Раньше Васятки Берёзина пришёл я в поле, чтобы поглядеть, как широкоплечий, с могучей грудью и руками богатыря тракторист поднимет первый пласт.
Тракторный гул накатывался со стороны деревни, и как бы пропущенные через него глуше слышались трели жаворонков; чибис то взмывал высоко-высоко в голубое небо и широко плескал своими крыльями, то складывал их и комом, отвесно, падал к земле, но у самой жёсткой, прошлогодней стерни успевал-таки развернуть крылья и крикнуть: «Чьи вы, нивы?.. Чьи вы, нивы?..» — и опять торопился в вышину, беспредельно залитую солнцем.
Васятка вывел свой трактор на исходную позицию и, чуть помешкав — кто же из трактористов и вообще людей деревенских не волнуется перед первым пластом! — двинулся вперёд. Взревел дизель, резиновые рубцы колёс обернулись раз, обернулись два, и четырёхлемешный плуг напористо вошёл в землю и вывернул первый пласт. Вернее, четыре пласта. Четыре чёрных, только что поднятых крутых волны. Васятка выглянул из кабины, кепкой вытер лоб. Он увидел пласты и уловил хмельной запах свежей земли, солнца, металла. Все запахи смешались, сгустились и сразу породнили его, хлебопашца, с землёй.
Что он чувствовал? Радость и нетерпение — ведь разлука между ними была такой долгой. А может, он понимал сердцем, руками, двигавшими рычаги машины, всем своим существом, что пашет не просто поле, не просто землю, а земной шар, пашет на виду у всех людей, чтобы дать жизнь, и радость, и счастье. Тут будешь стараться! Крайний пласт лёг на носки моих кирзовых сапог, как в живую воду окунулся я в запахи пашни.
— При-вет! С почином! — крикнул я.
Но Василий не остановился, не сбавил ход — видно, не слыхал. Он жил первым пластом. Чтобы помнить его долго-долго, чтобы снился, чтобы звал к работе.
В. Бочарников