Красный лист

Глава 22

Мы пошли. С камешка на камешек, с камешка на камешек. Через какое-то время вышли к обрыву. Ну, не совсем к обрыву. К каньону.

– Река времени Стикс, она же Рума и Сомарада, за ней земли Приграничья, а дальше мир духов. Смотри, здесь мир духов наиболее близок. Вон то чёрное светило принадлежит миру духов.

– Где? Я не вижу.

– Значит не видишь, так бывает, идём.

Мы шли вдоль Румы – мне понравилось её название. Оно, по моим ощущениям, соответствовало тому, что творилось там. Кстати, тут между берегами всего метров десять, не перепрыгнуть, конечно, но мост сделать можно.

В это время на другой стороне появился, ну скажем, паук. Паук, состоящий только из паучьих лапок. Паук размером с мой Каскад. Паук, который перемещался за счёт того, что отращивал новые лапки, а ненужные... всасывал. Каждый шаг – сотня метров, километр. Так наступит своей тоненькой лапкой размером со стадион…

– Это чей-то сон… Приграничье – мир снов. И он нематериален, пока в него не поверишь, но лучше не рассматривай его так пристально, чем больше деталей увидишь, тем он более детально проявится.

Я отвернулся в другую сторону.

– Он же сюда не переберётся?

– Кто знает, кому он снится, для чего и для чего ты его видишь.

Мы шли вдоль Румы. Я смотрел на скучные камни по эту сторону реки времени. Глаз то и дело замечал движение на том берегу. Потом я ощутил тяжесть на плече. Комар размером с комара, но весил как гантель... пятикилограммовая. Комар шёл по мне. Водил носом, пытался воткнуть свой хоботок. Это ему удалось, но ткань накидки, выданной мне Амади, воздушная, толстая. Хоботка не хватает. Поползал, улетел.

Мы шли долго. Я научился видеть комаров издали. Они летели лёгкими зигзагами с хорошо просчитываемой территорией, и если не попадать на неё, то комар пролетит мимо. Радиус его обнаружения – сантиметров пять. Всё это похоже на игру. Видишь – летит, отклонился – пропустил. Летели комары перпендикулярно Руме. Долетали, разворачивались и обратно. И первого я не заметил, наверное, потому что на том берегу паука разглядывал.

– О, смотри, нагусы!

Мы поднимались всё выше и выше, пока не подошли к каньону, примыкающему к Руме и перекрывающему нам дальнейший путь. Нагусы – это, видимо, такие лягушки, шестилапые. Они сидели вдоль нового каньона, вылезали оттуда, залезали обратно. Время от времени одна из них подпрыгивала, ловила комара передними лапами и сжирала. Сытая, уползала в каньон, на её место вылезала новая.

Мы пошли вдоль нового каньона, и эта тропа... кончилась – начались горы.

Воздух стал холодный, пронизывающе холодный. Все шесть светил, кстати, с места не сдвинулись, светили, но не грели.

Мы ползли по горной тропе вверх, вниз, в обход. Тороп явственно виден, но от того не менее заковырист. Я всё так же... иду и молчу. Амади встал. Я подошёл ближе. Мы на перекрёстке.

– Обычно на торопах нет перекрёстков. Но иногда для некоторых открываются, дальше через три торопа – Серый город. Но перекрёсток... Мы можем повернуть и оказаться... где-то.

– Но мы же были на перекрёстке.

– Тороп-перекрёсток, короче, выбирай.

Я задумался, потом рассмеялся.

– Знаешь, что забавно, Амади?

– Что?

– Я тут... что-то решил подумать. Вся моя жизнь – как Рума, река времени, можно плыть по ней, можно воевать с ней и пытаться плыть против течения.

– Хочешь сказать, что бы ты ни делал, какие бы выборы ни совершал, ты всё одно будешь идти туда, куда течёт река времени, и что выбор – это иллюзия?

– Хм… нет, я хотел сказать, что плыть по течению – это тоже выбор.

– Вы, люди Земли, странные. Не выбирая стать человеком, вы выбираете иллюзию свободы и тут же от неё отказываетесь в пользу безответственности... иллюзии безответственности.

– Свобода – это иллюзия!

– Вы создали часы, чтобы мерить пустоту, вы создали тюрьмы, чтобы ощущать свободу. Хм... нет, свобода — это не иллюзия, свобода – это та морковка, что висит перед вами и за которой вы обязаны идти.

– Ну, мы же не ослы.

– Да, ты прав, не морковка... банан, с этим спорить не будешь?

– С этим не поспоришь, свобода – это наше устремление вернуться в состояние обезьяны.

– Это ты сказал, не я… Я скажу, что для того чтобы вернуться, нужно хотя бы сделать один шаг от...

– Ну, это типа обидно.

– Кому? О, смотри. – Амади указал на левый тороп, по которому шли... э... как их? Рептилоиды.

– Здравы будьте... путники, – сказал первый, выйдя на перекрёсток. А рептилоид, потому что зрачки вертикальные и язык раздваивается.

– Здравы будьте, путники, – ответил Амади.

– Здравы будьте, путники, – сказал я и ещё два рептилоида почти одновременно.

– Нить пути связала наши тропы в перекрёсток, – сказал первый. – Меня зовут Соат, мои спутники – Тиут и Ма.

Ма – эффектная рыжеволосая женщина – сузила зрачки до ниточки. Тиут стоял расслабленно.

– Амади и мой спутник Володимир. Крест путей – крест долгов, даю слово каждому из вас.

– Принимаю слово и даю своё, – ответил ему Соат.

Его спутники повторили за ним, и все посмотрели на меня.

– Принимаю слово и даю своё...

Соат кивнул, и все трое прошли дальше.

– Хорошо, что мы не повернули, это не наша тропа.

– То тропа, то тороп... И что за слово мы дали?

– Слово жизни – пока мы на своих тропах, мы не навредим друг другу.

– Понятно... не понятно, и? Что с тропами, торопами?

– Тороп – место, где проходит тропа. Тропа – место для тех, кто торопится. Да... софистика сплошная.

– То есть термины, понятия... не важны?

– О, тебя на спелом банане не проведёшь. Важно, но для тех, кто ходит дорогами и путями, торопами и тропами. Для тебя сейчас важно... Тот, кто встал на тропу, всегда может на неё вернуться. Пошли, следующий тороп – болото.

Комары размером с воробья. Я закрылся, завязался как мог. Где накидка свободно свисала, комары не прокусывали. Где в обтяжку... а где? Нашли пару мест. Меня окружила... стая воробьёв-комаров. От лица, завёрнутого в капюшон, я отдувал, но оставался десяток других мест. Когда тебя прокусывает комар размером с воробья – ничего приятного, а главное, есть места, не утратившие чувствительность.

Зуд, жжение, боль и... слабость. Отлетающие, раздувшиеся комары – это ещё и страшно. Какой-то неестественный, противоприродный страх. Я с трудом сдерживался, чтобы не начать убивать, их тут не больше сотни кружит, а кусает с десяток, больше не помещаются.

Отмахиваться – это была глупая идея, не помогла отогнать, зато парочка залезла под накидку и сейчас усиленно жрала. Боль была на грани... Больше бесило жжение по всему телу и зуд... До зубного скрежета. Поток тёк здесь странными сгустками в рваном ритме. Вот при разрыве потока я и шипел, жжение становилось нестерпимым, и, когда следующий тороп встретил нас дождём, я просто замер... попытался.

– Не стоит на торопах стоять, нельзя. Только на перекрёстках... Идём.

Из меня, наверное, выпили всю кровь. Боль от проколов исчезла, остались зуд и жжение, которые, видимо, и текли по... или уже вместо крови. Первое облегчение от дождя прошло. Я шёл, механически переставляя ноги. Дождь сменился пустыней. Жар пустыни слился с жжением. Лес. Прохлада серых стен, серое небо, серые окна... серые двери. Серые люди...

Мы зашли в дом. Девятиэтажный, панельный, серый... подъезд, квартира.

– Проходи. – Амади открыл дверной замок, пропуская меня в квартиру. – Раздевайся, смажь места укусов. – Протянул мне баночку.

Только тут я осознал, что до этого не чувствовал запахи. Резкий запах «Звёздочки» вернул и обоняние, и мысли.

– Мы дошли?

– Да, ты выбрал... надёжный якорь. Пять укусов – это предел на первый раз, остальные семь… взяла Селена. Она жива... иначе бы ты не дошёл.

Я иначе посмотрел на Амади. Захотелось свернуть ему шею, оторвать лапки, сломать хобот… Уф, отпустило.

– С ней... всё хорошо?

– Жить будет… Она знала, на что идёт. Свой путь она выбрала сама, в отличие от тебя.

– Кто же выбирает... мой путь?

– Ты, всегда ты, только не хочешь этого признать. Тебе всё кажется, что тебя выбирают, что тебя несёт течение.

– Я об этом уже говорил...

– Да, что-то такое было. Намазался? Одевайся. Пошли.

Вышли из квартиры, спустились на первый этаж, зашли в другую, переоделись и вышли на улицу.

Лето! Зелень. Шум машин. Люди… Жизнь!

– Мы... на Земле?

– Да!

– Вот... прямо…

– Да, идём.

Точно… Улица Восьмого марта, поворот. Тут институт какой-то. Здание госпиталя. Амади показывает пропуск, нас запускают. Надеваем халаты. Третий этаж. Палата. На койке обвешанный трубочками лежу... я.

– Я… не умер?

– Вчера Лара использовала яд, на который у тебя иммунитет. – Амади достал камень, горный кристалл, и положил его посередине палаты. – Сейчас мне придётся кое-что... показать тебе и рассказать – сам ты не поймёшь. Твой выбор в следующем: убить себя, этого, – он кивнул на кровать, – или оставить жить, через пару часов он очнётся, и ты покинешь... все миры, кроме этого.

– То есть... вернусь... по-настоящему... на Землю?

– Ты и сейчас здесь по-настоящему. Слушай, сейчас... часть твоей сути здесь, в нём, и большая часть в тебе. Вы связаны нитью сути. Эта нить позволяет тебе передавать жар из этого мира в мир Елении. Жар… ядрёнпоток – ну, почти одно и то же… Ох уж эти… сказания, как первоклашке объяснять теорию относительности… Короче, на Земле избыток жара, и вы, ярины, – такой клапан для сброса давления, пока понятно?

– Не-а… а ещё хочется тебя стукнуть.

– Ну, это как раз объяснимо… На Земле избыток жара, на Елении нехватка, вы передаёте жар в Елению, выполняя свою функцию, и вы здесь не умерли – кома, потеря сознания от десяти минут. Потом приходите в себя здесь и ничего не помните. Если убивают в Елении, то и здесь умираете. Но там вас берегут. Умираете... там – умираете здесь, умираете здесь – умираете там. Разрыв нити. Сейчас разрыва нити не будет, часть соединится в целое. Так или иначе.

– Чтобы остаться в мире... где я есть, мне нужно... убить себя в мире, где меня... почти нет... Выбор очевиден… да?

– Нет. Если по-простому… блин, а как иначе? Короче, убиваешь себя здесь и лишаешься возможности на перерождение, вся сила на это останется... нереализованной. Если после умрёшь там, то это навсегда, более того… яп больше передавать не сможешь.

– То есть… убиваю себя и становлюсь... обыкновенным местным?

– Нет… ярином, но передавать будешь тот самый жар, что в тебе есть, та его часть, что выделяется каждому на перерождение. Из-за этого и не переродишься.

– А как перерождаются еленианцы?

– Берут яп... жар у яринов, накапливают – и вперёд, на следующий этап. Еления – как экзамен для... духа, переход на следующую ступень... пусть будет эволюции.

– Так… значит, я убиваю себя, становлюсь... нет, трачу весь яп на окружающих меня, теряю способность к перерождению и исчезаю, так?

– Ну, в целом, да.

– Я как-то... э… ну, наверное, не склонен к самопожертвованию, особенно… без прибыли.

– Ну как тебе сказать?.. Ладно, пускай будет так, теперь я покажу тебе, что будет, если ты... не убьёшь себя.

Амади подошёл к кристаллу, чуть повернул его, и на стене появилась картина – небо. Мы движемся. Облака. Спускаемся. Каскад. Мою крепость осаждают воины в чёрных доспехах. Вид с высоты показывает… как черным-черно от врагов. Сер Ольд достаёт кристаллы ядрёнруды, запускает шар огня. Лучники стреляют, катапульты бьют. В общем-то, всё нормально, да, чёрная река врагов полна, но она разбивается о стены крепости. А потом... вспыхивают точки порталов внутри города, четыре… пять... и город чернеет.

Город пал, крепость пала... Нет… не пала. Это другое. Чёрные вырезали всех – воинов, мирных, женщин…

– …Если я буду там... этого не будет?

Картина замерла.

– Этого я не знаю.

– А кто умер, тот переродится?

– Еления – суровое испытание. Кто накопит жар – пойдёт дальше, кто не накопит – исчезнет навсегда. Но они, выбравшие этот путь, знают о нём и принимают риски на себя.

– Селена?

– Не знаю.

– А что ты знаешь?

– Твой путь предсказан, но не предопределён, ты не жертвенен, но любой твой выбор – это жертва одного решения в пользу другого. Ну и ещё... есть варианты: не умирать или накопить жар, забрать у других.

– Если бы я не пришёл сюда... я бы в старости здесь очутился?

– Да.

– Кто решил меня сюда привести? Ты не скажешь? Нет… Что ж, гипотетическое... перерождение и негипотетическая смерть…

– Вся наша жизнь – не жизнь. Выбор – иллюзия.

– Ты не помогаешь.

– А я не стремлюсь, более того, я бы хотел показать тебе, что выбор равнозначен... сейчас. Поскольку то, что ты потеряешь в случае, если выбор будет неверным, ты не узнаешь.

– Выбор может быть и неверным?

– Да, так всегда, свет – тьма, верно – неверно, правда – ложь.

– Как мне себя убить? Нас заметут.

– Ножиком по горлышку. Нет, не поймают, мы спокойно и уверенно... уйдём.

– Забавно убить себя в надежде, что моя жертвенность... зачтётся где-то там.

– Кем?

– Ну, есть же ведь…

– Как скажешь, ради галочки – тоже выбор. Я тебе помогу... чуть-чуть. Помнишь, ты вернулся в пирамиду из Красного листа и ничего не чувствовал?

– Да.

– Говорят, исчезнуть в небытии то же самое, только ещё круче.

– Ага, я понял, помощи от тебя…

Бам. Сознание дёрнулось. Как будто поезд врезался в другой поезд. Сознание вылетело из тела. Путь домой длиною в вечность за пару вдохов. Вдох и выдох.

Как там один серый проводник говорил? Один выбор жертвует другим... А если вообще не выбирать?.. Но ладно – это не наш выбор.

Обратный путь домой... Все эти серые торопы, мавзолей... Я оказался в себе, стоило мне убить себя. Выбор сделан. Выбор принят. Всё же надеюсь на галочку в личном деле.

И где-то на краю небытия: Амади...

– Будет галочка у Володимира... Ну, помнишь? Это тот, которого сегодня в госпитале зарезали... Туманная там история.

Есть древняя традиция – чтобы родиться, надо умереть.

Поднять руку на самого себя – та ещё экзистенциальная задача. И плевать, что если я десять лет чем и занимался, так это медленным самоубийством... И плевать, что жизнь – это самая страшная болезнь с генетической предрасположенностью и стопроцентной смертностью. Какой ещё фигнёй надо занять мозг, чтобы подойти и перерезать себе горло?

– А... ведь тут возникает вопрос: почему... я должен тебе верить?

– Не должен. Хм, дилемма... Моя персона может повлиять на равнозначность выбора, которого собственно и нет. Убьёшь себя – и останутся только великие возможности, потенциальная сила. Ничего не делаешь – и спокойно продолжаешь свой путь сквозь... да мне плевать.

– Плевать ему... А мне? Блин, сижу и жду, когда меня поуговаривают, прямо ребёнок.

Э! Где моя решительность, воля к победе?.. Гордость? Не человек, блин... лох.

– Алкоголик, один словом. Слушай, так это же всё упрощает. Убей себя и сдохни навсегда или ничего не делай, через... шестьдесят три секунды очнёшься, пару дней, ну пускай недель в больничке проваляешься и можешь продолжать пить!

– Шестьдесят секунд?

– Пятьдесят пять.

– Если всё это бред? И я лежу... в больнице... А я лежу в больнице – я это вижу собственными глазами.

– Конечно, бред. Как ты можешь себя видеть собственными глазами, когда лежишь в коме? Вот смотри, питательный раствор по системе тебе в вену пускают... Сорок пять.

– Я не смогу себя убить, если я лежу под капельницей, мне это лишь видится, и выбор в том, какие сны я буду видеть дальше.

– Ну, это логично. Выбора на самом деле и нет, это лишь иллюзия. Выбор заканчивается на этапе принятия решения. И то, что управляет тобой, уже это решение приняло. Тридцать.

– И что от меня такого зависит? На хрен тогда меня сюда привёл?

– Когда ты первый раз попал в Елению, что от тебя зависело? Ты даже думать об этом не стал, принял свой бред, как родной. Что от тебя зависело в битвах, в твоём сражении против воеводы? У тебя даже плана не было, только пойти и сдохнуть, но видишь, пока твои желания откладываются. В мавзолей на хрен попёрся? Не скажешь? Потому что не знаешь... Точнее, думаешь, что так было нужно, а вот кому нужно? Тот знает, зачем ты это сделал, и знает всю ту выгоду, что он получил. Зачем выбрал красный портал, зачем пошёл с первым караваном, зачем, зачем... Ты ответ на этот вопрос не дашь, ты лишь марионетка, не льсти себе, у тебя даже иллюзии выбора никогда не было, только долг и долги... Пять.

– Ты меня типа разозлить решил?

– Четыре.

– Выбор есть всегда!

– Три.

– Жить или не жить?

– Два.

– Быть или не быть?

– Один.

– Кто я, тварь разумная или право... налево?