Король Парижа

Глава XXXIV НА ЭТОТ РАЗ Я ЖАЖДУ ТРУПА

— Папа, позволь мне быть твоим секундантом! — попросил Александр.

— Всегда накануне моих дуэлей я тщательно искал любую возможность избежать пролития крови, как своей, так и моих противников, — ответил Дюма. — Я сын «человеколюбца» и убийства не люблю. Но на этот раз я жажду трупа!

— Умоляю, папа, — воскликнул Александр, — разреши мне быть твоим секундантом!

Дюма рассмеялся.

— Смотрите, как он волнуется, мой малыш! Поцелуй меня! Конечно, моим секундантом будешь ты!

— Но кто будет вторым? — спросил Александр.

— У нас ещё есть время, мой мальчик, — сказал Дюма.

— Папа, ты уже давно не упражнялся, — заметил Александр, — и я хотел бы показать тебе последние приёмы, которым научился у Фабьена. Знаешь, я хожу к нему три раза в неделю, и Мирекур тоже занимается в его фехтовальной школе.

— Что Фабьен! — воскликнул Дюма. — Ты считаешь, он равен старику Гризье, учившему меня фехтовать? В те времена знали толк в искусстве шпаги! А сегодня оно утрачено, так же как искусство делать витражи!

— Но, папа, твоя жизнь зависит от простейших приёмов защиты. Пожалуйста, позволь мне показать тебе приёмы Фабьена, поскольку Мирекур будет придерживаться его методы.

Но Дюма высмеял показанные Александром защитные приёмы, назвав их салонным фехтованием.

— Послушай, удары надо парировать танцуючи, быть лёгким и гибким! Смотри!

Смотря на грузного отца, который топтался неуклюже, словно медведь в цирке, Александр думал: «Он даст себя убить, и я бессилен помешать этому!»

— Папа, позволь мне, как твоему секунданту, назначить поединок через месяц, чтобы у тебя было время поупражняться, — умолял Александр, с трудом сдерживая слёзы. — Поскольку оскорблён ты и выбор оружия за тобой, разреши мне выбрать пистолеты.

— Твоё участие, сын, трогает меня до глубины души, но ты, наверное, сошёл с ума, если рекомендуешь мне пистолет. Неужели тебе непонятно, что я, будучи в три раза толще этого Жако, стану для него и более удобной мишенью?

— Понимаю. Но я знаю Мирекура. Он силён в шпаге, но не умеет стрелять.

— Послушай, ты несерьёзен. Разве ты не знаешь, что даже плохой стрелок случайно может убить, тогда как случай бессилен помочь плохому фехтовальщику?

— Умоляю, папа, поверь мне... — просил Александр и, повернувшись к Лёвену, присутствовавшему при разговоре, заметил: — По-моему, отец столь же не готов к поединку, как и Дюжарье!

— Не будем столь мрачны, — с улыбкой сказал Дюма. — В конце концов, я не раз дрался на дуэли. Первый поединок был у меня с каким-то типом, который высмеивал мой испанский плащ: я ранил его в плечо. Потом в Германии — там я путешествовал вместе с Жераром де Нервелем — у меня была дуэль в Эмсе. Обошлось без ранений. В другой раз мне пришлось драться из-за связи с мадемуазель Бурбье. Дрался я и с Морисом Алуа из «Фигаро», получив пулю в икру. После этого я сошёлся в поединке с Адольфом Дюма, автором «Школы семейств»; я требовал от него, чтобы он перестал подписывать свои книги фамилией Дюма, но он отказался; мы обменялись четырьмя выстрелами, но промахнулись; однако мои выстрелы опалили ему уши, и он сдался... Дрался я на дуэли и в Вандее, исполняя миссию, которую доверил мне генерал Лафайет во время революции тысяча восемьсот тридцатого года. В Марселе я сражался с человеком, ранившим меня в руку: видите, шрам до сих пор заметен...

Дюма продолжал рассказывать о своих дуэлях, считая их на пальцах, потом, мертвенно побледнев, воскликнул:

— Боже, Господи, спасите меня! — и, тяжело вздохнув, рухнул в кресло.

— Что с тобой, папа? — вскричал перепуганный Александр.

— Быстро дайте ему стакан воды! — распорядился Лёвен.

Дюма оттолкнул сына и, прерывисто дыша, сказал:

— Я чувствую себя хорошо. Но предупреждаю вас, что это будет моя последняя дуэль... тринадцатая. Разве можно сомневаться в том, что я погибну?

— Но, папа, как ты можешь допускать, чтобы тебя так сильно волновало пошлое суеверие?

— Мой мальчик, ты хочешь, чтобы я выбрал пистолет. Хорошо, пусть будет по-твоему. Судьбе всегда было угодно, чтобы я умер от выстрела.

— Что ты хочешь сказать? — спросил Александр.

— Я хочу сказать, что такова моя судьба после гибели Пушкина.

— Но какое отношение имеет к тебе гибель Пушкина?

— Пушкина тоже звали Александром; в его жилах, как и в моих, текла негритянская кровь; один его родственник служил генералом в русской армии, а мой отец был генералом в армии французской. Подобно мне, Пушкин поставил своё перо на службу делу свободы и демократии; подобно мне, он черпал сюжеты из Истории, внушая своим читателям любовь к родине. Кроме этого, был и Дантес.

— Кто такой Дантес? — спросил Александр. — Я ни разу о нём не слышал.

— Никто не знает его имени так же, как никто не будет знать имени Мирекура. Однако Дантес, это ничтожество, убил гениального Пушкина. А Мирекур, это пустое место, убьёт гениального Дюма. Ясно, что мы с Пушкиным были рождены под одной грозной звездой...

Дюма снова откинулся на спинку кресла и тяжело вздохнул:

— Впервые в жизни чувствую какую-то странную усталость.

— Я позволяю вам прилечь отдохнуть, — сказал Лёвен, — и покидаю вас.

Александр, взяв лампу, пошёл проводить друга, освещая широкую лестницу с резными деревянными перилами и стены, увешанные картинами. Он уже не мог сдержать слёз.

— Не мучайтесь, — обратился к нему Лёвен. — Ваш отец слишком любит жизнь, чтобы в нужный момент не пойти на попятный. Ему нравятся драматические ситуации, но в последнюю минуту он, рискуя жизнью, найдёт способ спасти великого Дюма!

Возмущённый намёками друга на то, будто его отец ломает комедию, Александр тем не менее задавался вопросом, есть ли ещё возможность избежать поединка. После того как отец сравнил себя с Пушкиным, стреляться на пистолетах он не может. Но, сражаясь на шпагах, он не сумеет защититься от Мирекура. Что же делать? Отказаться от дуэли? Но в последнем случае отец будет опозорен; все его предыдущие дуэли начнут вызывать подозрение.

Вдруг Александра осенило: будучи сыном, он имеет право драться на дуэли вместо отца. Приняв это решение, он почувствовал прилив нежности к своему толстому папе и, не способный уснуть, написал об отце стихотворение, проникнутое любовью и почтительностью; много лет спустя, в 1872 году, Вильмессан[123] опубликовал его в «Фигаро». Александр также написал письмо матери, которое следовало отослать лишь в случае его смерти; в нём он просил у матери прощения за то, что уделял ей так мало любви.

Закончив свои дела, Александр поднялся из-за стола и, выглянув в окно, заметил, что в маленьком домике, где часто работал отец, горит свет. Он прибежал туда и закричал:

— Папа! Тебе необходимо лежать!

— Лежать? — со смехом возразил Дюма. — А как же четыре газеты, которые ждут продолжения моих «фельетонов»? Ты волновался обо мне? — растроганно спросил он.

— Я не мог уснуть, — ответил Александр.

— Я тоже. Но я не спал из-за моих читателей. Я сказал себе: «Если потребуется, завтра ты умрёшь, но пока продолжай трудиться... для человечества».

— Послушай! — воскликнул Александр. — Но ведь ты не должен драться завтра.

— Ты прав, мой мальчик. Это очень неравная дуэль: ведь у этого негодяя есть возможность убить человека, а я могу лишь раздавить червя. Но если я откажусь от поединка, общество не поймёт моих резонов. Меня раздавят, и прежде всего пострадает твоя репутация.

— Разреши мне драться вместо тебя, папа! Пусть этот поединок станет моей первой дуэлью!

— Твои чувства делают тебе честь, но о подобной глупости и речи быть не может.

— Прошу, папа...

— Ни слова больше. Позволь мне писать до тех пор, пока кровь течёт в моих жилах. Возьми вторым секундантом Маке и отдай необходимые распоряжения, — сказал Дюма и, расцеловав сына, с нежностью выпроводил его из кабинета.