Король Парижа

Глава XXVIII ДУЭЛЬНЫЙ КОДЕКС

Да, Александр был от счастья на седьмом небе. Почувствовав наконец, что отец окончательно его принял, и благодаря неиссякаемым деньгам из фантастической кропильницы Александр не замедлил встать во главе золотой молодёжи Парижа. К этому периоду его жизни относятся бешеные скачки по полям, средневековые охоты за сокровищем, которые в конце концов приводили «рыцаря» в заброшенную башню, где была заточена закованная в цепи обнажённая девушка. А ещё были бои гладиаторов, турниры рыцарей в подлинных доспехах, повторение оргий эпохи крестовых походов, на которых курили гашиш. Заключённые пари обязывали вас привести на костюмированный бал старуху аристократку восьмидесяти лет, а если вы этого не исполняли, то должны были верхом на лошади сигануть в Сену.

Эти безрассудства прерывали беспрерывную череду фехтовальных состязаний, выездов на охоту, бессонных ночей, проведённых за игрой в баккара или ландскнехт[114], не говоря уже о театрах, опере, балах и обедах.

В тогдашние времена ничто, казалось, не могло насытить тот аппетит «голодного льва», который проявляли европейцы к любовным похождениям и всевозможным приключениям; семьи трепетали от страха при мысли, что даже стены монастырей, компаньонки и нудные проповеди об аде и вечном проклятии не смогут защитить девственность их дочерей. Эмиль де Жирарден писал: «Эпоха, конечно, прогнила. Но можно бороться с разложением, не отрицая того, что периоды развращённости совпадают с расцветом величайших художников. Загляните в учебник истории и ответьте мне, разве Спарта когда-либо создала хоть что-либо сравнимое с творениями развратных Афин. Нравится вам это или нет, но розы лучше всего растут на навозе».

Это было время, когда генерал Галифе[115], тогда ещё полковник, прославился тем, что утром объявил своим младшим офицерам: «Господа, нынешней ночью моя жена обманула вас всех; она спала со мной». Это было странное время, когда граф Шатовиллар придумал играть в бильярд на лошади, и целых три недели эта выдумка производила в Париже фурор.

Александр был участником всех этих безумств. Он даже грозил превзойти отца, ибо к порокам Дюма прибавил три привычки, коих тот всегда избегал: Александр неумеренно пил, много курил и по-крупному играл. Более того, он уделял развлечениям всё своё время, тогда как его отец предавался забавам лишь несколько часов в день, если к тому был повод.

Виктор Гюго, который испытывал к Александру давнюю симпатию, видя, что тот продолжает вести развратную жизнь, однажды вечером отчитал его в таких выражениях: «Порок приносит нам радости немедленно, тогда как добродетели должно предаваться много лет, прежде чем она нас ими одарит. Но в конце концов итог порока — скука, а итог добродетели — счастье. Я не хотел бы, Александр, чтобы вы поняли это слишком поздно».

Но юный Александр, хотя и восхищавшийся Гюго как поэтом, не желал видеть его в роли ментора и не принял дружеского предупреждения старшего друга. И с новой силой бросился в вихрь наслаждений.

Александр сидел в отдельном кабинете «Братьев-провансальцев», самого дорогого в мире ресторана, в компании кутил, куда входили Роже де Бовуар, граф де Сент-Эньян, Дюжарье и ещё несколько человек, в обществе самых красивых (и разорительных) женщин. Все были пьяны; в тот момент, когда уже начали расходиться, некий Бовалон — его сестра была замужем за Гранье де Касаньяком — вдруг объявил, что Дюжарье нанёс ему оскорбление, которое можно смыть только кровью.

Дюжарье, маленький лысый человек, никогда в жизни не державший в руках оружия, возразил, что не припоминает, будто он кого-либо оскорблял.

— Разве не вы обозвали меня лжецом? — вскричал Бовалон.

— Нет, вы ошибаетесь, — ответил Дюжарье.

— Ваш ответ просто означает, что вы жалкий трус, чтобы драться.

— Мои секунданты будут у вас завтра утром, — сказал Дюжарье.

— Но ведь вы даже не знаете, как держать пистолет! — воскликнул Александр. — Эта дуэль будет за мной!

И, сняв перчатку, швырнул её в лицо Бовалону.

— Поединок с вами будет после первой дуэли, — уходя, сказал Бовалон.

Если Александр знал, как началась эта ссора, то Дюма заранее предсказал её исход. Дюжарье, директор газеты «Ля Пресс», чей тираж благодаря его умению вести дела превысил тираж газеты «Глоб», которую вёл Гранье де Касаньяк, был любовником Лолы Монтес. Эта восхитительная ирландская танцовщица недолго побывала и в любовницах Дюма; он быстро от неё избавился и говорил друзьям: «У неё дурной глаз». Когда Дюжарье стал любовником танцовщицы, Дюма изрёк: «Она принесёт ему горе, вот увидите»:

Через два дня после ссоры в ресторане «Братья-провансальцы» Дюжарье погиб: Бовалон убил его выстрелом в голову и бежал в Испанию с одним из своих секундантов.

Но финансовые затруднения вынуждали Гранье де Касаньяка занимать деньги, и Дюжарье тайком скупал его долговые расписки, стремясь разорить «Глоб».

Бальзак и Дюма, чьи романы печатались в газете Дюжарье, на его похоронах придерживали кисти траурного покрова. Дюма требовал срочного полицейского расследования и утверждал: «Это была не дуэль, а эпизод борьбы между «Ля Пресс» Дюжарье и «Глоб» Касаньяка, и Бовалон, шурин последнего, только исполнил роль наёмного убийцы».

Расследование провели; Бовалона и его секунданта выслали из Испании, и результатом этого стал громкий уголовный процесс в Руане. Дюма приехал туда вместе с сыном и тремя-четырьмя красивыми актрисами. Вызванный свидетелем, он отказался присягать суду под фамилией маркиза Дави де ля Пайетри.

— Я также не желаю, чтобы ко мне обращались господин Дюма, — заявил он, — а хочу, чтобы меня просто называли Дюма.

— Назовите вашу профессию, — попросил председатель суда.

— Будучи здесь, в Руане, городе, подарившем Франции великого драматурга Корнеля, я не стал бы характеризовать себя как автора, пишущего для театра.

— В каждом деле есть свои градации, — милостиво согласился председатель.

— Занесите меня в протокол в качестве писателя, который владеет кое-какими сведениями о дуэлях, — предложил Дюма.

— Значит, вы дрались на дуэли?

— Господин председатель, — ответил Дюма, — мне известно, что закон от пятнадцатого декабря тысяча восемьсот тридцать седьмого года трактует дуэль исключительно как вид вооружённого нападения, и, следовательно, оба его участника подлежат наказанию. Неужели вы полагаете, что я хочу инкриминировать самому себе это обвинение? Я не могу позволить себе сесть в тюрьму. Я слишком занят работой над моими романами-фельетонами.

— Я только желаю убедиться сам и убедить моих коллег в том, что вы вполне компетентны, чтобы выступать на суде в качестве эксперта по проблеме дуэлей, — заметил председатель.

— Ограничусь утверждением, что я, обладая многолетним опытом дуэлей, знаю наизусть французский Дуэльный кодекс.

— Что это такое? — поинтересовался судья.

— Как?! — изумился Дюма. — Вы не знаете, что большой Дуэльный кодекс был составлен графом де Шатовилларом и утверждён комитетом, куда вошли представительные члены французской аристократии, а также комитетом, членами которого стали самые знаменитые литераторы нашей страны?

— Я об этом Кодексе никогда не слышал, — ответил судья.

— В таком случае, позвольте мне прислать вам экземпляр Кодекса, — сказал Дюма.

— Какое отношение этот Кодекс имеет к рассматриваемому нами делу?

— Прямое, господин председатель. Если государственный закон ставит целью упразднить дуэль, то Дуэльный кодекс стремится продолжить почтенную традицию, введя её в русло правил, которые дадут мужчине возможности защищать свою честь с оружием в руках. С точки зрения закона все дуэли равны. Но, согласно Кодексу, если дуэль проводилась строго по правилам, то она делает честь всем тем, кто в ней участвовал, будь её итогом либо рана и смерть одного из участников, либо бескровный исход.

— В таком случае, как, с вашей точки зрения, оценить дуэль, которую рассматривает суд?

— Но это не была настоящая дуэль. Нарушения Дуэльного кодекса были столь вопиющи, что я могу рассматривать её только как грубое вооружённое нападение, как преднамеренное убийство. Хотя поводом для дуэли послужила якобы оскорблённая честь, на самом деле это была ловко подстроенная ловушка.

— Вы можете уточнить, какие именно статьи Дуэльного кодекса были нарушены? — спросил судья.

— Разумеется. Во-первых, дуэль была назначена на десять часов утра в Булонском лесу. Погода стояла холодная, шёл снег. Дюжарье прибыл на место вовремя. Бовалон заставил прождать себя полтора часа. Он вышел из тёплой кареты; Дюжарье замёрз, и его пальцы потеряли всякую гибкость. Подобная уловка предусмотрена в Кодексе. Дюжарье не был обязан ждать соперника; его секунданты должны были отменить дуэль.

— Вы можете указать на другие нарушения?

— Не колеблясь. Секунданты были обязаны сделать всё возможное, чтобы уладить ссору: ведь Кодекс допускает поединок только в крайнем случае, даже в последнюю минуту секунданты должны стараться помирить противников. В интересующей нас дуэли Эквилес, один из секундантов, играл скорее роль не секунданта, а заговорщика. Едва прогремел роковой выстрел, он поспешил подобрать пистолеты и скрылся вместе с ними, тогда как остальные участники дуэли окружили несчастного Дюжарье. Теперь мы знаем, что это оружие принадлежало Гранье де Касаньяку. Дуэльный кодекс устанавливает, что используемое на дуэли оружие должно быть совершенно незнакомо обоим участникам поединка. Так как Бовалон — шурин де Касаньяка, то маловероятно, что эти пистолеты были ему неизвестны. Один из секундантов Дюжарье уже сообщил нам здесь, что когда он перед дуэлью взял один из пистолетов, то испачкал себе руку, а это доказывает, что из этих пистолетов, возможно, много стреляли. Поэтому Бовалон дрался на дуэли с хорошо знакомым ему оружием против несчастного Дюжарье, чьи затёкшие от холода пальцы сжимали пистолет, который он ни разу в жизни не держал в руках.

Тут Гранье де Касаньяк, который, сидя среди публики, присутствовал на разбирательстве дела, что-то с раздражением выкрикнул.

— Вы желаете выступить свидетелем? — спросил его судья.

— Я не участвую в процессе, — ответил Гранье де Касаньяк.

— Тогда покиньте зал.

Судебные приставы вывели Гранье де Касаньяка из зала.

— Вы имеете ещё что-либо сообщить? — спросил Дюма председатель суда.

— Да. Как было условлено, противники должны были стрелять по сигналу. Дюжарье выстрелил и, увидев, что промахнулся, отбросил пистолет и ждал выстрела Бовалона. Тот целился так долго и тщательно, что один из секундантов даже обругал его. Бовалон не обратил на это внимания и убил Дюжарье выстрелом в голову.

— Понятно, продолжайте.

— Секунданты Дюжарье — это очевидно — не дали ему всех необходимых инструкций. Дюжарье не следовало бы бросать пистолет; он имел право держать его перед лицом, чтобы, по крайней мере, защищать эту часть своего тела. Вот почему благодаря, с одной стороны, преступному сговору, а с другой — незнанию правил поединка Дюжарье и дал себя убить.

— Я не понимаю, — возразил судья, — почему вы перед лицом этой трагедии продолжаете защищать дуэль. Не проще ли было, если бы Дюжарье отказался драться и обратился в полицию? Он спас бы себе жизнь.

— А к чему спасать свою жизнь, если вместе с ней человек не может спасти собственную честь? В кругах политики, журналистики, литературы и искусства честь — это священное слово. Дюжарье был директор крупной газеты; будучи оскорблённым, он не мог не отстаивать свою честь. Если бы он этого не сделал, он, вероятно, остался бы жив, но перестал бы быть французом. Все салоны Парижа закрыли бы перед ним свои двери; его лучшие друзья перестали бы с ним раскланиваться; он не смог бы больше продать ни одного номера «Ля Пресс», а люди покупали бы его газету лишь для того, чтобы выбросить её в сточную канаву. Да и чего стоит газета, если её возглавляет бесчестный человек?

— В таком случае, что же может помешать любому директору достойной газеты быть убитым или обесчещенным?

— Только его решимость дорого отдать свою жизнь, — гордо провозгласил Дюма. — Любому человеку чести, который подвергается опасности в той борьбе талантов и честолюбия, что идёт в нашей столице, достаточно проводить два часа в неделю в фехтовальном зале или в тире, чтобы заставить бояться и уважать себя. Платные убийцы никогда не станут ссориться с человеком, который умеет обращаться с оружием, несущим смерть.

— Значит, вы продолжаете упорствовать в оправдании дуэлей? — спросил судья.

— Да, я оправдываю их согласно Дуэльному кодексу, который должен быть признан законом.

— Вы полагаете, что этому устаревшему обычаю найдётся место в современном мире?

— Больше, чем когда-либо раньше, — ответил Дюма, — ибо сегодня Франция, увы, перестала быть самой богатой и самой сильной страной в мире. От прославленного стиха дю Белле[116] «Франция, матерь искусств, воинской доблести и законов»[117] нам остались лишь искусства, где мы сохраняем превосходство. Поэтому нам необходимо относиться к нашим искусствам и нашей культуре с величайшей серьёзностью. Мы должны не щадить собственных жизней в защите наших идей и наших идеалов. Только действуя таким образом, мы в определённом смысле останемся величайшим народом на земле, тем народом, к кому всегда будут обращаться люди, стремящиеся постигнуть истинное значение таких слов, как мужество, честь, красота и правда.

Публика — в ней находилось несколько самых известных литераторов Франции, — охваченная патриотическим восторгом, устроила Дюма овацию. Садясь на своё место рядом с сыном, Дюма шепнул:

— Теперь твоя очередь. Постарайся произвести такое же впечатление.

Александр тоже выступил в качестве свидетеля. Разумеется, он не сумел сравняться в красноречии с отцом; когда же он рассказал о том, как пытался обратить на себя ярость Бовалона, стремясь защитить беспомощного Дюжарье, по рядам пронёсся одобрительный ропот.

Никогда ещё репутация обоих Дюма не стояла так высоко[118].