Король воров

Взгляд Конана задержался на стоящей напротив женщине. Он не спешил его отводить. Он уже не спешил побыстрее одеться, чтобы во всю прыть помчаться… Куда? К кому? Разве он хотел уйти от этой женщины? Разве это ему нужно? Ему нужно другое.

Стали терять свою нужность и значимость, блекли все предметы этого мира, все кроме… Кроме тех, что покрывала прозрачная туника. Светло-коричневая тончайшая ткань, едва не достающая до круглых и пухлых, как подушечки, коленок, облегала широкие, покатые бедра, внутренней стороной соприкасающиеся друг с другом, но расходящиеся и образовывающие просвет, сквозной проход, этакую лазейку как раз под черным треугольником. Под треугольником, к которому, словно лаская его, прижималась туника. Конану почудилось, будто эти курчавые жесткие волосы касаются не нежной материи, а его кожи, чуть покалывая ее, и от каждого чудящегося укола пробегали по спине мурашки.

Мужской взгляд поднимался, словно задирая тунику. Округлый живот обещал податливую мягкость, обещал утопить в себе все, что надавит на него. Талия ждала, когда ее сожмут крепко, до синяков. Пупок, маленькая темная точка, казалось, умолял, как пересохший рот молит о воде, умолял дотронуться до него если не кончиком языка, если не нетерпеливым багровым жезлом страсти, то хотя бы подушечкой пальца.

Ничего, кроме вожделения, уже не существовало в этом мире для варвара. Все остальное растворилось в пришедшем ниоткуда тумане.

Мужской взгляд торопился наверх. Где встречали его выдавленными на тунике темными пупырышками груди. Которые надо, надо было мять, сдавить соски пальцами и губами, покусывать их, проводить ладонью по ложбинке, пролегшей между этими бугорками, небольшими и немаленькими, упругими, не нуждающимися ни в какой поддержке.

Эта женщина создана для того, чтобы он ею овладел.

Тонкая шея, полные губы, длинные волосы, которые хочется увидеть разметавшимися по подушке, в этих глазах хочется, чтоб появились покорность и страх.

Желание бурлило в варваре, как лава в кратере. В ноздри ударил теплой, дурманящей волной аромат этой женщины: благоухание лавандового масла, смешавшееся с запахом пота и еще одним запахом, пряным, сладковатым, чуть серным, тем, по которому самцы отыскивают и преследуют самок. Терпеть долее он не мог и не хотел. В один прыжок варвар оказался около женщины. Сграбастал ее, оттащил к кровати, бросил на черные шелка и навалился сверху, разрывая непрочную тунику.

Он разорвал воздушную ткань одним рывком. Колыхнулась грудь, женщина испуганно вскрикнула, глаза широко раскрылись, в них мелькнул страх.

Варвар, издав клич, похожий на боевой, содрал со своих бедер мешающую тряпицу.

Кальвия испытала испуг, когда оказалась под этим, словно взбесившимся мужланом. Может, он хочет ее убить? Но сорванная им с чресел повязка обнажила его намерения. Они полностью совпадали с ее и сестры первоначальными намерениями. Бояться стало нечего, можно отдаться наслаждению.

Она рванулась к нему всем телом, глаза распахнулись во всю ширь, а с губ сорвался громкий стон, когда он вонзился в нее. Варвар брал ее так, как насилуют солдаты, грабящие побежденный город: неистово, зло, стремясь сделать побыстрее свое дело, утолить голод и уйти, даже не взглянув на оставляемую, растерзанную женщину. И Кальвии это нравилось.

Его ручищи легли ей на груди, накрыв их полностью, сжали их. Из его груди вырвался то ли стон, то ли рев. Он усилил натиск, его бедра задвигались буйно, бешено. Женские ногти вонзились и прошлись, оставляя тонкие борозды, по его предплечьям. Варвар издал оглушающий вопль, победный, торжествующий, вдавился в женщину в последнем яростном напоре, задрожал всем телом и упал на мягкую женскую плоть, тяжело дыша.

Кальвия не без труда выбралась из-под временно лишенного сил мужчины.

— Ну как? — услышала она шепот сестры. Рохана рядом на кровати сидела на коленях. Было заметно, как она дрожит от возбуждения, вызванного увиденным.

— Любопытно. А что это на него нашло, а?

Кальвия вопросительно посмотрела на сестру.

Рохана, игриво улыбнувшись, показала на перстень с ониксом. Кальвия кивнула, она об этом и подумала. Что ж, сегодняшней ночью закончилось их замечательное снадобье. Остаются с ними лишь воспоминания о том, что с ним связано. Воспоминания приятные. В первую очередь о том, каким удивительным образом тот белый порошок попал к ним.

…В один из тусклых осенних дней года полтора назад в гостиную дома Грассов, где в тот момент находились обе сестры, постучался Дарк и передал Кальвии небольшой, свернутый в трубку пергамент, сказав, что получил его от какого-то оборванца, постучавшегося в ворота, который утверждает, дескать, это его просил вручить сенатор Моравиус своей жене. Кальвия удивилась, развернула пергамент и прочитала: «Я знаю о вас все. Я предлагаю вам ночь, равной которой вы не проводили. Я жду ответа у ворот». Почерк, разумеется, не походил на руку Моравиуса. Прочитав, она отдала листок Рохане. Та быстро пробежала его глазами, и на лице ее обозначилась тревога.

— Что это значит? — Рохана даже слегка побледнела.

— Ты понимаешь, что мы обязаны выяснить это. Дарк! Приведи сюда этого посыльного!

Вошедший несказанно удивил сестер своим видом, вернее, несообразностью смелости послания и жалким обличьем автора. Это был совсем молодой человек, одетый в несуразный балахон, чистый, но заношенный. Невысокого росточка, худой, с тонкими, как прутики, руками и ногами, изможденный, бледный да еще, выяснилось, и хромой. Правда, глаза… Да, глаза искупали все остальное. Глаза наглеца и победителя, глаза счастливца, а не страдальца, глаза до краев бесстрашные и мудрые, королевские глаза. Именно из-за этих глаз сестры не рассмеялись, когда он сказал, а сказал он после того, как отослали за дверь Дарка:

— Я — величайший любовник этого мира.

Потом добавил:

— Вам нечего бояться того, что я знаю о ваших невинных развлечениях. Мне некому об этом рассказать. И незачем. Меня не интересуют деньги, я дальше от политики, чем небо от земли, я скоро умру, а завтра покидаю этот город.

Он немного отдохнул, переводя дух, после продолжил:

— Вы услышите сейчас мою историю и вам все станет совершенно понятно.

И он рассказал им свою историю.