Крупнейшие уголовные дела XX века в США

Пожизненный заключенный № 31921

Летом 1916 года в калифорнийском городе Сан-Франциско почти не умолкая гремели духовые оркестры, раздавалась барабанная дробь, слышался топот марширующих колонн. Над головами демонстрантов упругий ветер наполнял многочисленные транспаранты — «Держать порох сухим!», «По первому зову — на врага!», «Отстоим честь Америки на полях сражений!». Милитаристский угар захлестнул Калифорнию — мощный оплот военно-промышленного комплекса. Боссы большого бизнеса спешили ввергнуть Соединенные Штаты в пламя империалистической войны, бушевавшей в Европе. Они долго выжидали, пока армии противоборствующих сторон истощат свою мощь. Тогда легче будет прибирать к рукам и рынки сбыта, и сферы влияния, и многое другое. Такой момент наступил.

На 22 июля был назначен грандиозный «парад готовности к войне». Он планировался тщательно и с размахом. Всему населению города предписывалось встать в колонны демонстрантов. Ослушникам грозили увольнение с работы и гражданская дискредитация: противники войны объявлялись изменниками нации. Несмотря на это секретарь Международной лиги защиты рабочих (МЛЗР) Томас Муни обратился к трудящимся с призывом бойкотировать «парад готовности». Городской совет профессиональных союзов, предвидя возможность провокаций против сторонников мира, принял специальную резолюцию. В ней отмечалось:

«Поскольку организованные рабочие выступают против поощрения милитаристских настроений «парадами готовности», врагами трудящихся может быть предпринята попытка вызвать насильственные беспорядки во время парада и обвинить в них рабочих с намерением дискредитировать антивоенное рабочее движение в общественном мнении. Чтобы предупредить всякую возможность инсценировки такого характера…предупреждаем всех мужчин и женщин — членов профсоюзов и сторонников мира — о необходимости соблюдать особую осторожность и не совершать никаких акций протеста, кроме молчаливого неучастия в «параде готовности»[61].

Итак, размежевание произошло, противостояние сил милитаризма и мира определилось.

Запланированная на 22 июля акция в поддержку военных приготовлений была отрепетирована по всем канонам театрализованных шоу. Колонны демонстрантов возглавлял мэр Сан-Франциско и несколько губернаторов соседних штатов. Были здесь и живописные всадники в нарядных армейских мундирах времен войны за независимость, и длинноногие стройные девицы в мини-юбках с барабанными палочками в руках, и энергичные люди, широкими жестами разбрасывающие с автомобилей в толпу милитаристские листовки.

В самый разгар шествия, в 14 часов 06 минут, на перекрестке Маркет-стрит и Стюарт-стрит раздался оглушительный взрыв. Когда рассеялся дым и прошло мгновенное чувство оцепенения, взорам присутствующих открылась страшная картина: десять мертвых тел лежало на мостовой, немало людей стонало от осколочных ранений и контузий в результате удара взрывной волной. Не только мостовая и тротуар, но и стены домов оказались забрызганными кровью.

Прибывшая на место происшествия полиция действовала так, будто стремилась не собрать и зафиксировать в надлежащем процессуальном порядке вещественные доказательства, а скорее скрыть или уничтожить их. Лейтенант полиции С. Баннер приказал немедленно убрать убитых и привести место происшествия «в полный порядок». Мощные пожарные брандспойты тут же смыли кровь с мостовой, тротуаров, стен домов. В бурных потоках воды исчезли и все другие следы преступления[62].

Не большим профессионализмом отличались и действия прибывшего спустя некоторое время на место происшествия окружного атторнея Сан-Франциско Ч. Фиккерта. Он явился вместе с секретарем Ассоциации банкиров штата Калифорния Ф. Колбурном, который без всяких на то процессуальных полномочий предпринял попытку собрать вещественные доказательства, для чего, вооружившись молотком и зубилом, стал выколачивать осколки из стен домов. В результате образовались огромные выбоины, впоследствии не позволившие судить ни о направлении движения осколков, ни об их скорости, ни о глубине проникновения, ни о других существенных для определения характера взрыва обстоятельствах.

Уже на следующий день буржуазная пресса развернула кампанию травли сторонников мира, прямо обвиняя их в организации взрыва. Подогревая общественное мнение декларациями о забвении ими национальных интересов, антипатриотизме, предательстве, подрыве обороноспособности страны, средства массовой информации требовали привлечь к ответственности руководителей рабочего движения Калифорнии. На этой милитаристской волне сразу же всплыли и имена наиболее подходящих жертв. 26 июля без надлежащим образом оформленного ордера были арестованы председатель профсоюза обувщиков Уоррен Биллингс, член Международной ассоциации механиков Эдвард Нолан, член исполкома профсоюза водителей маршрутных такси Израиль Вейнберг. Но главное из намеченных лиц в тот день арестовать не удалось.

Томас Муни давно состоял под надзором политической полиции. Один из лидеров радикального крыла Социалистической партии США, секретарь Международной лиги защиты рабочих, идейный руководитель., журнала «Revolt» («Мятеж»), он пользовался широкой популярностью среди трудящихся не только Соединенных Штатов, но и далеко за рубежами своей страны. В 1910 году Томас Муни присутствовал на Копенгагенском конгрессе II Интернационала, среди делегатов которого были В. И. Ленин, Г. В. Плеханов, А. М. Колонтай, А. В. Луначарский, Р. Люксембург, К. Цеткин, Д. Благоев, Ю. Мархлевский, Ж. Гед, Ж. Жорес, У. Хейвуд и другие выдающиеся деятели международного рабочего движения.

Основным вопросом на этом конгрессе являлась борьба за мир против милитаризма и империалистической войны. Собравшиеся охарактеризовали милитаризм как «одно из самых могущественных орудий внутригосударственного господства буржуазии и политического порабощения пролетариата»[63]. Томас Муни полностью разделял эту оценку и последовательно руководствовался ею в своей политической деятельности в борьбе за мир и защиту интересов трудящихся.

От ареста Т. Муни спас случай. 24 июля он с женой выехал на отдых в местность, расположенную в нескольких десятках миль от Сан-Франциско. Спустя несколько дней из местных газет Муни узнал, что его имя называется в числе лиц, заподозренных в организации взрыва на Маркет-стрит. Более того, как выяснилось, объявлен его общенациональный розыск. Т. Муни тут же телеграфировал начальнику полиции Сан-Франциско:

«Моя жена и я выехали из Сан-Франциско в понедельник в 8.45 утра с намерением провести неделю в Монтесано. Здесь я узнал из газеты «Examiner», что меня разыскивает полиция. Я никогда не делал и не делаю секрета из моих передвижений. Ближайшим поездом возвращаюсь в Сан-Франциско. Я рассматриваю попытку инкриминировать мне ответственность за взрыв бомбы как недостойное дело, возмутительное нарушение гражданских прав»[64].

Доехать до города самостоятельно Томасу Муни не удалось. Задолго до прибытия в Сан-Франциско в вагон ворвались полицейские. Дальнейший путь арестованный проделал в наручниках. Прямо с вокзала под усиленным конвоем его доставили во Дворец правосудия и подвергли допросу. Уголовно-процессуальное законодательство предусматривает в таких случаях присутствие адвоката, но когда Т. Муни заявил соответствующее ходатайство, оно было бесцеремонно отвергнуто.

Протокольная запись бесстрастно зафиксировала первую эмоциональную реакцию Т. Муни на попытку атторнея Д. Бреннана связать его имя с событиями 22 июля: бросок вперед с кулаками[65]. Как бы ни относилась общественная мораль к такого рода поступку, он наглядно свидетельствует об искренности и глубине возмущения арестованного столь нелепым обвинением в его адрес. Поначалу оно именно таким и казалось — нелепым и ничего более. Но постепенно благодаря стараниям окружного атторнея Чарльза Фиккерта обвинение стало обрастать зловещими деталями. По официальной версии, взрывное устройство с часовым механизмом изготовил и разместил в специальном чемодане Эдвард Нолан, на место происшествия его доставил на своем автомобиле Израиль Вейнберг, непосредственно установили и подготовили его к взрыву Уоррен Биллингс, Томас Муни и его жена Рена.

С самого начала процесса атторней Ч. Фиккерт с несомненной целью затруднить выработку единой защитительной позиции добился разделения неразрывного по фабуле дела на ряд отдельных производств по числу обвиняемых. Томаса Муни объявили главным соучастником преступления (principal partaker). Расследование его дела было поручено руководителю частного сыскного агентства М. Свенсону. Это агентство зарекомендовало себя тем, что его детективы неоднократно оказывали концернам военно-промышленного комплекса Калифорнии разнообразные услуги деликатного свойства. Промышленный шпионаж, оценка кредитоспособности, собирание компрометирующих данных, дискредитация некоторых неугодных лиц — названные и подобные им операции всегда готовы были выполнить люди М. Свенсона. Уж не тем ли и привлекли они внимание окружного атторнея Ч. Фиккерта, осуществлявшего общее процессуальное руководство расследованием? Во всяком случае в деле Т. Муни он предоставил М. Свенсону особые полномочия. Даже полиция не была посвящена в его деятельность. Да и как же иначе: такие проводимые им мероприятия, как, например, попытки подкупа У. Биллингса и И. Вейнберга с целью склонить их к даче показаний против Т. Муни, не стоило афишировать даже среди своих.

3 января 1917 г. во Дворце правосудия Сан-Франциско при большом стечении публики и в условиях ажиотажа в прессе началось судебное разбирательство уголовного дела «Штат Калифорния против Томаса Муни». Председательствовал судья Франклин Гриффин. Обвинение поддерживали атторней Чарльз Фиккерт и его помощник Эдвард Канхи. Защиту осуществляли адвокаты Роберт Майнор и Максуэлл Макнагг.

Исследование доказательств на судебном следствии началось с показаний свидетельницы обвинения Эстель Смит. В зале появилась молодая довольно развязная женщина. Под присягой она показала, что 22 июля около 14 часов на перекрестке Маркет-стрит и Стюарт-стрит лично видела мужчину и женщину, опознанных ею на суде как Уоррен Биллингс и Рена Муни. В руках у мужчины была большая и, видимо, тяжелая сумка, с которой он обращался с исключительной осторожностью.

При исследовании этих показаний защита сосредоточила внимание суда на личности свидетельницы. Оказалось, что Э. Смит, 26 лет, зарегистрирована в полиции как профессиональная проститутка. Она неоднократно арестовывалась за различные правонарушения и связи с преступным миром, привлекалась к уголовной ответственности за соучастие в убийстве, правда, судом присяжных была оправдана, но соучастник — ее родной дядя Д. Мэрфи — осужден к 12 годам тюремного заключения. Защита обратила внимание и на то обстоятельство, что после того, как Э. Смит согласилась выступить в качестве свидетельницы, этот заключенный был немедленно освобожден, отбыв в тюрьме менее одной трети назначенного судом срока[66].

Поскольку такого рода факты, характеризующие личность свидетельницы, стали достоянием гласности, обвинение предпочло отмежеваться от ее показаний и не возражало против удовлетворения заявленного защитой ходатайства об исключении их из материалов дела. На это У. Фиккерт решился без особых колебаний, поскольку имел в резерве более пристойных свидетелей. Из их числа перед судом предстали мать и дочь Мелье и Сэди Идо, которые вплоть до отдельных деталей повторили показания Э. Смит.

Следом за ними со стороны обвинения выступил свидетель Джон Макдональд. Он показал, что, случайно оказавшись на месте происшествия за несколько минут до взрыва, имел возможность наблюдать, как У. Биллингс поставил чемодан у стены здания на углу Маркет-стрит. По словам свидетеля, рядом с ним находился с часами в руках Томас Муни. Примерно за две минуты до взрыва, как сообщил Д. Макдональд, мужчины поспешно удалились с места происшествия, разойдясь в разные стороны.

Во время перекрестного допроса этого свидетеля со стороны защиты выяснился ряд противоречий в его показаниях. Так, он называл цвет чемодана то черным, то желтым. Обнаружились противоречия и в описании им одежды обвиняемых, а также некоторых других деталей, имеющих значение для дела. В целом же показания Д. Макдональда казались малоубедительными, однако достаточных данных для однозначного утверждения об их недостоверности у защиты не было.

И тогда перед судом присяжных появляется немолодой респектабельный господин с добродушным лицом и несомненными признаками личного обаяния. В ответ на вопрос судьи представляется — Фрэнк Оксмэн, скотопромышленник. Считает своим гражданским долгом дать показания по делу. Приносит присягу. Новый свидетель выгодно отличался от других свидетелей обвинения. Этакий стопроцентный американец с безупречной репутацией, живое олицетворение традиционных представлений о чести и добропорядочности. Исполненный чувства собственного достоинства, в неторопливой манере он поведал суду о том, что 22 июля прибыл в Сан-Франциско по делам, связанным с торговыми операциями. Около 13 час. 40 мин. оказался на углу улиц Маркет-стрит и Стюарт-стрит. Здесь он заметил, как к перекрестку подкатил старый автомобиль марки форд. В нем свидетель увидел нескольких человек, которых впоследствии опознал как Уоррена Биллингса, Томаса и Рену Муни. Кто сидел за рулем, он не обратил внимания. Эти люди в присутствии свидетеля (!) стали вести разговоры, показавшиеся ему подозрительными. Томас Муни призывал своих товарищей действовать быстро и решительно. До слуха Ф. Оксмэна якобы донеслись его слова: «… полиция бросится по нашим следам». Далее из машины вышел У. Биллингс с чемоданом в руке. Автомобиль тут же тронулся с места и поехал по Стюарт-стрит. Ну а Ф. Оксмэн поспешил записать номер машины, полагая, что здесь что-то не чисто.

На простодушных присяжных заседателей, большинство из которых были глубокими стариками, неизгладимое впечатление произвело то обстоятельство, что марка и номер автомобиля (форд, № 5187) в точности совпадали с соответствующими данными машины другого соучастника — И. Вейнберга. Ради такого совпадения они готовы были закрыть глаза на вопиющие противоречия между показаниями Ф. Оксмэна и Д. Макдональда: если один говорил об автомобиле, то у другого он даже не упоминался; если один на месте преступления насчитал четырех человек, то по свидетельству другого их было только двое и т. д.

Представление доказательств обвинения завершилось предъявлением суду трех любительских фотографий. Их сделал во время «парада готовности» 22 июля 1916 г. некий Уэйд Гамильтон. На снимках были изображены Томас и Рена Муни, которые спокойно смотрели на шествие с крыши дома № 975 по Маркет-стрит. Эти фотографии оказались в руках у атторнея Ч. Фиккерта спустя всего несколько дней после взрыва, практически в самом начале расследования. Тогда же атторней заявил, что снимки полностью изобличают Т. Муни и его супругу в совершении преступления. Однако ознакомиться с ними до суда представителям защиты, несмотря на все усилия, не удалось.

И только здесь, на судебном следствии, обвинение впервые предъявило эти фотографии в качестве одного из доказательств виновности подсудимого. Однако что доказывали эти снимки? Интерес, который Т. Муни и его жена испытывали к «параду готовности»? Но в то время в Сан-Франциско не было человека, который бы безучастно относился к столь грандиозному шествию. Факт нахождения поблизости от места преступления? Но чета Муни проживала на Маркет-стрит и для лучшего обозрения парада поднялась на крышу не чужого, а своего дома. Тогда, быть может, на снимках просматривались какие-либо иные детали, связанные с участием Томаса и Рены Муни в трагических событиях 22 июля? Нет, самый тщательный экспертный анализ не установил и этого.

Но вот что интересно. На фотографиях случайно запечатлелись городские часы в доме напротив. Разрешающая способность объектива позволила при соответствующей обработке негативов достаточно надежно определить время, которое они показывали. Снимки были сделаны с интервалом в три минуты — в 13 час. 58 мин., 14 час. 01 мин., 14 час. 04 мин. Последняя фотография фиксирует мгновение за две минуты до взрыва, который произошел в 14 час. 06 мин. Следовательно, можно считать бесспорно установленным, что по меньшей мере за восемь минут до него супруги Муни уже находились на крыше дома по Маркет-стрит, 975.

Теперь снова обратимся к показаниям свидетелей обвинения. Д. Макдональд показал, что примерно за две минуты до взрыва Т. Муни и У. Биллингс еще находились на месте преступления. Противоречие этих показаний с данными, зафиксированными на снимках, очевидно и не требует никаких дополнительных объяснений.

Далее с этой же точки зрения рассмотрим показания Ф. Оксмэна. По его словам, сцену на пересечении улиц Маркет-стрит и Стюарт-стрит он наблюдал около 13 час. 40 мин. А в 13 час. 58 мин., согласно первому фотоснимку У. Гамильтона, Томас и Рена Муни уже находились на крыше своего дома и спокойно наблюдали шествие. Следовательно, в этом интервале времени — 18 минут — они должны были успеть вернуться с места преступления и подняться на крышу высотного дома. Расстояние между этими двумя пунктами составляет около двух километров. В принципе за указанное время здоровый человек в состоянии его преодолеть, если будет двигаться достаточно быстрым шагом. Но это-то как раз и было невозможно. Ведь 22 июля вся Маркет-стрит была буквально забита народом. Не только быстрым шагом, но и весьма медленным темпом можно было передвигаться не иначе как вместе с густой толпой.

С этим аргументом защиты обвинение вынуждено было согласиться, но тут же предложило суду свою интерпретацию событий. По утверждению Ч. Фиккерта со ссылкой на показания Ф. Оксмэна, подсудимый Т. Муни вместе со своими соучастниками отбыл с места преступления на автомобиле И. Вейнберга по свободной от толп народа Стюарт-стрит. Это путь был несколько длиннее, но с учетом скоростных возможностей машины преодоление такого расстояния в пределах указанного интервала времени для опытного водителя, каким был И. Вейнберг, не составляло труда.

Однако дальнейшее исследование этого вопроса позволило установить, что в интересующий суд промежуток времени на Стюарт-стрит полиция перекрыла движение транспорта. Там патрулировали только полицейские машины. Правда, у обвинения нашлись свидетели (как потом выяснилось: два сифилитика, проститутка, психопат и женщина, страдающая спиритическими галлюцинациями)[67], которые охотно засвидетельствовали, что 22 июля около 14 час. на Стюарт-стрит видели машину, по приметам совпадающую с автомобилем И. Вейнберга. Но 18 служащих полиции, которые обеспечивали дорожное движение и патрулирование улицы, категорически заявили, что это совершенно исключено: ни одна машина не могла проскочить незамеченной. Тем самым версия обвинителя Чарльза Фиккерта рушилась.

Кроме того, несколько свидетелей защиты подтвердили алиби подсудимого. Они показали, что 22 июля с утра Томас Муни с супругой находились в обществе своих многочисленных друзей, которых они пригласили в гости. Около 14 часов некоторые из них вместе с хозяевами поднялись на крышу дома, откуда наблюдали «парад готовности».

Таковы факты, ставшие известными во время судебного следствия, и предположения, их сопровождавшие. Когда же суд перешел к прениям сторон, помощник окружного атторнея Эдвард Канхи в своей обвинительной речи, процитировав опубликованные антивоенные выступления Томаса Муни, заявил присяжным, что данное дело нельзя рассматривать исключительно в уголовном аспекте. Оно имеет и важнейшее политическое значение. Обвинитель так воспарил в своем красноречии, что связал преступление 22 июля с наличием «заговора с целью вызвать восстание», которое-де не остановится даже перед убийством президента.

Далее с пространной обвинительной речью выступил Чарльз Фиккерт:

— Мы приближаемся к концу, быть может, самого важного процесса из всех, которые когда-либо слушались в американском суде со времен процесса над теми, кто убил бессмертного Линкольна. Там, как известно, рассматривалось дело Бута и его единомышленников, отнявших на заключительном этапе жестокой и кровавой борьбы жизнь у самого достойного политического лидера из всех, кого знал мир. Что же касается подсудимого на нашем процессе и его друзей — анархистов, то они совершили убийство десятерых человек в мирное время только потому, что ставили перед собой цель уничтожить ту самую власть, которую защищал Линкольн[68].

Напрасно обвинитель тревожил память Авраама Линкольна. Власть, которую в свое время он представлял, боролась за равноправие граждан вне зависимости от цвета кожи и материального положения. С тех пор в Соединенных Штатах многое изменилось. Видимо, поэтому обвинитель все поставил с ног на голову: президента, отдавшего жизнь за интересы трудового народа, он пытался привлечь в качестве союзника в борьбе против признанного представителя трудящихся Томаса Муни. Такова логика буржуазной юстиции, которая тем самым еще раз подтвердила политический характер этого процесса.

Дело близилось к завершению. Судья Франклин Гриффин в своем напутственном слове к членам жюри призвал их тщательно и без предубеждения оценить представленные доказательства. Присяжные удалились на совещание. Теперь судьба подсудимого была в руках двенадцати престарелых людей, подбор которых контролировал атторней Ч. Фиккерт. Подавляющее большинство из них составляли завсегдатаи судов, многие исполняли обязанности присяжных долгие годы, за что им платили по два доллара в день. Восемь из двенадцати членов жюри вообще не имели другого занятия. Шесть часов совещались присяжные. Наконец, 24 февраля 1917 года исполненный чувства собственного значения старшина жюри У. Макневин огласил вердикт: виновен. Прозвучали суровые слова приговора: «Мерой наказания определить смертную казнь». По тогдашним законам Калифорнии она должна была быть приведена в исполнение через повешение.

Для того чтобы в столь трагический момент жизни не утратить достоинства и мужества, нужна несокрушимая вера в справедливость дела, которому служишь. Она у Томаса Муни была. Из камеры смертников калифорнийской тюрьмы сквозь стены и стальные решетки прорвался на волю голос осужденного на мучительную казнь, но духовно несломленного человека:

«Суд, рассматривавший мое дело, — достойное олицетворение нашей юстиции, приспособленной гнусными жрецами эгоистических интересов к тому, чтобы положить конец деятельности, которая, как бы ни была она скромна и незаметна, отдана справедливому делу… Я хотел крикнуть этому суду, что смерть одного человека или пятерых, или даже всех жертв борьбы не убьет движения, которому мы отдавали без остатка нашу энергию и нашу преданность. У меня вызывает лишь презрение надежды тех, кто думает заткнуть рот сторонникам справедливости тюремными стенами или веревкой»[69].

Когда Томас Муни произносил эти слова, он знал, что время казни уже назначено. День 17 мая 1917 года должен был стать последним в его жизни. Зловещая дата приближалась. Спасти осужденного от петли могла лишь рабочая солидарность. И, как всегда в дни тяжелых испытаний, она заявила о себе с такой мощью, что была услышана во всем мире. Белый дом на этот раз вынужден был встрепенуться.

С решительным протестом против необоснованного приговора публично выступили Уильям Хейвуд, Джон Рид, Уильям Фостер, Элизабет Герли Флинн. С воззванием к американским рабочим обратился Юджин Дебс:

«Монополии объявили войну рабочему движению и хладнокровно с помощью сыщиков, штрейкбрехеров и проституток женского и мужского пола стремятся истребить профсоюзное и социалистическое движение на Тихоокеанском побережье. В этом реальная подоплека дела Томаса Муни. Он не ползал на брюхе как собака по команде тупых и надменных гангстеров. Он держался по-мужски и боролся с открытым забралом со своими врагами… Он не думал о себе. Он вел себя так, как должен вести человек в критическую минуту. Такие люди необходимы, и если бы они были среди нас в достаточном количестве, вся эта жадная и грязная свора, которая пытается уничтожить Муни, давно бы исчезла с лица Земли. Арест Муни — поругание гражданских прав, суд над ним — фарс с начала до конца, а приговор — преступление столь чудовищное и невероятное, что рабочие Америки должны восстать против него… Я знаю Тома Муни и знаю его прекрасно. Мы дневали и ночевали вместе. Все знающие Тома лично любят его. Для меня он был и остается младшим братом. Он невиновен. Я готов поклясться в этом. Его казнь оставила бы грязное, несмываемое пятно на всем нашем движении и заставила бы нас презирать самих себя. Так не допустим же ее. Я с вами в этой борьбе до самого конца»[70].

Судьба Томаса Муни, интернационалиста и патриота, видного деятеля международного рабочего движения и известного борца за мир, взволновала не только американских рабочих. Со всех концов планеты стали поступать сообщения о многочисленных акциях протеста трудящихся против судебной расправы в Калифорнии. В голодной и холодной России 22 апреля 1917 г. у здания американского посольства в Петрограде состоялась многолюдная демонстрация в защиту Т. Муни. Обратим внимание на дату: Россия только что свергла самодержавие, партия большевиков готовилась к социалистической революции, страна лежала в разрухе, тысячи больших и малых проблем — от борьбы с тифом до будущего государственного устройства — волновали общество. И в это драматическое для страны время, когда собственные нелегкие проблемы, а подчас мучительные трудности, казалось бы, должны полностью поглотить все внимание, в России не осталась незамеченной беда, постигшая рабочего человека за океаном, в далекой Америке.

Демонстрация у американского посольства в Петрограде гулдим эхом отозвалась в Вашингтоне. Белый дом, стремясь удержать Россию в рамках политики Антанты, отнюдь не был заинтересован в такого рода акциях протеста. Антиамериканские настроения в государстве, занимающем одну шестую часть суши на земном шаре, никак не входили в планы вашингтонской администрации. В результате за шесть дней до казни Т. Муни из Белого дома за подписью президента США Вудро Вильсона в адрес губернатора Калифорнии Д. Стефенса отправляется неофициальное послание характерного содержания.

«Принимая во внимание определенные международные аспекты дела Т. Муни, я надеюсь, что Вы не сочтете мое обращение неуместным или превышающим мои полномочия, если я дружески и доверительно обращу Ваше внимание на разумность и желательность смягчения приговора или по крайней мере приостановления казни…

Такие действия с Вашей стороны, смею заверить Вас, имели бы своими последствиями важные и благотворные результаты и в самой большой степени содействовали бы смягчению критической ситуации, возникшей за пределами Соединенных Штатов»[71].

Получив это послание, губернатор Калифорнии решил ограничиться полумерами. Он не стал предпринимать шаги по смягчению приговора и тем более по его отмене, а предпочел лишь отсрочить казнь до конца 1917 года. Но в тех условиях и эта маленькая победа значила многое. Ведь это был первый успех в борьбе за жизнь Томаса Муни. Отсрочка давала защите некоторый резерв времени для всесторонней аргументации своей позиции с целью продолжения борьбы за отмену приговора в рамках апелляционной процедуры.

Первоначально реальное развитие событий не давало оснований рассчитывать на успех апелляции. Верховный суд штата Калифорния не нашел юридических ошибок в деятельности суда первой инстанции под председательством Франклина Гриффина. В Верховном суде США заявили, что дело Т. Муни находится вне федеральной юрисдикции, и отказались принять его к своему производству.

Однако спустя непродолжительное время события стали приобретать несколько неожиданный характер. Защите удалось установить, что свидетель обвинения Д. Макдональд, лицо определенных занятий, вплоть до осуждения Т. Муни состоял на содержании полиции. За это время ему было выплачено от 1500 до 2000 долларов[72].

Еще более сенсационными оказались новые данные в отношении главного свидетеля обвинения Фрэнка Оксмэна. Выяснилось, что в поле зрения атторнея Ч. Фиккерта он попал благодаря ловкой операции некоего Ф. Вудса. Этот пронырливый служащий одной из калифорнийских компаний в самый напряженный момент расследования, когда обвинение испытывало острый дефицит достоверных доказательств, прислал на имя атторнея письмо. В нем содержалось недвусмысленное предложение совершить весьма необычную сделку. Ф. Вудс собирался продать службе обвинения… свидетеля. Именно продать. За изрядную сумму, разумеется. Представляя свой товар, ловкий делец писал:

«Он рассказал мне, что лично наблюдал, как ставили чемодан с бомбой… Если такого рода показания покажутся Вам полезными, я помогу связаться с ним. Стоимость моих услуг я оцениваю в 2500 долларов, которые должны быть выплачены после осуждения виновных»[73].

Речь шла об Оксмэне. Условия сделки Ч. Фиккерт нашел приемлемыми и дал согласие. Ударили по рукам, и новоявленный свидетель — «очевидец» предстал перед атторнеем. Началась тщательная подготовка к его выступлению в суде. Ему показали автомобиль И. Вейнберга, номер и внешний вид которого он должен был запомнить. Далее для усиления воздействия показаний Оксмэна на жюри возникло решение подкрепить их другими доказательствами по делу. С этой целью свидетель попросил своего приятеля Э. Ригэлла подтвердить факт их встречи на Стюарт-стрит за полчаса до взрыва. Э. Ригэлл проживал в штате Иллинойс, никогда не бывал в Сан-Франциско, но, не зная о подлинных причинах обращения к нему, согласился оказать приятелю эту дружескую услугу, тем более что тот обещал ему приятное путешествие за чужой счет. Впоследствии, по мере того, как становилась понятной уготованная ему роль, Э. Ригэлл начал колебаться и в конечном счете отказался от лжесвидетельства, в которое его чуть было не втянули. Более того, он передал адвокатам Т. Муни письма Оксмэна к нему.

Разразился крупный скандал. Демократическая общественность потребовала немедленного отстранения Ч. Фиккерта от должности окружного атторнея за фальсификацию доказательств и другие должностные злоупотребления. Его имя было столь скомпрометировано, что, казалось, атторнею не уйти от расплаты за содеянное. Но в самый драматический момент этой истории у него оказался могущественный покровитель. Чарльз Фиккерт поспешил предать гласности текст телеграммы, полученной им от бывшего президента США Теодора Рузвельта:

«Как мне стало известно, имеются попытки уволить Вас в отставку в связи с тем, что Вы добились осуждения анархистов, погубивших десять человек и ранивших шестьдесят. Если информация, которой я располагаю, соответствует действительности, то я понимаю Ваш конфликт с оппонентами как борьбу между патриотизмом и анархией. Убежден, что все, кто прямо или косвенно преследует Вас, руководствуясь подобными соображениями, недостойны гражданства США»[74].

Эта поддержка сыграла свою роль. Прикрываясь авторитетом экс-президента и пользуясь несомненным расположением боссов большого бизнеса Калифорнии, Чарльз Фиккерт не только сам удержался в кресле окружного атторнея, но и фактически сорвал возбужденное защитой уголовное преследование Ф. Оксмэна за лжесвидетельство. Сначала по ордеру судьи Брейди тот был арестован, затем отпущен под залог, сумму которого внесли в депозит суда некие анонимные доброжелатели, а в дальнейшем большое жюри и вовсе не усмотрело состава преступления в его действиях. Из-за этого защите не удалось добиться пересмотра дела Томаса Муни по вновь открывшимся обстоятельствам.

И тогда международная солидарность трудящихся снова продемонстрировала свою силу. В Петрограде послу США Фрэнсису от имени Советского правительства было сделано официальное представление по делу Томаса Муни. Многолюдные митинги и демонстрации у американского посольства приобрели такой размах, что сэр Фрэнсис вынужден был в спешном порядке обратиться к своему правительству. Из-за неотложности вопроса посол не стал прибегать к хотя и гарантирующей тайну, но несколько медлительной дипломатической почте, а воспользовался обычным телеграфом. Он настоятельно рекомендовал Белому дому принять все возможные меры для устранения «ошибочного мнения», которое существует у русских о Соединенных Штатах. Получив такую телеграмму, президент Вудро Вильсон создал специальную комиссию авторитетных юристов для рассмотрения юридических вопросов, связанных с делом Т. Муни. Комиссию возглавил профессор права Феликс Франкфуртер. Всесторонне изучив дело, юристы пришли к выводу, что дискредитация Ф. Оксмэна и других свидетелей в этом процессе не дает оснований для уверенности в справедливости вердикта. Когда об этом доложили президенту, тот снова обратился к губернатору Калифорнии Д. Стефенсу с просьбой принять необходимые для успокоения международного общественного мнения шаги по делу Т. Муни. Результатом этого демарша было решение губернатора об очередной отсрочке казни до 23 августа 1918 г. Затем ее перенесли на 13 декабря.

Все это время заключенному в камере смертников Томасу Муни неоднократно предлагали своего рода компромисс. Если он обратится к президенту страны с ходатайством о помиловании, убеждали его, то В. Вильсон наверняка спасет его от смерти. Но для этого необходимо признать свою вину.

Томас Муни сделал свой выбор. На все провокационные попытки такого рода, он ответил категорическим отказом, предпочтя смерть бесчестью[75]. Убедившись в том, что сломить осужденного не удастся, исполнительная власть пошла на попятную. За две недели до казни губернатор штата Калифорния принял решение о замене высшей меры наказания пожизненным тюремным заключением.

Чем был вызван этот шаг? Осознанием несправедливости, которая была допущена в суде? Солидарностью с борьбой против гонки вооружений и войны, которую олицетворял Томас Муни? А быть может, высокими соображениями гуманности и благородства души? «Действия русских… заставили остановить руку палача», — ответил на эти вопросы сам осужденный[76].

Историческая хроника сохранила нам свидетельство того, что в 1918 году посетивший Россию как представитель американского пролетариата Роберт Майнор при встрече с В. И. Лениным передал ему благодарность рабочим Петрограда за выступления в защиту Томаса Муни, которые спасли ему жизнь[77].

В условиях нарастающей угрозы всеобщей стачки калифорнийских трудящихся власти не решились расправиться и с «соучастниками» Т. Муни. Судебные процессы над Израилем Вейнбергом и Реной Муни завершились оправданием подсудимых. А в отношении Эдварда Нолана, которому, по официальной версии, приписывалось изготовление взрывного устройства, атторнетура вообще предпочла прекратить дело. И лишь Уоррен Биллингс разделил участь Томаса Муни: его приговорили к пожизненному тюремному заключению.

Успехи рабочей солидарности в борьбе за жизнь и доброе имя своих товарищей были очевидны. Однако путь к окончательной победе оказался невероятно долгим и трудным. В январе 1919 года Международная лига защиты рабочих созвала в Чикаго свой внеочередной конгресс. На повестке дня один вопрос — об усилении борьбы за освобождение Т. Муни и У. Биллингса. На этом крупнейшем форуме трудящихся присутствовало около тысячи делегатов от семи межнациональных союзов рабочих и большинства штатов США. Конгресс потребовал амнистии всем политзаключенным и объявил о подготовке всеобщей стачки в защиту Т. Муни и У. Биллингса. Забастовка началась 4 июля. Несмотря на противодействие некоторых ренегатствующих руководителей профсоюзов страны, которые помешали распространению стачки на все отрасли промышленности, в ней приняло участие около одного миллиона американских рабочих[78].

С этой силой нельзя было не считаться. Рабочая солидарность смела с поста окружного атторнея Чарльза Фиккерта: его не избрали на очередной срок. На этот раз ему не помогли ни поддержка калифорнийских монополий, ни вмешательство экс-президента США Теодора Рузвельта. Уход со сцены одного из главных фальсификаторов дела о взрыве 22 июня 1916 г. серьезно поколебал уверенность его сотрудников в своей безнаказанности. Один из них Дрейпер Хэнд, которому в ходе расследования была поручена работа со свидетелями обвинения, счел за лучшее добровольно рассказать о некоторых закулисных подробностях досудебного производства. Осенью 1920 года он поведал мэру Сан-Франциско Ролфу о том, что свидетель Оксмэн впервые увидел автомобиль И. Вейнберга лишь в полицейском участке, после чего помощник атторнея Э. Канхи тут же предложил ему запомнить его регистрационный номер и внешний вид. Д. Хэнд сообщил также, что свидетели Мелье и Сэди Идо первоначально не могли дать каких-либо интересующих обвинение показаний в силу собственной неосведомленности. Что же касается показаний свидетеля Д. Макдональда, то, по словам Д. Хэнда, тот неоднократно порывался признаться в лжесвидетельстве, и лишь крупные материальные затруднения удержали его от этого шага.

Такого рода сообщение одного из членов следственной группы по делу о взрыве 22 июля не могло, разумеется, оставить безучастными должностных лиц, которых оно дискредитировало. Полиция поспешила объяснить заявление Д. Хэнда его напряженными личными отношениями со своим руководством и желанием в этой связи причинить ему неприятности, а быть может, и добиться отстранения кое-кого от должности. Какие методы воздействия на строптивого служащего при этом применялись, вряд ли когда-либо станет известным. Достоверно лишь одно: повторить свое заявление под присягой в суде Дрейпер Хэнд отказался.

Однако плотина, удерживающая фальсификаторов в едином русле обвинения, с уходом Ч. Фиккерта была прорвана. В начале 1921 года свидетель Д. Макдональд дал письменные показания под присягой о том, что впервые в жизни увидел Т. Муни и У. Биллингса лишь в момент их опознания в тюрьме. По словам Д. Макдональда, атторней Ч. Фиккерт и его помощник Э. Канхи инструктировали его перед выступлением в суде, обещая в случае осуждения подсудимых крупное вознаграждение[79].

Аффидевит[80] Д. Макдональда явился бесспорным процессуальном основанием для пересмотра дела по вновь открывшимся обстоятельствам. Однако при производстве в большом жюри свидетелю было отказано в иммунитете от уголовного преследования за дачу ложных показаний в 1917 году. Это означало угрозу привлечения к уголовной ответственности по данному составу с перспективой последующего осуждения к тюремному заключению на срок до 14 лет. В этих условиях Д. Макдональд предпочел сделку с собственной совестью на свободе очищению от лжи в тюрьме и отказался подтвердить инкриминирующие его показания.

Но поток данных, разоблачающих методы обвинения, сдержать уже было невозможно. В мае 1921 года скотопромышленник из Вудденда некий Эрл Хэтчер показал, что первую половину дня 22 июля 1916 г. свидетель Ф. Оксмэн провел у него в гостях за 100 с лишним миль от Сан-Франциско. Ближайший поезд в Сан-Франциско отправлялся в 14 часов. Простейший расчет времени позволяет сделать вывод, что в городе Ф. Оксмэн мог оказаться не ранее 17 часов, а на месте происшествия и того позднее.

Спустя некоторое время в тюрьму Сан-Франциско на имя Т. Муни пришло письмо от капитана полиции Д. Мэтьюсона:

По мере того как разворачивались эти события, несправедливость обвинительного вердикта становилась очевидной и для судьи Франклина Гриффина, председательствовавшего на процессе Томаса Муни. Он оказался, быть может, не очень сильным юристом, но, несомненно, честным человеком и не мог простить себе судебной ошибки. 14 января 1928 г. Ф. Гриффин обратился с посланием к тогдашнему губернатору Калифорнии Янгу:

«… Ознакомившись с протоколами судебного заседания по делу Муни и Биллингса, любой беспристрастный человек сочтет подсудимых виновными. И действительно, если бы показания свидетелей обвинения были достоверными, виновность подсудимых не вызывала бы ни малейшего сомнения. Но новые данные, открывшиеся после суда, разоблачают каждого свидетеля обвинения. Они либо лжесвидетельствовали, либо заблуждались. Показания Э. Смит были дисквалифицированы. Мать и дочь Идо ни у кого не вызывают доверия. Ф. Оксмэн полностью изобличен в лжесвидетельстве. К тому же, как выяснилось, он пытался склонить к даче ложных показаний и другого человека. Д. Макдональд под присягой признал, что не видел подсудимых на месте преступления. Таким образом, доказательств, на основе которых были осуждены Муни и Биллингс, просто не существует. Вот почему я как судья, жюри присяжных в полном составе, нынешний окружной атторней Сан-Франциско, капитан полиции Д. Мэтьюсон, который расследовал это преступление, и все другие причастные к делу официальные лица (за исключением бывшего атторнея Ч. Фиккерта) ныне убеждены в невиновности осужденных. Мы искренне выступаем за их освобождение и полную реабилитацию»[82].

К требованию юристов присоединили свои голоса всемирно известные деятели науки и культуры Альберт Эйнштейн, Чарли Чаплин, Теодор Драйзер, Бернард Шоу, Синклер Льюис, Эптон Синклер и другие[83]. Но ни мнение людей, высочайший моральный авторитет которых общепризнан, ни бесспорные аргументы юристов не показались губернатору Калифорнии Янгу достаточными для восстановления нарушенной справедливости. Все требования об освобождении заключенных были отклонены «до появления дополнительных данных».

Не больше понимания существа дела (или желания понять?) обнаружил и преемник Янга на посту губернатора Калифорнии — Ролф. Тот вообще не стал вникать в юридические тонкости и с прямотой армейского капрала отрубил: «Муни осужден справедливо, поскольку он разделяет взгляды революционеров, которые враждебно относятся к нашему государственному строю, самому совершенному в мире»[84].

Здесь уже ни слова собственно о деле Томаса Муни. Губернатора не интересует достоверность доказательств, обоснованность обвинения, доказанность виновности и тому подобные категории, с которыми в уголовном процессе принято связывать судьбу подсудимого. Т. Муни осужден не за преступное деяние, а за «взгляды революционеров». Мысль губернатора довольно точно отражает действительное положение дел.

Между тем шли годы… Все это время заключенный № 31921 тюрьмы Сан-Франциско Томас Муни проводит в одиночной камере, 2 м 40 см в длину и 1 м 20 см в ширину — вот и все его жизненное пространство. Сюда никогда не заглядывало солнце, поскольку нет даже маленького окна. Тусклая электрическая лампочка освещает узкую железную койку с тощим матрацем, шаткий стол с колченогим стулом, бачок с водой. Казенный тюремный интерьер оживляют лишь две книжные полки на стене да старенькая пишущая машинка, которую после немалого сопротивления тюремной администрации удалось доставить сюда. В крохотной камере не хватает воздуха, зимой же вдобавок к этому лютый холод, так как помещение не отапливается.

И здесь предстояло провести жизнь…

Прошло еще несколько лет. В июне 1935 года в результате усилий адвокатов Т. Муни и выступлений общественности удалось добиться согласия Верховного суда штата Калифорния истребовать дело. Решение вопроса о наличии или отсутствии юридических оснований для пересмотра дела по существу было поручено судье Эддисону Шоу. Спустя полтора года (!) он представил свой доклад. В нем утверждалось, что служба обвинения в процессе по делу Т. Муни действовала в строгом соответствии с нормами уголовного, уголовно-процессуального и доказательственного права. По мнению судьи, показания свидетеля Ф. Оксмэна не дают достаточных оснований для сомнений в их достоверности; а свидетель Д. Макдональд действительно дал ложные показания, но не на процессе, где он сообщил суду подлинные факты, которые лично наблюдал, а после него, когда был оформлен аффидевит. Таким образом, констатировал судья, юридических оснований для пересмотра дела Т. Муни по существу не имеется. Доклад Э. Шоу был положен в основу решения Верховного суда штата Калифорния, который в октябре 1937 года пятью голосами против одного в пересмотре дела Т. Муни отказал. При этом еще раз была подчеркнута «изобличающая виновность политическая неблагонадежность осужденного»[85]. Знакомый мотив — снова виновность связывается не с преступным деянием, а с особенностями личности обвиняемого. В этой формуле высшая судебная инстанция штата бесцеремонно подменила на все лады прославленный американской юриспруденцией принцип презумпции невиновности принципом противоположного содержания.

В 1938 году в условиях нарастающего рабочего движения вопрос о судьбе политзаключенных Томаса Муни и Уоррена Биллингса приобрел значение одного из решающих факторов избирательной кампании по выборам нового губернатора Калифорнии. Стараясь заручиться голосами избирателей, кандидат на пост губернатора — представитель демократической партии Олсон — заверил общественность штата, что в случае его избрания вопрос об освобождении Т. Муни и У. Биллингса будет решен незамедлительно. Такое заявление обеспечило Г. Олсону поддержку профсоюзов, всех демократических сил Калифорнии. Результатом этого явилась его внушительная победа на выборах.

В день вступления нового губернатора в должность его поздравила делегация от профсоюзов, вручив ему обращение с требованием освободить политзаключенных. Настало время отвечать по своим обязательствам, и, к чести Г. Олсона, он предпочел не уклоняться от выполнения обещаний.

Солнечным январским утром 1939 года из ворот тюрьмы Сан-Квентин выехала автомашина. В ней везли политзаключенного № 31921, которого потребовал к себе губернатор. В столице Калифорнии Сакраменто машина подъехала к зданию легислатуры штата. Томаса Муни пригласили подняться в зал заседаний. Здесь навстречу ему вышел губернатор Г. Олсон. Обращаясь к собравшимся, он сказал:

— Муни невиновен. Он был осужден исключительно потому, что стал ненавистен власть имущим по причине своих радикальных убеждений… Если у кого-нибудь есть возражения, пусть он выйдет вперед и изложит мне все, что сочтет нужным сообщить по этому делу.

Зал безмолвствовал.

— Томас Муни, — продолжал губернатор, — прошу Вас встать. Я подписал и сейчас вручаю Вам акт о полном и безусловном освобождении[86].

Так закончилась продолжавшаяся около 23 лет трагическая тюремная эпопея человека, имя которого навсегда вошло в историю борьбы рабочего класса США против произвола монополий, милитаризма и войны[87].