Круглый год. Сборник. 1974

Воскресенская 3. Городская булочка

Шла я в школу на читательскую конференцию.

Весеннее солнце обожгло сугробы, они спеклись, почернели; на асфальтовых подсохших дорожках суетились воробьи, а в школьном саду старшеклассники белили стволы яблонь.

Вошла в школу в праздничном настроении. Сняла пальто и, вешая его на крюк, увидела урну с мусором, из которой торчала... надкусанная булочка. Весь праздничный настрой как ветром сдуло. Лестница на пятый этаж в актовый зал показалась мне бесконечно длинной.

В зале собрались пионеры. В белоснежных рубашках, с алыми галстуками, нетерпеливые, подвижные, они переговаривались, шутили. И моментально смолкли, когда мы с библиотекарем вошли в зал.

Долго я не могла начать говорить. Вглядывалась в лица ребят. Глаза у всех были ясны, широко раскрыты и безмятежны. А передо мною в памяти возникло лицо Катеньки...

И я начала свой разговор об этой девочке, с которой познакомилась в поезде в дни войны в начале 1944 года... Затемнённый Мурманск, почти полностью разрушенный вражескими бомбами, запах гари, мрачный вокзал, силуэт поезда с наглухо зашторенными окнами.

Поезд шёл из Мурманска в Москву.

Моим соседом по купе оказался морской офицер, на чёрном кителе поблёскивали ордена Ленина, Красного Знамени, Отечественной войны, медали; на правой стороне груди нашита продолговатая золотистая полоска — знак тяжёлого ранения в бою. Рядом с ним сидела девочка лет семи-восьми. Я спросила, как её зовут, она молча прильнула лицом к руке отца.

— Катенька, — ответил за неё капитан. — Моя Катенька, — повторил он с грустью.

Проводница принесла чай. Позвякивание ложечек в стаканах словно вернуло девочку к жизни. Она рассмеялась и стала тормошить отца:

— Папочка, давай скорей, скорей!

Капитан снял с верхней полки чемодан, вынул хлеб, колбасу, сыр. Все продукты были аккуратно завёрнуты и тщательно уложены в чемодане, как это умеют делать только моряки. Я тоже вынула из сумки съестные припасы, и мы принялись за ужин. Капитан не спеша отрезал ломтики хлеба. Девочка тоненькими прозрачными пальцами торопливо собирала крошки. Вагон дёрнуло, и они просыпались на подол. Катенька внимательно и сосредоточенно искала каждую крошечку и клала в рот. Ела в какой-то спешке, почти давясь, но вдруг сникла и жалобно произнесла:

— Ой, не могу больше, а всё хочется съесть.

Она несколько раз порывалась достать со дна выпитого стакана лимон, но отец взглядом останавливал её.

— А теперь спать! — решительно сказал он. — Платье и ботинки не снимай.

— Хорошо, — покорно согласилась Катенька, — только вы выйдите, пожалуйста, в коридор.

Мы вышли. Капитан задвинул дверь, выбил щелчком сигарету из пачки, закурил, глубоко затянулся и выдохнул кольца дыма.

— Ах, Катенька, Катенька... Сколько ей пришлось пережить! Я с первого дня войны на подводной лодке, а жена с детьми и больной бабушкой остались в Ленинграде. — Капитан несколько раз подряд пыхнул сигаретой и, заминая её в пепельнице, глухо сказал: — Все умерли от голода. Катенька уцелела. Привезли её ко мне в Мурманск. Отхаживали несколько месяцев. Теперь она почти здорова, но что-то в ней надломилось. Не верит, что хлеба всегда будет вдоволь, и делает запасы, как белка. Вот посмотрите...

Он осторожно отодвинул дверь, подошёл к спящей дочке, отвернул угол подушки. На простыне лежали красные полукружия корочек от сыра, смятые яичные скорлупки, кожура от лимонов, и к расслабленной ото сна ладошке прилип кусочек сахара.

Отец подоткнул со всех сторон одеяло и сел.

— И во сне бредит хлебом. Ей всё кажется, что кто-то злой и чёрный отнимет хлеб... — Капитан посмотрел на часы. — Скоро приблизимся к линии фронта.

Поезд, прогремев по мосту, стал замедлять ход, а проводница попросила пассажиров покинуть вагоны и спуститься слева по ходу поезда под откос.

Катенька мигом села на постели и, засовывая за пазуху лимонную кожуру, скорлупки, заученно повторяла:

— Тревога... Артобстрел... Обстреливают наш квадрат...

В вагоне погас свет. Мы ощупью пробирались к выходу.

В чёрной ночи глухо, как филин, ухали артиллерийские выстрелы. По небу вспугнутыми птицами летели облака, и в них ныряла луна, беспокойно глядя на землю.

Капитан спрыгнул с подножки, расставил руки и хотел уже схватить дочку, но она вдруг метнулась с площадки обратно в чёрную пасть вагона. Отец поспешил за ней.

Вскоре они спустились вниз под откос. У Катеньки в руках белел свёрток.

Отец расстелил на снегу полу шинели. Катенька положила свёрток и легла на него, распластав руки.

Снаряды падали где-то справа. Немцы, очевидно, обстреливали мост, который мы уже миновали. От взрывов вздрагивала земля, и от неё пахло талым снегом и полынью, и от этого запаха кружилась голова, и нестерпимая боль и нежность к этой исстрадавшейся земле, перепаханной снарядами, бомбами, сжимали сердце.

Один снаряд упал далеко позади нас.

Катенька подтянула колени, собралась вся в комок и шептала:

— Не бойся, не бойся... Всё скоро кончится. Они будут обстреливать другой квадрат.

Ещё один взрыв, ещё... И наступила тишина.

Мы долго лежали, пока послышался свисток начальника поезда и его команда:

— Пассажиры, по местам! Поезд продолжает свой путь.

Люди, отряхивая мокрый снег, поднимались по ступенькам в вагоны. Поезд тронулся, замигали под потолком синие лампочки.

Катенька села на постели, осмотрела свой свёрток, развернула его, вынула кусок хлеба и радостно зашептала:

— Цел! Я же говорила, чтобы не боялся. Цел!

Она аккуратно, по-отцовски, снова завернула хлеб в бумагу и сунула под одеяло...

Мы сидели с капитаном и смотрели на спящую девочку.

Поезд продолжал свой путь.

Вот и всё...

Я кончила свой рассказ.

В актовом зале было очень тихо.

Я расстегнула портфель и вынула из него обыкновенную городскую булочку с надкусанным концом.

В зале беспокойно зашумели. Какая-то девчушка стала пробираться через ряды сидящих. Она выбралась в проход и, стуча башмаками, побежала к выходу. Ребята недоумевающим взглядом провожали её. Девочка распахнула дверь и с плачем скрылась в коридоре.

В зале стало тихо.

Маленькая городская булочка с надкусанным концом лежала на столе.

3. Воскресенская