Кухонный бог и его жена

24. УСЛУГА

Однажды тетушка Ду приготовила для меня сюрприз: привела Хулань. К тому же та ждала ребенка! От счастья я заплакала. Она тоже плакала, но от грусти, что видит меня в тюрьме. Шел февраль 1949-го, и я уже провела в тюрьме больше года.

Мы с ней переписывались все это время. Я ей написала раз пять, она мне — раза три. Она все время просила прощения: дескать, теперь, когда Цзяго больше нет, у нее с грамотностью не очень. Помня, как, по словам тетушки Ду, горевала Хулань, я не жаловалась на то, что письма были нечастыми и путаными. В последнем она говорила, что у нее есть для меня какая-то новость. Какая, она так и не сказала, лишь написала, что она счастлива и надеется, что я тоже за нее порадуюсь. Так вот, значит, что это была за новость: она опять вышла замуж. Ее второго мужа звали Куан Ань. Да, именно такое имя носил дядюшка Генри до того, как стать Генри Квоном. О, тогда он выглядел совсем иначе: худой, с копной густых волос. И очки носил с линзами потоньше, чем сейчас. Я бы не назвала его красавчиком, но он был мил и умел поддерживать беседу. Хелен может сама тебе рассказать, как они познакомились. Всего через полгода после смерти Цзяго. И, наверное, она скажет тебе, что это была любовь с первого взгляда. Ну, может, что касается него, это и правда. Она же всегда была практичной. Увидела шанс и воспользовалась им. И в этом нет ничего плохого.

Я так говорю потому, что знаю, как сильно Хулань любила Цзяго. Она смотрела на него с тем же восторгом, что мы с твоим отцом — друг на друга. И, думаю, жалела только о том, что Цзяго любил ее не так, как она его. Ее любовь к нему была обожанием, а его к ней — привязанностью.

А вот Куан Ань сходил по ней с ума! Он был готов для нее на все что угодно. И вот она попросила его помочь мне выбраться из тюрьмы. Он служил в военном ведомстве на севере, но когда коммунисты захватили север, они изгнали всех прежних военных управленцев. Поэтому они с Хулань сначала переехали в Тяньцзинь, а когда и этот город захватили, в Шанхай. Бывший одноклассник Аня стал какой-то важной шишкой, руководил учебными учреждениями всей провинции и тоже имел связи с юристами, судьями и полицией. Хулань говорила, что Аню достаточно сказать одно слово этому другу, и оно будет передано по цепочке, пока не дойдет до тех, кто может выпустить меня из тюрьмы.

Я ей поверила, но не стала спрашивать, действительно ли Куан Ань имеет такой вес. Послушает ли его этот друг? Когда сидишь в тюрьме, и тебе предлагают призрачную, но все же надежду, ты хватаешься за нее без лишних вопросов. И тебе уже не важно, кто тебе ее дает.

Я провела в тюрьме еще около пары месяцев, и однажды ко мне пришел человек и сказал:

— Цзян Уэйли, можешь идти.

И все. Я не задавала вопросов, и никто не стал мне ничего объяснять. Я подержалась за руки со своими соседками по камере и пожелала им лучшей жизни. Когда я хотела сказать им что-то еще, они просто выгнали меня, сказав, что стоит поторопиться, пока мне не изменила удача.

Перед тем как выпустить меня через главные ворота, начальник тюрьмы дал мне подписать документ, подтверждающий мое освобождение. В графе для объяснений причины стояло: «судебная ошибка». Ты можешь себе представить, что я чувствовала? Я провела в тюрьме больше года из-за судебной ошибки! Я была счастлива и в то же время заливалась слезами. А еще меня переполняла злость.

Тетушка Ду ждала меня у здания тюрьмы. Мы сели на автобус, чтобы ехать домой, в квартиру, в которой я некогда жила с Джимми. По дороге я заметила, как сильно изменился город. Закрылись банки, магазины, школы и рестораны. На улицах было много машин, забитых людьми и их пожитками так плотно, что они торчали из окон.

Я слышала, что по Нанкин-роуд каждый день проходят сто тысяч человек. В день, когда я вышла из тюрьмы, все эти люди обзавелись тележками и нагрузили их всякой всячиной, причудливо сочетающейся между собой: например, мешками с рисом и норковыми шубами. Тетушка Ду сказала, что они направляются на железнодорожный вокзал и в порт, чтобы успеть убраться из Кантона и Гонконга до того, как туда придут коммунисты.

Когда я пришла домой, Хулань готовила. Она подбежала ко мне, ущипнула за худую щеку и сказала:

— Может, моя стряпня никогда и не сравнится с твоей, но сегодня ты будешь ей рада больше, чем тому, что ела до этого.

Ее новый муж проводил меня до дивана и предложил прилечь, чтобы дать отдых ногам и голове. А я стала благодарить его от всего сердца:

— Куан Ань, без твоей помощи.

— Не стоит! — отмахнулся он.

— Честное слово. Я могла и не протянуть еще пол года в этом месте.

— Ты сейчас здесь, — сказал он. — И это — самое главное. Все остальное — в прошлом.

Нет, правда, он был слишком вежлив. Тогда и я решила не отставать в этом нелепом конкурсе вежливости.

— Я знаю, что это было непросто, — сказала я. — Может быть, тебе даже пришлось заплатить большую сумму. В любом случае я перед тобой в неоплатном долгу. Если тебе когда-нибудь понадобится услуга от твоего друга Цзян Уэйли, ты только скажи.

Я буду счастлива тебе помочь.

Он покраснел. А я подумала, что он удивительно скромен.

Хулань чирикала, как счастливая птичка:

— Ну что я тебе говорила? Куан Аню потребовалось сказать всего одно слово! Он всех знает, очень влиятельных людей. Ну, конечно, я все время ему напоминала. Зачем тянуть, говорю. Вызволяй ее оттуда поскорее.

— Хватит разговоров, — вмешалась тетушка Ду. — Эта бедная малышка так исхудала, ее того и гляди ветром унесет.

И это правда. Я стала фунтов на десять легче, чем в прошлом году, хотя и тогда была довольно худощавой. Праздничный ужин по поводу моего освобождения оказался очень простым: шпинат с одним черным грибом, мелко нарубленным ради вкуса, сладкая подливка со свининой, жареные ломтики желтой рыбы и суп из рыбьих голов. Вот и все, три блюда и суп, на четверых человек. И порции были очень маленькими. Наверное, тетушка Ду заметила, как я рассматриваю последнее блюдо и молча удивляюсь тому, что больше на столе ничего нет.

— Сегодня у нас особенный ужин, — сказала она.

— О, мне он все равно кажется сказочным, — заверила я ее.

— Да, но ты должна знать. Мы так не ели уже несколько месяцев.

— Новые бумажные деньги теперь ничего не стоят, — пояснила Хулань. — Теперь, если хочешь купить мешок риса, будь готов выложить за него шесть миллионов юаней. Немыслимо! Да эти деньги весят больше риса!

— Тогда как же вы заплатили за эту еду? — спросила я.

— Я продала нефритовый браслет, — сказала тетушка Ду, а увидев изумление и испуг на моем лице, добавила: — Иначе никак. Другого способа выжить у нас нет. Если тебя поймают с золотом или американскими долларами на улице, то могут убить. Гоминьдан просто стреляет в голову. Когда придут коммунисты, они, скорее всего, будут делать то же самое.

— У нас нет денег? — спросила я тетушку Ду.

— Я этого не говорила. Я сказала, что тебя не должны увидеть на улице с золотом или долларами. У нас остался один золотой слиток с того раза, когда ты сняла деньги со своего счета. А еще у нас почти два сотни долларов США, которые дал Джимми Лю. И твои золотые браслеты, кольцо и другие мелочи, вроде сережек. Так что на самом деле мы счастливчики.

И тут я кое-что вспомнила.

Может быть, мы даже счастливее, чем мы думаем, — сказала я. — Где мой чемодан?

Мы пошли в спальню. Я открыла чемодан и вынула подкладку. Я спрятала их так хорошо, что почти забыла об их существовании, но они никуда не делись: десять пар серебряных палочек для еды, соединенных цепочками.

Хулань и Куан Ань теперь жили с нами, в квартире, где мы когда-то жили с Джимми. Они спали в гостиной, а мы с тетушкой Ду — в кровати. В ту первую ночь я думала, что не усну. Я вспоминала счастливую жизнь в этой квартире всего два года назад, с Джимми Лю и Данру. Но, казалось, едва я только подумала об этом — и вот тетушка Ду уже трясет меня за плечо, чтобы я проснулась. Было уже утро, и она смеялась, показывая, что я почти втиснулась в стену, как привыкла спать в тюрьме.

После завтрака я сделала Хулань подарок — пару сережек. Я положила их рядом с ее тарелкой. Ее муж попытался отказаться от них:

— Нет! Нет! Не надо больше благодарностей. Забери сережки, и хватит об этом спорить.

Я сделала вид, что его не слышу.

— Примерь, — сказала я Хулань. — Я всего лишь хочу посмотреть, как они будут смотреться в твоих ушах.

Она поколебалась секунд пять, не больше, потом надела одну серьгу, а за ней и другую.

Знаешь, о каких сережках я говорю? О тех, что тетушка Хелен носит по самым торжественным случаям. Они очень красивой формы: два толстых полукруга с золотыми полосками на краях. Мы называем такой камень императорским зеленым нефритом. Нефрит подобного оттенка теперь найти непросто, он редок и очень дорог. Я подарила ей эти серьги за помощь в освобождении из тюрьмы. А знаешь, что выяснилось потом? Когда мы в тот день с тетушкой Ду шли на рынок, она сказала:

— Не надо больше делать Хулань подарков. Куан Ань вообще не хочет, чтобы ему напоминали об этом случае.

— Значит, он хороший, скромный человек. Вот только я думаю, что он гордится тем, что у его жены теперь есть такие сережки.

— Хватит подарков, — отрезала тетушка Ду.

— Тетушка, ну они же просто из вежливости отказываются.

— Хулань — может быть, но не Куан Ань.

Тогда она мне и рассказала о том, как месяц назад к ней пришел Куан Ань. Я тогда все еще сидела за решеткой. Он был потрясен и пристыжен. Одноклассник отказался с ним даже разговаривать, не вышел из кабинета, чтобы его приветствовать. Ань боялся признаться Хулань, что не сумеет вызволить ее подругу, поскольку приятель не счел его достаточно важной персоной.

— Мне так стыдно говорить об этом жене, — сказал он тетушке Ду.

— Значит, больше об этом не думай, — посоветовала она ему.

— Так он мне не помог? — спросила я.

Тетушка покачала головой:

— Он очень этого хотел, но в конечном итоге я сама пошла к властям. Это оказалось несложно. Пришлось только поразмыслить несколько дней. Ты же видишь, как сейчас обстоят дела в Шанхае и кто скоро здесь всем будет управлять. Я сказала работникам тюрьмы, что ты — родственница одного из высоких коммунистических лидеров, но его имя — большой секрет. И посоветовала прикинуть, что произойдет, когда в следующем месяце сюда придут коммунисты и обнаружат, что Цзян Уэйли все еще за решеткой.

— Ты так и сказала?

Тетушка Ду рассмеялась:

— Понимаешь, власть над людьми — это умение показать им то, чего они боятся. К тому же вдруг это правда? Вдруг Пинат и мать Крошки Ю теперь коммунистки? Кто знает?

Она взяла с меня обещание ничего не говорить Хулань. Видишь, какая она была хорошая, эта тетушка Ду? Она хотела, чтобы Хулань гордилась Куан Днем. Она сказала, что главное его желание помочь, а остальное — неважно. Ну а сама тетушка Ду вовсе не стремилась прослыть героиней. Я все знала, и ей этого было достаточно.

Правда, мне до сих пор часто, очень часто приходится прикусывать язык. Особенно когда Хелен говорит: «Прошу тебя об одолжении в счет той, той самой услуги…» И я всегда понимаю, что она имеет в виду, и Генри понимает, только уже с другим смыслом. Для каждого из нас эта история наполнена своим, отдельным смыслом. Иногда ее просьбы оказывалось сложно исполнить, как в тот раз, когда в 1953 году она захотела, чтобы я помогла ей и дядюшке Генри приехать в США. Им пришлось бежать в Тайвань, и она попросила нас с твоим отцом выложить круглую сумму. А что я могла ей сказать? «Я ошиблась, подарив тебе те серьги, верни их обратно»?

Вообще-то меня радует то, что она здесь, и Генри тоже. У них добрые сердца. Я злюсь, только когда Хелен ведет себя так, будто знает все на свете. Теперь ты знаешь, что это не так.

На следующий день после освобождения я написала Джимми, что жду от него известий, чтобы понять, как поступить дальше. Ехать ли мне к нему? Или остаться тут, и он приедет за мной сам? Я поделилась с ним своими предчувствиями: через два месяца, не более, коммунисты возьмут в Китае власть. А потом перечитала письмо и порвала его в клочки.

Я вспомнила, как изменились его письма за последние полгода. Он все еще называл меня своей маленькой женушкой, но рассказы на три страницы о его огромной любви ко мне закончились. Сначала я стала получать по две страницы о любви ко мне и по одной — о любви к Богу. А пару месяцев спустя это были две страницы о Боге и одна обо мне.

Поэтому я начала заново: меня выпустили из тюрьмы, в Шанхае все теперь по-другому, он, Джимми, просто не узнал бы этот город. Близится появление коммунистов, Гоминьдан уже покидает Шанхай. Кто знает, чем это обернется?

Отправив это лаконичное письмо, я приготовилась ждать. Но тетушка Ду, услышав о моем решении, тут же спросила:

— Что? Ты собираешься сидеть и ждать? Да что с тобой случилось в этой тюрьме? Тебя там научили ходить по цементному полу? Сейчас все, у кого есть хоть малейший шанс уехать из страны, бьются за него на смерть.

Она стащила меня со стула:

— Сейчас мы пойдем, и ты отошлешь Джимми Лю телеграмму. Твое письмо дойдет до него в лучшем случае через полгода. А тогда будет неважно, что он ответит, потому что ты упустишь свой шанс.

На телеграфной станции нам с тетушкой Ду пришлось сражаться за место в очереди. Всем срочно понадобилось отправить какие-то важные сообщения. После трех или четырех часов ожидания мы подошли к операционистке. Я заранее написала на бумаге адрес Джимми и несколько слов: «Освобождена. Готова приехать. Пожалуйста, скажи, что делать дальше. Твоя жена, Цзян Уэйли».

Я передала операционистке листок. Она прочитала и сказала.

— Нет, так не пойдет. Недостаточно убедительно. Надо написать: «Поторопись, мы скоро таонань».

Я удивилась: с чего это операционистка вздумала решать за меня, каков будет текст моей телеграммы?

А потом, внимательнее всмотревшись в улыбающееся лицо, я ее узнала. Как думаешь, кто это был? Бетти! Красотка Бетти!

Она не погибла в Нанкине. Мои четыреста долларов пришли на следующий день после нашего отъезда. Она не могла отправить их обратно, поэтому использовала их, чтобы бежать в Шанхай. Сын ее подрос, умный и красивый. Ему уже исполнилось одиннадцать.

Нам нельзя было долго разговаривать в этой шумном и многолюдном месте. Бетти сказала, что отправит мою телеграмму, добавив предложенные ею слова, чтобы убедить Джимми поторопиться.

— Как только придет ответ, я принесу его тебе домой, — пообещала она.

И через два дня ответ пришел. Я взяла конверт с собой в спальню и закрыла за собой дверь. Меня трясло от волнения, но потом тело как-то само собой успокоилось. Что-то подсказывало, что мне не обязательно открывать конверт, чтобы узнать свою судьбу. Я знала свое предназначение, свою судьбу, Божью волю.

Твой отец ответил мне так: «Слава Богу. Заполнено заявление на получение американского гражданства для Цзян Уэйли Уинни Лю, жены Джеймса Лю. Документы и семьсот долларов отправлены. Выезжай немедленно».

На следующий день мы обналичили золото и продали некоторые мои украшения на черном рынке. Мы с тетушкой Ду пошли получать визу. О, здесь было еще хуже, чем на телеграфной станции! Собралось столько людей, что образовалась давка. Все кричали, размахивали руками с зажатыми в них деньгами, бросались вперед, чтобы обменяться слухами, которые возникали и лопались, как мыльные пузыри. Правила въезда постоянно менялись. В тот момент требовалось подтверждение из трех разных стран, что они примут тебя, если ты не сможешь вернуться в Китай. У меня имелось подтверждение из США, но нужно было еще найти две страны. В тот день кто-то сказал, что можно подать документы на выезд, кажется, во Францию. Я заплатила двести долларов за разрешение от второй страны, думая, что осталось найти только одну. Когда назавтра я пришла за своими документами, мужчина, взявший у меня деньги, сказал:

— Прости, но такой возможности больше нет.

Вместе с этой возможностью исчезли и мои деньги. Уже не помню, сколько пришлось ждать, пока мне удалось получить разрешение от второй страны, а потом от третьей. Наверное, недели две. Я так нервничала, что у меня пошла сыпь по всему телу, потом начались судороги в ноге, да такие, будто под кожей завелись пауки, которые пытались вырваться наружу. Красотка Бетти посылала телеграмму за телеграммой — я пыталась объяснить твоему отцу, отчего задерживаюсь. Наконец все бумаги были собраны. Но оставалось еще найти способ выбраться из Китая.

Я купила три билета, причем первый, на самолет, на черном рынке. Я должна была вылететь в Сан-Франциско через десять дней, 15 мая. Второй и третий билеты были легальными. Один до Гонконга на 27 мая, другой до Сингапура, на 2 июня. Итак, я имела три возможности выехать.

Я сказала тетушке Ду, чтобы она продала или использовала как-то иначе по своему усмотрению те билеты, что мне не пригодятся. Тетушка ответила, что разберется с этим позже. Хулань объявила, что никуда не поедет. Она хотела, чтобы ее ребенок родился в Китае. Может, ты сочтешь это глупостью, но я знаю многих, для кого важно то, что они родились в Китае, и кто там же желал бы и умереть. В общем, Хулань думала, что может родить ребенка, а потом решать, уезжать или нет, что времени для этого достаточно. Она, разумеется, ошибалась. У нее возникла масса проблем. Иначе отчего бы ей потом понадобилась моя помощь?

Когда все уже было готово, напоследок я совершила глупость. Мы с Вэнь Фу до сих пор не развелись официально, и я просто не знала, как перестать об этом думать. Наверное, все дело в моей гордости. Почему мне было просто не поехать в Америку и не забыть о прошлом? Но к тому времени я убедила себя, что не успокоюсь, пока не поставлю точку.

Я не считала свои действия безрассудными. У меня было решение суда, говорившее, что я попала в тюрьму по ошибке, виза, телеграмма, подтверждающая, что я — жена Джеймса Лю. А еще — очень тщательно продуманный план. Вот в чем он заключался.

Красотка Бетти отправила моему бывшему мужу телеграмму: «Для мистера и миссис Вэнь Фу пришла ценная посылка, требуются подписи обоих получателей. Пожалуйста, заберите десятого мая в два часа дня. Иметь с собой телеграмму и именные печати, подойти в отдел получения отделения почты на Гуаньши-роуд».

Думаешь, такой жадный человек, как он, смог бы не попасться на удочку? Что ты! В два часа он был там вместе со своей новой женщиной. Они проталкивались сквозь очередь к окошку. Мы с Хулань и тетушкой Ду наблюдали за ними из дальней кабинки.

Красотка Бетти взяла листок бумаги и пошла к полкам, чтобы взять коробку, подмигнув мне по дороге. Потом она поставила коробку на стол и попросила Вэнь Фу и его жену поставить свои именные печати на квитанции о получении, но в самый последний момент убрала квитанцию и посмотрела на имя.

— Вэнь Фу? — спросила она озадаченно. — Мы с вами не встречались в Нанкине много лет назад? Разве вы не женаты на Цзян Уэйли?

Не отводя глаз от коробки, он ответил:

— Больше нет.

— Так это ваша новая жена? — снова спросила Бетти, глядя на крупную, властную на вид женщину, стоявшую рядом с ним. — Я не могу отдать эту посылку никому, кроме Вэнь Фу и его законной жены.

— Это и есть моя жена, — нетерпеливо сказал он. — С той я уже развелся.

Ну конечно, я его жена, — заявила женщина. — А ты кто такая, чтобы об этом спрашивать?

Вот тогда я и появилась. Тетушка Ду и Хулань шли следом за мной.

Так ты это признал! — крикнула я. — Теперь у нас достаточно свидетелей.

Все, кто был в это время на почте, смотрели на нас во все глаза. А Вэнь Фу уставился на меня, как на призрак.

Я вручила ему заявление о разводе, чтобы он его подписал. Мы все подготовили заранее. В документе было написано, что я развелась с Вэнь Фу в 1941 году в Куньмине, что он больше не имеет притязаний на меня как на жену, а я на него — как на мужа. Внизу страницы уже стояли три подписи и три оттиска именных печатей: моей, Хулань и тетушки Ду.

— Распишись, сказала я.

Властная женщина явно была не рада меня видеть.

— Что это ты тут нам устроила? — спросила она.

— Ничего, — ответила я. — Даже если он не подпишет, у меня есть бумага, подтверждающая, что меня бросили в тюрьму по ошибке. А через неделю я уеду в Америку как жена другого человека. Но вот ты без этого документа не будешь иметь никакого положения здесь, в Китае. Ты навсегда останешься дешевой содержанкой.

Люди на почте стали смеяться. А как разозлилась та женщина!

— Подписывай и заканчивай уже с ней! — велела она Вэнь Фу.

Он не шелохнулся. За все это время он не сказал мне ни слова, только смотрел на меня с ненавистью. Но потом он улыбнулся, и его улыбка становилась все шире и уродливее. Засмеявшись, он расписался, поставил свою печать и вскинул руки:

— Все! Сделано!

Вэнь Фу передал мне бумагу, снова рассмеялся и развернулся, чтобы уйти. Женщина с громким фырканьем схватила посылку. Ну надо же быть такой глупой! Эту коробку я утром наполнила высохшим ослиным пометом!

Так я получила развод. Станешь ли ты осуждать меня за это? Станешь ли осуждать за то, что случилось после?

Должно быть, он следил за нашей квартирой несколько часов, а может, даже несколько дней. Во всяком случае, дождался, пока я не осталась одна. Я услышала стук в дверь и, не подумав об осторожности, открыла ее. Он распахнул дверь, отшвырнул меня на пол и направил в голову пистолет.

Вэнь Фу сыпал проклятиями и оскорблениями, говоря, что я никогда от него не избавлюсь, даже если сбегу на Луну. Увидев чемодан, который я собирала, он пнул его через всю комнату, раскидав вещи.

Вместе с одеждой на пол вылетели документы, деньги и билеты. Подняв с пола лист, скрученный в узкую трубочку и скрепленный сверху резинкой, он развернул его. И сообразив, что держит в руках свидетельство о разводе, из-за которого подвергся публичному унижению, разорвал со словами:

— Теперь ты снова та же шлюха, которой была всегда.

Потом он поднял следующую бумагу, которой оказалась телеграмма твоего отца, и прочитал ее издевательским тоном. Телеграмму он порвал тоже, заявив, что обещания Джимми так же пусты, как и воздух, в котором они сейчас витают.

А потом Вэнь Фу нашел визу и билеты, по одному из которых я должна была улететь завтра. И тогда я закричала. Я умоляла его не рвать билеты. Он качал их на ладони так, словно взвешивал и оценивал золото.

— С чего бы мне их рвать? Я продам их и выручу целое состояние.

Я рыдала и просила его отпустить меня. Он положил визу и билеты на стол, а потом дернул меня за волосы и сказал:

— Давай, умоляй меня, чтобы я позволил тебе снова стать моей женой, — он взмахнул пистолетом.

Рядом со мной на столе лежали мои шансы на будущее, на жизнь, мои билеты. А передо мной был пистолет — шанс вскоре с этой жизнью расстаться. Я понимала, что Вэнь Фу может обмануть меня, ограбить, уничтожить, даже если я подчинюсь.

Что мне оставалось делать? Я была слаба. Я была сильна. И у меня была надежда. Надежда, от которой я не могла отказаться. И я стала его умолять.

В итоге оказалось, что я не ошиблась на его счет. Он солгал. Сказал, что забирает билеты, и положил их в карман брюк. Потом ушел в ванную, оставив меня на полу плакать. Но тут я увидела на столе брошенный пистолет. Я схватила оружие, сжала его обеими руками и громко позвала Вэнь Фу.

Когда мой бывший муж увидел меня с пистолетом, его глаза расширились, и он нахмурился. А затем оскалился:

— Ты не умеешь стрелять.

— Научусь, пока буду тебя убивать, — ответа — ла я.

— Я блефовал, — заговорил он. — Пистолет не заряжен. Я хотел только напугать тебя.

— Да? А что же ты тогда сам напуган? — спросила я, наставляя на него пистолет.

От жуткого приступа ярости я стала задыхаться. Я правда хотела его убить, не думая ни об алиби, ни о тюрьме, ни о способах бегства. Мне хотелось одного: убить этого человека. И, наверное, я бы это сделала, если бы в дверь вдруг не вошла Хулань.

— Ай-ай! — закричала она. — Что происходит?

— Он украл мои билеты!

Я ни слова не сказала об изнасиловании, хотя догадаться мог бы любой человек с головой на плечах: у меня были всклокочены волосы и порвано платье, а Вэнь Фу застегивал штаны.

— Где они? — спросила Хулань.

— В кармане его брюк, — ответила я, и тут мне в голову пришла идея. Я взмахнула пистолетом в сторону Вэнь Фу: — Снимай штаны и отдай их Хулань.

Тот уставился на меня, и тогда я нажала на курок, собираясь выстрелить в пол рядом с ним, чтобы напугать. Но пистолет выстрелил раньше, чем я думала, сильно дернув мне руку назад, и пуля пролетела чуть выше его головы и впилась в стену.

— Ты сошла с ума? — закричали они одновременно.

— Да! — крикнула я в ответ. — Снимай штаны!

И я снова нажала на курок, на этот раз попав в пол. Вэнь Фу выбрался из штанов и бросил их Хулань. Та нашла билеты и с победным видом протянула их мне.

— А теперь выкинь штаны в окно, — сказала я Хулань.

Она замерла лишь на секунду, затем, подумав, что я могу пристрелить и ее, быстро подошла к окну позади меня, открыла его и выбросила штаны на улицу.

— А теперь иди лови свои грязные портки! — сказала я бывшему мужу.

И он выбежал в дверь, ругаясь на чем свет стоит и угрожая. Как только дверь за ним закрылась, Хулань разразилась хохотом.

Хелен часто говорила со мной об этом дне, пока я не попросила ее не напоминать мне о нем. Зачем мне его помнить? Зачем слушать, как она рассказывает об этом кошмаре, как о чем-то смешном и веселом?

— Ой! — начинала она. — А помнишь, как Вэнь Фу попытался украсть у тебя билеты на самолет? И как ты наставила на него пистолет и заставила их вернуть? Но пистолет случайно выстрелил. Как это его напугало! О, я до сих пор вижу его лицо! Он чуть не выпрыгнул в окно вместе со своими штанами! А на следующее утро ты уже улетела. Как удачно!

И это правда. Для меня все сложилось удачно. Через шесть дней я была в Америке, с твоим отцом.

А еще через пять дней над Шанхаем взметнулись коммунистические флаги, и больше ни одно судно не могло выйти из его портов. Так что, как понимаешь, остававшиеся два билета были бы бесполезны. Я уехала в самый последний момент.

В Америке я поняла, что и твой отец, и я изменились, но в то же время остались прежними. Наша любовь друг к другу была той же, но он теперь любил еще и Бога. Он всегда мог говорить на английском, а я все еще не могла.

По ночам он обнимал меня так же, как в Шанхае, благодарный за то, что теперь мы вместе навсегда. Но я все равно часто заливалась по ночам слезами: «Он нашел меня! Он поймал меня!»

И твой отец говорил:

— Бэби, дорогая, тише, тише, забудь об этом. Ты теперь в Америке.

Я так ему ничего и не рассказала. Я вообще никому ничего не говорила. И девять месяцев спустя, может, даже немного меньше, я родила ребенка. Родилась ты.