Крупнейшие уголовные дела XX века в США

Электрический стул для супругов Розенберг

В конце сентября 1949 года все крупнейшие информационные агентства мира сообщили о событии исключительной важности: в Советском Союзе успешно произведено испытание атомного устройства. В Соединенных Штатах это событие не вызвало удивления: его ждали давно, хотя и не рассчитывали, что оно последует так скоро. Несмотря на то что овладение русскими атомной технологией в принципе ожидалось, быстрота и кажущаяся легкость, с которыми они добились впечатляющего результата, вызвали в Вашингтоне состояние, близкое к замешательству. Рушилась стратегия атомного шантажа. Теперь уже нельзя было диктовать миру свои условия с позиции монопольного обладателя самым смертоносным оружием, которое знало человечество.

И тогда в кабинете директора Федерального бюро расследований Эдгара Гувера родилась идея: если не удалось сохранить монополию, то почему бы не попытаться убедить мир в том, что русские похитили американские атомные секреты? Такая постановка вопроса сулила двойной эффект. С одной стороны, она давала уникальную возможность еще раз напомнить обывателю о «происках коммунистов», с другой, позволяла организовать новый тур репрессий против «подрывных элементов», огульно зачисленных в разряд иностранной агентуры.

Благодаря бдительной и ревностной работе ведомства, возглавляемого Эдгаром Гувером, подходящая личность для громкого судебного процесса была найдена. Выбор пал на Юлиуса Розенберга, высококвалифицированного инженера-физика. В досье ФБР это имя появилось еще в 30-х годах, когда были отмечены его связи с радикальными студенческими организациями. Позднее Розенберга обвинили в принадлежности к Коммунистической партии и уволили с государственной службы на основании Закона Хэтча 1939 года[176]. Этот нормативный акт предусматривает немедленное отстранение от должности в государственных учреждениях членов организаций, «выступающих за свержение правительства», а равно занимающихся иной политической деятельностью[177]. И сколько потом Юлиус Розенберг ни обращался в суд с иском о восстановлении на службе, все бесполезно. Ссылки его адвокатов на антиконституционность Закона Хэтча, на нормы американского законодательства, запрещающие увольнение по религиозным, расовым и другим дискриминационным основаниям[178], не привели к положительному результату. Суд просто отказывал в рассмотрении иска. Но этот факт из биографии Юлиуса Розенберга не ускользнул от внимания ФБР.

Известна службе безопасности была и супруга инженера-физика Этель. Скромную домашнюю хозяйку, правда, нельзя было заподозрить в принадлежности к какой-либо из «подрывных организаций», однако Федеральному бюро расследований было наверняка известно, что еще в 30-х годах она подписалась под петицией общественности о включении Коммунистической партии в избирательные списки. Этого оказалось достаточным для пополнения негласного архива ФБР еще одним досье.

Словом, если исходить из известной гуверовской формулы: «каждый коммунист — иностранный агент», то более подходящих кандидатур на роли подсудимых по делу об атомном шпионаже трудно было сыскать. Теперь предстояло позаботиться о соучастниках и свидетелях обвинения.

Прежде всего ФБР занялось шурином Юлиуса Розенберга Дэвидом Грингласом. Во время войны он служил в Лос-Аламосе, исследовательском центре по проекту «Манхэттен». Под этим кодовым наименованием скрывалась программа создания американской атомной бомбы[179]. Некогда Гринглас был уличен в краже, поэтому интерес к своей личности со стороны ФБР воспринял со смятением и страхом. В таком состоянии он долго не мог понять, чего от него хотят, а когда понял, то предпочел как лучшее для себя дать те показания, которые от него требовались. А требовалось ни больше ни меньше, чем признать: он, Дэвид Гринглас, в сентябре 1945 года передал Юлиусу Розенбергу «атомные секреты» Соединенных Штатов.

Нашелся и еще один «соучастник» — инженер-химик Гарри Голд. ФБР располагало данными о том, что в числе его знакомых были коммунисты. Уже одно это в период «холодной войны» и связанной с ней антикоммунистической истерии способно было политически дискредитировать гражданина настолько, что он мог оказаться в положении изгоя в собственной стране. Такая перспектива, видимо, нисколько не привлекала Голда. Кроме того, ФБР умело использовало и некоторые черты его характера: неудовлетворенное честолюбие, очевидное стремление связать свое имя с громким, общественно значимым событием, патологическая склонность к мистике, миру иллюзий и тайн. Во всяком случае высококлассным специалистам по психологической обработке из секретной полиции не стоило большого труда склонить человека с неуравновешенной психикой к сотрудничеству. И Гарри Голд «признался», что выполнял по заданию Юлиуса Розенберга функции связного.

Для придания необходимого масштаба «шпионской сети» в состав соучастников преступления включили и инженера-электрика Мэртона Собелла. В студенческие годы он был коммунистом, затем отошел от активной политической деятельности, но убеждениям юности не изменил. Его личность в «деле об атомном шпионаже» привлекла ФБР возможностью усилить антикоммунистический акцент предстоящего судебного процесса.

Итак, роли распределены, можно было начинать большое публичное шоу под названием «правосудие»…

Ровно в 10 часов 30 минут 6 марта 1951 г. в зале окружного федерального суда в Нью-Йорке появился судья Ирвинг Кауфмен (не надо его путать с уже известным нам Сэмюэлем Кауфменом, к которому судья в настоящем процессе не имеет никакого отношения). За столом обвинения сидели атторней Ирвинг Сэйпол и его помощник Рой Кон, напротив — защитники Эммануэль Блок и Эдвард Кунтц. На скамье подсудимых — Юлиус и Этель Розенберг, а также Мэртон Собелл. Они обвиняются в шпионаже в пользу иностранного государства[180]. Дело «соучастников» Дэвида Грингласа и Гарри Голда выделено в отдельное производство, так что на данном процессе они выступали в качестве свидетелей обвинения.

Во вступительном заявлении атторнея Сэйпола отмечалось, что обвинение располагает более чем сотней свидетелей преступной деятельности подсудимых. В их числе атторней назвал такие известные всей Америке имена, как «отец атомной бомбы» Роберт Оппенгеймер, руководитель Манхэттенского проекта генерал Лесли Гровс, выдающийся физик Гарольд Юри и другие. По словам Сэйпола, в активе обвинения имелись и «сотни» вещественных доказательств.

Начинается судебное следствие. Для дачи показаний вызывается свидетель Дэвид Гринглас. В зале появляется полнеющий человек с бегающим взглядом и суетливыми движениями. Оглядываясь по сторонам и запинаясь, он поведал суду историю, вполне выдержанную в духе бульварных детективных романов. По его словам, в январе 1945 года Юлиус Розенберг потребовал, чтобы к июню того же года все материалы по атомной бомбе были подготовлены. За ними придет связной, которой представится: «Я от Юлиуса». В присутствии Грингласа Розенберг разорвал крышку картонной коробки и одну ее часть передал своему агенту. Другая — предназначалась связному. Это должно было служить паролем. Местом встречи был назначен город Альбукерке в штате Нью-Мексико. По словам свидетеля, такая встреча состоялась 3 июня, края крышкг картонной коробки совпали полностью, и Гринглас передал связному несколько принципиальных схем взрывного атом ного устройства и пояснительную записку к ним на двенадцати страницах машинописного текста. Далее, непосредственно в зале судебного заседания Гринглас опознал другого свидетеля — Голда как связного Розенберга.

Свидетель Гарри Голд охотно подтвердил показания Грингласа. Отвечая на вопрос защитника, он сообщил, что во время своего краткого пребывания в Альбукерке останавливался в отеле «Хилтон». Защита потребовала документального подтверждения этого факта. В регистрационном журнале отеля нашли соответствующую запись, однако она относилась к сентябрю 1945 года, когда Грингласа, по его же словам, в Альбукерке уже не было. Тогда обратились к архивам. Спустя несколько дней обвинение представило регистрационную карточку отеля, которая удостоверяла, что 3 июня 1945 г. Гарри Голд действительно снял номер в «Хилтоне», но в тот же день его освободил. Факт пребывания связного в указанное время в Альбукерке суд счел доказанным.

И только спустя много лет после процесса стала известна подлинная подоплека появления регистрационной карточки. Когда американские исследователи Уолтер и Мириам Шнейеры получили возможность ознакомиться с ее фотокопией, то первое, что их поразило, — расхождение в датах на лицевой и оборотной стороне документа. На одной была от руки проставлена дата — 3 июня, на другой автоматическое печатающее устройство зафиксировало время прибытия — 4 июня, 12 час. 36 мин. Последние цифры никак не соответствовали показаниям Голда и Грингласа, которые сообщили суду, что сразу же после встречи 3 июня они отбыли из Альбукерке. У. и М. Шнейеры провели сравнительное исследование фотокопий июньской и сентябрьской регистрационных карточек. Удивляло точное совпадение времени прибытия, что зафиксировано автоматически. На сентябрьской карточке в отличие от июньской даты на лицевой и оборотной стороне совпадали. Проведенная по инициативе Шнейеров графологическая экспертиза двух регистрационных карточек показала, что одна из них — июньская! — оказалась фальсифицированной: почерк клерка, который фиксировал дату прибытия, и его подпись были подделаны[181]. Однако все это так и осталось за пределами судебного разбирательства. Сегодня, по прошествии многих лет после окончания процесса, можно строить различные предположения: почему этого не заметил судья, почему не обратили внимания защитники и кто конкретно подделал столь важный документ, но все это будет носить умозрительный характер. Для исхода же процесса решающим оказалось то, что суд не вскрыл факт фальсификации и построил свои выводы на подложных данных.

Длительную дискуссию на процессе вызвал вопрос о характере схем взрывного атомного устройства, которые Гринглас якобы вручил Голду для передачи Розенбергу. В деле фигурировали восстановленные Грингласом «по памяти» копии этих материалов. Для их надлежащей оценки необходимо иметь в виду следующее. Дэвид Гринглас не обладал профессиональными познаниями в области атомной физики и технологии и не был дипломированным специалистом. Он занимал скромную должность механика одной из подсобных служб атомного центра в Лос-Аламосе. Доступа к информации, связанной непосредственно с так называемыми атомными секретами, не имел. Когда же схемы Грингласа оказались в суде, то выяснилось, что их содержание даже при очень большой натяжке никак нельзя отнести к категории информации, составляющей государственную тайну. Это было небрежное графическое изображение общеизвестных сведений. В то время такие данные свободно публиковались даже в провинциальных газетах[182].

И не случайно обвинитель Ирвинг Сэйпол отказался от своего намерения вызвать в качестве свидетелей обвинения в зал судебного заседания крупнейших физиков-атомщиков. Из обещанных им «более сотни» свидетелей на суде выступили только 23, да и те отнюдь не относились к ученым. Обвинителя можно понять: свидетельские показания профессиональных физиков немедленно бы вскрыли некомпетентность Грингласа и нелепость попыток представить его схемы в качестве «секретных материалов». Предусмотрительность атторнея Сэйпола можно оценить по достоинству, если привести появившиеся в прессе уже после процесса высказывания видных американских ученых о схемах Грингласа.

Филипп Моррисон, один из обладателей патента на производство атомной бомбы: «Грубая карикатура… полная ошибок и лишенная необходимых для ее понимания и воспроизводства деталей».

Виктор Вайскопф, другой участник разработки Манхэттенского проекта: «Ничего не стоящий детский рисунок».

Джордж Кистяковский, руководитель отдела, в подсобных мастерских которого работал Гринглас: «Ценность для СССР сделанных Грингласом набросков равна нулю».

К этим высказываниям можно добавить мнение одного из ведущих американских научно-технических журналов «Сайентифик америкэн»: «Без количественных данных и другой необходимой технической документации бомба Грингласа не представляет никакого секрета… Лишь у наивных читателей газет могло создаться впечатление, будто секрет атомной бомбы может оказаться небольшим простым чертежиком, который любой механик может украсть или реконструировать по памяти»[183].

Но все эти высказывания компетентных специалистов о схемах Грингласа остались за рамками судебного разбирательства, равно как и данные о подложной регистрационной карточке Голда в отеле «Хилтон».

Правда, среди профессионалов нашлись двое служащих исследовательского центра в Лос-Аламосе, выступивших в суде с показаниями, которые с известной долей условности можно отнести к инкриминирующим. Речь идет о сотруднике отдела Кистяковского Уолтере Коски и инженере-электрике Джоне Дерри. Они показали, что схемы Грингласа «имели отношение» к бомбе, поскольку в них «в самой грубой форме показан принцип, на котором она основывалась»[184].

Важное значение обвинение придавало показаниям свидетельницы Руфи Гринглас, жены Дэвида Грингласа. Она дополнила показания своего мужа различными живописными деталями, и, кроме того, оказалась единственной среди свидетелей, кто говорил о причастности к шпионажу Этели Розенберг.

28 марта после полудня присяжные заседатели удалились в совещательную комнату для вынесения вердикта. Трижды старшина жюри обращался к судье И. Кауфмену с просьбой дать возможность ознакомиться с теми или иными документами по делу, дважды просил проконсультировать по различным процедурным вопросам. Присяжных, в частности, интересовало, вправе ли они, вынося вердикт, включить в него рекомендацию судье учесть при назначении меры наказания смягчающие вину обстоятельства. Судья И. Кауфмен отрицательно ответил на этот вопрос и разъяснил, что их функции ограничиваются констатацией виновности или невиновности каждого из подсудимых персонально.

Всю ночь совещались присяжные заседатели. На следующий день утром старшина огласил вердикт: все подсудимые признавались виновными.

Неделю размышлял судья над мерой наказания. Наконец, на очередном судебном заседании 5 апреля 1951 г. он объявил свое решение: осужденные Юлиус и Этель Розенберги приговаривались к смертной казни на электрическом стуле.

В обоснование столь жестокого приговора судья Ирвинг Кауфмен обратился к осужденным с речью, выдержанной в духе патриотизма, который французы называют du patriotisme d’antichambre (лакейским), русские — квасным, а американцы кока-кольным:

— Я считаю, что преступление, которое вы совершили, несравненно опаснее убийства. Благодаря ему русским стал известен секрет атомной бомбы задолго до того, как они смогли бы открыть его своими собственными усилиями. Это уже сказалось на ходе коммунистической агрессии в Корее. А в будущем, возможно, миллионы невинных людей оплатят цену вашего предательства…

Произнеся прочувствованную речь в защиту «невинных», судья И. Кауфмен назначил приведение приговора в исполнение на последнюю неделю мая. До казни оставалось меньше двух месяцев. Все это время адвокаты осужденных стремились использовать предусмотренную федеральным законодательством юридическую процедуру для отмены приговора. 26 апелляционных жалоб и различного рода дополнений к ним направили защитники в вышестоящие судебные инстанции, но единственное, что они смогли добиться, это отсрочки приведения приговора в исполнение.

А в это время в одиночных камерах федеральной тюрьмы Синг-Синг ожидали казни Юлиус и Этель Розенберги. Однажды осужденной на смерть супружеской чете разрешили свидание. Перед стальной решеткой камеры, где содержалась Этель, дополнительно установили экран из металлической сетки с мелкими ячейками. Теперь уже до самого последнего своего дня они будут видеть друг друга не иначе как через этот двойной барьер.

Из переписки Юлиуса и Этели Розенберг[185].

«Моя дорогая Этель, слезы навертываются мне на глаза, когда я пытаюсь излить свои чувства на бумаге. Я могу лишь сказать, что жизнь имела смысл, потому что подле меня была ты. Я твердо верю, что мы сами стали лучше, выстояв перед лицом изнурительного процесса и жестокого приговора… Вся грязь, нагромождение лжи и клеветы этой гротескной политической инсценировки не только не сломили нас, но, напротив, вселили в нас решимость твердо держаться, пока мы не будем полностью оправданы… Я знаю, что постепенно все больше и больше людей встанут на нашу защиту и помогут вырвать нас из этого ада. Нежно тебя обнимаю и люблю…»

«Дорогой Юли! После нашего свидания ты, конечно, испытываешь такие же муки, как и я. И все же какое чудесное вознаграждение просто быть вместе! Знаешь ли ты, как безумно я влюблена в тебя? И какие мысли владели мной, когда я вглядывалась сквозь двойной барьер экрана и решетки в твое сияющее лицо? Мой милый, все, что мне оставалось, — лишь послать тебе воздушный поцелуй!..»

Осужденным на смерть родителям тюремные власти разрешили свидание с детьми. Не будем описывать эту сцену. Предоставим слово подлинным документам:

«Мой дорогой и единственный! Так хочется выплакаться в твоих объятиях. Меня все время преследует лицо моего сбитого с толку грустного ребенка с загнанным выражением глаз. Изо всех сил бодрящийся и не умолкающий ни на минутку Майкл не умеряет моего беспокойства… Как хорош ты был в субботу, и как хороши были твои сыновья. Мне хотелось написать тебе хоть несколько строк… чтобы у тебя было какое-то ощутимое свидетельство того глубокого чувства любви и тоски, которое поднимается во мне при виде нашей прекрасной семьи…»

«Нелегко продолжать борьбу, когда на весах — жизнь любимой жены и твоя собственная. Но для нас нет другого пути, потому что мы невиновны… Мы осознаем свой долг перед соотечественниками и никогда их не подведем…»

Между тем юридическая процедура судебного обжалования продолжалась. 25 февраля 1952 г. Федеральный апелляционный суд, сославшись на отсутствие необходимых процессуальных оснований, отказал в пересмотре дела по существу и оставил приговор суда первой инстанции без изменений. Это решение было принято несмотря на то, что один из членов апелляционного суда Джером Фрэнк охарактеризовал приговор как «неоправданно жестокий».

Шесть раз возвращался к делу Розенбергов Верховный суд США. Но каждый раз большинством голосов высшая судебная инстанция страны отказывала апеллянтам в пересмотре дела по причине отсутствия все тех же процессуальных оснований. Правда, не все члены Верховного суда разделяли такую позицию. Судьи Уильям Дуглас и Гуго Блэк считали аргументы защиты заслуживающими внимания и настаивали на удовлетворении апелляционной жалобы[186]. Но они были в меньшинстве.

Из записки Юлиуса Розенберга жене:

«Моя дорогая жена, полностью рухнули последние остававшиеся у нас иллюзии относительно возможности того, что судьи высшей инстанции стоят выше истерии и политики».

Все предусмотренные действующим уголовно-процессуальным законодательством судебно-апелляционные процедуры были исчерпаны. Теперь можно было рассчитывать лишь на помилование президента. Для этого, как дали понять осужденным, необходимы два условия: признание вины и «полное раскрытие всей шпионской сети». О том, как отреагировал Юлиус Розенберг на это предложение, дает представление фрагмент из его письма, написанного жене в ноябре 1952 года:

«… Мы никогда не допустим, чтобы нас использовали для обвинения невинных людей. Мы не станем сознаваться в преступлениях, которых никогда не совершали, и способствовать раздуванию истерии и ширящейся охоте на ведьм…»

С ходатайствами о помиловании Розенбергов к президенту США Гарри Трумэну обратился величайший ученый нашего времени Альберт Эйнштейн[187]. К нему присоединились многие выдающиеся физики — участники Манхэттенского проекта[188]. Из далекой Италии на имя президента пришла телеграмма от сестры казненного в 1927 году Бартоломео Ванцетти:

«Примите просьбу простой женщины. Пережитые мною страдания дают мне силы просить Вас совершить акт справедливости…»

Но у президента были свои соображения. Сославшись на то, что срок его полномочий истекает, Гарри Трумэн самоустранился от разрешения ходатайства по существу.

Не больше сострадания проявил и следующий президент Соединенных Штатов Дуайт Эйзенхауэр. Историческая память сохранила для потомков слова, которые он произнес 11 февраля 1953 г., отказывая осужденным в помиловании:

«Преступление, в котором Розенберги были признаны виновными, намного страшнее убийства другого гражданина… Это злостное предательство целой нации, которое вполне могло повлечь смерть многих и многих невинных граждан»[189].

Знакомый мотив. Развязанную еще при своем предшественнике Трумэне «охоту на красных» Эйзенхауэр прекращать не собирался.

Ознакомившись с решением президента, Юлиус Розенберг писал жене: «… Так же как и тебе, любимая, мне трудно даже помыслить о том, чем обернется это решение для наших бесценных сыновей. Боль слишком велика, ведь мы ничего не можем сделать, чтобы оградить их от ужасных последствий нашей жизни…»

При рассмотрении дела президентом страны оснований для дальнейших отсрочек приведения приговора в исполнение больше не было. Казнь назначается на 23 часа 18 июня 1953 г. И вот, когда до этого трагического момента оставалось немногим более трех суток, когда, казалось, никто и ничто уже не в состоянии повлиять на неумолимый ход событий, дело Розенбергов приобретает неожиданный поворот.

К борьбе за освобождение осужденных подключается известный американский юрист Файк Фармер. Он обратил внимание на то, что Закон об атомной энергии 1946 года допускает вынесение смертного приговора только при наличии специального указания о том в вердикте присяжных. Но в процессе по делу Розенбергов это условие соблюдено не было. Следовательно, считал Ф. Фармер, мера наказания, единолично назначенная судьей И. Кауфменом, не может быть признана законной.

Понятно, что самому Кауфмену подобная аргументация была не по нраву. Ведь она в существенной степени подрывала его профессиональный престиж. Однако и возразить что-либо по существу было трудно. Поэтому Кауфмен принял простейшее решение: он предложил Фармеру не вмешиваться не в свое дело.

Но такое решение не устроило предприимчивого адвоката. На следующий день он обратился к известному своим особым мнением по делу Розенбергов члену Верховного суда США Уильяму Дугласу. Ознакомившись с аргументацией Фармера, Дуглас решил воспользоваться правом каждого из членов высшего судебного органа страны приостанавливать исполнение любого приговора, вынесенного нижестоящим судом.

«Я испытываю серьезные сомнения относительно того, может ли в данном случае быть вынесен смертный приговор без рекомендации присяжных. Розенбергам должна быть предоставлена возможность поднять этот вопрос в суде», — заявил Уильям Дуглас в обоснование своего решения[190].

Приостановив исполнение приговора, судья отбыл из Вашингтона. В работе Верховного суда США был объявлен перерыв до октября. Таким образом в распоряжении защитников Розенбергов оказалось более трех месяцев для подготовки новой апелляции в высшую судебную инстанцию страны.

Подобный поворот дела не устроил, однако, министра юстиции США Герберта Браунелла. Он потребовал отмены единоличного решения Дугласа. Министра поддержали некоторые члены палаты представителей и сената американского Конгресса. Поддавшись нажиму, председатель Верховного суда США Фредерик Винсон отдал распоряжение о созыве специального внеочередного заседания. В срочном порядке члены суда были отозваны из отпуска.

Ровно в полдень 18 июня в зале заседаний Дворца правосудия в Вашингтоне клерк провозгласил традиционное обращение:

— Слушайте, слушайте, слушайте! Всем, кто ведет дело перед достопочтенными судьями Верховного суда Соединенных Штатов, напоминается, чтобы они приблизились и были внимательны, так как суд приступает к слушаниям. Да спасет Господь Соединенные Штаты и этот досточтимый суд[191].

Более шести часов заседали судьи. Когда аргументы защиты и обвинения были исчерпаны, председательствующий объявил перерыв. На следующий день состоялось поименное голосование. Шестью голосами против двух решение судьи У. Дугласа о приостановлении исполнения приговора было отменено (против голосовали Гуго Блэк и сам Уильям Дуглас, один член Верховного суда — Феликс Франкфуртер в голосовании не участвовал)[192]. Это случилось в 13 часов 40 минут 19 июня 1953 г.

Обратим внимание на дату. Отмена отсрочки казни, ранее назначенной на 18 июня, теперь означала, что приговор должен быть приведен в исполнение немедленно. С этого момента события разворачиваются еще более стремительно. Защитники бросаются в Белый дом, стремясь использовать последнюю и единственную теперь возможность передать ходатайство осужденных о помиловании президенту страны. Обычной в подобных случаях длительной чиновничьей волокиты на этот раз не было и в помине. Один только час понадобился канцелярии Белого дома для того, чтобы доложить дело президенту, документально оформить его решение и довести до сведения заявителей: Дуайт Эйзенхауэр повторно и на этот раз окончательно отклонил ходатайство осужденных Юлиуса и Этель Розенбергов о помиловании.

Известие об этом супруги встретили без слез и стенаний. Последние заботы — о детях.

Этель Розенберг — сыновьям:

«Еще этим утром казалось, что мы снова сможем быть вместе. Теперь, когда это стало неосуществимо, мне хотелось бы, чтобы вы узнали все, что узнала я… Сначала, конечно, вы будете горько скорбеть о нас, но вы будете скорбеть не в одиночестве… Всегда помните, что мы были невинны и не могли пойти против своей совести».

Юлиус Розенберг — адвокату Эммануэлю Блоку:

«… Наши дети — наше счастье, наша гордость и самое большое достояние. Люби их всем сердцем и защити их, чтобы они выросли нормальными здоровыми людьми… Я не люблю прощаться, верю, что добрые дела переживут людей, но одно я хочу сказать: я никогда так не любил жизнь… Во имя мира, хлеба и роз мы достойно встретим палача…»

Последние мгновения жизни тюремные власти разрешили приговоренным к смерти супругам провести вместе. Трудно сказать, чего в этом было больше — гуманности или изощренного изуверства: в комнате для свиданий поставили телефон прямой связи с Министерством юстиции. Стоило лишь снять телефонную трубку и «заговорить», как жизнь почти наверняка была бы спасена… Но какой ценой?

— Человеческое достоинство не продается, — произнес Юлиус Розенберг и повернулся к аппарату спиной.

В 20 часов 6 минут мощный электрический разряд унес его жизнь. Спустя еще 6 минут перестало биться сердце Этель. К телефонной трубке они так и не притронулись.