Король Парижа

Глава XXXV ЕСЛИ ОН МОЖЕТ ДРАТЬСЯ ВМЕСТО СВОЕГО ОТЦА, ПОЧЕМУ Я НЕ МОГУ СРАЖАТЬСЯ ВМЕСТО МОЕГО ОТЦА?

Александр не пошёл к Маке. Он сел на первый утренний поезд в Париж. На бульварах уже разгуливали люди, продающие сенсационный номер журнала «Силуэт», где анонсировалась книжка «Фабрика романов: Александр Дюма и Компания».

Александр ворвался в редакцию «Силуэта» и, прежде чем ему успели помешать, смел своей тростью со столов бумаги и чернильницы, разбил лампы и опрокинул стулья. Служащие разбежались, чтобы не попасть под руку этому сумасшедшему; Мирекур, приоткрыв дверь своего кабинета и прикрываясь ею, как щитом, прокричал:

— Сто франков тому, кто его скрутит!

Один из сотрудников редакции швырнул графин с водой в голову Александра, который сумел увернуться так удачно, что тот разбился о стену; другой сотрудник кинулся на него; потом все, кто был в редакции, накинулись на Александра; вскоре двое из них схватили его и скрутили, заломив ему руки за спину. И тут в комнате появился Мирекур.

— Я пришёл бросить вам вызов! — крикнул Александр.

— Но я в ссоре с вашим отцом, — с усмешкой возразил Мирекур. — Эта дуэль — часть доклада, который я сейчас готовлю для Общества литераторов; за всё золото мира я не хотел бы её упустить.

— Я заставлю вас драться со мной, — заявил Александр.

— Иначе говоря, великий Дюма вместо себя прислал сына?

— Нет! Вы лжёте! Я сам не желаю позволять ему драться.

— Ему всё-таки придётся драться, иначе он будет опозорен.

— Нет! — взревел Александр и плюнул Мирекуру в лицо. — Ну что, теперь будете драться со мной?

— Да, и тем же оружием — слюной, с дистанции в два метра, — отпарировал Мирекур и тоже плюнул в Александра. — Что ж, вы получили свою дуэль... Выставьте его вон! — вытирая лицо, крикнул Мирекур своим сотрудникам.

— Я не уйду! — вскричал Александр. — Я найду оскорбление, которое вынудит вас драться со мной.

— Для этого вам достаточно сказать мне, что в моих жилах течёт африканская кровь. Для меня это будет худшее из оскорблений.

— Да, в ваших жилах — кровь негра, — сказал Александр.

— За это оскорбление вы ответите жизнью, — вскричал Мирекур.

— Я готов к этому, — ответил Александр. — Где могут встретиться наши секунданты?

— Присылайте их сюда в любое время.

Александр немедленно попросил двух своих друзей быть его секундантами, и уже через час дуэль была назначена на восемь часов утра завтрашнего дня в Сен-Мандэ; оружием выбрали шпаги.

Почти весь день Александр просидел в одном маленьком кафе, где пил только воду, пытаясь успокоиться. Ибо теперь его неотступно преследовала одна мысль: действительно ли отец намеревался участвовать в поединке? Не была ли сцена с рассказом о тринадцатой дуэли лишь первым актом комедии, а сцена в рабочем кабинете — актом вторым?

Александр снял комнату в отеле, но уснуть не мог и отдыхал, не раздеваясь, в кресле.

Утром он с секундантами первым явился в условленное место; через несколько минут в фиакре приехали Мирекур и его секунданты. Для проформы предприняли короткую попытку помириться, потом согласовали условия дуэли и выбрали шпаги.

Тут из фиакра, привёзшего Мирекура, выскочил мальчик, крича: «Папа! Папа!»

— Не обращайте внимания, — сказал Александру секундант. — Этот старый трюк преследует цель воздействовать на противника. Мирекур не имел права брать с собой ребёнка; забудьте о том, что у него есть сын.

— Забуду, — пообещал Александр, но, растрогавшись, уже не чувствовал в себе желания убить, воодушевлявшего его несколько минут назад.

— Папа! Папа! — снова начал кричать мальчик; Александра парализовали, вывели из равновесия воспоминания о собственном детстве и родном отце.

Противников привели на небольшую поляну, указали, где им занять позиции; и секунданты велели ждать сигнала к началу поединка.

Именно в эту минуту мальчик (ему было лет восемь-девять) подбежал к отцу и, показав пальцем на Александра, воскликнул:

— Он дерётся вместо своего отца! Почему я не могу сражаться вместо моего?

И, выхватив из рук отца шпагу, которую Мирекур уступил без особого сопротивления, мальчик развернулся и начал размахивать ею, угрожая Александру.

Секунданты Александра попытались вмешаться, но им не дали этого сделать секунданты Мирекура, явно выбранные за их силу и умение воспользоваться ею в нужный момент. Мирекур стоял в стороне, со смехом наблюдая эту сцену.

Что касается Александра, то сначала он даже не пользовался шпагой; ему и в голову не приходило обратить смертоносное оружие против восьмилетнего мальчика; он лишь прыжками увёртывался от выпадов явно натренированного малыша, который атаковал Александра, словно злая оса; в свои атаки он вкладывал такую ярость, что мог не только ранить, но и убить. Опасность заставила Александра воспользоваться своей шпагой, правда, исключительно в целях защиты. Мальчик, понимая, каким надёжным щитом служит ему возраст, проявлял неистовую смелость, и Александр, всё яснее сознавая, что подвергается риску быть убитым, решил, что ему необходимо вырваться из гнусной западни, устроенной Мирекуром, прежде чем произойдёт катастрофа.

Александр сделал неожиданный выпад шпагой в сторону мальчика, заставив того резко пригнуть голову, и, воспользовавшись паузой, через лес побежал на дорогу, где его ждал экипаж.

— Гони! — крикнул он кучеру, рухнув на сиденье.

Но в тот миг, когда лошадь двинулась с места, Александр испытал острое чувство унижения, услышав летящие ему вслед насмешки Мирекура и победные выкрики мальчишки. Через несколько часов весь Париж будет смеяться над промахом, который он совершил, желая подменить собой на дуэли отца.

— Ах, ты отнял у меня возможность потрясающе отомстить! — воскликнул Дюма, когда Александр рассказал о своей дуэли. — Я загнал бы Мирекура в мышиную нору до конца его дней!

— Очень сожалею, — сказал Александр. — Я лишь думал о превосходстве Мирекура над тобой во владении холодным оружием; я опасался за твою жизнь, ведь ты сам уверял меня, что погибнешь от выстрела из пистолета на тринадцатой дуэли.

— Желание защитить меня делает тебе честь, мой мальчик. Но откуда ты взял, что я, маркиз Дави де ля Пайетри, всерьёз намеревался скрестить шпагу с этой сволочью?

— Но ты был обязан это сделать, папа! Ты сам его вызвал! Как я мог угадать, что ты не намеревался с ним драться, если ты сам назвал этот поединок своей тринадцатой дуэлью?

— Моя задача состояла как раз в том, чтобы победить моего противника, не прибегая к тринадцатой дуэли, которая, как я знал, станет для меня роковой.

И мой внутренний голос — он ещё никогда меня не подводил — подсказал решение. «Возьми за образец знаменитого графа де Сент-Фуа, — сказал он мне. — Последуй примеру графа, брось свою шпагу на землю и нагло объяви: «С этим человеком я драться не буду!»

— Но, папа, ты не смог бы так поступить! Ты опозорил бы себя!

— Секунданты тоже предупреждали графа де Сент-Фуа: «Не делайте этого; люди сочтут вас трусом». Графа это ничуть не смутило. Он ответил: «Почему я должен драться с человеком, который сидел в театре рядом со мной, но исходивший от него дурной запах так мне досаждал, что я прямо сказал ему: «От вас разит вонью». Какой смысл дуэли по этому поводу? Если он меня убьёт, неужели от него будет меньше вони? Если я его убью, разве он не будет вонять ещё больше? Нет, нет, он не имеет права драться со мной на дуэли лишь из-за того, что не желает мыться!» Вот эту триумфальную сцену с её великолепной колкостью я и предполагал разыграть на месте дуэли, чтобы одним махом победить моего врага и расстроить замысел судьбы; швырнув на землю свою шпагу, я лишил бы Мирекура удовольствия избежать закона о диффамации и прикрыть своё преступление видимостью дуэли. Что ты об этом думаешь? Разве это не столь же великолепно, как моя победа над Гранье де Касаньяком с помощью ножниц?

— Неужели уже поздно? — пробормотал Александр. — Я должен действовать как твой секундант?

— Нет, — ответил Дюма. — О дуэли теперь и речи быть не может; я слишком разъярён. Я трепещу при мысли о том, что смогу потерять самообладание и натворить нечто страшное, если сойдусь в поединке с этим мерзавцем.

— Разве не этого заслуживает Мирекур? — вскричал Александр. — При малейшей оплошности с моей стороны его сынишка, этот маленький негодяй, не дрогнув, воткнул бы мне шпагу в грудь.

— Возможно, ты прав. Быть может, мир ждёт, чтобы я совершил нечто страшное. Наверное, люди обвиняют меня в том, будто я инсценировал свои дуэли потому, что всегда избегал страшного.

— Да! — воскликнул Александр. — В коллеже ничто не доставляло мне таких мучений, как насмешки, которые мне приходилось выносить из-за твоих дуэлей. Я надеялся, что ты всё-таки убьёшь кого-нибудь, и это станет неопровержимым доказательством.

— Ты действительно хочешь, чтобы твой отец убил человека?

— Да, и молю Бога, чтобы он исполнил моё желание.

— Твои слова означают, что ты не веришь мне.

— Верю, папа. Я просто хочу от тебя поступка, который убедил бы всех в том, что ты не играл комедию.

— Убедить всех?! Кто и когда смог это сделать? Даже Христу не удалось. Попытайся найти гения, который напишет за тебя шедевры. Поди попробуй! А ведь находятся люди, которые верят, будто я проделал это более полусотни раз. Знаешь, мне необходимо остерегаться и не действовать под влиянием гнева; я могу натворить такое, о чём потом буду жалеть, такое, что омрачит остаток моих дней и, может быть, убьёт мой талант. Но может случиться, что в один прекрасный день я буду вынужден предоставить этим мерзавцам то, чего они от меня хотят: труп! Я швырну этот труп им в лицо! Я тебе обещаю! Ну а теперь хватит болтать. За дело!

Дюма уселся за письменный стол, тогда как Александр ушёл, радуясь мысли, что в один прекрасный день его отец больше не сдержит своей ярости.

Но в отношении Мирекура Дюма свой гнев сдержал. Он подал на него в суд; за клевету Мирекура приговорили к двум неделям тюрьмы и штрафу в триста франков.

Мирекур посчитал, что он недорого заплатил за удовольствие разоблачить перед всем миром истинную суть Дюма и привлечь внимание всего Парижа к собственной персоне. Успех его диатрибы против Дюма подвигнул Мирекура на то, что он целую четверть века публично «раздевал» всех прославленных знаменитостей Франции и Европы. Он много зарабатывал на продаже своих брошюрок, озаглавленных «Современная история», вплоть до того дня, пока один из его платных сотрудников не разоблачил самого Мирекура в той же порочной практике, в какой тот обвинял Дюма. Эжен де Мирекур удалился в монастырь, где и умер.