Континентальный роман

16 Луиза

Из-за ковра грохот слышится приглушенно. Луиза вздрагивает, как будто пистолет направлен на нее, как будто стреляли в ее сторону. Она крепко зажмуривает глаза, ждет, что раздастся еще один выстрел, – но ничего нет, только тишина. А потом звучит далекий пронзительный свист.

Она выбирается из-за ковра. Лицо горит от тепла шерсти и духоты, она чувствует это, когда дотрагивается до щек ледяными руками.

– Спасибо, – бормочет она продавцу, который смотрит в ту сторону, где стреляли. – Merci, – повторяет она.

Тот кивает, явно потрясенный, и не улыбается.

Она поспешно выходит из магазина.

Снова оказавшись на одной из многочисленных линий базара, она осматривается в поисках выхода, сомневаясь, что ей удастся его найти. Она совсем не представляла себе Гранд-базар, когда Анри впервые заговорил о нем, и подумала, что это будут несколько проходов с магазинами, похожие на пассажи в Париже. Как же она ошибалась. Это совсем не похоже на Париж. Базар выглядит как лабиринт, как отдельный город. Она даже не может вообразить, как далеко он простирается, не может вообразить, сколько у него ответвлений.

Она идет наугад, стараясь не спешить и не слишком выделяться. Она кутается в новый шарф, прячет лицо в его складках и в то же время очень внимательно оглядывается по сторонам.

Впереди собралась толпа. Луиза резко останавливается, чувствует, как кто-то врезается в ее плечо и чертыхается, но не отвечает, не утруждая себя извинениями. Едва ли она смогла бы говорить, даже если бы захотела. Потому что теперь она видит. В толпе – когда кто-то переступает с ноги на ногу или вытягивает шею то в одну, то в другую сторону – образуется просвет, и вот оно, прямо перед ней. Тело. Его или того мужчины, она не знает, не может определить. Она пытается подойти ближе, но ноги, налитые свинцом, сопротивляются. Она всего в нескольких футах от него и при этом ничего не видит – не хочет видеть.

Что-то блестящее привлекает ее внимание. Чуть правее, на полу, в самой гуще зевак. Она пробирается сквозь толпу, огибая то одного, то другого, отводя глаза от лежащего человека, потому что не хочет знать, не хочет видеть, что произошло и чье это тело. Она хочет только рассмотреть этот сверкающий предмет, потому что, кажется, знает, что это такое, а потом уйти, исчезнуть, пока ее не остановили.

Луиза слышит полицейский свисток и морщится. Надо поторопиться.

Она говорит себе, что времени нет, что она уже ничем ему не поможет – или никто уже не поможет, хотя и старается об этом не думать. Она такая, какая есть. Бросает близких ей людей умирать – или когда они уже мертвы. Но Анри не ее отец, он совсем на него не похож, и сейчас все иначе. Осознав это, она вздрагивает и переводит взгляд на две скорчившиеся на полу фигуры всего в нескольких шагах от нее.

Она видит, как Анри встает, высоко подняв руки, и у нее перехватывает дыхание. Значит, жив. Не умер, не умирает, даже не ранен, понимает она, скользя глазами по его телу, ощупывая его взглядом, хотя только что не позволяла себе на него смотреть. Тут она замечает пятна крови: человек, который следил за ними, лежит скрючившись и держится за ногу. Это хорошо, думает она.

Полиция все ближе. Луиза ничего не может сделать, чтобы спасти его – она ему сейчас не нужна, но нужно время. А оно у него еще есть.

Усилием воли Луиза успокаивает дыхание, которое стало поверхностным и хриплым, и направляется прочь. Она проходит мимо рулонов ткани, сложенных друг на друга, – пирамиды из шелка, шерсти и других материалов, которые она научилась различать после многих лет работы в прачечной, но о которых сейчас думать не в состоянии. Она делает вид, что рассматривает вышивку, одобрительно кивает, щупает то одну, то другую ткань, изо всех сил стараясь идти неторопливо, хотя ей отчаянно хочется сбежать из этого места, выбраться на воздух. Она вспоминает про ублиет, об отверстии наверху – и вдруг видит выход прямо перед собой, всего в нескольких шагах, светящийся, словно маяк надежды. Как будто она наколдовала себе путь на свободу. Она боится, что это мираж, но потом понимает, что ей не показалось. Она дышит медленно и размеренно, ускоряет шаг. Осталось немного, всего через несколько секунд она будет на улице – она будет свободна. Она быстро преодолевает небольшое расстояние, не заботясь о том, что на нее начнут обращать внимание. Вцепляется в шарф, чувствует, как бешено стучит кровь, – и вот она уже за воротами, солнце светит в лицо, и она снова может дышать. Она делает глубокий, прерывистый вздох, останавливается, и потоки людей обтекают ее с обеих сторон. Она выбралась с базара, и она жива.

Она делает еще шаг вперед и срывается с места.

Первые минут десять Луиза мчится наугад. Каким-то образом она попадает на другой базар и на мгновение пугается, что вернулась обратно, что оказалась в той же точке, с которой начала. История повторяется, думает она. Переходит на быстрый шаг, не желая привлекать ненужного внимания, и оглядывается по сторонам. Горки специй конической формы, темно-красные и густо-желтые, паприка и сумах, окружают ее со всех сторон. Продавец окликает ее и показывает на чайные листья, перемежающиеся лепестками роз, сушеными апельсинами и бутонами неизвестных ей цветов. Луиза видит кроваво-красный высушенный гибискус, ждущий, когда его взвесят и купят. Она качает головой, изо всех сил стараясь, чтобы ее лихорадочное состояние не отразилось на лице, и продолжает путь.

Это другое место, говорит она себе, другой базар, не тот, с которого она только что сбежала. Она шепчет это снова и снова, боясь, что сходит с ума. Что она уже умерла. Ей вдруг приходит в голову, что выстрел, который она слышала раньше, предназначался ей, что ее убили и она так и осталась за тем вонючим ковром. Что “здесь и сейчас” на самом деле не существует, что она заперта в своего рода чистилище, обреченная искать выход и не находить его, и это будет тянуться до самого конца времен и даже дольше. Потому что, конечно, в чистилище не существует времени, есть только небытие, пустота, которая длится и длится.

Луиза выбрасывает эту мысль из головы, приказывает себе перестать городить такую нелепицу – вообще-то она не верит в судьбу. Только в саму себя.

В конце концов она добирается до причалов. Вдоль улиц выстроились тележки с дымящимися симитами[85], с чаем и кофе. Она смотрит на них, и от голода у нее сводит желудок.

Она не обращает на это внимания и идет дальше.

На причале Сиркеджи она покупает билет до Бурсы. Не так далеко, как она надеялась, но уже кое-что. Она уедет из этого города, подальше от человека, который ищет ее, – от людей, которые ищут ее, поправляет она себя и качает головой. Если она начнет сейчас думать об этом, думать о нем… нет, она не может себе позволить таких сантиментов. Не сейчас. Не в этот момент, когда у нее осталось всего пятнадцать минут до отплытия парома, пятнадцать минут до начала новой жизни.

Луиза нервничает, ладони у нее потеют. Она то и дело невольно смотрит через плечо, сама не зная, кого ожидает увидеть. Чтобы отвлечься, она подходит к ларьку у причала. Пожилая женщина, повязавшая на голову яркий платок, сине-зеленый с розовым, продает фрукты. Луиза протягивает ей несколько турецких лир и получает большой пакет абрикосов.

Она заглядывает в него, чувствуя сладкий запах оранжево-красных пухлых фруктов. Женщина что-то говорит, но Луиза не понимает. Тогда она берет Луизу за руку и кладет туда что-то холодное. Луиза опускает глаза и видит керамический амулет в форме ладони. Она не знает, дарит ли его женщина или продает, но сует ей еще несколько лир и убирает амулет в карман пальто.

Посадка на паром уже началась. Луиза делает глубокий вдох, готовясь к путешествию через Мраморное море. Она уже направляется было к парому, но чьи-то пальцы сжимают ее локоть. Луиза поворачивает голову, почти ожидая увидеть пожилую торговку, которая просит еще денег.

– Как? – спрашивает она, глядя ему в лицо.