Круглый год. Сборник. 1974

К 100-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ Д. И. УЛЬЯНОВА

Д. И. УЛЬЯНОВ (1874—1043)

Дмитрий Ильич Ульянов, младший брат Владимира Ильича Ленина, родился в 1874 году и городе Симбирске (ныне Ульяновске) Учился он в гимназии, потом поступил в Московский университет на медицинский факультет. Ещё студентом Дмитрий Ильич принимал активное участие в марксистских кружках и в 1897 году был арестован. Окончить медицинский факультет ему удалось лишь после освобождения из тюрьмы. В 1900 году Дмитрий Ильич вошёл в организацию „Искры“, а в 1903 году вступил в партию и стал вести революционную работу в различных городах России и Крыма.

В январе 1904 года его арестовали, и он просидел в Киевской тюрьме почти год.

Во время подготовки и проведения Октябрьской революции Дмитрий Ильич вёл большую пропагандистскую работу среди рабочих Крыма и моряков Черноморского флота. После Октября он был членом Крымского ревкома, наркомом здравоохранения республики. С конца 1921 года он работал в Москве в органах здравоохранения.

Дмитрий Ильич написал книгу „Воспоминания о Владимире Ильиче“. В „Круглом годе“ мы печатаем несколько глав из этой книги.

На дворе и в саду у нас было много разных детских игр. Вспоминаю из раннего детства игру в лошадки, когда мы носились по двору и по аллейкам сада, один за кучера, другой за лошадь, соединившись верёвочкой друг с другом. Володя был старше меня на четыре года, поэтому, когда он бегал за кучера, постёгивая меня хлыстиком, всё было хорошо, когда же я впрягал его в виде лошади, он очень быстро вырывался и убегал от меня. Догнать его я не мог, и тогда, помню, однажды я безнадёжно сел на траву и стал говорить, что так играть нельзя: он сильнее меня и, когда ему вздумается, убегает от меня, что никогда, мол, не бывает, чтобы лошадь убегала от кучера, и поэтому он должен бегать за кучера, а я за лошадь. На это Володя ответил: — Лошадь всегда сильнее человека, и ты должен уметь подойти к ней с лаской, покормить её чем-нибудь вкусным, например чёрным хлебом с солью, что лошади очень любят, и тогда лошадь не будет убегать от тебя и будет послушной.

Впоследствии, помню, я бегал в лошадки чаще с кем-нибудь из сверстников или с сёстрами. На этом дворе играли мы всей нашей компанией, с Аней и Сашей, в чёрную палочку, причём тот, кто «водил», должен был, начиная искать, громко возглашать: «Чёрная палочка пришла, никого не нашла, кого первого найдёт, того с палочкой пошлёт». Помню, что я часто ждал в этой игре, чтобы меня «выручил» Саша, который выбегал из своей засады обычно последним.

Вспоминаю игру в «брыкаски», которую выдумал, очевидно, Володя, когда ему было около восьми лет. Играли он, сестра Оля и я. Это, собственно, не была игра в обычном смысле слова — никаких правил, ничего твёрдо установленного. Это была импровизация, фантазия в лицах и действиях. Конечно, главным действующим лицом был Володя, его фантазия, его инициатива. В эту фантастику он вовлекал нас, младших, — меня и Олю. Какую роль мы играли, что должны были делать? Заранее ничего не было предусмотрено. Володя сам свободно фантазировал и осуществлял эту фантазию в действиях. Что такое «брыкаска»? Это не то человек, не то зверь. Но обязательно что-то страшное и, главное, таинственное.

Мы с Олей сидим на полу в полутёмной зале нашего симбирского дома и с замиранием сердца ожидаем появления «брыкаски». Вдруг за дверью или под диваном слышатся какие-то звероподобные звуки. Внезапно выскакивает что-то страшное, мохнатое, рычащее, это и есть «брыкаска» — Володя в вывернутом наизнанку меховом тулупчике. Может быть, «брыкаска» сердитая, злая: от неё нужно бежать, прятаться под диван или под занавеску, а то укусит или схватит за ногу; а может быть, она только по виду страшная, а на самом деле добрая, и от неё совсем не надо бегать, можно даже с ней подружиться и приласкать её. Этого никто не знает. Всё зависит от её настроения. Полумрак, мохнатое существо на четвереньках... Оно рычит и хватает тебя за ногу. Страшно! Возня, визг, беготня, грозное рычание «брыкаски» то под диваном, то на диване, то в зале, то в совершенно тёмной прихожей (передней). Затем внезапно обнаруживается, что «брыкаска» добрая, не кусается и не щипается и её можно спокойно погладить по шёрстке. И уже нисколько не страшно, даже очень весело, «брыкаска» выделывает удивительные номера и подплясывает, мы за ней кто во что горазд...

Ясно, что для такой игры было совершенно необходимо, чтобы старших не было дома, а то всякий интерес пропадает: внесут в залу лампу, велят вылезать из-под дивана, а «брыкаске» в вывернутой шубе определённо влетит.

И вот помню, когда Володя или Оля таинственно сообщают мне как большую радость, что сегодня вечером папа с мамой куда-то уходят и мы будем играть в «брыкаски».

Вообще у Володи в детстве была богатая фантазия, которая проявлялась в самых разнообразных играх. У меня остался в памяти, между прочим, такой случай: сидим мы вечером за большим столом и мирно и спокойно занимаемся какой-то стройкой домиков. Я соорудил из карт высокий дом, что-то, как мне показалось, необычайное, и стал хвастаться. В это время входит няня и заявляет, к моему великому огорчению, что мама велит мне идти спать. Мне не хочется, начинаются обычные пререкания. Вдруг Володя, чтобы поддержать няню, произносит отчётливо с напускным важным видом примерно следующую фразу:

«Инженер мистер Дим перед своей поездкой в Америку представил нам замечательный проект многоэтажного здания, рассмотрением которого мы должны сейчас заняться. До свидания, мистер Дим!» Польщённый похвалой, я без всякого дальнейшего протеста отправляюсь с няней спать.

В большом ходу была у Володи и Оли игра в «индейцев», иногда и я принимал в ней участие.

Научились читать Володя и Оля почти одновременно и читали в детстве одни и те же книжки. Вот под влиянием чтения про индейцев у них и создалась такая игра, когда они, изображая индейцев, то и дело прятались от взрослых и шушукались между собой, как бы скрывая что-то.

Помню, как-то однажды я забрёл в глухой, заросший со всех сторон уголок нашего сада и увидел там Олю, сидящую в каком-то шалаше из хвороста, низ шалаша был устлан травой. Около шалаша лежала кучка мелко наломанного хвороста, посыпанного огненно-жёлтыми листиками шафрана. Это должно было изображать горящий костёр, на котором в каком-то котелке или горшочке готовился обед. Над головой у Оли пристроен большой зелёный лопух, изображавший головной убор индейца. Володя где-то промышлял охотой, она в ожидании его стерегла жилище и готовила еду. Оля дала мне понять, что всё это тайна и рассказывать об этом старшим нельзя. Вскоре вернулся с охоты Володя, вооружённый луком и стрелами и тащивший какой-то косматый корень, долженствующий изображать убитого зверя. Володя рассказывал в подробностях, как он измучился в борьбе с этим зверем, как тот покусал и поцарапал его, прежде чем меткая стрела заставила наконец зверя свалиться замертво. При этом Володя рычал и ревел, как убитый им зверь, показывая нам этим, как было страшно и с каким трудом досталась ему победа. Кроме того, мы узнали из его рассказа, что ему причинили много хлопот также «белые» люди, которые ловили Володю арканом и хотели его убить или взять в неволю, что, пожалуй, ещё страшнее смерти. Володя изображал, каким он подвергался опасностям и как в конце концов он устал и проголодался. Необходимо было сейчас же достать чёрного хлеба с солью для восстановления сил, и я был послан поэтому на кухню, но со строгим наказом не выдавать ничего «белым» людям и скрываться. Помню, с какой таинственностью и важностью я выполнял данное мне поручение и как, посолив два куска чёрного хлеба, я крался с этой добычей к шалашу, заметая свой след и уверенный, что никто меня не видит. Володя потом, подкрепившись, показывал нам свою новую стрелу, стреляя высоко в воздух, а я приносил ему обратно его замечательную стрелу с лёгкой лопаточкой на одном конце и тяжёлым куском чёрного вара на другом.

Иногда, особенно в дождливую погоду, эти игры в индейцев переносились на сеновал, в каретный сарай и даже на чердак дома.

В правом углу двора, почти примыкая к саду, стоял так называемый каретный сарай. Раньше он, вероятно, служил прямому своему назначению, но при нас, так как у отца не было ни лошади, ни экипажей, он был просто складом для всякой всячины. Этот сарай, большой и просторный, служил нам для детских игр. Редко кто из взрослых заходил в него, и поэтому мы чувствовали себя в нём уединённо и очень уютно. Там довольно низко висела трапеция, на которую, кроме Володи, лазили и мы с Олей, но главным образом на ней упражнялся Володя.

К нам в Симбирск приезжали иногда странствующие цирковые артисты, которые проделывали на площади Старого венца различные аттракционы, вроде, например, хождения по канату на большой высоте. Этот номер произвёл на всех нас большое впечатление, и Володя с Олей решили проделывать то же самое у нас в каретном сарае. Достали толстую верёвку, натянули её метра на два над землёй и затем упражнялись поочерёдно в хождении «по канату», причём обязательно подошвы натирались густо мелом и употреблялся шест для балансирования, как у настоящих актёров.

В каретном сарае Володю можно было часто застать за работой — он выделывал перочинным ножом из мягкой осокоревой коры лодочки, которые дарил младшей сестре, Мане. Там же он мастерил себе при помощи топора и пилы ходули, на которых любил потом расхаживать большими шагами. Выпиливанием по дереву лобзиком Володя в противоположность Саше не занимался. Он не играл также в бабки, чем увлекались тогда почти все гимназисты, и в том числе я.

На дворе, между каретным сараем и погребом, были устроены «гигантские шаги», на которых все мы иногда катались. Чтобы Володя увлекался ими, я не помню. Скорее, это можно сказать по отношению к крокету, в который Володя с Олей научились играть лучше других. Когда отец купил крокет, помню, как мы под руководством Володи взялись правильно устанавливать его. Между красным и чёрным колышками Володя туго натянул бечёвку и потом, вымеривая точно расстояния молотком, намечал места для установки дужек и как особенно тщательно он устанавливал мышеловку.

Игрой в крокет одно время увлекались мы все — играли и Аня, и её подруга, молодая учительница, и даже папа, только Сашу очень редко удавалось оторвать от серьёзной книги. Играли, строго придерживаясь установленных правил, из-за толкования которых иногда возникали горячие споры (как вообще часто случается в этой игре). Помню, что Володя играл лучше других и бывал непреклонен к нарушителям правил, но в то же время был беспристрастным судьёй в спорах.

Когда партия затягивалась до темноты, прибегали к помощи бумажных фонариков, которыми освещали дужки. Употреблялись специальные выражения в соответствии с папиной службой — «Шар отправился в уезд» или: «Угнать этот шар подальше в губернию».

Летом каждый вечер мы отправлялись с папой на Свиягу купаться. Отец абонировал на весь сезон определённые часы в купальне некоего Рузского. Помню, что фамилия владельца общественной купальни была Кох, и вот, бывало, отец, увидев издали идущего туда купаться учителя немецкого языка Штейнгауера, кричит ему в виде приветствия: «Немец идёт к немцу, а русский — к Рузскому».

Володя взялся научить меня плавать в три урока. «Только делай так, как я буду учить», — и показал мне, что делать руками и ногами под водой. Затем посадил меня на глубокое место и сказал: «Плыви, как я учил». Мне залилась вода и в нос, и в рот, но после второго урока я уже поплыл самостоятельно, а затем стал плавать с ним и Сашей на ту сторону реки Свияги.

Не могу не вспомнить вечер в нашем доме в детстве, когда мне было пять — семь лет. Везде и на всём лежит отпечаток рабочей обстановки. Отец сидит за работой в своём кабинете. Наверху в антресолях, каждый у себя в комнате, сидят за книгами братья Саша и Володя. Внизу в столовой, за большим столом, сидит за шитьём или другой работой мать. Тут же, около неё, с книгами и тетрадями сидят сёстры Аня и Оля, здесь же и мы, меньшие (Митя и Маня), тихо чем-нибудь занимаемся. Шуметь и мешать старшим строго запрещается. Бывало, только кто-нибудь из нас запищит или Володя, кончив занятия, сбежит вниз и начнётся шум, сейчас же является отец и строго говорит: «Что это за шум? Чтобы я больше этого не слыхал!» — и всё опять стихнет. В крайнем случае, отец берёт провинившегося к себе в кабинет и усаживает при себе за какую-нибудь работу. Порядок, в общем, был строгий.

Д. И. Ульянов