Континентальный роман

17 Анри

Когда раздается звук выстрела, Анри уверен, что это конец.

Инстинкты берут верх, и он падает на пол. Проходит секунда, другая. В ушах у него звенит, так что он не слышит шум, не понимает, что происходит. Но потом чувства постепенно возвращаются к нему. Он не истекает кровью, он не умер. Он все еще жив. Фулано лежит рядом, но не смотрит на Анри, а схватился за собственную ногу, и его брюки пропитались темной кровью. Анри понимает, что стрелял не он.

Теперь Анри замечает турецких полицейских, которые держат их обоих под прицелом.

Он все еще лежит на полу, но его преследователь наполовину закрывает его своим телом. Анри быстро принимает решение. Хватает то, что первым попалось под руку, – латунные карманные часы, один из многочисленных товаров, которые они сбили с прилавка, когда падали. Он поднимается – по приказу полицейских, которые подходят все ближе, – и одновременно придвигается к Фулано, держась так, чтобы его левый бок был скрыт за правым боком его противника. Он осторожно опускает часы в карман чужого пальто, и они сразу оттягивают его вниз. Анри ждет, уверенный, что Фулано это почувствует, но ничего не происходит – тот не двигается с места и вообще ничем не выдает, что заметил лишний груз. Он слишком занят изучением своей раны.

И тут взгляд Анри останавливается на продавце, который смотрит прямо на него – и наверняка видел его трюк с часами.

Он тихо чертыхается: полиция уже совсем рядом. Тянется левой рукой к карману, достает оттуда купюры и роняет их на пол. Вставая, он пододвигает их ботинком в сторону продавца, стараясь не поднимать ногу. Он знает, что эта сумма намного больше, чем часы, которые тот явно пытался выдать за антиквариат времен Османской империи, – больше, чем любой ущерб, который они с Фулано могли ему причинить.

Фулано, должно быть, почувствовал его движение, потому что теперь он поворачивается к Анри, и полицейские что-то громко выкрикивают. Они оба поднимают руки, и Анри пользуется моментом, чтобы слегка отодвинуться в сторону и завопить по-арабски – во весь голос, в надежде, что кто-нибудь его поймет: Saariqun! Он указывает на своего соседа и снова повторяет: “Вор!”

– Что ты им говоришь? – спрашивает тот, не поворачиваясь и все еще держась за ногу. Но Анри не отвечает, только кричит еще громче, пока наконец один из полицейских, нахмурившись, не говорит что-то остальным, и они замирают и смотрят на Фулано. Тогда полицейский обращается к продавцу, спрашивая его о чем-то, и продавец бросает быстрый взгляд на Анри, кивает и начинает что-то тараторить.

Один из полицейских подходит ближе, засовывает руки в оба кармана пальто Фулано – несмотря на яростные протесты, несмотря на стоны боли – и достает часы. Тот непонимающе смотрит на них. “Это не мое!” – кричит он по-испански, но полицейские, не обращая внимания, поднимают его на ноги и уводят прочь, к выходу. Он оборачивается к Анри, но теперь его руки заломлены за спину. Анри пытается прочесть выражение его лица и чувствует смутную вину, но понимает, что это единственный выход.

Его засыпают вопросами. На это уходит немало времени – он вынужден переходить с одного языка на другой, чтобы его поняли. Он достает удостоверение личности, то самое, которое свидетельствует, что он служит в жандармерии, как и они. Это рискованный ход, авантюра, но он знает: вероятность того, что они смогут прочесть, что там написано, и вообще станут уделять ему столько внимания, невелика, а ему очень надо сбежать с базара.

Подбирая слова, Анри изо всех сил пытается на спотыкающемся арабском объяснить полицейским – этой внушительной цельной глыбе в синем, – что именно произошло. Как человек, которого они сейчас арестовали, преследовал его и угрожал. Как он сделал все возможное, чтобы оторваться от своего преследователя, но потом увидел, что тот украл товар с прилавка. Владельцы магазинов, подтянувшиеся на шум, подтверждают, что этот мужчина следовал за Анри и угрожал ему, хотя непонятно, куда делся пистолет, который, по словам некоторых очевидцев, у него был. Продавец, у которого украли часы, оказывается особенно услужливым.

К тому времени, когда все разъясняется, когда Анри возвращают наконец его паспорт – вместе с предостережением, что незнакомцам доверять не стоит, особенно когда ты гость в чужой стране, он почти не сомневается, что ее уже нет в городе. Что к тому времени, когда он доберется до причала, – если она вообще пошла туда, а не предпочла другой маршрут, выбрав одно из объявлений в ресторане, – паром до Бурсы наверняка уже отчалит. Но каким-то чудом ему все же удается добраться туда вовремя, удается протолкаться сквозь толпу идущих на посадку пассажиров и найти ее, фигуру в черном шерстяном пальто, уже готовую подняться на борт.

– Как? – снова повторяет она.

– Полиция, – отвечает Анри.

Ее лицо озаряется догадкой.

– Это когда ты делал заказ в кофейне. Ты попросил официанта вызвать их.

– Да.

– Но они могли бы…

– Да.

Он тогда обдумал это и решил, что стоит рискнуть, решил, что если их будут обыскивать, они скажут, что деньги принадлежат их преследователю – это даже не будет ложью – и тот пытался заставить их пересечь границу с этими деньгами, полученными незаконным путем.

– И где он, тот человек? Где он сейчас?

– Его забрали. – Анри улыбается, хотя они оба знают, что эта передышка лишь временная.

Посадка на паром продолжается, толпа редеет.

Она делает шаг к нему, сокращая расстояние между ними до нескольких сантиметров.

– Я не могу вернуть тебе деньги, – говорит она.

– Я знаю.

Он и не ожидал ничего другого. Она не может вернуть деньги, а он не может позволить ей забрать их, и он знал это с самого начала, они оба знали; это патовая ситуация, к которой они шли с первого дня в Гранаде, сколько бы он ни лгал и ни убеждал себя, что все разрешится раньше. Он всегда знал, что ничего не разрешится, что она попытается сбежать, что он не даст ей этого сделать. Что должно произойти что-то еще, чтобы они выбрались из этого тупика.

И тут он чувствует, как нечто холодное и твердое – как раз та вещь, что необходима для выхода из положения, в котором они оказались, – прижимается к его животу, прямо под ребрами. Быстрый взгляд вниз подтверждает его подозрения. Он встречается с ней глазами, задаваясь вопросом, тот ли это, и понимая, что, конечно, тот, потому что это единственное возможное объяснение происходящего. Где она его нашла, в какой момент? Это должно быть неважно, но для него важно. Зачем он ей? Теперь его очередь посмотреть на нее и спросить:

– Как?

– Я прибежала на звук выстрела. Увидела тела на полу и пистолет неподалеку.

Он кивает, и ему не нужно дальнейших объяснений – как она подняла пистолет, как решила спасаться сама. Он ее не винит. В тот момент она ничем не могла ему помочь, а даже если бы могла, все равно едва ли он стал бы винить ее за бегство. Теперь он знает ее, знает, что она никогда ничего не делает необдуманно. Он – единственная деталь в ее плане, с которой она еще не до конца определилась.

Он вспоминает то, что она рассказала ему вчера, те вещи, которые можно было сказать только шепотом, глубокой ночью, пряча лицо, чтобы затушевать правду. Те вещи, которые, как она считала, делали ее чудовищем и означали, что финал предначертан заранее, что это заслуженная расплата за ее преступление. Анри не знает, какой их ждет конец – и его, и ее, – но в тот момент он решает, что конец настанет не здесь и не так. Если она и будет поймана и наказана за свои преступления, то он не будет к этому причастен.

Ее рука дрожит, когда он отступает.

Он чувствует, как давление на его живот ослабевает, и говорит:

– Это еще не конец. – И добавляет тише: – Haadhihi laysat nahaayatanaa yaa Habiibati[86].

Он знает, что слова ей незнакомы, но надеется, что она все равно поймет.

У Луизы испуганный, растерянный вид, как будто она не может сообразить, что ответить, и, прежде чем она успевает открыть рот, прежде чем он узнает, что она хотела сказать, к ним подходит контролер, и она быстро прячет пистолет в складках пальто.

– Билет? – спрашивает он, и она показывает ему трясущийся листок бумаги. Он берет билет у нее из рук и приглашает пройти на паром.

Но она не двигается с места и выжидающе смотрит на Анри. Контролер снова что-то говорит прямо у нее за спиной отрывистым, требовательным тоном.

– Да, – бросает она через плечо. – Да, иду.

И быстро поднимается на борт, крепко стискивая края пальто. Бросает на него последний взгляд и больше не оборачивается.

Оставшийся у причала Анри наблюдает за тем, как отчаливает паром. Он пытается представить, куда она отправится дальше – на базары Каира или Алеппо, а возможно, даже на какие-нибудь ёкотё[87] в Японии. Пожалуй, он мог бы представить ее в любом из этих мест, в каждом из них. Ему вдруг приходит в голову, что это второй раз в его жизни, когда он стоит в порту, провожая дорогого человека. Сейчас это ощущается по-другому – впрочем, он и сам теперь другой, непримиримость юности и все, что ею порождено, давно осталось позади. Впервые за долгое время он видит, что будущее для него возможно и что оно сулит ему новую жизнь.

Сначала он вернется в Испанию, чтобы разобраться с тем, что натворил, а потом – если “потом” будет – поедет куда-нибудь, где начнет все сначала. Он знает, что кошмары могут не прекратиться никогда, могут преследовать его до самого конца – будь то несколько дней или лет, – но он думает, что если у него будет шанс, он бы научился жить с теми решениями, которые принял, и с сожалением о тех, которых не принял. Он думает, что когда-нибудь они даже могут привести его обратно в Оран, и там он встретится лицом к лицу с прошлым.

Когда-нибудь – но не завтра.

Она стоит на палубе у перил. Он чувствует, как ветерок скользит по воде, унося с собой запахи города и легкий аромат жасмина. Солнце пронизывает облака, застилая ему обзор, ослепительный свет отражается от вод Босфора, и на несколько секунд он перестает видеть фигуру на пароме, да и вообще что-либо видеть – его поле зрения целиком заполняет яркий свет. В нем пробуждается нечто такое, чего он не испытывал уже много лет, если когда-нибудь испытывал, и он угадывает начало чего-то нового впереди.

Когда зрение возвращается к нему, ее уже нет.