Король Парижа

Глава XIV ДИТЯ ВНЕБРАЧНОЙ СВЯЗИ

Если пролетаешь над пустыней Сахара, то и в наши дни можно разглядеть чёткие, расположенные в шахматном порядке впадины на месте карфагенских садов, которые существовали здесь две тысячи лет назад. Ведь для внимательного наблюдателя всегда остаются следы.

Так, в очень серьёзном труде, вроде исследования профессора Ипполита Париго о драмах Александра Дюма-отца, можно обнаружить отражения любовной жизни их автора, которых больше нигде не сыщешь.

В середине девятнадцатого века Париж больше, чем когда-либо ранее, оправдывал свою репутацию столицы любви. Количество женщин в нём на тридцать тысяч превышало количество мужчин, и в результате этого все прежние понятия о целомудрии, девственности, адюльтере были подвергнуты сомнению. Хаос лишь усугубляли толпы туристов с туго набитыми кошельками, которые твёрдо решили любой ценой получить в Париже то, в чём им было отказано дома. Когда пэр Франции д’Альтон-Ше, сочетав неистовство курцгалона с безумством шаю, придумал немыслимый канкан, весь мир, показывая на Париж пальцем, восклицал: «Это Вавилон! Выродившийся город!», и целые народы ждали, когда огнь небесный обрушится на этот вертеп порока.

Вдоль всего бульвара Тампль друг за другом тянулись места увеселений: театры кукол и пантомимы, маленькие театрики, цирки, а на открытом воздухе оспаривали друг у друга гроши бедняков орды клоунов, акробатов, танцовщиц, певцов, шарлатанов, фокусников. Среди народных развлечений наибольшим успехом пользовался шест с призом; надо было заплатить франк за то, чтобы попытаться влезть на верх смазанного жиром шеста, забрать оттуда луидор и, спустившись на землю, взять себе миску, куда складывали свои франки соискатели-неудачники. Смотря по обстоятельствам, зазывала либо шутливо подбадривал карабкающихся по шесту, либо осыпал их насмешками. Подобные сценки разыгрывались к великому удовольствию зрителей.

— Ага! Вот ещё один любитель! Если, конечно, его отпустит девушка. Мадемуазель, вам следовало бы подбодрить вашего друга, вместо того чтобы мешать ему залезть наверх. Молодой человек, вы высокого роста, и лезть вам совсем немного.

Толпа приветствовала рослого молодого человека с курчавыми волосами, который, положив в миску франк, сразу снял ботинки и носки. Затем он разделся до пояса и задрал выше колен брюки.

— Хорош! Хорош! — кричали женщины, увидев его мощное тело и смуглую кожу.

— Вот человек, решивший достигнуть сказочной страны, что лежит на верху обмазанного жиром шеста! Она там, эта страна, где петухи несут золотые яйца, где дома из сахара, а улицы замощены сырами, где с неба сыплются жареные гуси! Ну вот, он полез!

Толпа молча следила за мужественной борьбой смельчака с жиром, слой которого становился всё толще ближе к вершине; он долез до самого верха, смазанного густым слоем жира, куда не добрался ни один его предшественник. От усилий мускулы молодого человека напряглись; он с такой силой втягивал воздух, что в тишине было слышно его дыхание. Зрители не смели шевельнуться или прошептать хоть слово. Единственным звуком оставались всхлипы женщины, по лицу которой, поднятому к небу, струились слёзы. Смельчак замер, словно обессиленный, потом вдруг резко подтянулся до лаврового венка, подвешенного на верхушке шеста, и сорвал его; после чего он начал медленно соскальзывать вниз, гоня перед собой всё увеличивающийся слой грязного жира.

— Я выиграл! — вскричал он, спрыгнув на землю.

— Он победитель! — объявил хозяин аттракциона, взяв у него из рук лавровый венок и водрузив ему на голову. — Этот луидор ваш, а вот вам и миска с деньгами, которые великодушно преподносит вам парижская публика, всегда готовая вознаградить силу и ловкость!

Толпа зааплодировала, а молодой человек сказал:

— Я не знаю, куда деть деньги. Катрин, позвольте высыпать деньги в вашу шаль.

— Как вас зовут, молодой человек?

— Александр Дюма.

— Дамы и господа, позвольте представить вам будущего героя Франции Александра Дюма, который в один прекрасный день станет богаче Лаффита и Ротшильда[74]!

Александр ушёл вместе со своей хорошенькой белокурой спутницей.

— Что за глупая, безумная мысль — лезть на вымазанный жиром шест! — воскликнула она.

— Но я выиграл! Я победил!

— И что из того? Вы не можете даже снова одеться, так вы вымазались!

— Зато я показал им, на что способен!

— Посмотрите на себя! Вы омерзительны, от вас страшно разит прогорклым жиром!

— Ну и что? Ведь рядом со мной вы, пахнущая так же приятно, как цветущий сад, и хорошенькая, как ангел!

— Не трогайте меня, не пачкайте мне платье! И не идите так близко. Мне очень не хочется, чтобы меня видели с мужчиной, который выглядит как сумасшедший, сбежавший из Шарантона.

— Но вы же не бросите меня?

— Нет, провожу вас до дома.

— Значит, вы любите меня. Теперь я получил тому доказательство.

— Я вас не люблю. Просто я вас жалею.

— Обещайте помыть меня, когда мы вернёмся домой.

— Помыть? Вы с ума сошли?

— У вас в комнате печка и чайник, вы можете согреть воду. А я не могу этого сделать.

— Хорошо, воду я вам согрею.

— А погладите мне брюки, когда я их выстираю?

— Конечно.

— Я знаю, что вы не оставите меня без помощи. Но что вы собираетесь делать с выигранными мной деньгами? Не ради себя я старался.

— Неужто вы полагаете, что я до такой степени нуждаюсь в деньгах? Лучше вы на них купите себе новые брюки.

— Вы можете говорить всё что угодно, но я наконец-то увижу, как выглядит ваша комната.

— Почему вы в этом уверены?

— Как почему? Где же я буду мыться?

— Ни в коем случае. Я согрею воду и поставлю у вас под дверью.

— Вы хотите сказать, что я вымазался задаром?

— Ах, значит, это был один из ваших трюков?

Это была не первая попытка Дюма проникнуть в комнату, куда соседка упорно его не допускала. Но не стала она и последней. Спор об этом возобновлялся каждый вечер; сопротивление молодой женщины ослабевало; в конце концов выбившись из сил, она позволила ему зайти. Постепенно их отношения становились всё более близкими и перешли в любовную связь, когда Катрин устала сопротивляться.

После этого она безутешно плакала, ибо Катрин не хотела заводить ещё одного любовника.

— У меня уже были любовники, но они только разбивали мне сердце, — жаловалась она. — Я всегда хотела мужа. Вот и ты тоже не женишься на мне, и я знаю почему.

— И что же ты знаешь?

— Знаю, что у тебя нет никакого резона хотеть жениться на мне. Мне больше нечего тебе дать. Ты взял мою комнату, мою постель, моё тело. Зачем тебе стремиться к чему-то, когда ты всё уже получил?

— Не плачь, Катрин. Мы любим друг друга. Впереди у нас счастливые годы. Я тебя никогда не брошу.

— Мне хотелось бы тебе верить, но я не строю иллюзий. Ты любишь меня лишь потому, что тебе удобно иметь на лестничной площадке не слишком уродливую, умеющую прилично танцевать любовницу, и она будет тебя устраивать до того дня, пока ты не переменишь адрес или не найдёшь другую женщину, которая будет меня красивее и лучше танцевать.

— О, какая ты жестокая!

— Жестокая? А сам-то ты! Но ты допускаешь ошибку, Александр, что на мне не женишься. Я стала бы тебе хорошей супругой именно потому, что неровня тебе.

— В чём же я тебе неровня, Катрин?

— У тебя высокопоставленные друзья; перед тобой будущее, а я навсегда останусь глупой портнихой. Но поэтому ты и ошибаешься, не желая взять меня в жёны. Во мне ты нашёл бы жену, которая довольствовалась бы тем, что стригла бы тебя, варила тебе яйца, окружала тебя заботой, создавала бы тебе уют, ничего взамен не требуя.

Дюма сознавал, что Катрин права. Он также понимал, что жить в этой мансарде ему придётся недолго. Напрягая все силы, Дюма писал комедии и одноактные пьесы, которые пока нигде не брали, но верил, что придёт день, когда одну из них возьмут, и он станет совсем другим человеком, войдёт в другое общество.

Она без конца возвращалась к теме женитьбы, иногда отказывала своему любовнику, но Дюма оказывался сильнее, и вскоре Катрин не уступала ему в любовной пылкости.

Однажды утром она сказала:

— Ты не знаешь, что такое любовь; настоящая любовь не похожа на твою страсть.

И Катрин упрекала Дюма за то, что он нарушил её привычную, спокойную и трудовую жизнь.

Так прошло несколько месяцев: до и после занятий любовью Дюма теперь работал в комнате Катрин. Она нуждалась в сне; Катрин засыпала, тогда как Дюма снова принимался писать; просыпаясь, она видела, что он продолжает писать, или заставала его рядом с собой в постели погруженным в такой глубокий сон, что ей с трудом удавалось разбудить его до прихода работниц.

Потом пришёл день, когда Катрин объявила Дюма о своей беременности. Сперва он растерялся, но потом пришёл в восторг и уверял, что у них родится сын.

— Значит, мы поженимся? — спросила она.

— Ах, вот почему ты позволила себе попасться?

— Как ты смеешь думать, будто я способна тебя обмануть? Ты что, действительно так считаешь?

— Нет, нет, нет! Прости меня. Смотри, я бросаюсь перед тобой на колени и бегу покупать корзину с фруктами!

Незадолго до рождения ребёнка Александр получил письмо от матери, в котором та сообщала, что здоровье её сильно пошатнулось и больше не позволяет содержать свою торговлю. Она решила перебраться к сыну в Париж, продав табачную лавку и мебель, что должно принести от двух до трёх тысяч франков; этой суммы, если прибавить к ней его заработок переписчика, считала Мари-Луиза, им хватит, чтобы прожить три-четыре года. Потом, писала она, «нам останется лишь молить Бога, чтобы ты женился на богатой или сделал карьеру».

Последствием этого письма оказалось то, что в тот самый день, когда повитуха помогла Катрин Лабе произвести на свет сына, на повозку погрузили мебель Дюма, чтобы перевезти её в дом № 53 на улице Фобур-Сен-Дени, где он поселился вместе с матерью.

— Разве не ужасно, что я вынужден заниматься переездом и устройством своей матери, вместо того чтобы быть рядом с тобой в эти трудные минуты? — сказал Дюма Катрин.

Она промолчала.

— Ты на меня сердишься?

— Я огорчена.

— Я вернусь, как только смогу.

— Возможно.

— Не думаешь же ты, что я бросаю тебя?

— Можешь считать, что я так и думаю.

— Но это неправда! Разве я могу быть таким мерзавцем?

— Александр, тебе всегда удаётся делать всё, что ты хочешь, но всё при этом отрицать.

— Но я каждый день буду приходить к тебе. Всё останется по-прежнему.

— Возможно. Но я уверена, что своей матери ты не сказал ни слова... о нас.

— Это легко объяснить, дорогая моя! Моя мать старая и больная. Подобная новость потрясла бы её. Она рассчитывает, что я поддержу её в старости. И вбила себе в голову, что я должен жениться на богатой.

— Да, конечно. Значит, я права: твоя мать не знает о нашей связи. Это всё, что я хотела узнать.

Спустя два дня, 31 июля 1824 года, служащий бюро записи актов гражданского состояния поднялся на верхний этаж дома № 1 по площади Итальянцев и убедился в появлении на свет младенца мужского пола. Он задал матери полагающиеся в сем случае вопросы и составил в трёх экземплярах свидетельство о рождении этого внебрачного ребёнка.

— Вы, мадемуазель, должны понять, что Кодекс Наполеона признает только законных и незаконных детей... Поскольку вы не замужем, ваш ребёнок признается незаконным, а сие означает, что отец его неизвестен.

— О нет! — возразила Катрин. — Я знаю, кто отец ребёнка, это...

— Простите, — перебил её служащий, — я не желаю знать фамилию мужчины, который, как вы считаете, является отцом. Отец неизвестен.

— Но я же говорю вам, что знаю отца. Он сейчас придёт и сам скажет вам об этом.

— Я вижу, вы не понимаете меня или отказываетесь понять. Согласно закону, женщина не имеет права давать ребёнку фамилию отца. И да будет вам известно, что внебрачные дети делятся на три категории: просто внебрачные, рождённые в результате супружеской измены или кровосмешения. В первом случае оба родителя, отец и мать, не состоящие в браке, могут пожениться и узаконить ребёнка. Разве у вас не так?

— Нет, — устало ответила Катрин, — всё не так просто.

— Хорошо. Тогда нам остаётся выбор между адюльтером и кровосмешением. Если вы заявите, что ваш ребёнок — плод инцеста, то закон позволяет вам назвать фамилию отца, дабы он подвергся преследованию за нарушение уголовного кодекса, карающего кровосмешение. Если вы этого не сделаете, то вы должны будете признать, что ваш ребёнок — плод адюльтера.

Катрин устала; у неё кружилась голова.

— Да, — прошептала она.

— Что да?

— Плод адюльтера, — пробормотала она.

— У меня больше нет к вам вопросов. Какое имя получит ребёнок при крещении? Назовите только имя.

— Александр, — прошептала Катрин и, повернувшись к ребёнку, прильнула поцелуем к его покрытой пушком головке; из глаз её лились слёзы.

Служащий попросил расписаться в качестве свидетелей акушерку и консьержа, подал Катрин свидетельство о рождении, предварительно попросив её оплатить марку налогового сбора, и удалился.

Так появился на свет маленький Александр Лабе — незаконное дитя внебрачной связи матери, которую Дюма даже не упомянул в своих «Воспоминаниях», и отца, вовсе не упомянутого в книге записей актов гражданского состояния.