Континентальный роман

Луиза поначалу не верит, что ее соседу действительно есть в чем признаваться. Вряд ли ему вообще есть что скрывать, но потом она вспоминает, что все в нем – ложь, что под маской дружелюбия таится совсем иная причина, по которой он оказался в одном купе с ней. Может быть, она ошибается. Может быть, его доброта всего лишь видимость. Может быть, он человек, сотканный из секретов.

– Ну и что же это? – спрашивает она, с нетерпением ожидая его рассказа.

Он лезет в карман, протягивает ей свой паспорт.

Луиза берет его и недоуменно рассматривает.

– Я не понимаю.

– Поддельный, – поясняет он.

Луиза приподнимает брови. Она ожидала всякого, но уж никак не этого. Сначала она мельком подумала, что сейчас он достанет удостоверение, что, возможно, именно это и есть тот самый большой сюрприз – на самом деле он полицейский, а не посланец тех людей, которые хотят вернуть украденные деньги. От этой мысли ее сердце начинает биться быстрее. У него тот самый взгляд, думает она. Наблюдательный, строгий. А еще осанка – прямая спина, слишком выверенная поза, которую ничем другим не объяснишь.

– Зачем вам поддельный паспорт? – спрашивает она.

– Затем же, зачем он нужен всем остальным. – Он делает паузу и как будто чего-то ждет – наверное, ее ответа. Но она молчит, и он продолжает: – Чтобы меня не нашли.

– Кто? Кто-то из вашего прошлого? – спрашивает она, хотя сама не верит в то, что говорит, – с ним это не сочетается. По сравнению с теми мерзостями, которые она натворила, он кажется ей хорошим человеком. Она не может себе представить, чтобы он и сам вел подобную жизнь.

– В некотором смысле да.

– Правда?

– Вы мне не верите?

Она задумывается.

– Нет, не верю.

Это признание его веселит.

– Что мне сделать, чтобы убедить вас? – Он тянется за своим паспортом. – Хотите, покажу, как определить подделку?

– Нет, – говорит она, не отдавая ему паспорт. – Расскажите, зачем он вам. Вы дали мне неполный ответ. Просто раздобыть поддельные документы недостаточно, чтобы это можно было назвать самым ужасным поступком в вашей жизни.

Он как будто колеблется.

– Мне нужен был поддельный паспорт, чтобы уехать из Алжира, и я не хотел, чтобы меня поймали.

– Почему?

– Из-за того, как именно я оттуда уехал.

– И как же вы оттуда уехали?

Он умолкает, отворачивается к окну. Секунду-другую она сомневается, что он ответит. До сих пор он говорил беспечно, даже с иронией, но за легкостью его тона чувствуется что-то серьезное, болезненное. Похоже, он не готов рассказывать о причинах своего бегства.

– Я покинул свой пост. – Он, кажется, что-то обдумывает. – Я дезертировал.

Значит, она угадала.

– Из французской армии?

– Из жандармерии.

– И почему вы это сделали?

Он медлит.

– Я не знаю, как много вам известно о том, что там происходило…

Она читала об этом в газетах – о том, как алжирцы воюют с французами за свою независимость. Все это казалось таким далеким, нереальным – но ее собеседник был там, в самой гуще событий, и поддерживал не тех. Она никак не может собрать в единое целое разные грани его личности – он добр и отзывчив, но работает на преступников; он умен и честен, но выступает на стороне тех, кого история осудит и заклеймит. Она хочет попросить его объяснить, чтобы она могла понять, но говорит только:

– Мне известно достаточно.

Он выдыхает, опускает взгляд на собственные руки.

– Я просто осознал, что не могу делать то, что мне приказывали делать.

Нет, люди все-таки не меняются.

– Вы это внезапно поняли?

– Все началось с того, что мои родители погибли. А потом я…

Он явно не может подобрать слова, и она приходит на помощь:

– Больше не хотели жить ради них?

Это она как раз хорошо понимает.

Он поднимает глаза:

– Да, наверное, так оно и было. А потом начались протесты с участием мирных жителей, все эти жертвы и… – Он осекается. – Я знаю, это звучит глупо, но я действительно тогда не понимал, к чему все идет. А другие уже осознавали, что происходит.

– Война.

– Да.

– Так почему же вы просто не уволились?

Он колеблется.

– На очередной допрос привели мальчика, с которым я был знаком. Адира. Конечно, к тому времени он уже не был мальчиком. Мы просто не видели друг друга с детства.

– И что с ним случилось?

Он качает головой:

– Я не знаю.

– То есть?

Он отвечает не сразу, и она видит перемену в его лице, видит, что он уходит в себя. Когда он начинает говорить, то словно рассказывает о происходящем сейчас, в настоящем времени, а не вспоминает уже случившееся.

– После протестов меня вызвали, чтобы я задавал вопросы и переводил. Я даже не сразу понял, что это он, а когда все же узнал его, то попытался спросить, помнит ли он меня, но он не ответил. – Анри качает головой. – Иногда я гадаю, может ли быть такое, что я сам это все придумал, что на самом деле это был не тот мальчик из моих воспоминаний, не Адир, а кто-то совсем другой, просто разум сыграл со мной злую шутку. Допрос длился всего несколько минут, а я до сих пор не могу выбросить его из головы. Закрываю глаза – и вижу его глаза.

Он откидывается на спинку сиденья.

– Когда он наконец заговорил, я сначала не мог решить, что мне делать. А потом стал переводить каждое его слово. Про его связь с повстанцами. Про его роль в организации. Я мог бы что-то утаить, мог бы расставить акценты по-другому, выбрать и подчеркнуть что-то одно. Но я этого не сделал. Я не мог решиться, а когда решился, было уже слишком поздно. – Он качает головой. – В последующие дни я пытался выяснить, что с ним стало. Все, кого я спрашивал, утверждали, что понятия не имеют, кто он такой, и вообще ничего о нем не знают. Как будто он просто исчез, как будто его никогда не существовало. И я… я перестал спрашивать.

Он умолкает.

– А потом я уехал.

– Вы сбежали.

– Сбежал. – Он слабо улыбается. – Кажется, у нас есть кое-что общее.

Да, но это не то же самое. Он сбежал из идиллического мира детства, разрушенного войной, а она сбежала из прямо противоположной обстановки – из дома, полного ярости, ненависти и обид. Это совсем не одно и то же, хочется сказать ей. Он совершил недостойный поступок, но причина была достойной. А она не приняла ни одного решения в своей жизни из благородных побуждений.

Раньше она хотела напугать его своим признанием. Но теперь именно он смутил ее, потому что ей внезапно становится понятно, как разительно они отличаются. Она опускает голову, желая оказаться где угодно, только не в этом купе и не с ним, не с этим человеком, который был и всегда будет лучше ее, потому что он хороший, потому что он достоин спасения. Наклонившись, она протягивает ему паспорт и спрашивает:

– Вас действительно так зовут?

Он качает головой и говорит:

– Меня зовут Жан-Анри.

Даже его паспорт и тот не совсем врет.

– Вам идет это имя.

Она отворачивается, не в силах смотреть ему в глаза, и бросает взгляд в коридор, отчаянно мечтая сбежать от своего соседа и от этого разговора. И вдруг замечает, что кто-то стоит совсем рядом с их купе.

– Не смотрите туда, – говорит она. – Снова этот человек. Из вагона-ресторана.

Анри не поворачивается в ту сторону, не сводит взгляда с ее лица.

– Что он делает?

– То же, что и раньше. – Она встречается с ним глазами. – Следит за нами.

Прежде

Луиза стояла у стойки администратора отеля “Метрополь” и начинала уже бояться, что у них нет свободных номеров. Или же консьерж просто не торопится. В таком случае она лишится билета на поезд и комфортной ночевки в отеле. Тогда окажется, что свое поспешное решение она приняла зря. Она повернулась к Айрис, которая стояла в окружении своих друзей и ждала ее, и слегка улыбнулась.

– Да, мадемуазель, у нас есть номер, он стоит…

У Луизы перехватило дыхание.

– Я беру, большое спасибо.

Заселившись, они решили пойти полюбоваться достопримечательностями. Луиза на самом деле не испытывала большого желания гулять, ей ничего так не хотелось, как принять горячую ванну и хорошенько выспаться – чтобы хоть во сне не думать снова и снова о своем решении и не гадать, последовал ли он за ней, – но Айрис просила, умоляла, вся даже раскраснелась от усилий переубедить Луизу. В конце концов Луиза поняла, что ей ничего не остается, кроме как кивнуть, слабо улыбнуться и сказать своей новой подруге, что она будет рада пойти с ними.

Было решено, что они отправятся в парк Калемегдан, чтобы посмотреть крепость.

Деревья, растущие среди зеленых просторов, уже стали красными, желтыми и оранжевыми. Прекрасный осенний день, подумала Луиза, плотнее запахивая пальто. Они начали свой маршрут с главной пешеходной улицы города, улицы князя Михаила, и чем дальше шли, тем меньше вокруг становилось зданий. У входа в парк, где продавали подарки и сувениры, они остановились. Молодые люди купили пивные кружки и набор больших ножей – которые скорее напоминали кинжалы, – а Мэри и Сьюзен приобрели несколько открыток, чтобы отправить домой.

Пройдя через ворота крепости, они осмотрели то, что осталось от замка, и прогулялись по набережной реки Савы. Полюбовались великолепной панорамой города, открывавшейся с вершины холма. Увидели, где сливаются Сава и Дунай. Купили у уличного торговца бурек, который поделили на семерых. После теплого жирного пирога настроение Луизы улучшилось.

Ее спутники стали относиться к ней доброжелательнее, уже не так, как в поезде. Даже Майкл прекратил нападки, хотя Луиза все равно время от времени чувствовала на себе его взгляд. Она держала себя в руках, стараясь не пререкаться с ним и помня, что сказала ей Айрис. Она даже начала думать, что, возможно, Айрис была права насчет своих друзей.

Римский колодец они приберегли напоследок. Одна из девушек в их компании, Мэри, вздрогнула, войдя в темный проход, и почти сразу же поспешила оттуда уйти. За ней довольно быстро потянулись и все остальные, но Луиза задержалась.

У колодца собралась группа туристов, и гид что-то объяснял с таким воодушевлением, несмотря на мрачную обстановку, что Луизе стало любопытно.

– Некоторые утверждают, что у этого колодца зловещая история, – нараспев говорил гид. Кто-то из туристов подавил зевок, другие закатили глаза. Судя по всему, этот драматизм им порядком наскучил. Луиза подошла ближе. – Считается, что он никогда не использовался ни по своему прямому назначению, ни для хранения воды, – продолжал гид. – Нет, этой яме в шестьдесят метров глубиной нашлось иное применение. – Луиза догадывалась, к чему он клонит. Если и можно что-то сказать об истории человечества, так это то, что она неизбежно повторяется и людская жестокость неизменна. – Говорят, внизу были обнаружены скелеты. Это были заключенные.

Луиза опустила глаза.

– Ублиет – вот как это называется. В это подземелье попадали только через отверстие в потолке, а значит, сбежать отсюда было нельзя. Заключенный оказывался заперт на дне ямы, не имея возможности выбраться, целиком во власти своих тюремщиков.

По телу Луизы пробежала дрожь. Ублиет. Судя по всему, это название произошло от французского oublier, что значит “забывать”. Забытое место. Она помнила это слово по прочитанным в детстве готическим романам, где героинь бросали в подземелья супруги-тираны. Пусть Луиза никогда не сидела в подземелье, но вся ее жизнь прошла взаперти, и побег представлялся ей таким же немыслимым. Внутри у нее все похолодело, и на мгновение ей показалось, что она не может дышать.

Она принялась искать выход.

Снаружи, на свету, ее ждала Айрис.

– Куда ты подевалась?

Луиза отчаянно пыталась взять себя в руки.

– Слушала гида у колодца.

– Ты храбрее меня. – Айрис передернулась. – Мальчики говорили, будто кто-то из местных утверждал, что этим колодцем воспользовались совсем недавно: какой-то мужчина решил избавиться от своей жены, убил ее и сбросил туда тело. И его очень долго не могли найти.

Луиза не сомневалась в правдивости этой истории, но вслух сказала:

– Я уверена, что это сказки.

Айрис пожала плечами:

– Может быть. И все равно мне здесь не нравится. Наверное, если бы где-нибудь и водились привидения, то как раз в таком месте. – Она посмотрела на Луизу: – С тобой все хорошо?

– Да, а что такое?

– Ничего, прости, но вид у тебя какой-то изможденный.

– От этого отлично поможет стаканчик чего-нибудь согревающего, – отшутилась Луиза.

Айрис рассмеялась и взяла свою новую подругу под локоть.

– Знаешь, как по мне, колодец не больно-то оригинальное место, чтобы прятать там тело. Я бы предпочла Дунай. Меньше вероятность, что тебя поймают. Что скажешь?

Луиза высвободила руку, полезла в сумочку и достала сигареты.

– Не думаю, что я стала бы это делать. В смысле, прятать тело.

– Что? Ты бы просто оставила труп на виду, чтобы его кто-нибудь нашел?

Луиза затянулась и почувствовала, как обжигающий дым сигареты спускается в стылые легкие.

– А почему бы и нет? Если тебя в любом случае поймают, какой смысл скрывать то, что ты совершил? – Она выдохнула дым. – Это же все равно неизбежно – я имею в виду, что все преступления в конце концов раскрывают. Так пишет твоя Кристи.

– Какие ужасы ты рассказываешь. Вот смотри, Ви. У меня до сих пор мурашки.

Луиза хотела ответить, что это скорее из-за прохладной погоды, чем из-за призраков или что там еще взбрело ей – а теперь уже им обеим – в голову. Она сказала себе, что надо перестать думать о всяких нелепицах, что привидений не существует. Но потом вспомнила, что чувствовала, стоя у колодца и глядя в бездну. Она вздрогнула и взяла Айрис под руку.

– Пойдем, – сказала она, придав своему голосу беззаботность, которой отнюдь не ощущала. – Поищем остальных.

Когда вся компания снова собралась вместе, Луиза стала наблюдать за тем, как они разговаривают, как смеются, как небольшие отступления от темы выливаются в длинные истории, как их объединяет общее прошлое, как близки они друг другу. Она задумалась, каково это – быть частью чего-то подобного, принадлежать к такому кружку, где все знают недостатки своих приятелей и наверняка видели их с худшей стороны, но все равно любят друг друга. Она вспомнила, как Айрис защищала Майкла: не отрицая его эгоистичности и самовлюбленности, она тем не менее продемонстрировала преданность их дружбе. И тогда Луиза ощутила укол острой и неотвязной тоски по чему-то подобному. Ощутила, что теперь у нее впервые появилась возможность испытать то, чего она никогда не испытывала прежде.

Она знала, что это всего лишь мираж.

Луиза помедлила, собралась с духом и плотнее запахнула пальто, чтобы защититься от холода – и от всего остального.

Вернувшись в отель, все разошлись по своим комнатам – переодеться к ужину. Луиза пообещала встретиться с ними в вестибюле в семь, хотя уже знала, что не придет.

Она снова вышла на холод и села в такси, которое заказал консьерж по ее просьбе. Она понимала, что ее исчезновение расстроит, а возможно, даже оскорбит Айрис, но ничего не попишешь – ей нужно побыть одной. Луиза сама не знала, что с ней – может, этот колодец, будь он неладен, напомнил ей о прошлом, а может, все дело в Айрис и ее друзьях, которые разбередили ей душу. Она знала только, что это чувство осязаемо, что оно как тьма, которая вот-вот настигнет ее, одолеет, заключит в свой кокон.

Поэтому Луиза уехала из отеля одна – ей нужно было рассеять тени, сгустившиеся вокруг, прогнать их, пока они не утащили ее за собой в ублиет. Она знала, что ей не стоит сидеть в номере в одиночестве, но и мысль о том, что за ужином она будет белой вороной, что ее будут постоянно изучать взглядами и забрасывать вопросами, тоже была невыносима. Она попросила консьержа заказать для нее столик где-нибудь в городе, подальше от этого отеля, подальше от толп туристов.

Водитель остановился перед зданиями, которые на первый взгляд казались жилыми, в незнакомой Луизе части города. “Это здесь?” Она в недоумении вышла из автомобиля, гадая, уж не афера ли это, не потребует ли водитель денег, чтобы отвезти ее обратно в отель, а то и не поджидает ли где-нибудь в засаде его сообщник. Но он только указал на одну из дверей, и когда Луиза по-прежнему ничего не увидела – поскольку была уверена, что это жилой дом, – он сам вышел из такси, нажал на какой-то из звонков и подождал вместе с ней, пока не послышался щелчок. Смутившись, она поблагодарила его и сунула ему в руку неприлично крупную сумму.

Внутри было почти совсем темно, и, остановившись в вестибюле, Луиза пожалела, что не попросила таксиста подождать. Взглянув на кованые перила лестницы, она окончательно убедилась, что ей дали неправильный адрес. Она уже собралась было выйти, но вдруг что-то привлекло ее внимание – слабый шум, лучик света. Сделав несколько шагов вглубь вестибюля, она взглянула в сторону двери на цокольном этаже, которая, наверное, вела в квартиру с выходом в сад, и увидела тонкую полоску света, пробивающуюся снизу. Луиза задумалась, но вспомнила, что говорила консьержу о своем желании побывать в каком-нибудь заведении только для местных, подальше от обычных туристических маршрутов, и начала спускаться.

Открыв дверь, она тут же была оглушена – количеством народу, шумом, запахом еды, затопившим тесное пространство. В пальто было слишком жарко, и она почувствовала, как на спине выступает пот.

Луизу провели к ее столику в зале, который больше всего походил на оранжерею: горшки с растениями стояли по всем углам и даже над головой, так что казалось, будто побеги спускаются с потолка. Эффект был поразительным, и хотя свет в это подвальное помещение не проникал, ей казалось, что она сидит на улице в солнечный день.

– Вы голодны? – спросил официант.

Она не была голодна, однако так удивилась, услышав его прекрасный английский, что неожиданно для себя самой ответила “да”. Ей вручили меню на кириллице, но она решила, что ей не так уж и важно, что именно заказывать, выбрала наугад несколько блюд, названия которых официант любезно перевел, и согласилась, когда он посоветовал попробовать ракию на меду.

Напиток подали первым, потом еще один стаканчик и еще один, так что к тому времени, когда принесли еду, Луиза уже умирала с голоду. Сначала она буквально проглотила чевапы – крошечные колбаски, которые подавались с лепешкой и сметаной. Затем настала очередь бурека – скрученного улиткой пирога из такого тонкого теста, что оно лопалось при нажатии, с начинкой из яиц, сыра и шпината. Бурек был теплым и оставил на ее пальцах слой золотистого масла, а тот, который они ели в парке, сразу поблек по сравнению с этим.

В Париже она почти ничего не ела и вместо сладостей, которые обычно приводили ее в восторг, заказывала самые простые блюда. Теперь же она ужинала с жадностью, слизывая с пальцев жир. Возможно, аппетит вернулся потому, что она оказалась в незнакомом месте. Здесь она могла сама решать, кто она такая и каким хочет видеть свое будущее, в отличие от Парижа, где прошлое по-прежнему сковывало ее, не давало забыть того человека, которым она была прежде. Именно по этой причине она и остановила свой выбор на Стамбуле. Это будет шанс исчезнуть и начать все сначала. Стать кем-то другим. Раньше она не верила, что это возможно, и боялась, что везде будет чувствовать себя одинаково, что город и люди вокруг не изменят ее.

Сейчас она впервые понадеялась, что ошибается.

Обратно она шла пешком.

Хозяин ресторана хотел вызвать ей такси, даже настаивал, но она отказалась, потому что ей нужно было подышать свежим воздухом. Она свернула на бульвар деспота Стефана и зашагала в сторону Скадарской улицы. Когда она уезжала из отеля, консьерж посоветовал ей после ужина прогуляться по Скадарлии, сравнив ту с Монмартром. Луиза тогда скептически изогнула бровь.

– Там жили цыгане, а потом художники, – уверял консьерж. – Это квартал богемы.

По пути Луиза высматривала его, человека из Орана, снова гадая, успел ли он сойти с поезда следом за ней или мчится сейчас в Стамбул.

Несмотря на темноту, извилистая Скадарская улица, пестревшая галереями, кафе и ресторанами, была оживленнее, чем та, с которой Луиза сюда пришла. Она огляделась по сторонам, вспомнила слова консьержа и решила, что он прав. Здесь не чувствовалось суровости, свойственной другим районам Белграда. Мягкое сияние фонарей, льющих свет на кованые лавочки, деревья, раскинувшие кроны над мощеными улицами, столики и стулья перед каждым рестораном, множество людей, которые едят и пьют, курят и смеются, – все это напоминало Луизе Париж, напоминало Монмартр и ее любимое кафе.

Она остановилась под одним из фонарей, где несколько торговцев разложили на столиках самые разные аксессуары, украшения, старые вещицы военных времен. От этой мысли она ощутила грусть – или, пожалуй, лучше было бы сказать “расчувствовалась”, – но списала это на погоду: в Белграде было холоднее, чем в Париже, и осенний воздух уже становился по-зимнему колючим.

У одного из столов она задержалась, окидывая взглядом подержанные предметы – чье-то кольцо, чья-то расческа, чья-то сумочка, – сверкавшие в свете фонаря. Она не хотела ничего покупать, не хотела брать на себя эту ответственность, взваливать на свои плечи бремя хранительницы чужих воспоминаний. Ей хватало и своих собственных. И все же, чувствуя на себе взгляды торговцев, Луиза пожалела их – люди вынуждены расставаться с вещами, которые когда-то приносили радость, возможно, даже им самим. Она порылась в сумочке в поисках динаров, на которые обменяла франки еще в отеле, и купила ридикюль с пожелтевшей драной подкладкой, расшитый блестящим серебристым бисером. Возвращаясь в отель на такси, она смотрела на свою новую покупку, водила пальцем по узору из бисера и изо всех сил старалась не думать о том, кто мог делать это раньше.

В конце концов она оставила ридикюль на заднем сиденье, чтобы его нашел кто-нибудь другой.

Оказавшись в отеле, Луиза добралась до ванной и легла на пол. У нее скручивало желудок, и каждый раз, когда казалось, что ее вот-вот вырвет, это чувство отступало, но, как ни странно, становилось еще хуже. В какой-то момент она так и заснула на холодном кафеле, а потом проснулась, дрожа, уверенная, что слышала какие-то звуки. Она села, обшаривая глазами номер, но там никого и ничего не было. Она знала, что ей это только мерещится. Вокруг не роились призраки, готовые утащить ее в свои колодцы. Никаких чудовищ под кроватью тоже не пряталось. Она прикусила губу, поежилась. Она была в номере одна – и это было единственное, чего стоило бояться.

И все же в ту ночь Луиза больше не сомкнула глаз.