда он был ребенком, и как отцу всегда приходилось хотя бы раз съезжать на обочину, чтобы Анри мог опорожнить желудок. Он сам не знал, как мог так легко забыть об этом.

В ту ночь Анри спал мало и беспокойно. Его мысли опять были переполнены прошлым, Алжиром и теми далекими днями. Он закрывал глаза и оказывался в той же комнате, где из темноты на него смотрели все те же глаза. Напоминание о том, что он натворил.

Анри открыл глаза и перевел дыхание. В тот момент он чувствовал себя чудовищно одиноким и был уверен, что ощущает свежий запах лимонов, хотя и знал, что это всего лишь его воображение.

Отбросив тщетные попытки уснуть, он встал, решил размять ноги, пройдясь по поезду, и в конце концов оказался в курительном вагоне, хотя курить ему не хотелось, да и пить тоже. После той ночи в Париже одно упоминание об алкоголе вызывало у него отвращение, и, вероятно, пройдет немало времени, прежде чем он сможет уговорить себя взять что-нибудь покрепче пива. Тем не менее курительный вагон подействовал на него благотворно, в этот поздний час там было относительно тихо и пусто, за исключением двух пассажиров – он узнал тех молодых людей, с которыми она сидела за обедом. Он уселся поближе к окну, надеясь, что прохладный воздух поможет ему справиться с так и не проходящей тошнотой.

– Я ей ни капли не доверяю, – говорил один из них.

Услышав это, Анри застыл. Они обсуждали ее – он был уверен.

Второй – блондин с узким заостренным лицом – коротко рассмеялся.

– Да ладно тебе, она не так ужасна. Внешне уж точно.

– Разве? – Первый покачал головой. – Вся эта чепуха о том, что она якобы писательница, что она едет в Стамбул в одиночку. Ни секунды в это не верю. Более того, как только мы доберемся до отеля, я собираюсь позвонить домой, чтобы кто-нибудь выяснил, кто она такая.

– Майкл…

– Нет, Айрис надо образумить. Нельзя же доверять всем подряд. Мы не сможем быть рядом постоянно, и что тогда? Заявится какая-нибудь шарлатанка и все присвоит себе. Ты не хуже меня знаешь, что Айрис пора повзрослеть.

– Может быть, но смотри. Завтра мы сойдем с поезда без этой Ви и снова останемся вшестером. Так что давай не будем ничего делать до возвращения домой, ладно?

С этими словами молодые люди вышли из вагона. Итак, подумал Анри, устроившись в плюшевом кресле, которое было явно удобнее, чем во втором классе, ей удалось втереться в доверие к богатой наследнице – и разозлить ее сторожевых псов. Он чуть было не рассмеялся: интересно, что сказали бы эти двое, если бы узнали истинную причину, по которой новая компаньонка их подруги едет в этом поезде. Если бы узнали, что она никоим образом не нуждается в деньгах.

И все же… Анри нахмурился, гадая, правда ли у них нет повода беспокоиться. Но мгновенно отбросил эту мысль. Она не может знать о богатстве той девушки – она даже не ехала бы в этом поезде, если бы не забастовка в Париже. Кроме того, что-то подсказывало ему, что на такое она не способна, – он вспомнил тот день в саду, выражение муки на ее лице. Нет, украсть деньги у незнакомца – это одно, но у того, с кем ты разговаривал, с кем смеялся? Не может быть, чтобы она так поступила. Впрочем, напомнил он себе, он ведь на самом деле не знает ее. Совсем не знает.

Анри начал задремывать, время от времени закрывая глаза, но тут же просыпался от рывка поезда или от шума, доносившегося откуда-то издалека. Он заметил, что бармен ушел и свет в курительном вагоне приглушили. Интересно, который час? Он повернулся к окну, чтобы хоть приблизительно это понять.

Вот тогда-то он и увидел его.

Темнота снаружи стояла непроглядная – то ли уже поздно, то ли слишком рано, он не знал, – а поскольку в поезде горел свет, в стекле отражалось все, что происходило внутри. Тогда-то Анри и заметил человека из Парижа, стоявшего прямо у входа в вагон и смотревшего на него. Он сомневался, что тот видит собственное отражение и осознает, что за ним наблюдают, и тем не менее сделал вид, что спит.

Анри давно ждал его появления и удивлялся, почему этот человек до сих пор не подошел к нему, почему не воспользовался моментом. В конце концов, сейчас в курительном вагоне больше никого нет. Свет приглушен. Идеальная обстановка для тайной встречи. Его промедление вызывало у Анри недоумение и беспокойство.

Глаза у него почти полностью закрылись, голова безвольно запрокинулась, но он продолжал следить за фигурой, отражающейся в стекле. Как раз в тот момент, когда он был уверен, что неизвестный вот-вот шагнет внутрь, тот резко повернулся и исчез.

Анри сидел неподвижно, гадая, не ловушка ли это. В глубине души он боялся, что стоит ему пошевелиться, открыть глаза и встать, как его преследователь ворвется в курительный вагон, и тогда… что? В этом-то и загвоздка. Он даже не представлял, чего добивается этот человек, который так долго следовал за ним, не приближаясь ни на шаг. Единственной причиной такой нерешительности, как предполагал Анри, были родственные связи.

Он уже не в первый раз задавался вопросом, как далеко это его заведет.

В какой-то момент Анри, должно быть, заснул. Наутро он очнулся с ноющей шеей и несколько секунд пытался понять, где находится. Но быстро вспомнилось – духота купе, бегство в курительный вагон. Человек, наблюдающий за ним. Он огляделся, но вокруг никого не было, даже официанты еще не пришли.

Анри встал, слегка покачнулся и понял, что поезд стоит. Должно быть, они прибыли в Белград. Он выглянул в окно и поразился, увидев, что она на платформе – спокойно озирается по сторонам. Сначала он подумал, что она просто вышла размять ноги, но нет, при ней была кожаная сумка. И тут она шагнула к уже знакомой ему компании: молодые люди махали руками, подзывая носильщика, – на платформе стояли их чемоданы. На мгновение ему показалось, что он все еще спит. Именно в этот момент она обернулась и увидела, как он наблюдает за ней из окна. Она печально улыбнулась ему – и подмигнула.

Он невольно рассмеялся.

Разве стоило удивляться, что она решила улизнуть от слежки? В конце концов, она украла деньги, которые ему поручено вернуть. Конечно, она сделает все что угодно, чтобы избавиться от “хвоста”, скрыться от него. Он быстро вернулся в свое купе, схватил пальто, шарф, шляпу и чемодан. Чемодан этот он купил в Париже, а заодно и сменную одежду, тогда еще не зная, как долго пробудет в дороге, не зная, как долго он позволит этой истории продолжаться.

Выйдя на холод, Анри принял решение. Он не даст ей уехать из города с деньгами. Он не допустит, чтобы она добралась до Стамбула. Не теперь, когда его собственный преследователь опять дал о себе знать.

Время пришло. В Белграде он доберется до ее сумки и до денег, которые там лежат, как обещал сделать еще в Испании.

Единственный вопрос заключался в том, что потом делать с ней.