Кухонный бог и его жена

7. ПОДСЧЕТ ПРИДАНОГО

Помнишь, Хелен твердит всем, что была подружкой невесты на моей свадьбе? Пышной, торжественной свадьбе в китайских традициях. Именно такое торжество для меня и устроили, тут Хелен не врет. Да только ее там не было. А Пинат — с этим своим выбеленным лицом и губами, красными, как зад мартышки, — была. Она широко улыбалась, словно и вправду радовалась за меня. Правда, видели бы вы ее за месяц до того: кузина так на меня злилась, что даже смотреть в мою сторону не хотела. Она взваливала на меня вину за то, что Вэнь Фу женится на мне вместо нее, и делала вид, что оглохла, когда я напоминала, как помогала им. А ведь это было чистой правдой. Я все время передавала их письма от одного к другому, а кузина запрещала мне их читать. Позже именно меня осенила идея насчет укромного уголка в теплице, где Пинат красилась. Я посоветовала Вэнь Фу, когда приехать и где спрятать велосипед, и привела его к Пинат, чтобы они могли поговорить целых два часа, пока вся родня спит после обеда. И это я стояла возле двери, охраняя их от Старой тетушки и Новой тетушки. А Пинат и Вэнь Фу целовались. Конечно, самих поцелуев я не видела. Но знала, что они это делали, целовались, как безумно влюбленные, потому что, когда они вышли из-за битых цветочных горшков, лицо и шея Пинат были покрыты красными пятнами там, где ее касались губы Вэнь Фу, красные от ее помады. И щеки его тоже оказались в ее белой пудре, отчего он походил на оперного певца. Я увидела, как он отъезжал с довольной улыбкой во все лицо, и бросилась к Пинат, чтобы помочь ей вытереть следы от поцелуев и смыть косметику.

— Зачем ты позволила себя целовать? — отчитывала ее я. — Почему вам недостаточно было просто поговорить и подержаться за руки?

Это же такой ужасный проступок: допустить до своих губ молодого человека, которого не знает твоя семья. Правда, допустить его до других частей тела было бы преступлением гораздо худшим.

— А мне понравилось, — с шаловливой улыбкой отвечала Пинат.

— Что? Тебе понравилось, и ты решила наплевать на доброе имя своей семьи ради собственных удовольствий? Вы как две безмозглые собаки, бросившиеся обнюхивать грязные хвосты друг друга!

Но пока я оттирала лицо кузины, она не переставала мечтать о Вэнь Фу, рассказывая, как он восхищался ее бархатными щеками и нежными руками.

— Ай! — взвизгнула она. — Ты сейчас мне сотрешь кожу вместе с косметикой!

— Сама виновата, — ответила я. — Это пятно никак не отходит. Он укусил тебя в шею, как паук. И скоро уже все проснутся. Ай-ай, теперь у нас будут неприятности!

Пинат же только хихикнула, потянулась за зеркалом и сказала:

— Дай я посмотрю. Ой, глянь, что он наделал! — Она приподняла воротник и снова захихикала.

Кузина даже не думала, как сильно я рисковала, помогая ей, хотя знала, что если ее мать узнает об этом, мне придется хуже, чем ей. Пинат была младше меня, поэтому я отвечала за ее поведение. И я боялась Старой и Новой тетушек. Тебе, Перл, конечно, может быть не все понятно в ходе моих мыслей, неясно, какие беды могли меня ожидать из-за Пинат.

Дело в том, что в те времена в Китае все перед кем-то отвечали. Совсем не так, как здесь, в Соединенных Штатах, где есть свобода, независимость и индивидуальное мышление: делай что хочешь, не подчиняйся матери. Нет, ничего подобного там не было. Мне никогда не говорили: «Будь хорошей девочкой, и я дам тебе конфетку». За хорошее поведение никто не давал наград, потому что именно его от тебя и ожидали. Но вот если ты поступал плохо, твои родственники могли сделать с тобой все что угодно. И им не требовалось искать для этого причин или объяснений. Я хорошо запомнила некоторые из угроз.

«Ты хочешь, чтобы тебя изгнали навеки, и ты стала нищенкой-побирушкой? Как твоя мать? — говорила Старая тетушка. — Ты хочешь заразиться той страшной болезнью, чтобы она сожрала тебе все лицо, как твоей матери?»

С того самого дня, как я приехала на остров Чунминдао, она постоянно говорила мне что-нибудь в этом роде, и ее не заботило, нахожу ли я в этих словах логику или справедливость. Я не знала, что случилось с моей матерью, от чего она бежала, хоть Пинат и говорит, что она не выдержала брака. Или от чего она умерла на самом деле. Или за что ее изгнали, хотя люди шептались, думая, что я их не слышу, о том, как она разозлила моего отца. Когда я только появилась на острове, Старой тетушке достаточно было произнести имя моей матери, и я тут же начинала рыдать. Позже я научилась не плакать совсем. Просто старалась не вспоминать о маме и не думать о ней и о надежде, которая теплилась у меня в груди: когда-нибудь она приедет и заберет меня отсюда. Вот Старая тетушка все время и придумывала что-то новое, чтобы меня напугать. Однажды она взяла меня с Пинат в гости к одной семье в Шанхае и указала на служанку, подметавшую двор.

— Посмотри на эту бедняжку, — сказала Старая тетушка жалостливым голосом.

У служанки были пустые, бесчувственные глаза. Потрепанные короткие штаны не скрывали ее тощих лодыжек.

И Старая тетушка рассказала, что эту девушку продал в рабство собственный отец за то, что она не слушалась его после смерти матери.

Потом последовали другие угрозы. Когда Старая тетушка считала, что я недостаточно почтительна, что кланяюсь не так низко, как надо, и не молю о прощении, она отвешивала мне оплеуху.

— Какая упрямая и непослушная! Да какая семья согласится взять тебя в жены своему сыну? Мне надо выдать тебя за вонючего старого башмачника!

Это она так говорила о нищем старике-сапожнике, который переходил от дома к дому, беря обувь на починку. Его дыхание и тело пахли, как ветхая обувь, которую он чинил и пытался продать. По-моему, все матери деревни грозили дочерям выдать их за старого башмачника. И дочери явно брались за ум, иначе у старика было бы не меньше двадцати жен!

Я не считаю, что Старая тетушка мучила меня со зла, и говорю это не от щедрости сердца. В те времена в традиционных семьях, как наша, было принято стращать детей. Наверное, мать Старой тетушки воспитывала ее саму точно так же, пугая и угрожая, ставя в пример других детей, невозможно и невероятно послушных. Только так можно было добиться от детей послушания и избавить их глупые головы от эгоизма. И только так проявлялась забота о будущем ребенка. И только этими уроками он пользовался, когда становился взрослым, — чтобы сохранять порядок уже в собственной семье.

Но тогда, в оранжерее, я дрожала от страха, вспоминая тетушкины угрозы. Ужасно, что Пинат позволила Вэнь Фу себя целовать! Она могла лишить меня будущего! Поэтому в следующий раз, когда кузина попросила меня передать письмо Вэнь Фу, я отказалась.

— Неси его сама, заявила я. — Я больше не буду вашим посредником.

Пинат плакала и умоляла, потом принялась обзываться. Она не разговаривала со мной весь следующий день, но мне казалось, что так я защищаю себя от неприятностей. Откуда мне было знать, что этим я сделала только хуже?

Позже я узнала, что Вэнь Фу тоже разозлился. Он несколько часов ждал моего появления на дороге с письмом от Пинат. И когда я не пришла ни в тот день, ни на следующий, ни в тот, что был после него, он решил больше не медлить. Вэнь Фу нашел настоящего посредника: женщину, которая могла не только передавать письма, но и договориться о брачном предложении.

Понимаешь, Вэнь Фу решил, что хочет жениться на Пинат, да только не потому, что любил ее всем сердцем, а потому, что хотел войти в ее семью. Надо сказать, в этом он ничем не отличался от большинства мужчин того времени. В пору моей молодости брак был сделкой, словно речь шла о покупке крупного имущества. Вот здесь, например, ты видишь дом, в котором хотела бы жить, и ищешь агента по недвижимости. В Китае юноша находил богатую семью с дочерью и искал брачного посредника, который умел заключать выгодные сделки.

Старую сваху, которую он нанял, мы звали тетушкой Мяо. Она славилась тем, что так подбирала пары, что у них рождалось рекордное количество сыновей. И несколько лет назад подыскала мужей для двух дочерей Старой тетушки.

Только сейчас я вспомнила, что именно тетушка Мяо помогла Старой тетушке прогнать одного юношу из семьи Линь. Я не была с ним знакома, но меня прочили ему в жены. И не успела я даже на что-то понадеяться, как этот шанс отобрали.

— В таком браке не будет денег, — сказала тетушка Мяо Старой тетушке. — Да, глава семьи Линь хорошо образован. Но что толку в этом, если он не сумел добиться достойного положения? А на жену его взгляните! Родила последнего ребенка почти в сорок! Никакого стыда, никакой морали!

На самом деле сваха невзлюбила семью Линь из-за ссоры, случившейся много лет назад. Пинат подслушала, как об этом рассказывал дядюшка. Семья Линь заключила брачное соглашение с одной из местных девушек.

— За несколько месяцев до свадьбы этот сын из семьи Линь сбежал и женился на ком-то из Шанхая, — сказала моя кузина. — Взял и женился по любви! Конечно, его семья могла превратить девушку из Шанхая в наложницу, а эту, местную, сделать женой. Но как бы это выглядело? Мужчина должен очень сильно не любить свою невесту, чтобы сбежать и взять наложницу раньше нее, чтобы так унизить.

А потом Пинат рассмеялась:

— И представь, кто та самая местная девушка, на которой он должен был жениться? Тетушка Мяо. Молодой Линь опозорил ее, и ей пришлось ждать еще целых три года, пока история не забылась и к ней не начали снова присматриваться как к будущей невестке.

И вот эта тетушка Мяо стала частенько заходить к нам на чай: поболтать со Старой и Новой тетушками, рассказать, кто болен, кто получил письмо от иммигрировавших родственников, чей сын сбился с пути и пошел к коммунистам.

Это в лицо мы с Пинат называли ее тетушкой Мяо. А за спиной — Мяу-Мяу, потому что она была очень похожа на кошку. Сваха все время держала ушки на макушке и мгновенно бросалась туда, где пахло тайной.

Уверена, она много чего наговорила Вэнь Фу о нашей семье. О том, что дядюшка имел крепкое предприятие, но потом растерял договоры. О том, что Новая тетушка — его вторая жена, которая угождает ему, а Старая тетушка — первая, и все должны угождать ей. И о том, что Пинат — любимая младшая дочка дяди, а я — ее кузина, которую отправили на остров сразу после исчезновения матери, то ли убитой, то ли попавшей в руки бандитов. А может, она утонула в море, или земля под ней разверзлась и поглотила ее без следа, сейчас этого уже никто не знает.

А еще тетушка Мяо наверняка сказала, что я дочь человека настолько богатого, что он мог позволить себе подарить младшему брату целую фабрику и лучший дом в Речном Устье, потому что в Шанхае у него оставалось гораздо больше имущества. Я знаю, что Вэнь Фу спрашивал обо всем этом.

И вот что случилось дальше. Вскоре после того, как я отказалась передавать письма, к нам в двери постучалась тетушка Мяо и привела с собой родителей Вэнь Фу. Пинат была так взбудоражена, что чуть не уронила чайник, подавая им чай. Она так хихикала, что Новой тетушке пришлось дважды ее отчитать за то, что она не налила чаю и дядюшке.

Но я заметила, что мать Вэнь Фу не обращает внимания на Пинат и на ее глупое поведение. Она очень внимательно рассматривала меня.

Гостья спросила, не я ли шила платье, которое на мне надето, затем тщательно осмотрела стежки и края рукавов и сказала, что мое мастерство не так уж и плохо, но его можно усовершенствовать. Потом она спросила о моей бледности: натуральный ли это цвет моей кожи, или я недавно болела? Почему я так молчалива? Я страдаю кашлем? Быстро ли я устаю?

На следующий день Старая и Новая тетушки отправились с визитом на другой конец острова, в дом Вэнь Фу. Пинат была в таком восторге, что уже выбирала западные фасоны свадебных платьев.

А затем Старая тетушка объявила, что нашей семье сделано брачное предложение. Вот только касалось оно не Пинат, а меня.

Я не соглашалась и не отказывалась. Моего ответа вообще никто не спрашивал, потому что решение полагалось принимать не мне. Конечно же, я не захлопала в ладоши и не стала благодарить тетушек за то, что они спланировали для меня такое чудесное будущее. Но я и не убегала в свою комнату со слезами, отказываясь от еды, бледнея и грозя, что умру, как поступали некоторые девушки, когда их семьи выбирали для них не лучших мужей.

Если бы ты спросила меня, что я чувствовала, когда мне сообщили, что я выйду замуж за Вэнь Фу, я бы ответила тебе так: мне казалось, будто я выиграла большой приз. И одновременно — будто мне только что объявили о том, что отрубят голову. А по правде, наверное, что-то среднее между одним и другим.

После объявления я осталась сидеть за столом, слишком ошеломленная и смущенная, чтобы что-то сказать. А Пинат надулась.

— Зачем Уэй-Уэй замуж? — спросила она.

Новая тетушка не угадала, отчего ее дочь недовольна.

— Не надо быть такой эгоисткой! Она сможет часто к тебе приезжать. Но сейчас Уэй-Уэй должна выйти замуж и покинуть нас. Она старшая из вас, и возраст у нее подходящий. Ее муж старше ее всего на пять лет. Чуть позже ты навестишь кузину в доме ее новой семьи.

Я тихо сидела, пытаясь представить Вэнь Фу моим мужем. Я видела, как бегу навстречу ему по дороге, как это делала Пинат. Только на этот раз он целует меня, а не ее. Он смеется и говорит мне, что у меня хорошенькие щечки, розовые, как платье, что на мне надето. Вот я открываю его письмо, и сердце бьется еще чаще.

Глянув на Пинат, я увидела, что она от злости потеряла дар речи и что у нее чуть не валит дым из ноздрей. Пф! Пф! Как у дракона, которому наступили на хвост. Она не умела прятать чувства, как я. И только тогда я поняла, что так долго и глубоко прятала свои чувства, что сама не замечала их. До этого дня. Я поняла, что все это время, злясь на Пинат за то, что она позволяет себя целовать, я ревновала.

Нет, это была не любовь! Я не об этом говорю. Это была глупая надежда. Я училась надеяться на лучшую участь.

Ты мне не веришь? Разве тетушка Хелен не рассказывала тебе эту историю? Ну что же, она хотела, только я ей не дала. Я знала, что если она возьмется за рассказ, то все перепутает. Она бы сказала:

«Твоя мать влюбилась. Так романтично!»

Но ты же ее знаешь. Если она где наткнется на ложь, то сочтет ее правдой. Как вот эта ее история про опухоль мозга. Нет у нее никакой опухоли. Я ей сказала, но она не поверила. Она решила, что я так говорю из жалости.

«А почему я должна тебя жалеть?» — спросила я.

«Потому что я умираю», — ответила она.

Ну вот как с такими спорить?

Вот почему я сама рассказываю тебе эту историю, а не тетушка Хелен. И ты должна верить мне, потому что я твоя мать. Я не любила Вэнь Фу, даже в самом начале. Я была счастлива, конечно, но только потому, что увидела в этом браке шанс. Хотя могла перепутать счастье с любовью, самую малость.

Несколько дней после этого объявления я внимательно выслушивала тетушек, склонив голову в самой почтительной манере. Они говорили, какая хорошая семья Вэнь и как мне повезло. Старая тетушка подчеркнула, что они принимают меня, несмотря на порочащее поведение моей матери. Мне рассказали, что у Вэней успешный бизнес за рубежом. Вэнь Фу будет рад помочь моему отцу с продажей наших шелков и хлопка. Он даже уже пообещал это. Я узнала, что мать Вэнь Фу очень талантлива, хорошо шьет и рисует пейзажи, прекрасно готовит и эффективно управляет домом. Она многому может меня научить. Да и сам дом, конечно, не так прекрасен, как наш, но все же очень хорош, и в нем много слуг. У Вэней даже есть автомобиль!

Чем больше я слышала, тем больше мне хотелось им верить. Я представляла, как Вэнь Фу приедет на автомобиле, чтобы забрать меня с собой, и как я буду рада оставить свою прошлую жизнь позади. Я мечтала жить в счастливом доме, где никто ни на кого не жалуется, и о свекрови, редком сокровище, которая бы хвалила меня, а не ругала. Я представляла себе слуг, которые наливают мне чаю еще до того, как я осознала, что хочу пить. И там же, в моих фантазиях, вокруг меня бегали дети, много детей, почему-то все одного роста, и они тянули меня за полы юбки, заставляя улыбаться. Когда тетушки сказали, что я выйду замуж за Вэнь Фу, я представила себе будущее таким, как его описала гадалка, разговаривая с Пинат.

И теперь, когда мне выпало такое большое счастье, мне было очень жаль кузину. Но потом она стала обвинять меня в предательстве. Все это время, до самой свадьбы, нам приходилось делить кровать. Когда я входила в комнату, она плевала на пол, а по ночам пинала мои ноги, толкалась и стягивала с меня одеяло, шептала, что я хуже червей, которые поедают мертвых животных.

— Ну ты же слышала свою мать, — протестовала я. — Я старшая, значит, должна первой выйти замуж. Мне приходится слушаться. Если хочешь что-то изменить, иди и сама поспорь со своей матерью.

Если бы я тогда хорошенько подумала, то поняла бы: тетушкам нет никакого дела до того, кто из нас старше. Просто Пинат, своей любимице, они всегда отдавали ей все самое лучшее: лучшую одежду, самые теплые слова, больше денег, лучшие амулеты на удачу, больше микстур, если она заболевала. Я уже говорила, что они не обращались со мной плохо, просто с Пинат они обращались лучше. Почему же я была так глупа? Следовало догадаться, что если меня отдают семье Вэнь Фу, то это не такая уж блестящая партия.

А потом произошло кое-что, из-за чего я испугалась, что могу всего этого лишиться. Тетушки сказали, что отвезут меня в Шанхай, к отцу, чтобы просить разрешения на мой брак. Они показали мне его письмо, — в котором он сообщал, когда нам приехать. Ни слова больше, никаких поздравлений. Тогда еще не было телефона, и остров никак не связывался с Шанхаем, а значит, письмо доставил гонец, а не почтовая служба. Это увеличивало важность послания, которое я держала в руках.

Попробуй представить, что я тогда чувствовала.

Я не видела отца почти двенадцать лет, с тех пор как он отправил меня на остров. А когда мы ездили в Шанхай, тетушки ни разу не приводили меня к нему.

Он не писал мне, не приезжал проведать на остров или в пансион. И я не знала, радоваться или бояться встречи.

Пришло утро, и мы с тетушками приняли раннюю ванну. Мы надели лучшую одежду, яркие шелковые платья и куртки, и купили билеты первого класса на катер, который должен был за два часа довезти нас до Шанхая. Когда мы сошли с катера, возле причала нас уже поджидал длинный черный автомобиль, который и повез нас в дом отца на Джулу-роуд. Все казалось мне волшебной сказкой.

Однако, пока мы шли по дорожке к дому, я поняла, что мы совершили непростительную ошибку. Слишком броская одежда демонстрировала нашу незначительность. Вот открылась дверь, и я оказалась в прихожей дома, в котором некогда жила, но которого уже не помнила.

Этот дом был вдесятеро больше и красивее того, который стоял в Речном Устье. Никакого сравнения. Здесь хотелось ко всему прикоснуться и в то же время страшно было сделать шаг, чтобы ничего не разбить. Рядом со мной стояли две высоких резных этажерки с крохотными белыми статуэтками. Одна изображала охотника, преследующего оленя, другая — двух девушек в английских платьях. Казалось, они могут разрушиться от одного чиха, кашля или даже слишком громко сказанного слова.

Я смотрела вниз, на ноги, и жалела, что не могу присесть и смахнуть пыль с туфель. А потом мой взгляд переместился на мраморный пол.

Неожиданно я вспомнила, как пролегает по нему узор. Мама как-то рассказывала, что в полу есть драгоценные камни, оставленные рекой, которая когда-то протекала по мраморному руслу. Перед моими глазами на полу играли разноцветные блики — тени ярких рыб, как говорила моя мать.

Я подняла глаза, чтобы посмотреть, откуда падает этот разноцветный свет, и увидела витраж в окне над первой лестничной площадкой. Там были изображены цветы, деревья и трава. Мне очень хотелось вспомнить, видела ли я его раньше. Глядя на широкую спиральную лестницу, я пыталась вспомнить гладкое темное дерево перил и то, как оно ощущалось под ладонью.

Именно в этот момент я увидела отца, спускающегося по лестнице, неторопливо, шаг за шагом. Он походил на бога.

Я вспомнила эту его манеру — он будто никогда и. никуда не торопился — и это чувство постоянного ожидания и страха, когда не знаешь, что произойдет дальше.

Сейчас он, совершенно бледный, стоял на последней ступени и смотрел на меня. Наверное, мы оба глядели друг на друга, словно на призраков. Ах да, возможно, он узнал во мне черты матери, и его охватила ненависть. Я склонила голову в поклоне.

— Дочь, — неожиданно сказал он, — тебе следует пригласить наших гостей присесть.

Я обернулась, чтобы посмотреть, к кому он обращается, но рядом никого больше не было. Старая тетушка подтолкнула меня, и вот я уже говорила, указывая на гостиную справа:

— Прошу вас, присаживайтесь. Проходите и садитесь, не стесняйтесь.

Я будто всю жизнь приглашала тетушек в этот дом, в котором так давно не жила.

Мы тихо сидели на диванах с перьевыми перинами, погрузившись в них так глубоко, что мне показалось, я застряла. Старая тетушка нервно кивала:

— Как поживаешь, старший брат? В добром здравии, надеюсь?

— Как ты? Как ты? — вторила Новая тетушка.

Отец улыбнулся, медленно закинул ногу на ногу и только потом ответил:

— Неплохо, но и не лучшим образом. Знаете, как бывает, когда кости понемногу стареют.

— Ай, чистая правда! — тут же подхватила Старая тетушка. — Вот и у меня точно так же. Живот болит каждый раз после обеда, и здесь, прямо в кишках…

Стоило отцовской брови выгнуться дугой, как все снова замолчали. В соседней комнате пробили часы, и тетушки, изображая неземное наслаждение, дружно сообщили, что это самый приятный из звуков, который им доводилось слышать.

Я молчала. Здесь, в гостиной, я заметила, что отец постарел и превратился в тощую и более пожилую версию дядюшки. От младшего брата он отличался жестким умным лицом. Отец носил круглые очки в золотой оправе и темный западный костюм, но с китайской жилеткой под пиджаком. Его нельзя было назвать высоким, хотя он производил впечатление крупного мужчины — возможно, из-за манеры самую малость поворачивать голову к слуге и отдавать распоряжения медленным взмахом руки. Однако на этот раз он повернулся ко мне:

— Дочь, тебе решать. Что нам подать к чаю: китайские угощения или английское печенье?

Мне показалось, что моя голова развалится на части от напряжения. Что выбрать? Какой ответ окажется правильным?

— Что-нибудь простое, — наконец прошептала я.

В ответ отец улыбнулся:

— Ну конечно, твои предпочтения не изменились. И, махнув слуге, он распорядился принести английского печенья, китайских груш и бельгийского шоколада.

Я задумалась. Столь галантное обхождение со мной показалось очень странным. Удивляло и то, как хорошо отец, похоже, меня знает. Если бы я отвечала на вопрос искренне, то попросила бы принести именно эти лакомства.

За чаепитием, которое получилось недолгим, Старая тетушка расхваливала семью Вэнь: они, дескать, лучшая партия для меня и хорошие партнеры для отцовского бизнеса. Я не сводила взгляда со своих рук, лишь изредка посматривая на отца, чтобы увидеть его реакцию. Мы все слушали, как Старая тетушка произносит несколько слов правды и раздувает ее до огромных размеров.

Семейное дело Вэнь с торговлей на экспорт превратилось в международную компанию с морскими перевозками. Осведомленность Вэнь Фу о ведении бизнеса за рубежом превратилась в тесные дружеские отношения с президентами самых влиятельных компаний Англии и Америки. А таланты матери Вэнь превратились в нечто волшебное — она, по словам тетушки, могла наколдовать листья на зимнем дереве!

Отец был неглупым человеком. Он молча слушал, попивая чай, и всякий раз, когда тетушку особенно заносило, просто поднимал на нее глаза, не меняя выражения лица. Тетушка тушевалась и чуть-чуть умаляла достоинства семьи Вэнь.

— Ах, конечно же, по твоим меркам их бизнес не так уж и успешен, и положение у них куда ниже, чем у тебя. Но Вэни живут привольно и пользуются уважением. Я подумала, что для твоей дочери очень важно попасть в уважаемую семью.

У Старой тетушки иссяк запас похвал, но отец по-прежнему хранил молчание.

— Хороший мальчик, уважаемая семья, — произнесла Новая тетушка, чтобы как-то заполнить паузу.

Теперь отец смотрел на меня. Я старалась не показывать смятения. Может, он настроен против этого брака? Или все еще сердится на мою мать и на меня?

— Я знаю эту семью, — сказал он наконец. — И уже распорядился, чтобы их бизнес проверили, разузнали, кто они такие и откуда.

Отец взмахнул рукой, словно отгоняя комара.

— Но мне было интересно послушать, что скажет о них моя семья.

Тетушки перепугались. Они походили на двух воришек, которых застали за кражей бобов. Виновато опустив головы, они ждали дальнейших слов отца.

— Дочь, а ты что думаешь? — спросил он тихо, почти сипло. — Ты этого хочешь?

Я прикусила губу, ущипнула себя за пальцы, а потом стала теребить край платья, стараясь придумать правильный ответ.

Отец снова взмахнул рукой.

— Она этого хочет, — сказал он тетушкам, вздохнув. Как мы можем ей помешать?

Тетушки осторожно засмеялись, словно отец пошутил. Но я не услышала в его словах шутки. Голос отца звучал грустно. Но не успела я это обдумать, как он стал задавать деловые вопросы. Так что, возможно, я ошиблась.

— Какой подарок предлагает семья Вэнь?

Старая тетушка передала ему конверт. Отец быстро насчитал четыре тысячи юаней и кивнул.

Я почувствовала облегчение. Это были большие деньги, равные двум тысячам долларов — или сорока или пятидесяти тысячам на сегодня. Китайцу среднего достатка пришлось бы работать за них десять лет. Но на самом деле семейство Вэнь не дарило эти деньги отцу. Он должен был вернуть их в день свадьбы со словами: «Отныне вы всю жизнь станете делиться всем, что имеете, с моей дочерью. Этого достаточно». А еще отцу полагалось снабдить меня приданым на ту же или большую сумму и сказать: «Вот тебе небольшой подарок, чтобы ты не была обузой для твоей новой семьи». И вот эти деньги предназначались только для меня. Считалось, что я могу положить их на банковский счет, открыв его на свое имя, не обязана ими делиться, и никто не вправе их у меня забрать. Но лишь этими средствами я должна была располагать всю свою жизнь.

— Какого приданого ожидает семья Вэнь? — спросил отец.

Помимо денег, приданое невесты включало и другие подарки.

Старой тетушке пришлось быть очень аккуратной в ответе на этот вопрос. Скажи она, что Вэням надо немного, это означало бы, что их семья не стоит того, чтобы с ней породниться. Скажи, что они хотят многого, — и это сделало бы меня недостаточно хорошей для них. Но Старая тетушка уже получила опыт сватовства, выдавая замуж двух своих дочерей. Поэтому она произнесла:

— Мебель для комнаты.

Она имела в виду комнату, в которой я буду жить с молодым мужем в доме Вэнь. Такой ответ не выставлял их жадными — ловкий ход, словно в покере.

Теперь настала отцовская очередь продемонстрировать щедрость.

— Разумеется, — добавила Старая тетушка, — кровать купит семья мужа.

Она напоминала о древней традиции: сыновья должны рождаться на кровати своего отца.

— Еще чаю?

То, что хозяин дома не отдал распоряжений слугам, не спрашивая ни о чем гостей, служило сигналом, что визит подошел к концу. Мы с тетушками вскочили на ноги.

— Нет, нет, нам пора, — сказала Старая тетушка.

— Так скоро? — с деланым удивлением спросил отец.

— Мы уже опаздываем, — добавила Новая тетушка, хотя нам некуда было идти в этот час дня, а наша лодка отчаливала только вечером.

Мы пошли к выходу.

Но тут отец позвал меня. Он не сказал «дочь», как в начале разговора. Он позвал меня по имени:

— Уэй-Уэй, детка, попрощайся с тетушками и приходи в мой кабинет. Поговорим о твоем приданом.

Вот оно, то, на что я уже не смела надеяться! Все мои мечты, сдерживаемые так долго, готовы были громким криком вырваться из горла. Теперь он действительно обращался со мной как с дочерью, и я вмиг забыла все годы после предыдущей нашей встречи.

Нет, конечно, он не заключал меня в объятия и не целовал, как это принято у вас, американцев, когда вы видите друг друга после пятиминутной разлуки. Когда тетушки ушли, мы беседовали совсем недолго, но я и по сей день задумываюсь над этим разговором. Правда ли отец считал, что отдает меня в хорошую семью? Или увидел легкий способ избавиться от меня как от напоминания о неудачном браке? Поэтому в моей голове все еще звучат те немногие слова, которые он тогда мне сказал, и не думаю, что моя память изменила их, чтобы сделать более приятными.

Отец не просил прощения за двенадцать лет разлуки, но говорил со мной с серьезным и искренним выражением лица.

— Теперь, выйдя замуж, ты узнаешь свое истинное положение в обществе.

Он показал на старинную картину, занимавшую всю стену, от угла до угла. На ней были изображены самые разные люди, около сотни: мужчины, женщины и дети. И они занимались самыми разными делами: работали, ели, спали — все возможные жизненные ситуации нашли здесь отражение.

— Когда ты была маленькой, ты часто приходила в эту комнату и всё рассматривала эту картину. Помнишь?

Я долго смотрела на картину и наконец вспомнила крохотную фигурку в самом ее углу: женщину, выглядывавшую с балкона. Я кивнула.

— Когда я спросил, нравится ли тебе она, ты ответила, что это очень плохая картина. Помнишь?

Я не могла себе представить, как заявляю подобное отпу, даже будучи совсем малышкой.

— Мне очень жаль, но я этого не помню, — ответила я. — Но еще больше жаль того, что ты запомнил меня непослушным ребенком.

— Ты говорила, что картина путаная. Что ты не можешь понять, грустную или радостную мелодию играет женщина с флейтой. А женщина с тяжелой ношей: в конце она или в самом начале своего путешествия? А эта женщина на балконе: выглядывает она с надеждой или смотрит со страхом?

Я прикрыла рот ладонью и рассмеялась:

— Каким же странным ребенком я была!

Но отец продолжал говорить, словно не слышал:

— Мне нравилась в тебе эта черта: ты никогда не боялась сказать то, что думаешь.

Когда он снова на меня посмотрел, на его лице не было видно никаких чувств или мыслей.

— Так скажи, что ты думаешь об этой картине сейчас?

Я стала лихорадочно думать. Какой ответ он хочет услышать? Как показать, что я не изменила своей честности?

— Вот эта часть мне очень нравится, — сказала я, нервно показывая на изображение мужчины, о чем-то просящего мирового судью. — Здесь пропорции хороши и детали тонко прописаны. А вот эта часть картины мне совсем не нравится. Видишь, какая она темная, и слишком тяжелая в нижней части, и все изображение какое-то плоское…

Отец уже отошел в сторону. Он кивал, хотя, думаю, соглашался не со мной.

Потом он развернулся и, сурово глядя на меня, произнес:

— Начиная с этого момента для тебя существует только мнение твоего мужа. Твое мнение больше не имеет никакого значения. Поняла?

Я живо закивала, благодарная за то, что отец преподал мне такой важный урок таким деликатным способом. А потом он сказал, что я на неделю останусь в его доме, чтобы выбрать и купить себе приданое.

— Ты знаешь, что тебе нужно?

Я опустила глаза, все еще стесняясь:

— Что-нибудь простое.

— Ну конечно, — отозвался он. — Всегда что-нибудь простое.

Он улыбнулся, и я была счастлива, что сказала именно то, что он хотел услышать.

Но внезапно улыбка исчезла.

— Прямо как твоя мать, — проронил он. — Она тоже просила чего-нибудь простого. — Его глаза сощурились, как будто он все еще видел ее где-то вдали. — Но на самом деле ей всегда было мало. — Он бросил на меня резкий взгляд. — Ты тоже такая?

Смысл его слов, как картина, менялся с каждым мгновением. А я была как та женщина на балконе: замершая в ожидании, с надеждой и со страхом. Сердце мое холодело и сжималось с каждым новым его словом. Я не знала, что ему отвечать, поэтому произнесла то, что само просилось на язык. Правду.

— Такая же, — ответила я.

В этот день служанка проводила меня в комнату, некогда принадлежавшую нам с мамой, и оставила отдохнуть перед ужином. Как только за мной закрылась дверь, я обошла, осмотрела и потрогала все, до чего дотянулась.

На кровати лежали другие одеяла. Картин и занавесок, которые выбирала мама, тоже не было. Как и ее одежды, расчески и лавандового мыла. Но мебель осталась прежней: кровать, высокий шкаф, стул и туалетный столик с зеркалом, некогда отражавшим мамино лицо. Я расплакалась от счастья: наконец-то я вернулась! А потом плакала уже как ребенок, все еще ждущий возвращения матери.

Только потом я узнала, что никто не хотел селиться в этой комнате. Считалось, что она приносит несчастья. И все эти годы она пустовала, несмотря на то что в доме было полно людей. Сань Ма и У Ма все еще жили в нем. Помнишь, я рассказывала? Жены отца. Сь Ма к этому времени уже не было в живых. И сыновья отца, теперь со своими женами и детьми, тоже жили здесь, как и слуги с их детьми. В общей сложности в доме обитало около двадцати пяти — тридцати человек.

Но даже при такой уйме народа стояла удивительная тишина. Когда я спустилась к столу на ужин, сидевшие за ним домочадцы старались говорить чуть ли не шепотом. Они приветствовали меня со сдержанной вежливостью, но, конечно, никто и словом не упомянул причину моего долгого отсутствия. По-моему, они просто не знали, как со мной обращаться.

Стали подавать блюда. Я собралась сесть рядом с женой сводного брата, но отец жестом пригласил меня на место подле себя. Все взгляды тут же обратились на меня. Отец встал и объявил:

— Моя дочь, Цзян Уэйли, в следующем месяце выходит замуж.

А потом мы целую вечность ждали, пока слуги разольют особый напиток в специальные стаканчики размером с наперсток. Наконец отец снова заговорил, произнеся простой тост в мою честь:

— Желаю тебе найти в этом браке все, чего тебе хочется. Ганбей! До дна!

Он запрокинул голову и опорожнил свой стаканчик одним быстрым глотком.

Мы все последовали его примеру. И вскоре меня принялись громко поздравлять, как положено в счастливых семьях. Мой язык горел от ликера, а глаза — от слез радости.

Отец попросил помочь мне с покупками приданого Сань Ма — свою старшую жену, управлявшую семейным бюджетом и, конечно, прекрасно знавшую, что нужно невесте. Она помогала трем дочерям Сь Ма, которые выходили замуж уже после смерти матери. Сань Ма рассказала об этом в автомобиле, который вез нас в «Юн Ань Гунси», высококлассный торговый центр на Нанкин-роуд.

— Ох уж эти дочки Сь Ма! Каждая унаследовала худшие материнские недостатки. Ай-ай-ай! Первой не хватает щедрости, она из тех, кто никогда не обронит даже медяка в кружку нищего. Второй — сострадания, она готова всех накормить отравой. А третья такая жадная, что знаешь, что бы она сделала? Украла бы и отраву, и миску, в которой ее смешивали! Так что я не стала покупать им много вещей в приданое. Зачем чересчур стараться для таких скверных девчонок?

Я была очень осторожна с Сань Ма, помня, что именно она больше всех ревновала отца к маме и завидовала ее волосам, ее положению и образованию. Мне не хотелось дать старшей жене отца даже малейшего повода доложить ему, что я проявила жадность.

Поэтому, когда она велела мне выбрать стул, я показала на очень простой, без резьбы и украшений, когда она решила купить чайный столик, то я выбрала самый скромный, с прямыми ножками. Она кивала и шла к следующему продавцу, ожидавшему нас. Но она заказывала не те вещи, что я выбирала, а в три раза лучше!

Я рассыпалась в благодарностях. Мне казалось, что мы не собирались покупать ничего, кроме стула и чайного столика, и теперь нам пора домой. Но Сань Ма принялась мягко напоминать мне о том, что нужно хорошей жене.

— В каком стиле ты хочешь шкафы? — спросила она.

Представляешь, что я тогда чувствовала? Сколько я надеялась, как молилась о лучшей жизни! А сейчас все были так добры ко мне! Я получила все, чего могла пожелать, и мне даже в голову не приходило мечтать еще о чем-нибудь, как и говорила гадалка.

Весь день мы с Сань Ма занимались покупками. Это походило на телеигру, где женщине дают одну минуту, чтобы выбрать и взять с полок в магазине все, что ей заблагорассудится. Но у нее нет времени на раздумья, пригодится ли ей та или иная вещь, она просто видит и берет. Однако в моем распоряжении была целая неделя. Так что можешь себе представить, сколько всего мы накупили и как расцветали мои мечты о будущей жизни.

В тот день мы нашли тройной шкаф и тройной буфет, очень красивые. А еще самый мой любимый предмет — туалетный столик в современном стиле, который я выбрала сама. У него было большое круглое зеркало, обрамленное серебром, а по обе стороны от него — по два ящичка: один длинный, другой короткий. Торцы ящичков украшала инкрустация: веерообразный узор из красного дерева, луба и перламутра. Внутри ящички были отделаны кедром, чтобы, открывая их, хозяйка ощущала приятный аромат. Центральная часть столика опускалась ниже краев, образовывая квадратный ящичек, тоже инкрустированный.

А под столиком помещалась маленькая скамейка, обитая зеленой парчой. Я уже представляла, как сижу за этим столиком и смотрю на свое отражение, словно мама.

Ты же понимаешь, о каком столике я говорю? Я купила почти такой же и тебе. Так долго его искала. И купила вовсе не для того, чтобы тебя помучить. Он просто мне очень нравился.

На второй день Сань Ма помогла мне выбрать разные вещи для развлечений: радио, швейную машинку, граммофон, который сам переключался на новую песню, фарфоровый аквариум такого размера, что и я бы там уместилась. У меня с Вэнь Фу будет множество способов устроить себе счастливую жизнь!

На третий и четвертый дни мы покупали интимные вещи, которыми пользуются замужние женщины. Ах, как же мне было стыдно! Я могла только смеяться, когда Сань Ма объясняла, что мне понадобится и для чего. Сначала мы нашли умывальник — очень красивый со столешницей из зеленого мрамора и шкафчиком из резного дерева. Сань Ма показала мне маленький ящичек под ним — туда полагалось прятать женские принадлежности. Тогда мы пользовались хлопковыми салфетками вместо прокладок.

А потом наступила очередь двух разных ванн: высокой деревянной, для омовения всего тела по утрам, и фарфоровой, меньшего размера, для низа тела и ног. Китайцы чаще обходились маленькой ванной, потому что у них не было времени на ежедневное мытье целиком.

Сань Ма сказала:

— Ты должна подмываться каждый вечер перед тем, как лечь в постель к мужу. Тогда он всегда будет тебе рад.

Это звучало логично. Я хорошо помнила, как мне порой хотелось вытолкнуть Пинат из кровати.

Но старшая жена отца добавила:

— А позже, ночью, тебе следует подмыться еще раз.

Но на этот раз она не стала объяснять, зачем это делать. Я просто подумала, что мужчины более придирчивы, чем женщины, а женщины просто грязнее.

Потом Сань Ма заставила меня купить три ночные вазы. У меня горели щеки только от одного взгляда на них, не говоря уже о том, чтобы представить, что мне предстоит делить с Вэнь Фу и эту сторону жизни.

У ваз были деревянные крышки, а изнутри их выкрасили в красный цвет и покрыли каким-то очень ароматным маслом.

На пятый день моя наставница помогла мне приобрести все необходимое для путешествий и хранения: большие кожаные чемоданы и два кедровых сундука. Сундуки мы заполнили подушками и одеялами. И вот тогда Сань Ма сошла с ума! Она настояла, чтобы я купила целых двадцать одеял!

— Конечно, тебе они понадобятся. А как еще ты укроешь всех своих детей?

Вот я и выбрала хорошие толстые одеяла, сшитые в Китае, с тонкой обвязкой по краям. Они были набиты тончайшим хлопком, самым дорогим, взбитым много раз, пока он не распушился. И к этим одеялам я подыскала красивые покрывала, все шелковые, ни одного хлопкового. И каждое из них было вышито разными цветами, ни один узор не повторялся.

На шестой день мы купили все для развлечения гостей и почитания предков: диваны и кресла, столик для алтаря, четыре стула и низкий круглый столик. Кстати, столик был сделан из очень толстого, темного и блестящего куска дерева, с резьбой в китайском стиле, с ножками, заканчивающимися лапами с когтями, и бегущими по краю столешницы символами с пожеланиями долголетия. Под этим столом скрывалось еще четыре столика меньших размеров, на тот случай, если гостей окажется больше четырех.

На последний, седьмой день мы обзавелись посудой и столовыми приборами. К этому времени я прожила в доме отца достаточно долго, чтобы понять, что всего нужно по два комплекта.

Мне купили один набор для торжественных случаев и один для будней, на десять персон каждый. И это были не просто тарелки и ложки с вилками, как у американцев, один набор поскромнее, а второй — красивый, Там все было красивое! Слоновая кость или серебро. Представляешь? Китайское серебро, чистое мягкое серебро, словно монеты, которые ты всегда можешь обменять.

В магазине стоял широкий длинный стол, и мы сервировали его теми предметами, которые я выбрала. Я порхала по магазину, выбирая одно за другим, как будто занималась этим всю жизнь, и не задумываясь о ценах. Я подобрала серебряные соусницы для соевого соуса, серебряные чашки для чая, серебряные бокалы для вина, серебряные подставки под ложки для супа. У меня теперь были ложки самых разных размеров: для мясных бульонов и для десертов, таких как суп из семян белой лилии, который я так любила. И еще другие ложки, побольше и поменьше, только я запамятовала, зачем они нужны. Я составила наборы из суповых мисок четырех размеров, не из серебра, правда, но только потому, что серебряные становятся слишком горячими и их неудобно держать. Так что миски были сделаны из лучшего фарфора, с золотыми ободками. Потом я купила два комплекта мелких тарелок, небольшие и еще меньше, потому что Сань Ма сказала:

— Если ты ставишь на стол слишком большую тарелку, то заявляешь, что не знаешь, когда тебе выдастся шанс поесть снова.

И у меня были лучшие палочки для еды: тоже из серебра, соединенные тонкой цепочкой, чтобы не потерялись. Как только я решила, что покончила с покупками, как продавец показал мне маленькую серебряную штучку в форме прыгающей рыбки. Я сразу поняла, что мне это необходимо: это же была подставка под палочки, чтобы на некоторое время перестать есть и насладиться видом стола, посмотреть на гостей и поздравить себя со своим счастьем.

На седьмой день покупок приданого, всего за несколько недель до свадьбы, я именно так и думала: какая я счастливая! Меня наполняли только хорошие мысли, я была уверена, что моя жизнь изменилась и с каждым мгновением становится еще лучше, что счастье никогда не исчезнет. Что сейчас мне только и остается ежедневно молиться богам и благодарить их за благословения, чтобы те никогда не кончались.

Представь меня в этом магазине — улыбающуюся, сидящую за широким длинным столом, на котором расставлены мои вещи. Я решила примерить на себя это счастье, не стесняясь взглядов Сань Ма и продавца. Я взяла серебряные палочки, сделала вид, что взяла нежнейший кусочек угощения с тарелки, и, отвернувшись, вообразила, как говорю:

— Муж, съешь вот это — лучший кусочек этой самой лучшей рыбы. Нет, он не для меня, съешь его ты.

Так я мечтала выказывать своему мужу почтение. И, да, признаюсь, покрасоваться мне хотелось тоже. Я представляла, как буду устраивать пиры: один в честь отца, которого я теперь очень уважала, второй — для Сань Ма, чтобы почтить ее как мою названую мать, третий — для будущих свекрови и свекра, которых я надеялась научиться уважать. А потом — в честь моего первенца, когда он решит прийти в этот мир. Ну, и для Старой и Новой тетушек за то, что меня отпустили, и даже, наверное, для Пинат. Когда решу ее простить.

Только позже я выяснила, что каждой из дочерей Сь Ма Сань Ма купила приданого в пять раз больше, чем мне. И что отец все это время знал, что Вэни не были порядочными людьми. Выдавая меня замуж за их сына, он объявлял, что я ничем не лучше.

Вот только даже он не подозревал, насколько непорядочна эта семья. Всю мебель из приданого у меня забрали и отправили в Америку и Англию, на продажу.

Одеяла и шелковые покрывала достались сестрам Вэнь Фу и женам его братьев. Свадебные подарки от других членов семьи и друзей, роскошные рамки для фотографий, серебряное зеркальце и щетка для волос с серебряной ручкой, красивые фарфоровые расписные чаши с кувшинами — все это украсило комнату матери Вэнь Фу.

Лишь одну вещь из приданого они не смогли у меня украсть. И только потому, что кое-кто украл ее раньше них. Все произошло в тот день, когда одна служанка покинула дом Вэнь Фу, чтобы позаботиться о своей больной матери, которая жила где-то на юге. Мать Вэнь Фу, которая никогда не любила эту служанку, вскоре пришла к неприятному выводу. Но пока она проклинала на все лады беглянку за то, что та украла у нее десять пар серебряных палочек для еды, я спрятала их под подкладкой своего чемодана.

Еще много лет в плохие минуты я доставала эти палочки и держала их в руках. Они были такими же основательными и надежными, как моя вера. Я покачивала соединяющей их цепочкой, чтобы представлять, как лакомлюсь воображаемыми угощениями. Пустотой.

Можешь себе представить, как наивна я была, как невинна. Я все еще ждала дня, когда смогу достать эти палочки и больше ни от кого их не прятать. Представляла праздники, и торжества, и грядущее счастье.