Король должен умереть

История семнадцатая. Гавейн и Бедуир

Они устроились на привал возле поваленного ствола или, правильнее сказать, стебля огромного хвоща. С вибропилами к древнему гиганту было не подступиться, так что час назад Ян опоясал его подрывными зарядами и, отступив на безопасное расстояние, обрушил. Гавейн от души похвалил подрывника за умелую работу. На что тот мрачно ответил, что лучше бы потратил взрывчатку на черно-желтую мразь. Ястреб в ответ только хмыкнул.

На привале разожгли костер, достали припасенные консервы. Гавейн насадил на палочку десяток бледных, с крупными шляпками грибов, уверяя спутников, что они вполне съедобны, если хорошо прожарить. Начинало потихоньку смеркаться, над верхушками хвощей восходили двойные луны Гаргаунта.

— Часа два еще поработаем и в лагерь, — сказал Гавейн, помешивая соевое мясо в котелке. — Я думаю, метров на семьсот углубимся, пока твари не проснутся.

Ночные хищники Гаргаунта и синекожие. Если бы не они, каторжников бы заставляли работать и по ночам. Но под светом двух лун выжить можно было только за стенами поселения, выжигая огнем все, что пытается приблизиться со стороны джунглей.

— Кому грибочков? — спросил Ястреб. Ян посмотрел на него как на безумца. Бедуир покачал головой. 12-462 как всегда не отреагировал, уставившись в костер неподвижным взглядом. — Ну и ладно, мне больше достанется.

Ужинали в молчании. Когда котелок выскребли до блеска и от грибов осталась только обугленная палочка, Гавейн, сыто отдуваясь, откинулся на стебель хвоща и задымил самокруткой с хафом.

— Слышали новость? — спросил он, разглядывая огонек папиросы. — В шестом бараке шершни устроили обыск. Девятнадцать человек бросили в карцер и, по слухам, расстреляют.

— За что? — поинтересовался Бедуир.

— Говорят, работали на Катраэт. Готовили бунт и захват лагеря. Ходят слухи, что в Хаут-Дезирт действует целая сеть агентов Восстания. Знаете об этом что-нибудь?

Ян демонстративно поднялся и отошел в сторону, повернувшись спиной к костру. Бедуир долго смотрел на Гавейна.

— Первый раз слышу, — голос Ворона звучал абсолютно ровно. — У нас нет связи с нашими.

— А если бы была, ты бы мне сказал? — уточнил капер.

Бедуир задумчиво проверил узел, в который был завязан рукав робы на культе левой руки.

— Не думаю, — ответил Ворон. — С чего бы мне тебе доверять?

Гавейн развел широкими мозолистыми ладонями.

— Может, с того, что мы уже месяц вместе торчим в джунглях, чоппо? Кому доверять, как не человеку, от которого зависит твоя жизнь, а?

— Может, ты и прав, — протянул повстанец. — Только я совсем ничего о тебе не знаю, Гавейн. Знаю, что ты с Тиндагола, что сбежал оттуда в дикий космос, прибился к пиратам. Вернулся на Периферию и стал капером. Слышал историю, как Канторы отправили тебя на Гаргаунт. Вот и все, пожалуй.

— Это будет побольше, чем я знаю о тебе и твоих товарищах, — заметил Ястреб.

— Справедливо, — согласился Бедуир и добавил после небольшой паузы: — Если будем живы, думаю, как-нибудь поболтаем еще по душам. Но не сегодня.

Наступила пауза. Мужчины смотрели друг на друга. Заключенный 12-462 глядел на них сквозь огонь костра. Время от времени он шевелил губами, как будто повторяя за ними некоторые слова. Тиндагол. Канторы. Катраэт.

Наконец Гавейн пожал плечами.

— Не сегодня, так не сегодня, чоппо. Моем котелок и берем инструмент. Семьсот метров мы должны пройти до захода солнца. Двойная пайка сама себя не заработает.

Вблизи труп синекожего выглядел удивительно мирно. Казалось, что он просто прилег отдохнуть на снегу, свернулся в клубок на краю строительной площадки, там, где его застал сторожевой дрон. Гавейн пнул аборигена носком ботинка, держа наготове вибропилу, перевернул труп на спину. При взгляде на развороченную орудиями дрона грудь синекожего Бедуир опустил огнемет.

— Точно сдох, — сказал повстанец.

— Похоже, что так, — согласился Ястреб. — Очень, знаешь, живучие эти твари. Два сердца, мышцы, как стальная проволока. И они, бывает, притворяются мертвыми, понижают температуру тела, так что дроны перестают на них реагировать. Лучше убедиться наверняка.

Бедуир подошел, нагнулся, вглядываясь в безносое, с раскрытым острозубым ртом лицо мутанта. В распахнутых глазах без век смерть опустила белесые мигательные перепонки, скрывая вертикальные зрачки ночного хищника.

— Трудно поверить, что это когда-то были обычные люди, — сказал он.

— Да, Восьмая Династия с их мутагенами превратила здешнюю экосистему в тот еще ччерков котел. Редкие были ублюдки, — Гавейн хмыкнул. — Но Забытые и их переплюнули. Если когда-нибудь увидишь сталкера и останешься в живых, поймешь, что синекожие — это милые добродушные соседи.

— Интересно, почему Канторы не вычистят эту заразу? Вряд ли только потому, что Гаргаунт — это идеальная тюрьма и тренировочная база венаторов.

— О, точно нет, — Гавейн обвел рукой строительную площадку, где из хаоса и суеты проступали контуры будущего грузового терминала, способного принимать орбитальные челноки. — Они клочок за клочком отвоевывают Гаргаунт у джунглей, у местных тварей, мутантов, биомехов. Нормальная гравитация, пригодная для дыхания атмосфера, богатая минералами почва. Даже настоящий кофе растет, не хуже, чем на Бадоне. Эта планета нужна шершням. Но взяться за нее всерьез даже у них пока не хватает ресурсов.

Гавейн указал на темнеющее небо, на котором проступили первые звезды дальней Периферии.

— Мало подмять под себя половину Империи, надо еще и удержать. А все их вассалы, их малые Дома, аудиторы, сборщики тальи — это же куча трупоедов. Канторы — это вирус, паразит вроде вателинского кордицепса, который жрет тело изнутри, добирается до мозга и основывает там свою колонию. Они опутали своей гнилостной сетью Золотые Системы, но переварить Периферию и Гаргаунт им будет очень непросто.

— Если ты так ненавидишь Канторов, — заметил Бедуир, — то почему работал на них?

— Ненавижу? — удивился Гавейн. — Ненависть — это тяжелая работа, чоппо. Каждый день ты должен таскать ее с собой, как большой долбанный камень. А я не люблю работать. Я люблю веселых подруг из портовых кантин, быстрые корабли и отборный хаф. Я люблю деньги, на которые это все можно купить. Канторы — отборная мразь, но с их патентом империалы лились на мой счет рекой. Это были хорошие времена.

Бедуир покачал головой и, повернувшись, пошел к пластиковому навесу, под которым чадила бочка с горящим топливом. Зима на Гаргаунте была короткой, но такой же беспощадной, как все остальное на каторжной планете. Сейчас повстанцу казалось, что от холода онемела даже его отсутствующая рука. Спустя пару шагов его догнал Гавейн.

— Я понял, — сказал капер. — От моего корыстолюбия ваше лордство воротит. Деньги — грязь и все такое. Вам подавай благородство, как у Первых Династий, высокие принципы, да? Так тебя подцепили Вороны?

Однорукий покосился на него.

— Как ты догадался? — спросил он.

— Что ты нобиль? — Гавейн криво усмехнулся. — Ты и со своей культей орудуешь вилкой, как на приеме в Стеклянном Дворце. И твоя речь… даже когда ты стараешься болтать, как каторжник, ты звучишь слишком правильно. От тебя за парсек разит родовым древом высотой в местный хвощ, столичным университетом и приемами в собственном замке.

— Проницательно, — сказал Бедуир. — Ты не из Министерства спокойствия, случайно, Ястреб?

— Полегче, чоппо, — капер нахмурился. — Понимаю, что шутишь, но могу и обидеться.

— Извини, — сказал Ворон после паузы. — Шутка, и правда, так себе.

— Проехали, — буркнул Гавейн.

Некоторое время они шли молча. Потом Бедуир неожиданно сказал:

— Ты все верно заметил про принципы. Мы с товарищами, все дети нобилей, как и я, основали тайное общество в кадетском училище. Смешная, детская затея, но тогда все казалось очень серьезно. Собирались по вечерам, пили тальяк, говорили о том, что Империи нужны перемены. Кто-то из нас оказался стукачом. Нам повезло, сейчас за такие разговоры в лучшем случае ссылают. Большинство моих друзей просто отчислили с позором. Меня не тронули. Мой отец — сенатор, а наш дом — один из богатейших в Империи. Я остался в училище.

Они зашли под навес. Гавейн протянул озябшие руки к огню, Бедуир стал к бочке спиной. Его голос звучал приглушенно.

— Мне тогда все это показалось ужасно нелепым. Мы же не были заговорщиками, не собирались ни на кого покушаться и никого свергать. Это были просто разговоры. Я даже хотел из солидарности с остальными уйти из училища, но отец пригрозил, что лишит меня наследства и титула. Я струсил.

Недалеко громыхнул взрыв. Саперы под руководством бофорца Яна взрывали мерзлую землю, слишком твердую, чтобы копать. Завтра в ямы забьют опорные сваи и бригаду Гавейна перебросят на другой участок. Опять ближе к джунглям, на расчистку.

— Через полгода я оказался на приеме у одного столичного негоцианта. Со мной заговорил человек, который назвался представителем «Мануфактур Оиши». К моему удивлению, он показал мне тайный знак, которым мы обменивались с товарищами по нашему злосчастному обществу. Он сказал, что испытывает глубокое сочувствие к нашим идеям и ненавидит тех, кто запрещает высказывать их свободно. Он предложил мне встретиться в другое время, чтобы поговорить без посторонних глаз и ушей. Я подумал, что это может быть ловушка Министерства. Попытка собрать дополнительный компромат, который поможет давить на моего отца. Но я все равно пошел на встречу.

Бедуир повернулся к бочке, вытянул единственную руку над огнем.

— Этим человеком оказался сын покойного Наместника Бана, Ланс каэр Бофор.

— Ого! — не удержался от возгласа Гавейн. — Легенда Восстания. Он же в списке самых разыскиваемых врагов Империи.

— Да. Именно он убедил меня присоединиться к Воронам Катраэта. Все, как ты сказал. Империя — это гниющий труп, на котором процветают паразиты: Канторы, Иглессы, гильдии Согна и Альтаира, Сестры Аннун, Император Геон, продажный Сенат и придворные нобили, и прочие, и прочие. Двенадцатая Династия должна стать последней.

Гавейн хмыкнул, потер красный от холода кривой нос.

— Я не то что бы с тобой не согласен, чоппо, — сказал он. — Но я не стал бы отдавать за эти идеи свободу и руку, если ты понимаешь, о чем я.

— Иногда тянет тебе врезать, — честно сказал Бедуир. — В другой момент мне начинает казаться, что в тебе есть что-то еще, кроме прожженного каперского нутра, которое ты выставляешь наружу при каждом удобном случае.

Бывший пират расплылся в счастливой ухмылке.

— Я предпочитаю думать о себе как о сложной личности с богатым внутренним миром, — сказал он. — А теперь сам знаешь, что я скажу. Хорошо поболтали, пора и поработать.

Гавейн зубами разорвал пластиковый пакет, тайно переданный ему одним из соседей по бараку. Высыпал красный порошок в кипящую воду. Под навесом запахло альгомой — синтетическим стимулятором, который заключенные употребляли вместо чая и кофе.

— Будешь красный? — спросил он Бедуира, который кемарил на ящике, служившим каторжникам стулом. — До захода солнца еще четыре часа, спать некогда, взбодрись.

— Налей полкружки, — согласился повстанец. — А что, печка у нас теперь работает?

Он кивнул в сторону древней, как пэр Градаука, печки на ториевых элементах. Ястреб ухмыльнулся и постучал длинным грязным ногтем по кастрюльке с альгомой.

— А то! Твой молчаливый друг наладил. У него в последнее время все лучше и лучше получается. Генератор он починил. Настроил антенну у третьего кибера, помнишь, который терял сигнал все время?

— С машинами ему теперь, похоже, лучше, чем с людьми, — сказал Бедуир, принимая от корсара дымящуюся кружку.

— Да уж, — Гавейн помолчал. — Это ему в Рексеме так мозги пережгли?

— В Рексеме, — Бедуир подул на кружку, сделал глоток отвара. — Глубокое мемоскопирование — штука серьезная. Ему еще повезло. Один из наших, Лорн, так и не оправился, впал в кому, необратимо. Хороший был мальчишка, хакер редкого таланта. Пусть Аннун будет к нему добра.

Бедуир плеснул альгомы на мерзлую землю. Гавейн после секундной паузы присоединился.

— А ты и Ян, вас что, не сканировали? — спросил он.

— Меня нет, — Бедуир скривился, воспоминания о крепости Канторов давались ему нелегко. — Допрашивали под наркотиками, но мозги не жгли. Думаю, рассчитывали, что удастся давить на моего отца, если я буду в заложниках. Никчемная затея. Он от меня отказался сразу, как узнал, что я с Воронами. А может, до чего-то и договорились. В итоге я ведь здесь, а не лежу в Рексеме под мемоскопом. Прощальный подарок родителя, так сказать.

— А Ян?

Повстанец помрачнел еще сильнее.

— Не знаю, — сказал он после заметного колебания. — Не знаю. Ян говорит, что сканирование было, но недолго. Он с нами недавно, допуска к секретным данным не имел, так что, может, не стали зондировать глубоко.

— Или… — протянул Гавейн.

— А что «или» я не хочу обсуждать, — отрезал Бедуир. — И Ян не хочет. Держаться он старается от всех подальше, сам знаешь.

— Особенно от вашего молчуна.

— Да. Винит его за то, что мы оказались здесь. За смерть Лорна. Они дружили.

— А ты? — спросил Ястреб. — Ты винишь?

Бедуир пожал плечами, открыл рот, собираясь ответить. Но его прервали. Под навес, задыхаясь, вбежал заключенный из барака Гавейна.

— Слышали!? — выдавил он, хватая воздух открытым ртом. — С завтрашнего дня в поселении удвоенные караулы. Никого не выпускают, все работы на стройке и расчистке будут остановлены. Комендант объявил, что с утра будет общее построение.

— Вот оно что, — обычно насмешливо изогнутый рот Гавейна сжался в тонкую полоску. — Вот какие, значит, у нас новости.

— Что случилось? — спросил Бедуир. Сам не зная почему, он поднялся с ящика. — Из-за чего это все? Ждут бунта?

Корсар помотал головой.

— Нет никакого бунта, сказки это, — сказал он жестко. — А вот чего шершни ждут, так это гостей. Похоже, у нас завтра будут гости, сожри их Рогатая Мать.

— Что за гости? — не понял однорукий.

— Такие, что врагу не пожелаешь, — сказал Гавейн и сплюнул. — Мастер Охоты. Долбаный Зеленый Рыцарь.