Кухонный бог и его жена

13. ДЫХАНИЕ НЕБЕС

Несколько лет назад Хелен пожаловалась на палец, и это навело меня на мысли о Нанкине.

— Помнишь, как ты украла велотакси в тот день, когда самолеты сбросили листовки? — спросила я.

Видишь ли, я ведь так и не поблагодарила ее за спасение моей жизни. Мы тогда так торопились, так хотели побыстрее оттуда уехать, что времени на вежливость у нас не было. Потом прошло целых пятьдесят лет, а я так и не сказала спасибо. Вот я наконец и собралась сделать это.

— Не помню ничего подобного, — рассмеялась Хелен. — И вообще, как ты можешь обвинять меня в том, что я что-то украла? Я никогда ничего подобного не вытворяла!

— Но тогда было военное время! Ты столкнула с сиденья мужчину и сломала себе палец. Тот самый, на котором у тебя сейчас артрит. А потом ты нашла меня и отвезла домой. Я была на шестом месяце беременности.

Но Хелен ничего этого не помнила. Про жизнь в Нанкине она помнит совсем немного, лишь то, что там попробовала утиные почки, которые больше не ела никогда в жизни, и что оставила там стол, с которым не хотела расставаться. И, разумеется, она помнит Бетти. Она считает, что Бетти была ее подругой.

Как это странно! Мы жили в одном месте в одно и то же время. Но для меня эти дни стали худшим воспоминанием жизни, и я сохранила их все. А для Хелен в этом не оказалось ничего, достойного запоминания, кроме утиных почек.

Почему, по-твоему, так происходит? Самые счастливые и самые горестные моменты моей жизни помню лишь я одна, больше никто. Какое одинокое чувство.

В общем, когда Хелен стала жаловаться на свой артрит, я пообещала, что сама закончу гнуть проволоку на венки. Только не сказала, что берусь за это, чтобы отблагодарить ее за спасение моей жизни тогда, в Нанкине. Она бы не поняла. Но я-то знала, что делаю.

А теперь я расскажу тебе, как нам удалось спастись бегством.

Мы могли взять только по чемодану на человека, не больше. И у нас был всего один час до отбытия из Нанкина. Вот так и вышло, что за час нам предстояло решить, что нам необходимо для выживания, что мы должны взять с собой. Времени, чтобы что-то продать, тоже не было. Весь город сходил с ума. Таонань. Меня терзал страх.

Но Вэнь Фу не знал, как меня утешить. Когда я стала рассказывать, что произошло на рыночной площади, он отмахнулся.

— У тебя что, глаз нет? — закричал мой муж. — Ты что, не видишь, что у меня есть дела поважнее, чем слушать о твоих покупках?

И он пошел разговаривать с мужчиной в грузовике. Он зажег сигарету, сделал две затяжки, потом посмотрел на часы и, бросив сигарету на землю, растоптал ее. Потом зажег новую. Так я поняла, что мой муж тоже боится.

Это Цзяго сказал нам с Хулань, что мы можем упаковать и взять с собой только по одному чемодану.

— А как же мой новый стол? — рыдала Хулань. — А стулья?

Приехав в Нанкин, мы обе купили по нескольку предметов мебели, думая, что здесь, в столице, останемся надолго. Стол и стулья Хулань были дешевыми и не самого хорошего качества, но явно лучшими из тех, которыми она когда-либо владела.

— Не беспокойся, — сказал Цзяго, отвел ее в сторону и стал шептать что-то на ухо.

Я ничего не слышала, но видела, как меняется лицо Хулань. Она была как ребенок, который сначала надулся от обиды, потом засиял радостью.

— Поторапливайся, — вернувшись, сказала мне Хулань, в новой для нее деловитой манере. — У нас нет времени рассиживаться и жалеть себя.

Мне хотелось сказать, что сидела тут и жаловалась не я, но на споры не было времени тоже.

Пока мы паковали чемоданы, слуга ходил из комнаты в комнату за вещами, которые я попросила его найти: сменной униформой Вэнь Фу, моей корзинкой с рукодельем, из которой я забрала только иглы, двумя мисками и двумя парами палочек для еды.

Все это время служивый что-то нервно бормотал.

— Если слушать радио и читать газеты, то ничего не узнаешь о наступлении японцев. Но стоит только взглянуть на лица людей в городе, как все становится ясно.

Чем больше он говорил, тем больше мы торопились со сборами. Он рассказывал, как беглые солдаты обворовывают, а иногда и убивают людей, чтобы забрать у них одежду и избавиться от своей военной формы до того, как японцы войдут в столицу. Все, у кого были деньги или связи, уже бежали. Даже мэр, которому сам Чан Кайши поручил защищать Нанкин до последнего, тоже удрал, прихватив с собой много денег.

— Мы не бежим, — резко оборвала его Хулань. — Второй и третий набор получили назначение в Куньмин, там у нас очень важное задание. Вот почему мы уезжаем.

Я подумала: верит ли она сама в свои слова? Это Цзяго ей так сказал? И что за важное задание ждет нас в Куньмине? Давным-давно Куньмин был местом, куда власти ссылали впавших в немилость. Если их не обезглавливали, то ссылали в Куньмин, почти на самый край Китая, в места, заселенные дикими племенами. Сейчас этого больше не делали, но я все равно вспомнила выражение дядюшки: куньцзин Куньмин — «загнан в угол, сослан в Куньмин». Это означало, что человек изгнан из реального мира. Жить в Куньмине — значит спрятаться там, где тебя никто не найдет. Это было безопасное место, и я радовалась этому.

Закончив упаковывать чемодан Вэнь Фу, я принялась за свои вещи. На дне чемодана сквозь подкладку все еще прощупывались серебряные палочки для еды из моего приданого. Я положила маленькую жестяную коробочку из-под печенья вместе с украшениями и маленьким синим флаконом из-под духов, который мне когда-то подарила мама. А потом я прикрыла эти вещи одеждой. Внезапно я поняла, что уложила только зимние, теплые вещи, будто не надеюсь прожить дольше этого сезона. Какие несчастливые мысли! Поэтому в самую последнюю минуту я выложила свитер и упаковала в чемодан два летних платья.

Кастрюли, сковороды и старую обувь мы отдали кухарке и ее дочери. Что касалось других вещей, то я сразу поняла, кому их оставить. Я заметила идущую по дороге Бетти и окликнула ее, попросив задержаться на минуту.

— Куда ты отправишься? — спросила я. — Назад, в Наньчан? К родителям мужа?

Она быстро покачала головой.

— Если я им не нужна, то и они не нужны мне тоже, — ответила она. Такая сильная и храбрая женщина. — Я остаюсь здесь.

— Тогда помоги мне. Забери несколько вещей.

Я позвала слугу, попросила его принести оставшуюся одежду, радио Вэнь Фу и мою маленькую черную швейную машинку и сложить все это в велотакси, стоявшее неподалеку от нашего дома.

— Забирай и вези домой, — сказала я Бетти.

И только тогда заметила, как Хулань кусает губы, наблюдая, как слуга несет швейную машинку в такси. Я поняла, что она очень хотела ее получить, хотя ей и самой не хватало места для пожитков.

Бетти попыталась запротестовать, но я останови-ла ее:

— На любезности нет времени.

И она с улыбкой согласилась:

— Хорошо. Машинка поможет мне прокормить себя и ребенка. — Бетти взяла мои руки и крепко их сжала. — Я навсегда перед тобой в долгу. Даже если я смогу вернуть тебе вдесятеро больше, чем ты мне сейчас дала, то все равно не отблагодарю тебя в полной мере.

Я поняла, что таким образом Бетти желает нам обеим удачи, чтобы мы дожили до нашей следующей встречи. Потом она быстро что-то достала из сумочки. Это оказалась дешевая свадебная фотография: Бетти в длинном мятом атласном платье и ее муж, в черных брюках, белом парадном пиджаке и косо завязанном галстуке-бабочке. Этот костюм фотографы сдавали в аренду для свадебных фотографий в западном стиле.

Я поблагодарила ее за снимок и подумала, что, оставаясь, Бетти поступает очень смело. Она могла добиться, чтобы военные взяли ее с собой.

Раздался крик Цзяго:

— Отправляемся!

Вэнь Фу прокричал то же самое, и слуги засуетились. Мы забросили чемоданы в открытый кузов военного грузовичка и полезли следом. Борта у грузовика были такими высокими, что Вэнь Фу пришлось затаскивать меня наверх, пока Хулань подталкивала снизу.

— Живее! — кричал Цзяго высоким голосом.

Вдруг у меня сжалось сердце. Мне показалось, что мы слишком медленно собираемся: японцы уже на подступах в город и вот-вот нагонят нас. Похоже, остальных посетили те же мысли.

— Скорее! Отправляемся! — кричали все наперебой. — Быстро, садитесь! Не тратьте времени зря!

Кузов грузовика быстро заполнился. Мы сидели вдевятером, прижавшись плечом к плечу. Кроме нас с Хулань, единственных женщин, и наших мужей, здесь были два пилота с третьего набора и двое гражданских. Один из них, старик, дорого заплативший, чтобы попасть в грузовик, вел себя как большой начальник. Водителя звали Старина Мистер Ма. Он вовсе не был пожилым — обращались к нему так из уважения. Он отвечал за то, чтобы мы все доехали до Куньмина.

И вот Старина Мистер Ма хрипло выругался, и мотор грузовичка взревел. Мы поехали по улице, мимо домов, утративших свою элегантность, как и тот, что мы только что покинули. Свернув на повороте, мы выехали сквозь ворота в Западной стене.

Мы часто сворачивали и ехали по узеньким дорожкам, незаметным с большой дороги из-за деревьев. На выезде из города мы проехали мимо Беспечального озера. Оно было прекрасно даже зимой — тихое и спокойное, с ивами, купающими в водах ветви, по берегам. Казалось, здесь не упал ни единый лист с конца эпохи последнего императора. Мне было жаль, что я так и не прогулялась возле озера, чтобы наполнить таким же покоем свое сердце.

Вдруг мы заметили на берегу мальчугана. Он был далеко, но мы видели, что он машет рукой, прыгает и что-то кричит. Мы подумали, что он заметил летную униформу и приветствует нас как героев, поэтому помахали ему в ответ. Тогда он побежал нам навстречу и стал подпрыгивать еще выше, размахивая руками так, что они пересекались у него над головой. Мальчик явно хотел, чтобы мы остановились, чего, конечно же, мы сделать не могли. Когда мы проехали мимо него, он затопал ногами, а потом стал швырять камни в спокойную гладь озера. Каждый раз, когда камень падал, разбрызгивая волу и разгоняя широкие круги ряби, мальчик взмахивал руками, имитируя взрыв.

— Бум! — кричал он. — Бум! Бум!

Потом он подобрал еще один камень и бросил его уже в наш грузовик.

— Беглецы! — донеслось до нас. — Трусы!

Мы добрались до порта на реке Янцзы, который находился недалеко от города. Нам сказали, что там мы сможем сесть на корабль, который доставит нас к промежуточной точке путешествия: в Учан. Там, в центральной части страны, находится место, получившее прозвище Топка Дьявола. В народе ходила шутка: мол, местные жители сочли бы купание в котле с кипящим маслом неплохим отдыхом от настоящей жары. Но сейчас, зимой, никому не было жарко, а тревоги военного времени у всех отбивали охоту шутить.

На судне мы провели несколько дней, может, с неделю. Уже и не помню, потому что после этого снова путешествовала по воде, и воспоминания спутались.

Сойдя с корабля в Учане, мы переночевали в гостинице. Утром оказалось, что Старина Мистер Ма уже погрузил наши чемоданы назад в грузовик, такой же, как тот, на котором мы уехали из Нанкина. Правда, к этому прилагалась большая цистерна с топливом на прицепе. В те дни до Куньмина можно было добраться только так. Тогда у нас не имелось ни заправочных станций через каждые десять миль, ни шоссе, позволяющих носиться с огромной скоростью.

Оставив Учан, мы поехали по узким грунтовым дорогам, на которых было не больше двух полос, а иногда только одна. Передвигались мы со скоростью двадцать миль в час, потому что грузовик не мог ехать быстрее. Так что если бы на этой дороге оказались японцы, им не составило бы труда догнать грузовик и вытащить нас оттуда.

В первый день поездки я боялась, что мы едем недостаточно быстро. На второй день я об этом лишь иногда вспоминала. А потом и вовсе перестала беспокоиться, и мне стало просто скучно. Мы ехали в сторону большой земли, прочь от мест, где шли бои. Нам казалось, что мы движемся назад во времени, в другой мир, который существовал задолго до войны. И никто из нас не противился этому. Всем хотелось оказаться в безопасности.

По пути к западу от Чанша мы проехали вдоль реки и через деревни, по которым протекало множество узких ручьев. Однажды мы увидели, как вода кишит рыбой. Хулань даже сравнила ее с густым рыбным супом.

В этих бедных местечках мы забывали, что Китай воюет. Люди там не получали газет, потому что не умели читать. Война только началась, и сельские жители не считали, что их му[13] земли стоит того, чтобы ради нее драться. Им не хватало времени, чтобы беспокоиться о чем-либо, кроме нынешних цен на зерно, стоимости семян в следующем сезоне и того, что они будут есть, когда все деньги кончатся.

По дороге мы ни разу не встретились с японцами. Нашими единственными врагами стали упавшие на дорогу деревья да пробитое колесо грузовика, замедлявшее движение.

Однажды нам попалась свинья, которая не хотела уступать дорогу. Старина Мистер Ка гудел на нее, медленно ехал вперед и даже толкал ее бампером, но та лишь разворачивалась и упиралась в бампер головой, словно считала машину еще одной свиньей. Ну надо же! Мы так смеялись! Но тут Вэнь Фу сказал, что знает, как решить проблему. Он соскочил на землю и выхватил из портупеи пистолет.

— Не стреляй! — закричала я. — Она сама уйдет!

Муж не собирался меня слушать. Он подошел к животному, которое теперь хрюкало возле колес грузовика. Хулань закрыла глаза, а Цзяго сказал:

— Он просто шутит.

Вэнь Фу наставил пистолет на свинью. Мы все замерли, как и сама свинья, теперь навострившая уши и внимательно наблюдавшая за моим мужем.

Внезапно у дороги показался старик, бежавший по обочине с криками:

— Так вот ты где, старая вонючка!

Вэнь Фу обернулся, чтобы посмотреть на старика, у которого в руках была маленькая метелка вместо хлыста.

— Плохая свинья! ворковал тот. — Иди сюда, негодница!

Я испытала такое облегчение! Мы все рассмеялись.

И тут Вэнь Фу снова повернулся к свинье и выстрелил ей прямо в живот, всего один раз. Несчастное животное завизжало, из раны брызнула кровь. Свинья шарахнулась к обочине и свалилась в придорожную канаву, задрав кверху ноги.

У старика от изумления открылся рот. Он подбежал к свинье и взглянул на нее. А затем стал ругаться и хлопать метелкой по земле. Потом он поднял ее и замахнулся на Вэнь Фу:

— Ты кто, обезумевший демон?!

Вэнь Фу нахмурился и навел пистолет на старика, чьи глаза расширились как две монеты.

На этот раз уже Цзяго встал и закричал:

— Остановись!

Вэнь Фу опустил пистолет и улыбнулся начальнику.

— Конечно! Я же только шутил! — сказал он, убирая оружие в кобуру.

Он быстро вернулся в машину, и мы поехали дальше. Я заметила, как напряжены все пассажиры.

Остаток дня прошел в почти полном молчании.

За Чанша мы проезжали мимо холмов с вырезанными в них террасами с рисом. Это и был тот Китай, который вы, американцы, видите в фильмах: бедные деревеньки, где крестьяне носят большие Шляпы, чтобы защититься от солнца.

Что? Нет! Я никогда ничего подобного не носила! Я же из Шанхая. Это то же самое, что подумать, что человек из Сан-Франциско носит ковбойскую шляпу и ездит верхом. Глупость какая!

Люди в тех местах были простыми, очень честными и дружелюбными. Днем мы останавливались в маленьких деревушках, и вокруг нас собирались дети. Они только смотрели на нас во все глаза, никогда не пытались прикоснуться или о чем-то спросить. Прямо на улице служивый покупал для нас готовую местную еду: острый суп-лапшу дан-дан или жирную свинину с капустой. А один раз я ела тофу, жаренный с перцем чили. Ох, как вкусно! Лучшая еда на две сотни миль пути!

Когда смеркалось, нам приходилось быстро искать ночлег. На дорогах было слишком темно, к тому же сонный водитель мог легко съехать в поле — так же, как Вэнь Фу съехал на кладбище. Едва заходило солнце, мы старались укрыться за стенами. А там уж — как повезет.

Однажды мы ночевали в простом отеле с чистыми кроватями и общей ванной, но рады были любой крыше над головой — например, в школе или госпитале, прислонившемся к склону холма. Доводилось нам спать и на деревянных досках в сарае для свиней, которые ночью обиженно хрюкали, пытаясь попасть внутрь.

Мы не жаловались. Китайцы способны приспособиться почти к чему угодно. И неважно, в каких условиях ты жил раньше, бедняком был или богачом. Мы знали, что в жизни все может измениться в любую минуту. Тебе повезло, что ты родилась в этой стране. Тебе никогда не приходилось сталкиваться ни с чем подобным.

Во время пути мы видели самые разные места, в которых жили племенные народы. Люди в грязных шляпах подбегали к грузовику, пытаясь нам что-нибудь продать: сигареты и спички, чашки, сделанные из жестяных банок, и тому подобный хлам. А когда они предлагали нам лучшее из своей пищи, мы смотрели на два кусочка высушенного мяса, лежащие на подушке из водянистого риса, и прикидывали, какому животному принадлежала эта плоть.

Помню, как мы наконец добрались до городка Гуй-ян. Мы должны были остановиться в нем на несколько дней, чтобы водитель починил грузовик и заправил цистерну топливом перед долгим и трудным перегоном в Куньмин. Вэнь Фу знал одну поговорку о Гуй-яне, что-то вроде: «Небо не бывает ясным три дня подряд, а земля — гладкой три дюйма подряд». А все потому, что здесь все время шел дождь и город был весь в холмах и рытвинах. Здания и улицы выгибались вверх и вниз, как спина дракона. А каменистые холмы в окрестностях походили на древних людей, застывших в разных позах.

Уставшие от целого дня в пути, мы выбрались из грузовичка. Старина Мистер Ма показал на ресторан через дорогу и отправил нас туда перекусить, пока он ищет нам отель. Прямо перед этим заведением стоял огромный деревянный чан. Заглянув туда, мы увидели живых белых угрей! В Шанхае такие угри были большой редкостью и знаменитым деликатесом. Оказалось, что в Гуйяне их так много, что можно есть каждый день на завтрак, обед и ужин.

Повар опустил в чан сеть и, вытащив несколько скользких извивающихся тел, обратился к нам:

— Видите? Свежие!

В тот вечер мы съели несколько тарелок этой рыбы, запеченной целиком, толстой, как наши пальцы. И все согласились, что вкуснее, чем здесь, мы угрей не ели. Поэтому, когда Старина Мистер Ма сказал, что нашел нам отель, лучший в городе, мы ожидали увидеть настоящий дворец!

Но я вот что тебе скажу: там было ужасно! Неустроенно и грязно! Когда я спросила, где туалет, меня отправили на улицу. Однако я не нашла там ни туалета, ни сарайчика, ни даже выгородки с занавеской. Выяснилось, что имелась в виду грязная яма, где все, что оставили до меня, лежало прямо перед глазами. Сейчас-то я могу над этим посмеяться, но тогда решила, что лучше потерплю. Вернувшись в свою комнату, я сидела там, пока не почувствовала, что скоро взорвусь. С лица текли слезы и пот. Честное слово! Вот сколько я протерпела, прежде чем снова выйти на улицу.

Внутри отель был ничем не лучше. Матрасы набивали чем попало: грязной соломой вперемешку с камешками, перьями и еще кое-чем, о чем я не стану тебе говорить. Чехлы сшили из тонкой ткани, которую никогда не поливали горячей водой, чтобы присадить нити. Вот поэтому насекомым и было так легко попасть внутрь матраса — словно в открытую дверь. А по ночам они выползали наружу, чтобы покормиться нашей кровью, пока мы спим. Честное слово! Я видела их на спине Вэнь Фу. И сказала:

— Эй, что это? Вот тут, похоже на маленькие красные точки!

Он протянул руку, чтобы коснуться их, потом как заорет:

— Ай-ай!

И давай скакать, стараясь их стряхнуть. А я старалась не смеяться.

Когда он наконец успокоился, я помогла ему избавиться от них. Так вот, под каждым насекомым было пятнышко крови, большее, чем само насекомое.

И Вэнь Фу закричал, что на мне тоже сидит одно, прямо на шее! Я тоже начала прыгать и кричать. Он засмеялся, показал, что он его уже снял, и раздавил в пальцах. Это оказался клоп! Фу, отвратительный запах!

На следующий день я узнала, что клопы кусали всех. За завтраком мы все шутливо жаловались Старине Мистеру Ма. А потом в комнату вошел Цзяго.

Он принес новости: японская армия вторглась в столицу, и теперь Нанкин полностью отрезан от нас.

Цзяго не знал, сопротивлялись ли горожане и, если нет, помиловали ли их, как обещали в листовках. Никто понятия не имел, что именно произошло.

Я вспомнила о Бетти и ее словах. Склонилась ли она перед японцами? Наверное, остальные тоже думали о чем-то в этом роде, хотя мы не делились друг с другом. Мы сидели молча. Никто больше не жаловался на плохие условия, даже в шутку.

После отъезда из Гуйяна мы стали подниматься по холмам. Мы с Хулань молча смотрели на дорогу. Даже смотреть на такой крутой склон было страшно: нам казалось, что мы вот-вот сорвемся и полетим вниз. Дорога становилась все уже, и каждый раз, когда колесо налетало на камень или попадало в яму, мы вскрикивали и нервно смеялись, прикрывая рты ладонями. Все подскакивали на собственных чемоданах и старались за что-нибудь держаться, чтобы не стереть себе филейную часть от постоянного ерзанья.

Иногда Старина Мистер Ма пускал меня к себе в кабину, потому что я была беременна. Он никогда не говорил, что причина именно в этом. Он вообще никому ничего не объяснял. Он просто смотрел на нас по утрам, когда было пора отправляться в путь, и кивал кому-нибудь из нас. Это означало, что избраннику можно сесть с ним вперед.

В дороге Старина Мистер Ма превращался в лидера группы, в нашего императора — от него зависели наши жизни, а переднее сиденье было подобно императорскому трону. На нем лежала подушка, и, если пассажир уставал, он мог вытянуть ноги, откинуться на спинку и уснуть. Совсем не то, что в кузове, где все боролись за каждый дюйм с чужими локтями и выпирающими коленками. На той горной дороге мы, после собственных жизней, больше всего дорожили шансом прокатиться на переднем сиденье. А все остальное, включая наш багаж, оказалось совершенно бесполезным.

Конечно же, у нас у всех были причины занять это сиденье, и мы с удовольствием их обсуждали за едой, когда знали, что Старина Мистер Ма нас слушает. Старик жаловался на артрит, другой пассажир чем-то заболел в Гуйяне — это было не заразно, но он все равно очень ослаб, третий несколько раз напоминал, какая он важная персона. Цзяго признался, что он — пилот высокого ранга, капитан, недавно получивший повышение. Хулань осыпала Старину Мистера Ма комплиментами за умелое вождение. А Вэнь Фу угощал его сигаретами и звал перекинуться в карты, причем Старина Мистер Ма почему-то все время выигрывал.

В дневное время горная дорога была забита, но не машинами. По дороге шли дети, тащившие на спинах тяжелые мешки с рисом, и мужчины рядом с повозками, запряженными быками, с товаром на продажу. Увидев нас, все прижимались к той стороне дороги, которая заканчивалась отвесной каменной стеной, и пропускали грузовик, не сводя с нас глаз, а позже оглядывались туда, откуда мы приехали.

— Скоро здесь будут японцы, — издевался над ними Вэнь Фу, и бедняги пугались.

— Они далеко? — спросил один старик.

— Не о чем беспокоиться! — прокричал в ответ Цзяго. — Он просто шутит. Никто сюда не идет.

Но люди вели себя так, словно его не слышат, и продолжали оглядываться на дорогу.

Однажды вечером Старина Мистер Ма просто прижал грузовик к обочине, остановил его и сказал, что мы не встречали местных уже несколько часов.

— Будем спать здесь, — сообщил он и улегся на своем переднем сиденье.

Приказ не обсуждался.

Ночью было так темно, что мы не могли определить, где заканчивается дорога и начинается гора или небо. Никто не отваживался отойти от грузовика. Вскоре мужчины сложили чемоданы, сделав из них стол, и стали играть в карты при свете лампы со свечой внутри.

У меня был уже большой живот, и я часто с болью ощущала, что мне пора облегчиться.

— Мне надо по-маленькому, — призналась я Хулань. — А тебе?

Она кивнула в ответ. И тогда я придумала замечательный план. Я взяла Хулань за руку и велела следовать за мной. Второй рукой я шарила по склону горы, и так мы отошли от мужчин, спрятавшись от них за склоном. Там мы и справили нужду.

Я очень изменилась с тех пор, как мы познакомились с Хулань в помывочной в Ханчжоу. Меня больше не смущали подобные ситуации.

Закончив свои дела, я поняла, что очень устала и еще не готова идти назад. Поэтому мы обе облокотились о гору и стали смотреть на небо. Несколько минут мы молчали, потому что под таким звездным небом слова были не нужны.

А потом Хулань произнесла:

— Мать как-то показала мне силуэты богов и богинь в ночном небе. Она сказала, что в зависимости от звездного цикла они выглядят по-разному. Иногда ты можешь увидеть лицо, а иногда — затылок.

Я никогда ничего подобного не слышала. Но кто знает, может, в ее семье или деревне действительно существовали такие поверья? Поэтому я просто спросила:

— Какие силуэты?

— Ой, я уже забыла, — грустно ответила она, и мы снова замолчали. Но спустя несколько минут тишины Хулань снова заговорила:

— По-моему, одну богиню звали Девушка-Змея. Вон, смотри, правда похоже на змею с двумя красивыми глазами наверху? А вон там, с большой туманностью посередине, кажется, Небесная Пастушка.

О, а эту историю я уже слышала.

— Нет, там Пастух и Ткачиха, — поправила я ее. — Одна из семи дочерей Кухонного бога.

— Может быть, а может, сестра Пастуха, — сказала она.

Я не стала спорить. Неважно, напутала Хулань или придумала, я слишком устала, чтобы выяснять. Я позволила мыслям отвлечься от разговора и скоро уже сама искала силуэты на звездном небе. Я нашла один, который назвала Разлученные Влюбленные Гуси, и другой — Лохматую Утопленницу.

Мы с Хулань принялись сочинять истории об этих созвездиях. Все они начинались со слов «давным-давно», а следом шло указание какого-нибудь воображаемого места из нашего детства: «в королевстве Дамы с лошадиной головой» или «на вершине небесной горы».

Я сейчас даже не вспомню эти истории. Они были очень глупыми, особенно у Хулань. Они у нее всегда заканчивались появлением героя, который женился на уродливом звере, а тот превращался в добрую и красивую принцессу. По-моему, в моих историях говорилось о важном уроке, усвоенном слишком поздно: например, не объедаться, или не разговаривать слишком громко, не гулять по ночам в одиночестве. В общем, героями у меня были люди, которые из-за своего упрямства покидали землю и оказывались на небе. И хотя я не помню, как выглядели те созвездия, в памяти сохранилось теплое ощущение дружбы, возникшее, когда мы вместе с Хулань глядели на звездное небо.

Все мы старались держаться за всё, до чего мог дотянуться наш разум: за выдуманные истории, за далекую звезду, которая внезапно становилась знакомой. Всё время путешествия мы искали в мире признаки счастья, покоя, который никогда никто не нарушит. Потому что больше нам нечего было искать.

Как-то мы увидели, как на спине пасущейся коровы сидит птица, и представили, что это верные друзья. А о худеньком деревенском мальчике, который с искренней улыбкой махал нам рукой, — он разительно отличался от парнишки у озера в Нанкине, — мы проговорили весь день. Он казался нам очень красивым и напоминал сразу нескольких племянников, которые в наших теперешних воспоминаниях всегда прекрасно себя вели.

А однажды мы ощутили нечто, что заставило нас забыть обо всех перенесенных страданиях и о неизвестности, ожидающей впереди.

Мы заночевали в деревне Двадцать Четыре Поворота. Она стояла в самом начале серпантинной дороги по горам. Наутро один местный житель сказал, что ехать по этой дороге надо сегодня, потому что завтра из деревни под названием Дыхание Небес на самом верху этого подъема будет спускаться другой армейский грузовик. И если мы встретимся с ним на пути наверх, то попадем в большую неприятность, потому что на этой дороге двум грузовикам не разминуться. Нам пришлось бы двигаться задним ходом, пока мы не найдем достаточно широкое место. Это было очень опасно, потому что любая, даже самая маленькая ошибка водителя стоила бы нам всем жизни.

— А сколько ли надо проехать, чтобы совершить все двадцать четыре поворота? — спросила я у того, кто дал совет.

В ответ он рассмеялся:

— На этой дороге их не двадцать четыре, молодая мисс. Их по двадцать четыре на каждый ли! Человек может вытерпеть сорок восемь ли по такой дороге, пока у него не закружится голова и желудок не вывернется наружу! Только смотрите, осторожнее с нашим призраком, Белой «Леди! Ей нравится утягивать людей с дороги, чтобы они выпили с ней десять тысяч чашек чая. Мы называем его чаем бессмертия. Сделаешь один глоток и не захочешь уходить из ее туманного дома. Может, и вообще забудешь, что тебе надо куда-то ехать!

Вот какое ужасное чувство юмора было у этого человека! Зачем нужны шутки, которые привлекают несчастье? И почему всем, кроме меня, было смешно, даже Хулань?!

Когда мы тронулись, над нашими головами висели тучи. Ветер пронзительно завывал, потом ненадолго смолкал. Мы кутались в одеяла потеплее. После первых двадцати четырех поворотов мы оказались внутри тех самых тонких туч, и ветер задул еще сильнее. Следующие двадцать четыре поворота привели нас в самый центр скопления облаков, которые становились все гуще и гуще. Внезапно весь мир стал белым, и водитель закричал, что почти ничего не видит перед собой. Грузовик остановился. Все, кроме меня, спрыгнули на землю со словами: «Как странно!»

Вэнь Фу спросил:

— Почему мы остановились? Разве вы не слышали, что сказал тот мужчина? Мы должны продолжать двигаться!

Я смотрела, как шевелится и превращается в темный провал рот моего мужа, когда он кричит на ветру. Остальных облачная вуаль сделала похожими на призраков, красивых, но пугающих. Ай-ай! Неужели мы уже умерли, и только я одна это понимаю? Я посмотрела вниз и не увидела дороги.

— Что с нами будет? — спросила я, но голос у меня почти исчез.

И снова мне почудилось, что мы все умерли. Я представила, как мой голос впитался в облако, уже насытившееся плачем и стенаниями других людей. А когда облако переполняется слезами, оно начинает изливать их вниз, на землю.

Но тут Хулань забралась обратно в кузов и споткнулась о чемодан. Тогда я сразу поняла, что мы еще живы, потому что ни один призрак не может быть таким неуклюжим.

— Все как в той истории, которую я тебе рассказывала, — про Небесную Пастушку. Вань, смотри, это разлилось молоко небесных коров!

А я сказала себе, что ни один настоящий призрак не станет нести такую чушь.

Она открыла свой чемодан, покопалась в нем и вытащила нечто, сильно напоминающее красную свадебную юбку. Что творится в ее голове? Потом она бросила ее Цзяго, который поймал юбку с совершенно спокойным лицом. Он распорядился, чтобы все немедленно вернулись в кузов.

Потом я поняла, что Хулань воспользовалась идеей, которая пришла мне в голову несколько ночей назад. Цзяго медленно шел, касаясь одной рукой склона горы, словно держась за этот мир, а во второй сжимая красную юбку, развевающуюся на ветру. Водитель видел его и мог ехать вперед за медленно идущим Цзяго. Грузовик тронулся и пополз, но мы хотя бы снова двигались. Спустя полчаса Цзяго вернулся в кузов, взмокший и вымотанный подъемом. Его место занял Вэнь Фу, потом другой пилот, пока дюйм за дюймом небеса над нами не стали светлеть, а облака — медленно таять. Мы больше не нуждались в свадебной юбке, чтобы видеть повороты дороги.

Мы продолжили поворачивать и подниматься, раз за разом взбираясь все выше, а потом выбрались из ветра и облаков. И все сначала тихо вскрикнули от удивления, затем вздохнули. Мы оказались в таком месте, о каких пишут в легендах и историях. Над нами было ясное небо, под ногами — облака. Все проблемы в мире тут же позабылись.

Весь остаток дня мы путешествовали по вершинам гор, над облаками. Мы были счастливы, как люди, которые умерли и превратились в богов: счастливых, здоровых, мудрых и добрых сердцем.

Мужчина, который заболел в Гуйяне, теперь говорил, что чувствует себя окрепшим, старик с артритом поднимал руки и заверял, что тоже испытывает большое облегчение.

— Это место похоже на волшебный источник, который я однажды видела, — сказала Хулань. — Здесь могут исцелиться любые болезни и раскрыться внутренние силы, о которых человек и не подозревал.

Я уже слышала от приятельницы эту глупую сказку в Ханчжоу, но сейчас она перестала казаться глупостью, и с Хулань все соглашались, не исключая меня саму.

И словно вторя ее словам, Вэнь Фу вдруг заговорил из такого потаенного уголка сердца, о существовании которого я и не подозревала:

— Это похоже на полет. Такое же ощущение радости. Вот смотришь вниз и видишь облака под ногами, это самое лучшее, что можно испытать. Иногда я специально ныряю вниз, в облака, потом снова взлетаю, к солнцу. Будто плаваю на волнах.

— Правда? И так всегда? — спросила я восторженным голосом.

— Правда. Всегда, — ответил он. — Иногда я так счастлив, что пою во весь голос.

Я засмеялась, а он начал петь. Это была смешная ариетта из оперы, которую он пел год назад, в деревне, когда я увидела его в первый раз. Я была удивлена тому, какой у него приятный голос. Он пел для меня, и его слышал весь мир.

Ты, наверное, догадываешься, что я чувствовала тогда, в тот день в горах. Я была счастлива. Тому, что нахожусь там, что у меня есть друзья, есть муж. Сердце мое наполнялось радостью, пока она его не переполнила. И я забыла, что мне придется покинуть это место.

Мы добрались до деревни, которая называлась Дыхание Богов. Мы все согласились сделать раннюю остановку и заночевать. Почему бы не растянуть удовольствие от пребывания в таком красивом месте?

Там мы увидели армейский грузовик, который прибыл с другой стороны. Он все еще стоял, готовясь проехать по той же дороге, по которой ехали мы. Почему бы нам было не рассказать людям в нем о волшебном пейзаже, который мы видели? Чтобы они знали, чего ожидать!

Мы торопливо спустились из кузова. Вэнь Фу приподнял меня и пошутил, что я теперь вешу как целых две жены, но я не обиделась.

Солдаты из второго грузовика сидели тихо и неподвижно. И мы поняли, что эти люди не услышат наших восторженных рассказов. Они сказали, что направляются в Чунцин, чтобы помочь со строительством новой столицы, — из-за того, что произошло со старой. И тогда мы узнали то, о чем не знали в Гуйяне: новости о Нанкине.

Кто знает, почему японцы не сдержали своих обещаний, данных в листовках? Может, кто-то из мирных жителей бросил в них камень или отказался им поклониться. И какая-нибудь старушка попыталась приструнить соседа: «Возьми себя в руки! Ты навлечешь на нас всех неприятности!»

— Они солгали, — сказал один из солдат, сидевших на земле. — Они насиловали старух, замужних женщин и маленьких девочек, беря их по очереди, снова и снова. Резали их ножами, когда насыщались, отрезали пальцы, чтобы забрать кольца, стреляли в маленьких сыновей, чтобы положить конец целым поколениям. Изнасиловали десять тысяч, зарезали двадцать или тридцать тысяч. Так много, что цифры оставались цифрами, а не превращались в людей.

Ужасные картины проплыли у меня перед глазами. Наша старая кухарка, и Бетти, и мальчик, бросавший камни в озеро… И все это творилось, пока мы путешествовали, переживая то плохие, то хорошие моменты, а я жаловалась на дорожные тяготы… Мне больше не угрожала опасность, но в сердце поселился такой страх, что я не знала, как с ним справиться.

— Я не верю! — сказала я тому солдату. — Это всего лишь слухи.

— Верь во что хочешь, — ответил он и сплюнул на землю.

Позже я узнала, что была права. То, что мы услышали от него, оказалось слухами. Потому что на самом деле пострадавших было больше, гораздо больше. Кто-то из официальных лиц позже сказал, что в общей сложности погибли около ста тысяч человек. Но откуда он мог знать точную цифру? Мыслимо ли сосчитать убитых, когда их так много? Они учли сгоревших в огне и сброшенных в реку? А что насчет тех бедняг, которых никто не замечал, даже когда они были живы?

Я попыталась это представить, а потом изо всех сил постаралась изгнать из своих мыслей. Я не могла считать то, что произошло в Нанкине, своей личной трагедией. Меня она не затронула. Я осталась жива.

Но долгие месяцы после этого ко мне приходили страшные сны, очень плохие сны. Мне снилось, что мы вернулись в Нанкин и рассказываем кухарке и Бетти о красотах, которые видели в Дыхании Богов, и о вкусных блюдах, которые попробовали в Гуйяне. А кухарка отвечает:

— Не обязательно было уезжать из Нанкина, чтобы все это увидеть и попробовать. Здесь есть все то же самое.

И ставит передо мной блюдо с белыми угрями, толстыми, как мои пальцы. Угри еще живы и стараются расползтись с моей тарелки.

Хелен как-то сказала, что здесь недавно открылся ресторан, где подают таких же угрей, жаренных с чесноком в очень горячем масле. Она хотела, чтобы мы сходили туда попробовать их, но я отказалась. Я больше не могу есть таких угрей. Мне больше не хочется их вкуса. Это как с сельдереем: я не могу его больше есть. Всю свою жизнь я любила сельдерей. А сейчас, стоит мне почувствовать его запах, я понимаю: нет. Только с сельдереем я не помню, что отбило у меня желание его есть. А с угрями — помню.

Не знаешь, почему так бывает? Почему некоторые воспоминания крутятся у тебя на кончике языка или селятся в запахах? Почему другие не изгнать из сердца?