«Распил» на троих: Барк — Ллойд-Джордж — Красин и золотой запас России

Глава 6. Декабрь 1915: Японский транзит

3 января 1916 г. жители далекого от войны Владивостока могли наблюдать впечатляющую картину. В бухту Золотой Рог входили два военных корабля. Ветераны флота, среди которых было немало участников недавней русско-японской войны, безошибочно определили: японские. А кое-кто даже вспомнил их названия — «Токива»[416] и «Титосэ»[417].

— А, опять «собачки» пожаловали, — раздраженно пробурчал какой-то ветеран, в сердцах сплюнул, повернулся и зашагал прочь от берега, заметно прихрамывая.

Зеваки помоложе переглянулись: почему «собачки»-то? Им было невдомек, что так защитники и жители Порт-Артура прозвали крейсеры «Титосэ» и «Касуга»[418] (о нем речь впереди), всегда появлявшиеся на горизонте как предвестники беды: «Всякому было известно, что, если „собачки“ пришли, понюхали и ушли прочь — значит, ожидай скорого появления главных сил»[419].

Надо сказать, этого визита жители Владивостока ждали. Наверное, потому на берегу собралось столько жаждущих увидеть заход японских кораблей в бухту. Еще 20 декабря 1915 г. / 1 января 1916 г. газета «Дальний Восток» вместе с сообщениями о тяжелом положении сербской армии, находящейся на грани разгрома, опубликовала телеграмму из Токио о том, что 18 декабря крейсеры «Титосэ» и «Токива», «предназначенные к отправке в воды южного океана, экстренно вышли из Иокосука во Владивосток, куда прибудут 21». Естественно, эту телеграмму по каналам агентств новостей получили не только в редакции «Дальнего Востока», но и в сотнях газет нейтральных стран по всему миру.

Тем более названия обоих крейсеров для многих во Владивостоке, где тогда почти каждая семья имела отношение к морю и флоту, не были пустым звуком. Да и как забыть! Ведь этот самый крейсер 1-го класса «Токива» участвовал в нападении на русскую эскадру у Порт-Артура 8 февраля 1904 г., отметился он и 14 августа 1904 г. в сражении при Ульсане. Один из отставных матросов, возможно, бывший комендор или сигнальщик, вдруг как-то мечтательно произнес:

— Хорошо бы посмотреть на борту: куда мы ему влупили при Цусиме? Досталось тогда этому япошке.

И он был прав: в Цусимском сражении 27–28 мая 1905 г. «Токива» действительно получил серьезные повреждения.

Еще большее раздражение у отставных вызвал крейсер 2-го класса «Титосэ».

— Да это тот самый гад, который в Порт-Артуре тогда, в первый заход, бил по «Аскольду» и «Новику», — со знанием дела продолжил один из неравнодушных наблюдателей, скорее всего морской офицер. — Это он преследовал «Новик», пытавшийся прорваться во Владивосток. А 20 августа в бою у Корсакова, когда наш корабль зашел туда для забора угля, «Новик» снова атаковали. Но наши, несмотря на превосходство японца в вооружении, хорошо тому всыпали, да так что тот не смог продолжить бой. Это был другой крейсер. И все бы хорошо, но на «Новике» кончался уголь. Пришлось снова идти в Корсаков. Но здесь, как назло, опять подоспел этот «Титосэ» и добил поврежденный «Новик», выбросившийся на мель. Сотню снарядов всадил, падлюка…

Помолчал немного, в раздумье.

— А теперь вот союзничек. И каково там чувствует себя Максимилиан Федорович… — начал было говорить рассказчик, но затем внезапно запнулся, оборвал фразу на полуслове, явно чего-то недоговаривая, взглянул на окружавших его любопытных зевак, нахмурился и как-то недобро ухмыльнулся, словно собственным мыслям.

^{Крейсер «Токива». 1904. [Из открытых источников]}

Да, этот «скорее всего офицер» все говорил верно. Но почему он внезапно оборвал свой рассказ? Что его смутило? Полагаю, он подумал о том, какие чувства испытывает, разглядывая хорошо знакомый ему профиль «Титосэ», ныне главный военно-морской начальник во Владивостоке — командующий Сибирской флотилией вице-адмирал Шульц[420]. Тот самый Максимилиан Федорович, — во флоте по старой традиции было принято между офицерами величать друг друга по имени-отчеству, — о котором начал говорить и едва не сболтнул лишнего неизвестный нам морской офицер. А причина его внезапного смущения состояла в том, что в момент трагического для «Новика» боя им командовал капитан 2-го ранга М. Ф. Шульц, который теперь уже в эполетах вице-адмирала готовился вступить на борт адмиральского катера, чтобы идти приветствовать «дорогих гостей»…

Тем временем японские корабли стали на якорь. Вице-адмирал Шульц в сопровождении нескольких офицеров поднялся на борт флагмана отряда, крейсера 1-го класса «Токива». В полном соответствии с военно-морским протоколом был выстроен почетный караул. Звучала музыка, раздавались резкие для русского уха японские команды. Командующего Сибирской флотилией приветствовал командир отряда, командующий флотилией крейсеров контр-адмирал Кэндзи Идэ[421]. Он представил Шульцу вытянувшихся в струнку командиров кораблей: «Токива» — капитана 1-го ранга Наосукэ Сираиси[422] и «Титосэ» — капитана 1-го ранга Канcиро Хадзи[423]. Последний смотрел прямо и дерзко в глаза Шульцу, когда тот протянул ему руку для приветствия. Конечно, не Хадзи командовал «Титосэ» в тот памятный для Максимилиана Федоровича день, но он прекрасно знал и все обстоятельства боя, и кто именно стоит сейчас перед ним. Трудно сказать, каким усилием воли удалось вице-адмиралу Шульцу сохранить спокойствие во время этой церемонии, но вряд ли он оставался равнодушным, вынужденный пожимать руку японским офицерам: слишком еще была свежа память о тех трагических для русского флота событиях.

^{Максимилиан Федорович Шульц. [Из открытых источников]}

На берегу высоких японских гостей уже поджидали русские репортеры. На следующий день популярная в городе газета «Дальний Восток», не вдаваясь в детали недоброго прошлого, восторженно сообщала своим читателям: «Орудийные залпы возвестили о встрече в наших водах военных судов двух дружественных держав: Японии и России! Еще раз подтверждена дружба соседей, вставших бок о бок на борьбу с врагом». Но эти орудийные залпы оказались не единственными «выстрелами». Незамедлительно захлопали и вылетавшие из бутылок шампанского пробки.

Широко и весело проходили торжественные приемы от имени и. д. генерального консула Японии во Владивостоке Мотонобу Номуры и вице-адмирала М. Ф. Шульца, «на которые были приглашены все должностные лица, представители городского самоуправления и местной прессы». Баловала подробностями жадных до деталей обывателей все та же газета «Дальний Восток». Вина и напитки покрепче лились рекой. Стоит ли удивляться, что вскоре слухи о каком-то секретно-таинственном грузе, который должны принять на борт японские крейсеры, широко расползлись по городу и стали достоянием тысяч ушей. Естественно, не осталась в стороне от этого события российская и зарубежная пресса…

Но оставим пока гостеприимные власти Владивостокского порта с их японскими друзьями за шикарно, по военным временам, накрытыми праздничными столами и вернемся к событиям, которые этому предшествовали.

30 июля / 12 августа 1915 г. на Елагином острове в Петрограде собрались высшие чины империи. Заседание было настолько секретным, что его решили провести в летней резиденции председателя Совета министров[424]. Рассматривался вопрос, от которого зависела стабильность воюющей страны, — как платить за боевые действия. Докладчиком выступал министр финансов Барк, который сразу ошарашил присутствующих каскадом убийственных цифр, заявив, во-первых, что день войны обходится в 19 млн руб., а во-вторых, что общие затраты на ведение военных действий к 1 июля 1915 г. достигли 5,456 млрд руб. Таким образом, к концу 1915 г. они могут составить 7,242 млрд руб., а в 1916 г. превысить 8 млрд руб.[425]

Вопрос один: где взять денег? Внутри страны все меры, чтобы предотвратить отток золота, приняты. Буквально только накануне, а точнее 2/15 июля 1915 г., императором подписан указ: «Воспрещен вывоз по всем границам Империи золота: шлихового, в слитках, в монете, в изделиях, сусального и соров, содержащих золото». Исключения мог дозволять только министр финансов[426].

И на этом, и на последующих заседаниях кабинета Петр Львович в своих выводах был категоричен: внутренний заемный ресурс исчерпан, рынок истощен, денег взять негде. Остается одно — уповать на союзников. Нельзя сказать, что это его заявление вызвало шок у министров, но теперь, после событий осени 1914 г. и отправки золота через Архангельск, ни у кого из присутствующих не возникало сомнений, что в обмен на расширение кредита союзники, а точнее Лондон, вновь потребуют драгоценный русский металл.

И как бы в подтверждение сих догадок Барк, размахивая только что полученной из Лондона от Рутковского телеграммой, заявил, «что министры финансов Англии и Франции решили сделать заем в Америке с привлечением к нему в равной доле и России, причем Россия должна, для гарантии платежей, перевести в Англию 250 миллионов золотых рублей»[427].

Объявленная цифра буквально расплющила присутствующих: она более чем втрое превышала стоимость первой партии золота. Но негодующие выкрики протеста не остановили Барка, который настаивал на необходимости ответить Рутковскому срочной телеграммой, в которой бы, как он просил, недвусмысленно говорилось о «согласии русского правительства на предложенную комбинацию».

Шепоток неудовольствия среди министров не прекратился. Да и как могло быть иначе? Страдающий старческой немощью Горемыкин, назначенный вместо ушедшего из жизни С. Ю. Витте председателем Комитета финансов, не был склонен конфликтовать со вхожим в кабинет царя министром финансов, а потому сидел тихо, ни во что не вмешивался. Тем более что реальной власти он как председатель Совета министров не имел.

Однако среди этой разноголосицы слово взял военный министр А. А. Поливанов[428] (4/17 августа 1915 г.). Зал на миг притих, но вместо разъяснения ситуации на фронте и изложения планов отражения наступления противника генерал выложил такое, что воцарившаяся в помещении тишина густо наполнилась тревогой. «Уповаю, — с дрожью в голосе заявил он, буквально со слезливой тоскливостью, приняв почти что театральную позу обращающегося к высшим небесным силам, — на пространства непроходимые, на грязь невылазную и на милость угодника Николая Мирликийского, покровителя Святой Руси». Министры опешили. Они ожидали чего угодно — жесткого анализа военных угроз, сообщений об успехах противника, но никак не кликушеских заклинаний, которые обрушил на их головы военачальник, повелевавший судьбами миллионов вооруженных людей. Все в одночасье поняли, что у России остался один надежный союзник — бездорожье. Правда, ресурсы этого ратника воистину неисчерпаемы. Это вам скажет любой, проехавшись по русской глубинке. Осталось дождаться осенних дождей. «Сплошная картина разгрома и растерянности», — только и смог записать по итогам выступления военного министра с информацией о положении на фронте А. Н. Яхонтов[429].

Конечно, ни военный министр Поливанов, ни другие члены совета не могли знать, что буквально накануне, а именно 14 августа 1915 г., у президента Франции Пуанкаре состоялся довольно жесткий разговор с французским главнокомандующим армиями Севера и Северо-Востока. И если верить главе республики, то маршал Жоффр[430] его разочаровал. Он, записал в своем дневнике Пуанкаре, «снова решительно подготавливает — на 10 или 15 сентября — большую наступательную операцию в Шампани».

«Я передал Жоффру, — продолжает президент, — те возражения, которые ряд генералов, командующих армиями, высказывали мне против местных наступлений.

— Но мы должны выступить из-за русских; это наш долг союзника.

— Нет, нет, — заметил я, — вопросы, касающиеся союза, это вопросы правительственного, а не военного характера. Исходите исключительно из стратегических соображений. Все остальное касается министров и меня.

— Хорошо, — продолжал Жоффр, — с военной точки зрения я не могу ограничиться одной обороной. Наши войска утратили бы мало-помалу свои физические и моральные достоинства»[431].

А уже 19 августа 1915 г. Пуанкаре меланхолично отметил в своем дневнике: «Немцы взяли Гродно».

Не лучше были и британские союзники. Но тем, по большей части, везде мерещились заговор, предательство, готовность пойти на сговор с Германией. «Принятие российским императором верховного командования не совсем неожиданно, — буквально в те же дни записал в своем дневнике лорд Берти. — Он до некоторой степени, как мне думается, подозревал, что великий князь Николай вышибет его, если он сам не вышибет великого князя, который теперь будет сослан на Кавказ наместником. У русских есть огромные резервы людей, но их потери орудиями, пулеметами, ружьями и снаряжением не так легко поправимы. Император становится очень непопулярным, Петербург пессимистичен и очень склонен прислушиваться к германским нашептываньям»[432]. Николай II возложил верховное командование армией на себя 23 августа / 5 сентября 1915 г.

20 августа 1915 г. русские войска оставили Белосток. Лорд Берти, подытоживая преобладающие во Франции настроения, вообще решил не церемониться и отметил в своем дневнике 23 августа: «В военном министерстве говорят, — боюсь, что это верно, — что „русским крышка“»[433]. А пока «крышка» России еще не наступила, необходимо не мечтать о будущем, а взять то, что русским уже удалось извлечь из своих богатых недр и что можно заполучить от них уже сегодня, — золото. Вокруг этого и закрутилась вся политика что Лондона, что Парижа: первые стремились откусить как можно больше, вторые — сократить свое финансовое участие в поддержке России и сохранить свои золотые резервы.

И вот в такой ситуации Совет министров вновь собрался, чтобы обсудить вопрос об отправке золота за границу. Как мы знаем, эта тема и ранее вызывала значительные трения в правительстве, но основные дебаты разгорелись именно на заседании 19 августа / 1 сентября 1915 г.

К тому моменту Барк уже знал, что 22 августа 1915 г. в Болонье встретились новый британский канцлер Казначейства Маккенна[434] и Рибо с целью выработки совместной позиции в отношении кредитования России в преддверии планировавшейся трехсторонней встречи министров финансов союзников в Лондоне. Эти переговоры должны были состояться еще в июне, но их перенесли на сентябрь по просьбе Барка, который заявил, что ему необходимо больше времени для объяснения своей позиции по финансовым вопросам Думе, где чувствовалась оппозиция подходу союзников. Маккенна и Рибо быстро договорились о плане «предоставления золота Россией». При этом англичане прямо заявили, что «Казначейство глубоко опечалено отсутствием надлежащего контроля над субсидиями, предоставляемыми России, и эта ситуация зашла слишком далеко». Особо жесткую позицию в этом вопросе занимал Брэдбери, который сказал, что требования Барка по кредитам под золото представляют собой «полное непонимание реальной ситуации»[435].

В тот же день и в том же месте, 22 августа 1915 г. в Булони, центральные банки Англии и Франции подписали соглашение, в соответствии с которым они принимали на себя обязательство быть в готовности незамедлительно отправить непосредственно в США физическое золото в объеме 200 млн долл., т. е. всего 400 млн долл. Причем каждый из банков организовывал отправку самостоятельно.

Запомним: Россия первоначально не участвовала в выработке принятого в Булони финансового соглашения. Лондон и Париж обошлись без Петрограда.

То, что война в Европе благотворно отразилась на экономике США, не вызывает сомнений. Так, по оценкам российского Министерства финансов, торговый баланс США за 1915 г. был в плюсе на 1,75 млрд долларов. При этом США разместили в ценные бумаги европейских стран не более 581 млн долл., из которых на долю Великобритании и Франции пришлось 530 млн долл. Но из этой суммы только 80 млн долл. были предоставлены без золотого обеспечения, и эти суммы, по оценке Особенной канцелярии по кредитной части, «представляются совершенно ничтожными по сравнению с громадной цифрой притока капиталов»[436].

^{Реджинальд Маккенна. [Из открытых источников]}

Поначалу существовала текущая задолженность США перед Великобританией, которая составляла ежегодно около 400 млн долларов. Но к апрелю 1915 г. она улетучилась: теперь уже в деньгах больше нуждались англичане. Был выпущен совместный англо-французский 5-процентный заем на 500 млн долл. (по 250 млн долл. для каждой страны-участника). Цена размещения для конечных приобретателей составила 98 за 100. Таким образом, первоначальная доходность облигаций достигала 5 1/4 %, что обеспечило хороший прием бумаг со стороны публики[437].

Примечательно, что Банк Англии тут же по подписании соглашения в Булони обязал коммерческие банки предоставить половину из указанного объема, что те исполнили — в итоге получено 20,823 млн ф. ст. Как отмечают британские историки, эта договоренность «никогда не была выполнена со стороны Банка Франции, что привело к появлению трудностей, когда российскому правительству было предъявлено требование отгрузить свою часть золота». Именно так сформулировал последствия уклонения Банка Франции от выполнения взятых на себя обязательств управляющий Банком Англии в письме на имя министра финансов от 15 августа 1916 г.[438]

Следует признать, что противоречия в финансовой сфере между Парижем и Лондоном возникли не в один день. Еще до встречи в Булони эта проблема сильно волновала руководство Франции. «У Рибо затруднения с Английским банком и другими английскими банками, которые неохотно открывают нашим банкирам торговые кредиты и, таким образом, не облегчают наших закупок сырья и фабрикатов в Великобритании. Рибо вынужден требовать вмешательства английского министра финансов»[439], — отмечал еще в июне 1915 г. президент Пуанкаре.

Но вернемся к тому памятном заседанию Совета министров 1 сентября 1915 г. Поскольку точных данных о ходе словесной битвы в доступных источниках мне обнаружить не удалось, то я в некоторой степени смоделировал обсуждение в кабинете вопроса о золоте, не привязываясь точно к определенной дате. Судя по всему, события, вполне достоверно, могли развиваться так.

Главноуправляющий землеустройством и земледелием Александр Васильевич Кривошеин на предложение Барка согласиться с вымогательством союзников заявил: «Надо откровенно сознаться, что в отношении финансов союзники к нам некорректны. Это мнение становится все более распространенным… Они восхищаются нашими подвигами для спасения союзных фронтов ценою наших собственных поражений, а в деньгах прижимают не хуже любого ростовщика. Миллионы жертв, которые несет Россия, отвлекая на себя немецкие удары, которые могли бы оказаться фатальными для союзников, заслуживают с их стороны более благожелательного отношения в смысле облегчения финансовых тягот»[440].

А как же на это реагировал Барк, кроме того, что «валюта… в долларах может быть получена исключительно через посредничество Англии»?[441] «Трудно добиться от них реальных результатов тем более, что сейчас вопрос идет о платежах в Америке, — только и смог возразить он, — а не у союзников, которые сами вывозят для этого золото».

Но А. В. Кривошеин не унимался. И здесь вмешался министр иностранных дел Сергей Дмитриевич Сазонов: «Ну и мы тоже благоразумно отступаем, когда наши неисчерпаемые резервы допускают риск сражения, даже не одного, а нескольких. У французов же все в окопах, резервов у них нет, и риск для них равносилен гибели»[442].

Подобные заявления министра иностранных дел России лично у меня, кроме оторопи, никаких иных чувств не вызывают. Словно бы мы с вами присутствуем в кабинете Пуанкаре, где идет обсуждение того, как найти способ загнать как можно больше русских мужиков во французские окопы под немецкие пулеметы. А мобилизационные ресурсы самих благородных французов настолько истощены, что и в строй-то больше некого поставить, хотя воспоминания современников постоянно рисуют картины наличия огромного количества молодых мужчин призывного возраста, беззаботно проводящих досуг в кафе и ресторанах тыловых городов и курортов Франции.

Чтобы точнее представить ситуацию, отметим, что к концу 1915 г. в Европе были мобилизованы 18 млн чел. На Западном фронте со стороны союзников были сосредоточены 3 млн солдат, со стороны немцев — 2,5 млн. И это на фронт в 800 километров. Учитывая, что со стороны союзников воевало много иностранных частей из колоний и доминионов, говорить об истощении людских ресурсов Франции и Великобритании будет явным преувеличением. Другое дело финансовые показатели: затраты 5 крупнейших держав на войну доходили до 50 % их ВВП или 3 млрд долл. в месяц.

Но, согласитесь, вышеприведенное высказывание Сазонова совершенно недостойно главы внешнеполитического ведомства. В подобной ситуации министр торговли и промышленности князь В. Н. Шаховский не удержался и прямо заявил на том же заседании правительства: «Насколько могу судить, мы, говоря просто, находимся под ультиматумом наших союзников».

Теперь уже пришлось выкручиваться Барку, но только с целью добиться одного: согласия правительства на отправку золота. «Если хотите применить это слово, то я отвечу — да, — заявил он. — Если мы откажемся вывезти золото, то мы ни гроша не получим в Америке и с нас за каждое ружье американцы будут требовать платы золотом»[443].

При этом Барк уже «заготовил и прочитал проект своего ответа с принципиальным согласием, спрашивая только разъяснения некоторых деталей». И, не снижая напора, попросил Совет министров одобрить его ответ[444].

«Значит, с ножом к горлу прижимают нас добрые союзники — или золото давай, или ни гроша не получишь. Дай Бог им здоровья, но так приличные люди не поступают»[445], — только и смог пробурчать государственный контролер Петр Алексеевич Харитонов[446].

Знал бы уважаемый государственный муж, что к тому времени в Лондоне уже все решили: Россия должна платить, и только золотом. Вскоре эта политика получила одобрение британского руководства. Точнее, соответствующий документ был уже готов. Назывался он более чем откровенно: «Кредиты для союзников» («Creation of Credits for the Allies»). А уж автор меморандума, известный нам заместитель главы Казначейства Брэдбери, который и подготовил его для правительства, не стал ходить вокруг да около. В частности, он отметил, что в будущем союзники все больше будут зависеть от поставок из США. В связи с этим Брэдбери пришел к заключению: «…военная ситуация наглядно демонстрирует, что победа в войне потребует „щедрых“ увеличений расходов на оборону, что вполне себе может позволить Британия с ее финансовыми ресурсами, однако они будут истощены этими усилиями». В такой ситуации Великобритания «не может более либерально подходить к кредитованию своих союзников, в особенности России, что означает необходимость наличия более жестких мер контроля»[447].

Да и если бы знал, то что? Взять хотя бы позицию того же председателя Совета министров И. Л. Горемыкина, который лишь вяло одернул увлекшихся дискуссией министров: «Лучше не затрагивать щекотливый вопрос об отношениях с союзниками. Практически это нас ни к чему не приведет. Надо окончательно выяснить, насколько вывоз золота неизбежен и насколько этот вывоз отразится на нашем рубле». Мол, не в меру расшалились.

Министр торговли и промышленности князь Шаховский: «Я считаю вывоз золота недопустимым, ибо это должно самым тяжелым образом отразиться на нашем денежном обращении»[448].

Как вспоминал впоследствии сам Всеволод Николаевич, к его удивлению, «члены Совета [министров. — С. Т.] отнеслись к этому делу крайне равнодушно и были готовы одобрить. Тогда я выступил решительно против этого предложения».

«Во-первых, — продолжает Шаховский, — я выразил крайнее изумление по поводу условий займа, по которому Россия должна вывозить от себя золото. Займ я понимаю в том смысле, что на основании „доверия“ к стране под ее „поручительство“ дают ту или иную сумму… Во-вторых, я доказывал, что такое мероприятие пагубно отразится на курсе рубля, выпускаемого в соответствии с определенным запасом золота. Хотя мы уже несколько раз увеличивали эмиссионное право Государственного банка, а следовательно, того обеспечения, которое существовало в мирное время, уже нет, тем не менее вывоз такого количества золота несомненно сильно отразится на курсе»[449].

Тогда Барк решил пойти ва-банк: «Стоимость рубля находится в зависимости не от обеспечивающего его золота, а от перегруженности страны бумажными знаками и, больше всего, от удачливости военных действий. Охрана золотого запаса при запрете свободного размена — фетишизм. Нельзя ради отвлеченного принципа тормозить закупку шрапнелей и ружей. Если Совет Министров откажет в согласии на вывоз золота, то я слагаю с себя ответственность за платежи в сентябре. Предвижу неизбежность катастрофы»[450].

«Мне горячо возражали Барк и Сазонов, — вспоминает Шаховский. — К удивлению моему, в числе мотивов за заем в предложенном виде Барк утверждал, что вывоз золота не может отразиться на курсе рубля. Это было бы так, по мнению министра финансов, если бы у нас существовало золотое обращение, но оно прекращено, и уменьшение золотого запаса никакой роли не окажет на цену рубля»[451].

И министры смирились. П. А. Харитонов: «Несостоятельность России по американским платежам повлечет за собою такое падение курса, что рубль наш и 10 копеек не будет стоить. Как ни печально, но в данном вопросе приходится идти в хвосте у англичан и французов».

Председатель Совета министров Горемыкин пошел на голосование, которое показало перевес в пользу предложения Барка: согласиться. Но Шаховский не унимался: «Когда я разъяснил, что предлагаемое к высылке золото составляет 1/4 часть нашего золотого запаса, то старик Горемыкин понял первым серьезность только что вынесенного постановления и предложил сам Совету: „А правда, господа, не подождать ли нам поездки Петра Львовича за границу?“»[452]

А поскольку возражений не последовало, на том и порешили. Как по мне, поле баталии осталось за Барком. Горемыкин попросту самоустранился, проявив полное равнодушие и слабоволие, совершенно развязав руки ангажированному министру финансов.

Уже 9/22 сентября 1915 г. вышел царский указ, повелевающий «для дальнейшего подкрепления наличности Государственного Казначейства за границей… приступить к выпуску на Лондонском денежном рынке краткосрочных обязательств Государственного Казначейства в английской валюте на сумму до 30 миллионов фунтов стерлингов, производя уплату процентов по сим обязательствам вперед посредством учета соответствующей суммы с нарицательной цены, на условиях, вами [т. е. министром финансов. — С. Т.] установляемых»[453].

10 сентября / 28 августа 1915 г. Барк, окрыленный тем, что согласие на отправку золота лежит у него в кармане, вновь через Салоники направился в Лондон на вторую конференцию министров финансов союзных держав. Ему было чем порадовать Ллойд-Джорджа. Его руки были развязаны. И пока он менял поезда и вагоны и поднимался на борт крейсера «Аскольд», дела в Петрограде шли согласно отработанному им плану.

Необходимо признать, что в этот раз Барк действительно значительно лучше подготовился к встрече с союзниками. Комитет финансов на заседании 23 августа (ст. ст.) 1915 г. поначалу «весьма критически» отнесся к просьбе Великобритании о высылке Россией в США золота, теперь уже на 40 млн ф. ст., и «большинство членов высказалось против такого ослабления нашего золотого фонда». «После продолжительного обмена мнениями Комитет финансов весьма неохотно, но все же согласился на высылку золота из запасов Государственного банка», — как бы сквозь зубы выдавил из себя Барк в своих воспоминаниях. Однако, поскольку, по мнению Лондона, было «совершенно необходимо подкрепить американский рынок звонким металлом», в конечном итоге Барк все же изловчился протолкнуть нужное ему решение «при условии открытия нам кредитов в размере 400 млн ф. ст., из коих 100 млн ф. ст. — для обеспечения дальнейших выпусков кредитных билетов», а остальные средства — «для оплаты процентов и погашения по заграничным займам и для уплаты денег по заграничным заказам». Деньги также требовались «вследствие чрезвычайно быстрого истощения эмиссионного права Государственного банка»[454]. Как видим, 3/4 запрашиваемой суммы сразу предназначались для того, чтобы остаться на Западе. Что касается остальных 100 млн ф. ст., то это вопрос более интересный, и мы к нему еще вернемся.

Здесь необходимо отметить, что Барку и в дальнейшем удавалось проводить многие свои решения, сомнительные с точки зрения интересов государства российского, с помощью авторитета Комитета финансов, который постепенно стал полностью ему подконтрольным. Случилось это во многом благодаря умелой «селекционной» работе со стороны Петра Львовича. После смерти С. Ю. Витте он всячески способствовал прохождению в состав Комитета финансов только людей, ему лично преданных, готовых всегда одобрить любые его предложения. Все неугодные и несговорчивые безжалостно отторгались. Так, Барк затаил глубокую обиду на Шаховского. И хотя предшественник того на посту министра торговли и промышленности являлся членом Комитета финансов, Шаховский им не стал, несмотря на неоднократные напоминания со стороны других министров Барку, который при этом неизменно соглашался с целесообразностью такого шага, но так и не предложил царю включить Шаховского в состав комитета[455].

Однако этими министерскими дрязгами неприятности для финансового ведомства России не ограничились. В стране благодаря наличию в империи фактически двух независимых систем денежного обращения расцвели спекуляции на колебаниях обменного курса рубля и финской марки, имевшей самостоятельное золотое обеспечение. Местные банки активно вели покупку иностранной валюты, главным образом английской, продавая ниже курса рубли на заграничных рынках. Но влиять на этот процесс центральные власти России никак не могли, ибо в Гельсингфорсе даже отсутствовало отделение Государственного банка, который местное правительство просто выдавило из пределов Великого княжества. Как заявил в растерянности 30 июля / 12 августа 1915 г. на заседании Совета министров министр внутренних дел князь Н. Б. Щербатов[456]: «…что творится с русскою валютою в Финляндии. Наш рубль падает там с головокружительной быстротою. Поразительная нелепость. В пределах одной Империи одна область спекулирует на спине всей остальной страны»[457]. Конечно, подобное положение вело к разбалансировке денежного обращения, подрыву доверия населения к рублю и, как следствие, падению курса национальной валюты.

Однако, несмотря на все возгласы возмущения министра внутренних дел, подобное положение продолжалось еще довольно долго. И только в июне 1916 г. терпение российского Министерства финансов лопнуло, и оно наконец-то решилось на жесткие действия. Однако не тут-то было. Финны решили, что терять такую кормушку им не с руки. При поддержке Банка Финляндии четыре крупнейших банка страны выступили с заявлением, в котором практически отказались исполнять решение российских властей о введении запрета приобретать иностранную валюту за рубли. При этом, совершенно не комплексуя, пояснили: поскольку во время «нынешней войны, при недостатке иностранной валюты, финляндским банкам приходилось иногда прибегать к помощи к наличным в крае сравнительно обильным запасам рублевой валюты в целях доставления своим клиентам необходимых на оплату импорта иностранных валют, которые вообще не могут быть получены в обмен на финские марки, не находящие собственно себе спроса вне пределов края… то сосредоточение купли-продажи иностранной валюты в руках той или другой власти никоим образом не способствовало бы сокращению валютных сделок, равно как и не послужило бы на пользу стабилизации курса рубля, но создало бы, с другой стороны, значительные затруднения в виде траты времени и других неудобств для продающей и покупающей валюту публики»[458].

И это при том, что незадолго до этого выяснилось: несмотря на состояние войны, Банк Финляндии продолжал поддерживать корреспондентские отношения с германскими банками, в частности в Берлине и Гамбурге. Что ж, валюта не пахнет. Стало очевидным: зашатался рубль, зашаталась и сама империя.

А тем временем Барк, покинув в Тулоне борт гостеприимного крейсера «Аскольд», не преминул по пути в Лондон заскочить в Париж. Здесь он застал совершенно иную, чем в первый приезд, обстановку — «подавленное настроение в стране», ибо «на Восточном фронте обстановка изменилась совершенно в пользу наших противников, которые завоевали значительные пространства нашей территории. Прежняя надежда союзников, что русские войска, столь победоносные в начале войны в Галиции, займут со временем Берлин, исчезла»[459]. А с ней растворилось и подчеркнутое уважение, демонстрируемое хотя бы внешне до сего времени в Париже и Лондоне к России.

На этот излом в правящих кругах Франции обратил внимание и лорд Берти, заметив: «Делькассе, наконец, теряет веру в русских. Во время различных кризисов они все время вели себя положительно как идиоты»[460]. И это «наконец» много значило, ведь Делькассе всегда выступал ярым сторонником франко-российского сближения. Конечно, британский посол во Франции был буквально помешан на идее измены русских.

Что касается преемника Делькассе на посту посла в России, то он утратил доверие к союзнику куда раньше. «Ясно, — писал Палеолог еще в сентябре 1914 г., когда русские армии своим самоотверженным наступлением только что спасли Париж от захвата немцами, — что русским не по плечу бороться с немцами, которые подавляют их превосходством тактической подготовки, искусством командования, обилием боевых запасов, разнообразием способов передвижения»[461]. Правда, все это не мешало послу Франции требовать все новых и новых жертв от русской армии.

Но и в Лондоне Барка ждал неприятный сюрприз: отношения с новым министром финансов Р. Маккенной как-то сразу не задались. Барк явно ощущал дискомфорт: притворная теплота и поглаживания, мастером которых был прежний канцлер Казначейства, сменились жестким и сухим разговором в повелительном тоне. Маккенна знал, что психологически Барк капитулировал и его осталось просто додавить, лишив последних капель самоуважения. А с вассалами, причем добровольно принявшими такой статус, церемониться не пристало. И Барк ломается: под жестким прессингом Маккенны он послушно подписывает Англо-русское финансовое соглашение от 17/30 сентября 1915 г. Именно в соответствии со статьей 2 должны были осуществляться дальнейшие поставки золота из России: «Принимая во внимание Соглашение между Правительствами Великобритании и Франции, что каждая из сторон должна быть готова экспортировать в США золота на 40 млн ф. ст., Правительство России согласилось предоставить Правительству Великобритании золото на эти цели, поставляя его время от времени, в том самом объеме, в каком оно экспортируется британской и французской сторонами. При этом Правительство России придерживается того ограничения, что от него не должно требовать поставки более чем на 20 млн ф. ст. до 31 марта 1916 г. или более чем на 40 млн ф. ст. в общей сумме. Стороны принимают во внимание, что золото должно поставляться, только исходя из конкретных условий по усмотрению Банка Англии. Поставленное Правительством России золото должно быть использовано на приобретение британских беспроцентных государственных облигаций, выплачиваемых золотом, со сроком обращения 3, 3,5, 4, 4,5 и 5 лет в равных долях. Правительство России принимает на себя обязательство держать эти ценные бумаги до истечения срока их обращения»[462].

Переговоры «по целому ряду причин были гораздо труднее и сложнее, чем… с бывшим министром финансов Ллойд-Джорджем», — спасая свою шкуру (а результаты его визита для золотого запаса России определенно выглядели губительными), вынужден отметить во всеподданнейшем докладе сломленный Барк[463]. При этом в подкрепление собственной позиции он даже ссылается на шифротелеграмму из Лондона посла Бенкендорфа, который в преддверии встречи характеризовал Маккенну как более жесткого переговорщика, чем его предшественник на посту министра финансов Великобритании.

И хотя Ллойд-Джордж вообще не принимал участия в переговорах, Барк упоминает его имя в отчете 4 раза, а Маккенну — главного своего визави на тот момент — только трижды. Как не вспомнить здесь еще один панегирик всесильному британцу из мемуаров Барка: «Вообще я должен сказать, что благодаря Ллойд-Джорджу мое первое посещение Англии во время войны [февраль 1915 г.] сопровождалось необычным вниманием со стороны всех лиц, с коими мне пришлось встретиться; устраивавшиеся приемы отличались сердечностью, везде и всюду было заметно лишь одно доброжелательное отношение».

Надо признать, что о своем втором визите в Лондон Барк вспоминает довольно сдержанно, не забывая всячески превозносить Ллойд-Джорджа и поносить Маккенну, приписывая последнему всяческие грехи, вплоть до обвинений в германофильстве. Правда, делает он это не прямо, а вкладывая подобные слова в уста лорда Канлиффа: тот, по словам Барка, явно «недолюбливал канцлера казначейства, с которым был гораздо менее близок, чем с его предшественником Ллойд-Джорджем, и искренне возмущался его рассуждениями»[464].

Не знаю, сохранил ли Барк и в эмиграции свою неприязнь к Маккенне. Судя по мемуарам, вполне. Однако это не мешало им встречаться на различных светских мероприятиях, заседать в различных комитетах и, улыбаясь, пожимать руки друг другу на светских раутах. Например, они мило общались на собраниях Англо-Русского общества в Лондоне[465], в состав совета которого оба входили. Правда, Маккенна так и остался тем, кем был. А вот Петр Львович к тому времени ловко трансформировался в солидного банкира Питера Барка (Sir Peter Bark) и неплохо себя чувствовал в этом качестве. Да и Маккенна все же, следует признать, уже стал другим: он без колебаний и стеснения пожимал руки большевикам. Бизнес превыше всего.

Интересно и то, что Барк везде пишет о себе в третьем лице и, словно выпячивая свои мнимые заслуги перед престолом, неоднократно повторяет: «русскому министру финансов удалось…» и даже «благодаря…» «состоялось соглашение между Английским банком и мною…», «я заручился согласием…» Он также подчеркивает, что Комитет финансов предоставил министру финансов, т. е. ему, право «в зависимости от обстоятельств пойти на уступки», причем границы этих самых «уступок» никак не определялись. Он неоднократно подменяет понятия, заменяя слово «уступки» словом «изменения»[466]. И для лениво-поверхностного чтения императора вполне прокатывало: царь был доволен. «Нахожу, что переговорами Вашими Вы достигли весьма крупного результата для русского кредита», — начертал резолюцию Николай.

А дальше все пошло как по писаному: согласно всеподданнейшему докладу министра финансов от 8 октября 1915 г. российское правительство поддержало решение Комитета финансов о целесообразности участия России в этой схеме и «примкнуло» к соглашению между Англией и Францией в Булони от 22 августа 1915 г.

Следует отметить, что, будучи верен себе, Барк и через много лет при написании мемуаров не забывал лизать кормящую его британскую руку. Вот как он излагает размышления министра иностранных дел Сазонова в самый канун войны, точнее 11 июля 1914 г.: «Либеральное правительство Англии стоит, безусловно, за мирное улаживание международных конфликтов, балканские вопросы, конечно, всегда интересовали Англию, которая старалась поддержать политическое равновесие на Балканах, и ныне предъявленный Сербии ультиматум побудит, вероятно, английских государственных деятелей приложить усилия для разрешения вопроса путем дипломатическим». А как же нападение на Сербию? Даже этого недостаточно, чтобы Лондон очнулся от спячки: «Нужны другие причины, чтобы побудить великобританское правительство вмешаться в европейскую войну».

Конечно, Барк не так прост, чтобы прямо приписать этот панегирик британской внешней политике самому себе. Якобы это мысли вслух Сазонова. Но кто его знает, что в действительности тогда говорил министр иностранных дел России? Только… Барк. И мы должны ему верить?

Барк везде подчеркивает, что в США «золото высылается в виде временной ссуды». Несколько иначе смотрят на это в Лондоне. Соглашение от 30 сентября 1915 г. предусматривает, что любые приобретения долларов США возможны исключительно при «посредничестве английского правительства». Как отмечается в письме Банка Англии в Казначейство, «золото, отгруженное таким образом правительством России, будет использовано им для приобретения Казначейских облигаций Британского Правительства», «беспроцентных, оплачиваемых золотом», срок погашения облигаций от 3 до 5 лет[467]. Однако в этом обширном документе не говорится ни слова о том, на какой основе будет рассчитываться цена золота, полученного в оплату этих облигаций, а также — что будет, если обязательства не будут погашены в указанные сроки. Ловушка расставлена, осталось подождать, когда она захлопнется.

Но все это совершенно не смущает Барка. Дальше больше. Соглашение прямо предусматривает запрет на продажу за счет кредита иностранной валюты на внутреннем рынке, что могло бы поддержать курс рубля. А Барк на голубом глазу утверждает: «Высылка золота на приведенных условиях не может почитаться сколько-нибудь угрожающей прочности нашего денежного обращения. При прекращении размена тот или другой размер золотых запасов в натуре в кладовых Государственного банка не имеет ныне существенного значения». Таким образом, выходит, что золотовалютные резервы, их размер утратили свою роль для поддержания стабильности денежного обращения в стране. Дурит царя!

Итак, здесь я должен обратить внимание читателей на одно важное обстоятельство: по мере роста находящейся в обороте денежной массы, увеличения вывоза золота за границу и сокращения при этом реальных запасов в резервных кладовых в официальных документах Министерства финансов упорно подчеркивается, что золотой запас России уверенно растет. Только за 1915 г. он увеличился на 527,6 млн руб. и достиг на 1 января 1916 г. 2,26 млрд руб. При этом золотой фонд внутри страны вырос всего на 54 млн руб., тогда как за границей на 437,6 млн руб., составив в целом 646 млн руб. И хотя определенные меры для накопления физического золота принимались, например, путем приобретения у населения золотых слитков за иностранную валюту по паритету с удержанием 8 % комиссионных, все же не вызывает сомнения, что, как указывалось в документах Наркомфина СССР за 1943 г., «цифра — 437,6 млн руб. — увеличение золотого запаса за границей — является совершенно дутой»[468]. Вполне очевидно, что подобная «статистика» не могла появиться без одобрения самого Барка. Это становится явным из отчета Государственного банка за 1915 г., где поясняется, что «главным источником этого увеличения явилось предоставление Гос. Банку в Английском банке сумм, полученных русским правительством по великобританским кредитам». Безусловно, Петр Львович не мог не знать, что этих средств попросту не существует, ибо полученные под вывезенное через Архангельск в 1914 г. золото на 8 млн ф. ст. кредиты уже к тому времени были полностью исчерпаны.

А у себя дома британское правительство тем временем закручивало гайки, да так, что фактически ставило под вопрос возможность развития любого бизнеса с Россией, помимо своего контроля. В ноябре 1915 г. в Англии был создан Комитет по иностранной валюте, который обязал банкиров «свернуть операции в золоте в интересах своих клиентов»[469].

Но население, пусть и пассивно, сопротивлялось настойчивым усилиям правительства опустошить его карманы — золотая монета массово утаивалась. И если отобрать силой приказа не получилось, то власти решили выманить эти заначки. И, как ни странно, им это удалось. Помогли новинки военной техники — танки, которые впервые вступили в действие на фронте во Франции. Прижимистым, но сердобольным британским обывателям внушалось, что этот вид оружия спасет жизни сотен тысяч «томми» и приведет к стремительному завершению войны. Уставшие от бесконечных тягот и нехватки всего, подданные короля повелись на обещания и дружно полезли в свои потайные чулки, извлекая вожделенные соверены. Они стройными рядами понесли их в банки, чтобы приобрести облигации военного займа. Особенно успешным в этом плане стал военный заем с доходностью 4 % и 5 % годовых, размещенный в январе 1917 г. Он принес неожиданно много золотой монеты[470].

Сам же Барк считал результаты своих переговоров в Лондоне чрезвычайно успешными, отметив, что критика прозвучала только со стороны члена финансовой комиссии Государственного совета Коковцова, «что было вполне понятным». Барк определенно намекает на историю их личных с Владимиром Николаевичем отношений[471]. (Последний о своей отставке узнал только через три дня после приема Барка Николаем II, когда Барк и дал согласие на назначение на пост министра финансов.) При этом Петр Львович особо подчеркнул, что на состоявшемся 19 октября 1915 г. заседании «члены комитета [финансов] остались очень довольны достигнутым мною результатом и поздравили меня с большим успехом»[472]. Вполне очевидно, что Коковцов, вероятно, единственный из заседавших в совете чиновников, многие из которых были из разряда отставных, профессионально понимал, о чем идет речь.

Дело в том, что с поступлением государственных доходов дела обстояли далеко не благополучно. Самые большие потери российской казны даже по сравнению с провальным 1914 г. произошли от введения сухого закона — 473,2 млн руб. Если в 1913 г. от винной монополии поступило в бюджет 899,2 млн руб., то в 1915 г. только 30,7 млн руб. Рост доходов от других источников на 423,3 млн руб. не смог перекрыть эту брешь. Так что недобор от таможенных сборов в 20,5 млн руб. выглядел на этом фоне сущим пустяком[473].

Еще более губительным, чем само соглашение от 30 сентября 1915 г., было для интересов России и ее армии приложение к нему, которое касалось уже только двух стран и их взаимодействия в области приобретения военного снаряжения. В соответствии с данным документом, «Императорское правительство признало, что в будущем все предложения относительно поставок для России, подлежащих производству либо в Великобританской империи, либо в Америке, будут рассматриваться в Лондоне». Да, Россия назначала для этих целей специальных представителей, но базироваться им надлежало именно в английской столице. И только. Более того: «Ни одна поставка для России, платеж за которую должен быть произведен из кредитов, предоставленных английским правительством, не будет производиться без формального одобрения компетентного представителя, назначенного Императорским правительством в Лондоне, по совещании с компетентным должностным лицом, назначенным английским правительством».

И пусть вас не вводит в заблуждение блудливо-уклончивое «по совещании». Этим изобретательным бюрократическим эвфемизмом прикрывалось реальное состояние дела: истина заключалась в том, что отныне и до конца войны, даже после падения монархии в России, все решения в отношении военных поставок, заказов и их оплаты принимались единолично исключительно англичанами. Российским представителям только и оставалось, что стенать, судачить на кухне и в бессильной праведной ярости направлять жалобные послания в Петроград, описывая «художества» британцев, день ото дня все наглее игнорировавших интересы их родины. А чтобы сразу показать, кто в доме хозяин, таким «компетентным должностным» лицом стал выступать не кто иной, как сам лорд Китченер, стоявший во главе специального комитета при Военном министерстве Великобритании. Даже поставки всех иных материалов, кроме вооружения, взрывчатых веществ и боеприпасов, шли через Международную комиссию по снабжению (Commission Internationale de Ravitaillement), куда, конечно, входили и российские представители, но не им принадлежало право решающего голоса.

Российские власти, опять же в лице все того же потерявшего всякую волю и желание к сопротивлению алчности союзников Барка, фактически соглашались на полный контроль со стороны пусть и союзной, но иностранной державы за всеми собственными военными заказами и платежами по ним, отдавая инициативу британцам, которые, естественно, в первую очередь учитывали интересы своих войск. И делали это, как показала уже вскоре дальнейшая практика отношений между союзниками, с полным эгоизмом, цинично игнорируя интересы снабжения русской армии.

Этот факт, пусть и в весьма обтекаемой форме, находит подтверждение даже в официальных документах Министерства финансов. Наверное, не все чиновники ведомства растеряли остатки совести и личного мужества. Российские уполномоченные, признается в одной из аналитических записок, подготовленных Особенной канцелярией по кредитной части, встречают «некоторые затруднения в вопросе получения из предоставленного нам английского кредита свободных средств в свое распоряжение на оплату заказов, ввиду необходимости предварительных сношений с Английским правительством»[474]. Но кто их читает, эти записки?

5 ноября 1915 г. финансовый уполномоченный императорского правительства Японии Кэнго Мори[475] встретился в комплексе зданий Министерства финансов в Лондоне[476] с сэром Малькольмом Рамси[477]. Речь шла об оказании содействия правительству Японии в приобретении 10 млн долларов, необходимых на оплату военных закупок в США. Англичане согласились помочь, но просили уточнить конкретные сроки, к которым понадобятся эти деньги.

По возвращении в резиденцию Финансовой комиссии императорского правительства Японии в Великобритании[478] Кэнго Мори незамедлительно направил на имя сэра Рамси письмо, в котором сообщил, что первый транш в 3 млн долларов США необходим Японии уже к 30 ноября, второй на такую же сумму — к 31 декабря 1915 г., еще через месяц, т. е. 31 января 1916 г., потребуется и остаток в 4 млн долларов США.

При этом в конце письма японский представитель, как бы подкрепляя свое обращение необходимостью вынесения данного вопроса на самый верх английской финансовой иерархии, добавил довольно двусмысленную фразу, словно намекая на необходимость для британцев более оперативно отреагировать на просьбу партнеров, от которых они ожидают встречных услуг: «Надеюсь, сэр Джон Брэдбери также оценит тот дух открытости, с которым я обратился к вам по этому вопросу. Я также рассчитываю, что ваша консультация приведет к некоторым удовлетворительным результатам»[479].

Англичане намек поняли: для проработки практических вопросов с Мори незамедлительно встретился управляющий Банком Англии У. Канлифф.

Итак, британцы свой выбор сделали. На карте войны обозначилась новая точка, стратегическое значение которой трудно переоценить. А ведь только в 1910 г. начались активные работы по развитию порта, когда Владивосток был включен в специальную государственную программу. В октябре 1912 г. технический совет Министерства торговли и промышленности утвердил план повышения грузооборота порта, которым предусматривалось довести его пропускную способность до 2,26 млн т в год. На эти цели планировалось ассигновать около 6,8 млн руб. Однако выполнять все эти мероприятия пришлось в условиях войны[480].

Но если с Владивостоком все вроде бы ясно, то почему именно Оттаву выбрали британцы для сосредоточения золотых резервов?

^{Докладная записка Комитета финансов о кредитных операциях в США с резолюцией Николая II «Исполнить» и надписью рукой П. Л. Барка о докладе императору в Царском Селе. 25 марта 1916. [РГИА. Ф. 563. Оп. 2. Д. 531. Л. 1–5]}

К началу мировой войны Канада уже пользовалась значительной самостоятельностью, хотя и оставалась под формальным управлением британской короны. Накануне войны Канада переживала далеко не самые лучшие дни: экономическое положение было удручающим. Бурный рост сменился резким спадом во всех отраслях, особенно пострадали экспорт хлеба, металлургическая и лесная промышленность, строительство. Так, в 1913 г. стоимость объявленных строительных контрактов сократилась на 37 % по сравнению с 1912 г. В стране усилилась безработица. Поэтому войну в Европе местные промышленники и торговцы поначалу восприняли с ликованием: всех воодушевляла надежда на огромные военные заказы. Как доносил в МИД российский консул С. Лихачев, «всегда практичные канадцы уже теперь не прочь учитывать и обсуждать между собой все выгоды и преимущества, которые они извлекут после войны».

Понятно, что в таких условиях правительство Канады незамедлительно согласилось бесплатно хранить золото для Банка Англии, учитывая только текущие расходы на эти цели. Британцы были настолько обеспокоены сохранностью золотого запаса, что, опасаясь воздушных налетов на Лондон, Банк Англии оборудовал временное хранилище золота в Плимуте на борту старого линкора «Эксмут».

^{Письмо страховой компании в Банк Англии по вопросу перевозки русского золота на японских крейсерах. Декабрь 1915. [Bank of England Archive. Russian Gold to Ottawa via Vladivostok]}

Однако радужные надежды канадского бизнеса, что война резко оживит деловую активность, не оправдались. К экономическим тяготам добавились сведения о потерях канадских войск на фронте. Население озлоблял не только принудительный призыв на военную службу, но и тот факт, что Великобритания размещала заказы в США, а не в Канаде, где продолжали закрываться заводы. В стране был основан специальный орган — Управление по военным заготовкам, но ему мало что удалось сделать. Премьер-министр Канады Борден[481] даже выезжал несколько раз в Лондон, добиваясь роста военных заказов. Но США превосходили Канаду технологически. Особых результатов не дали и длительные беседы премьера Бордена с Ллойд-Джорджем[482].

Поскольку далее наше исследование построено преимущественно на документах из архива Банка Англии, которые никогда ранее не переводились на русский язык и не публиковались, но, по моему глубокому убеждению, чрезвычайно важны для понимания дальнейшего хода событий и роли западных союзников и Японии в операции по извлечению золота из России, то я решил ознакомить с ними моих читателей более подробно.

Итак, 26 ноября 1915 г. перед министром финансов Японии Токитоси Такэтоми[483] помощник положил срочную телеграмму в Лондон. Министр, хоть и выходец из древнего самурайского рода, не был белоручкой; долгие годы работы журналистом и большой парламентский опыт приучили Такэтоми бережно относиться к слову. Он внимательно прочитал текст, ибо хорошо понимал, что ему предстоит поставить свою подпись под реально историческим документом. Все долгие минуты размышления вельможи над текстом помощник боялся перевести дыхание: он-то отлично знал, насколько патрон придирчив к фразам, требуя от подчиненных всегда точного изложения мыслей. Но на сей раз ничто не вызвало министерского гнева. Такэтоми поставил подпись под указанием для Кэнго Мори. Последнему надлежало, основываясь на содержании шифровки, подготовить письмо в Банк Англии. О, это было не рядовое указание. И Токитоси Такэтоми это хорошо знал: речь шла о деньгах, точнее о золоте, русском золоте, участие в дележе которого предложили англичане.

Министр даже улыбнулся. Он прекрасно понимал, что столь непривычная щедрость Лондона, привыкшего грабить самостоятельно, на сей раз продиктована только слабостью англичан, которые внезапно для себя оказались не в состоянии в одиночку проглотить столь большой кусок. У них банально не хватало кораблей, после того как немцы чувствительно пощипали их флот в первый год войны. А теперь вот и появилась необходимость охранять океанские конвои от безжалостных и хладнокровных атак неустрашимых германских подводников. Такэтоми вспомнил своей недавний разговор с адмиралом Исаму Такэситой[484] — восходящей звездой японского Императорского флота. Этот опытный моряк и дипломат, точнее разведчик и непревзойденный манипулятор людьми, только недавно серьезно вошел в политическую элиту страны. Но рост его влияния в качестве главы Временного военно-морского исследовательского комитета на принятие решений высшим руководством страны был ошеломляющим. В своих руках Такэсита держал будущее страны, ибо в его функции входила разработка перспективного плана усиления мощи японского флота, что для островной империи являлось решающим фактором.

Такэтоми знал, что адмирал буквально бредит идеей установления полного японского контроля над Сахалином. Он до сих пор проклинает тех японских дипломатов, которые позволили русским в последний момент вывернуться на переговорах в Портсмуте о мире по итогам войны 1904–1905 гг. и сохранить северную половину острова за собой.

Так вот, Исаму Такэсита, опираясь на развернутую на столе карту Сахалина, — он всегда возил ее с собой с момента тех памятных мирных переговоров в США с С. Ю. Витте, в которых он, тогда еще капитан 1-го ранга, участвовал в качестве военно-морского эксперта, — прямо заявил министру: «Мы стоим на пороге исторического шанса: Россию надо обескровить. Да, сегодня мы будем им помогать, но всегда надо помнить, что главное — выкачать их ресурсы, прежде всего золото. Затем мы вернем не только Сахалин, но и Сибирь». И ткнул указкой в другую карту, отрезав от огромной территории Российской империи пространства на восток от Байкала. «А там дальше займемся и Америкой — уж слишком они разжирели на ресурсах Азии. Азия должна принадлежать азиатам», — подвел он итог беседы, почтительно поклонившись министру.

Но это были вопросы будущего. А пока в Токио раздумывали, как не остаться в стороне от стран-победителей, когда будут делить российское наследство, как не опоздать на пиршество мародеров. Буквально с первых месяцев войны Лондон настаивал на посылке японских сухопутных контингентов на Западный фронт, где германский каток пластовал французов, да и их самих. Но лукавые японцы не горели желанием умирать за интересы Лондона, тем более в Европе. Главное для них — право на участие в схватке за передел мира, а точнее, пока только германских колоний, которое обеспечивало им выступление на стороне Антанты. Для японских милитаристов эта война во многом носила «расовый характер».

И тон в этом тренде на гегемонию в Азии задавал тандем двух ярых сторонников идеи расчленения России: уже знакомого нам адмирала Исаму Такэситы и его коллеги по тайному ремеслу, известного японского разведчика — признанного специалиста по России генерала Мотодзиро Акаси, занимавшего тогда должность заместителя начальника Генерального штаба Императорской армии. Эти два человека, находясь в кругу соратников, не скрывали своих взглядов. «Если взять наши перспективы в Азии, то это война между христианами и, если воспользоваться их терминологией, язычниками. И хотя мы не будем настаивать на исключении интересов европейцев и американцев, будет логичным дать прямо понять западникам, что в принципе Азия должна перейти под контроль азиатов»[485], — достаточно четко формулировал генерал задачу на будущее. Такэсита с жаром поддержал эту мысль, только и уточнив: «Азия на Западе начинается с Урала». Конечно, тогда Япония была еще не готова «настаивать на исключении интересов европейцев и американцев». Но главное уже прозвучало — Азия для азиатов, а остальное дело времени.

Тогда на обратном пути в министерство из штаба флота Токитоси Такэтоми чувствовал даже некоторое ошеломление из-за подобного заявления адмирала, ведь Исаму Такэсита прослыл большим поклонником всего американского. Всем известно, как хорошо адмирал знает США, где он провел долгие годы в качестве военно-морского атташе и уверенно входил в ближайший круг советников президента, с которым, можно сказать, был на короткой ноге. И вдруг — надо готовиться к войне с США! Такого можно ожидать от кого угодно, но только не от Такэситы.

Помощник почтительно покашлял, вернув министра к реальности: дело было срочное. Такэтоми поднял руки, позволив ему извлечь папку с текстом шифровки. Ввиду важности документа для понимания дальнейших событий приведу его содержание почти полностью:

Как министр финансов Такэтоми был очень доволен: золото на 2 млн фунтов доставалось Токио за пустяковую услугу, более того переход отряда боевых кораблей к берегам Канады был Японии исключительно выгоден. Хороший учебный поход за чужой счет, к тому же не вызывающий никакого подозрения у американцев. Сегодня они нейтральны, а завтра — посмотрим. И он снова вспомнил слова адмирала. Самураи умеют ждать.

А в Лондоне тем временем параллельно шла проработка всех вопросов на политическом уровне. Отвечал за них постоянный секретарь Казначейства — второй заместитель министра финансов Джон Брэдбери — человек, чье имя в те годы знал любой британец: ведь именно его именем названы знаменитые банкноты в 1 фунт с его подписью, появившиеся в обращении с началом войны и немедленно ставшие невероятно популярными. Для традиционной Англии это стало революцией, ведь прежде большинство простых подданных империи в жизни не держали в руках бумажных денег — только монеты. Банкнотный ряд Банка Англии начинался с 5 фунтов, что по тем временам представляло внушительную сумму, вряд ли часто встречавшуюся в кармане простого рабочего человека. С началом войны ситуация коренным образом изменилась — военные действия требовали огромных расходов. И обеспечить весь оборот золотой монетой было невозможно.

^{«Фунт Брэдбери» — купюра в 1 фунт. 1914. [Из открытых источников]}

2 декабря 1915 г. Джон Брэдбери направил заместителю главы МИД Великобритании письмо, в котором, в частности, говорилось, что к указанной дате из Банка Англии изъято золота для осуществления отправки в США на сумму в 34,244 млн фунтов стерлингов; помимо этого, еще 18 млн фунтов высланы напрямую на счет британского правительства. В итоге, поскольку в целом сумма составляет 52,244 млн фунтов стерлингов, «управляющий Банком Англии полагает, что настало время обратиться к правительству России по поводу начала отправки оговоренного количества золота». Того самого золота, которое Барк в ходе личных двусторонних переговоров с канцлером Казначейства пообещал по первому требованию Лондона отправить в Оттаву наиболее удобным и безопасным способом — через Владивосток. А посему послу е. в. в Петрограде надлежит потребовать от русских ответить, когда «правительство России сможет в как можно более короткие сроки информировать правительство е. в., какими партиями и в какие сроки золото на 20 млн фунтов стерлингов может быть доставлено им во Владивосток, где немедленно будут приняты меры к тому, чтобы принять его на борт для перевозки в Оттаву»[487].

Управляющий Банком Англии лорд Канлифф, изучив предложения японцев, 3 декабря 1915 г. отправил Кэнго Мори в посольство Японии (Гровенор-сквер, 20) письмо, в котором, в частности, указал:

Лорд Канлифф тут же вызвал к себе главного кассира Дж. Г. Нэйрна, которому дал поручение немедленно проинформировать о содержании вышеприведенного письма постоянного секретаря Казначейства, а также попросить Министерство финансов войти с соответствующими предложениями в МИД Великобритании для координации дальнейших действий с английским посольством в Токио. Что и было со всем рвением исполнено.

И, привлекаемые ярким блеском русского золота, межведомственные жернова Британской империи завертелись, прорабатывая весь маршрут доставки его до британских погребов. Тем временем чиновники Банка Англии торговались с канадской транспортной фирмой «Доминион экспресс компани» (Dominion Express Company)[489], добиваясь снижения тарифов на перевозку золота от Ванкувера и Балтимора до Оттавы. Сошлись в цене: доставка золота от Ванкувера до Оттавы обойдется в 1,5 долл. за партию стоимостью в 1000 долл. и 75 центов за аналогичный по стоимости груз от Балтимора до Оттавы.

Не отставали в темпах и представители Страны Восходящего Солнца. Уже на следующий день, 4 декабря, Кэнго Мори, подтвердив в письме управляющему Банком Англии готовность принять все условия по транспортировке золота из Владивостока, тем не менее указал на неготовность правительства Японии «нести ответственность за любые риски в связи с этой операцией». Японцев также очень беспокоили условия передачи золота, и они настоятельно просили сообщить им имена уполномоченных на то лиц как во Владивостоке, так и в Ванкувере. «Что касается места, где будут проходить пересчет и проверка монеты (на 2 млн фунтов стерлингов), — отмечал японский финансовый атташе, — то я хочу отложить этот вопрос до дальнейших консультаций с вами, поскольку, вероятнее всего, это будет крайне трудно сделать на борту кораблей»[490].

В тот же день, 4 декабря 1915 г., страховая маклерская компания «Э. Капел-Кюр и К° Лтд.»[491] совместно с агентством «Ллойдс» выписала два страховых полиса «на японские военные корабли» на перевозку в интересах Банка Англии по маршруту Владивосток — Ванкувер/Оттава на сумму 1,2615 млн ф. ст. При этом прямо назван груз — «золото». В сопроводительном письме генерального директора страховой компании на имя главного кассира Банка Англии еще более точно указаны объекты страхова-ния — «японские крейсеры». И это при том, что их названия еще не были известны руководству Банка Англии. Однако, как видим, круг посвященных в операцию по транспортировке огромных ценностей еще задолго до ее начала стремительно расширялся. Причем переписка велась по обычным почтовым каналам, а документы, исходящие от частных фирм, не имели, что вполне естественно, никаких грифов секретности, т. е. с точки зрения закона являлись рутинными деловыми бумагами, к которым и отношение соответственное.

Не откладывая решение в долгий ящик, морской министр и будущий премьер-министр Японии адмирал Томосабуро Като[492] назначил для выполнения «специального задания» уже теперь нам хорошо известные крейсеры «Токива» и «Титосэ» из состава 4-го боевого отряда 2-й эскадры Объединенного флота, приказав командиру военно-морского района (ВМР) Майдзуру[493] вице-адмиралу Матахатиро Наве[494] обеспечить всем необходимым для похода указанные крейсеры, которые должны «в январе 1916 г. перевезти ценный груз из Владивостока в Майдзуру и принять соответствующие меры по охране этого груза при транспортировке в Осаку»[495].

По соображениям секретности японское руководство приняло решение выгрузить золото по его доставке в страну в военном порту Майдзуру, а не в торговом порту Осака, где было невозможно сохранить секретность. Однако, несмотря на все ухищрения, плавание крейсеров не осталось незамеченным для прессы, в том числе и в России. Но об этом чуть позже.

К. Е. Замен[496], заместитель директора Особенной канцелярии по кредитной части, вернувшись 9 декабря 1915 г. с прогулки по парку в отель «Гайд-парк», где он в тот момент проживал в Лондоне, получил ввиду срочности из рук коридорного боя письмо главного кассира Банка Англии Дж. Г. Нэйрна. Опуская некоторые уже известные нам детали, Нэйрн, в частности, указывал:

А между тем нервозность что в Токио, что в Лондоне нарастала. Посла Японии в Англии Кацуносукэ Иноуэ[498] засыпали запросами: когда? Когда? Ну когда же? И как бы ни хотелось ему порадовать высокое начальство приятной для него новостью, сообщать пока было нечего. 10 декабря 1915 г. он все же вынужден дать знаменитому теперь министру иностранных дел Кикудзиро Исии[499] телеграмму о том, что, увы, точная дата прибытия золота во Владивосток все еще не определена.

Однако в итоге получилось, что Иноуэ поторопился — ему явно немного не хватило терпения. Ибо уже на следующий день, 11 декабря 1915 г., К. Е. Замен официальной запиской на имя управляющего Банком Англии сообщил, что, согласно полученной им телеграмме из Петрограда, золото «отправлено и прибудет во Владивосток приблизительно в течение трех недель»[500].

Ответ Канлиффа не заставил себя ждать и был получен в тот же день. Банкира интересовало только одно: как будет сформирована партия — «в виде слитков или в монете, и если в монете, то каких именно стран». Одновременно уважаемый лорд известил об этом и японского представителя. Так что уже 11 декабря Кэнго Мори располагал информацией о возможных сроках прибытия транспорта во Владивосток.

В архивных делах Банка Англии также сохранилось письмо Джона Брэдбери, подтверждающее осведомленность министерств финансов и иностранных дел Великобритании обо всех деталях хода операции на тот момент. Для нас это обстоятельство представляет интерес, поскольку позволяет проследить, как расширялся круг ведомств и лиц, в том числе представителей частного бизнеса, которые в полном объеме располагали информацией о готовящейся транспортировке русского золота за океан. Лично на меня наибольшее впечатление произвел тот факт, что секретные по своей сути сведения для страны, уже второй год находящейся в состоянии полномасштабной войны и несущей огромные потери на море от действий германского флота, неоднократно направлялись на адрес гостиницы, где квартировал русский чиновник. Так и представляешь себе картину, как консьерж на стойке отеля «Гайд-парк», получив пакет из Банка Англии на имя постояльца C. de Sahmen, т. е. господина Замена, кладет конверт в ячейку, соответствующую номеру его комнаты. И там этот конверт с совершенно секретной информацией дожидается, когда постоялец или лицо, им представившееся, попросит уточнить: поступала ли сегодня почта на его имя? О да, сэр… Возможно, я несколько утрирую, описывая особенности подобного способа обмена данными между союзниками на высоком уровне, но картина вполне реалистичная.

16 декабря 1915 г., опять-таки указав на письме адрес отеля, правда, украсив лист надписью «лично и конфиденциально», Замен сообщил Канлиффу, что, «согласно полученной им из Петрограда телеграмме, партия золота состоит из 1247 слитков, включая 384 российских слитка, весом от 500 до 580 унций различной пробы и чистоты от 9967 и 9999 на 10 000 на сумму 2 млн фунтов стерлингов, предназначенных для Японии; и 6070 слитков, выплавленных в других странах, на сумму 8 млн фунтов стерлингов»[501].

А в Петрограде 18 декабря 1915 г. поскандалили Барк и министр иностранных дел Сазонов. В ответ на просьбу последнего выделить средства для помощи преследуемым турецкими властями армянам министр финансов ответил, что «при современном финансовом положении возложение на государственное казначейство нового расхода, не вызываемого государственною необходимостью, вообще не представляется возможным». И ему в принципе «представляется необходимым, ввиду валютных затруднений, избегать, насколько возможно, перевода денег за границу»[502].

^{Письмо К. Е. Замена в Банк Англии со спецификацией груза золота. 16 декабря 1915. [Bank of England Archive. Russian Gold to Ottawa via Vladivostok]}

Британское казначейство тем временем крайне беспокоил вопрос, как сохранить собственный контроль над финансированием российских военных расходов за границей за счет средств, полученных под поставляемое золото. Это ни в коем случае не должны были быть свободно обращающиеся на рынке ценные бумаги[503]. Малькольм Рамси предложил Банку Англии проект бланка специальной облигации номиналом в 100 тыс. ф. ст., которую планировалось выпустить под русское золото, где прямо указывалось, что «основная сумма по этой облигации подлежит оплате из консолидированного фонда Соединенного Королевства Великобритании и Ирландии… и подлежит выплате в британской золотой монете в Банке Англии»[504].

Но и с этими предложениями, фактически лишавшими Россию возможности даже подержать живые деньги в руках, не согласился Банк Англии. Как указал в своем ответе заместитель главного кассира Э. М. Харви, из текста бланка облигации следует «исключить слова „в британской… монете“», но «включить слово „беспроцентная“». Он также счел неуместным использовать слово «капитал» при переписке по вопросу указанных обязательств, предложив говорить о «сумме» облигаций, поскольку само понятие «капитал» предполагает получение процентного дохода. «Представляется правильным, — писал Харви, — чтобы тот факт, что облигации не приносят процентный доход, был отражен непосредственно на самих бланках облигаций, ибо передает точные слова подлинного соглашения без специального акцентирования внимания на необходимости оплаты обязательства реальными соверенами»[505]. В общем, мимо кассы…

^{Образец облигации российского правительства на 100 тыс. ф.ст.}

А поскольку, не будем забывать, сама идея «выпустить на Лондонском денежном рынке, при содействии Английского банка, краткосрочные обязательства русского Государственного казначейства, по образцу обязательств, выпускаемых английским казначейством», целиком и полностью принадлежала Ллойд-Джорджу и Канлиффу, а Барк ее только с готовностью подхватил, то и церемониться было нечего.

Однако, несмотря на, казалось бы, уже установленные сроки отправки ценного груза из России, англичане испытывали прямо-таки чесоточный зуд в руках, который могло успокоить только тщательное ощупывание вожделенных золотых слитков. Уже 21 декабря 1915 г., явно не выдерживая нервного напряжения, Брайен Кокейн[506] пишет Замену:

Параллельно в тот же день Рутковского приглашают в Казначейство на разговор, так сказать, «совершенно частного характера». И лорд Казначейства, докладывает Рутковский, как бы между прочим сообщает ему, что «для упрощения процедуры казначейство желает предоставить в ваше [т. е. Барка. — С. Т.] распоряжение ежемесячный кредит в 2 миллиона ф. ст., которым министерство сможет свободно распоряжаться…»[508] Совпадение? Возможно, но уж очень ко времени.

А в высших кругах британского руководства нетерпение буквально зашкаливало, ибо вопрос укрепления финансовых ресурсов рассматривался в Лондоне как важнейший фактор, который в конечном итоге определит, кто выйдет победителем из этой войны на истощение. И доминирование этой идеи в умах лондонских бюрократов никто не оспаривал. «На последующих этапах война в большей степени примет характер финансовой борьбы», — именно так оценивал настроения большинства чиновников Министерства финансов Великобритании в конце 1915 г. Кейнс в одном из писем к матери[509].

Между тем англичане всячески побуждали своих японских партнеров поторопиться. И все же после длительной переписки с Банком Англии в Токио пришли к заключению, что ранее 29 декабря 1915 г. выход флотилии в направлении Владивостока не представляется возможным.

28 декабря 1915 г. Замен сообщил в Банк Англии, что военный комендант порта Владивосток проинформирован о прибытии туда японских военных кораблей 3 января 1916 г.

А уже на следующий день (29 декабря) «Токива» и «Титосэ» вышли из Йокосуки[510], взяв курс к российским берегам. Свидетелями этого события стало множество глаз. Естественно, эту новость по каналам агентств новостей получили в сотнях газет нейтральных стран по всему миру.

^{«Радостный визг» К. Е. Замена о благодарности Банку Англии за то, что забрали русское золото. 11 декабря 1915}

Вполне возможно, соответствующей информацией располагал и командир германского рейдера «Мёве»[511], который действовал в Атлантическом океане с декабря 1915 по март 1916 г. Несмотря на ограниченные возможности немцев — «Мёве» дошел только до северного побережья Бразилии и затем повернул обратно — в ходе рейда были захвачены 15 судов противника (включая одно под французским флагом), два из которых направлены в качестве призов в лояльные немцам порты, а остальные с грузами для союзных войск в Европе потоплены. Конечно, «Мёве» не мог представлять никакой опасности для японского отряда. Однако в Банке Англии вряд ли располагали точными данными, насколько безопасен переход из Японии в Ванкувер. Но уж наверняка знали, что британский торговый флот несет серьезные потери на коммуникациях, в том числе вдали от английских берегов.

Пока японские крейсеры находились в море, телеграфные линии загружались все новыми сообщениями. Теперь в Токио стало определенно известно, какое золото следует ожидать. Через заместителя управляющего Банком Англии Брайена Кокейна Замен информировал японцев, что «золото, предназначенное для Японии, находится в 232 ящиках и его стоимость составляет 2 000 245 фунтов стерлингов. Примерный вес каждого ящика — 4 1/4 пуда (62 пуда равны 1 тонне). Золото для Оттавы помещено в 949 ящиков и в сумме оценивается в 8 001 701 фунт стерлингов. Примерный вес каждого ящика, формирующего эту часть поставки, также 4 1/2 пуда»[512]. Россия несет ответственность за фактическое содержание упаковок с грузом, но при условии, что ящики, не имеющие повреждений, будут вскрыты в присутствии российских представителей.

Не только золото шло англичанам. 22 декабря 1915 г. / 4 января 1916 г. на заседании Совета министров России обсуждали трудности с продовольствием: даже в столице отмечались перебои в снабжении, угрожающие сохранению спокойствия среди жителей. Критическая ситуация сложилась со сливочным маслом. «Его нет в стране, — отметил в докладе министр путей сообщения А. Ф. Трепов[513], — и только в марте получим из Сибири». А Яхонтов в скобках пометил: «3 млн вывезли в Англию»[514]. «3 млн» чего, не указал, но, вероятно, пудов. И даже если пудов, то это 48 000 т сливочного масла. Можно представить, сколько пароходов ушло с этим драгоценным для здоровья человека в тяжелое время войны грузом. Так что не золотом единым…

Итак, пока русские и японские адмиралы и офицеры поднимали тосты в честь друг друга, во Владивостокском порту шла погрузка золота. Восемь катеров челноками сновали к берегу за упаковками с золотом, которое затем поднималось на борт крейсеров. По согласованной процедуре с российской стороны в приеме-передаче золота участвовали командир порта контр-адмирал П. В. Римский-Корсаков[515] и группа чиновников Министерства финансов во главе с и. о. ревизора Особенной канцелярии по кредитной части В. В. Пемеллером[516]. Они наблюдали, как секретарь Банка Японии («Нихон гинко») Сигэя Мидзуно и его помощник Синносукэ Акияма тщательно проверяют сохранность печатей и пломб на ящиках с золотыми слитками, предназначенными для Японии. Рядом стояли консул Мотонобу Номура, командующий отрядом и командиры кораблей.

Непосредственно обязанности получения, проверки, сохранения и доставки золота на 8 млн фунтов стерлингов, направляемого в Ванкувер, возлагалась на кассиров — капитан-лейтенантов Томосукэ Муто (крейсер «Токива») и Кэмпу Оцуку (крейсер «Титосэ»)[517]. Согласно договоренности, японская сторона при отсутствии повреждений или нарушений печатей и пломб в дальнейшем не несла никакой ответственности за содержание ящиков и должна была передать английской стороне груз в таком виде, в каком он поступил на борт. Но любопытство японцев зашкаливало, и они всячески настаивали на необходимости подготовки российской стороной детальной описи-спецификации по каждой отдельной упаковке.

И вот долгожданный момент настал: на борту «Токивы» распределены по трюмам и надежно закреплены 466 ящиков, которые надлежало доставить в Канаду. Но главное — здесь же и 232 ящика, которые нужно выгрузить в Майдзуру для отправки на монетный двор в Осаке. Капитан-лейтенант Муто в который раз придирчиво проверяет все пломбы и сохранность упаковки, повторно осматривая внешне каждый ящик в штабеле. За ним неотступно следуют чиновники Министерства финансов Д. А. Магула, Н. И. Анопов и Е. А. Жихарев[518]. Именно этой тройке выпало сопровождать ценный груз в Осаку для окончательной передачи японской стороне. На борту «Титосэ» уже приняли 483 ящика, предназначенные для Канады. В. В. Пемеллеру, М. А. Тер-Асатурову и Н. А. Рождественскому[519] предстоял куда как более дальний путь — с золотом империи до Торонто.

Казалось бы, все идет по плану — можно и расслабиться. Но почему же столь заметно нервничает командир 4-го боевого отряда контр-адмирал Идэ? Еще 4 января 1916 г. он отправил морскому министру телеграмму с докладом, что к 20 часам по времени Владивостока закончена погрузка и завершена процедура приема-передачи ценного груза. Главная причина его озабоченности состояла в том, что он пообещал высокому начальству прибыть в Майдзуру к 8 часам утра 8 января 1916 г. А эти русские так медлительны и почему-то все тянут с оформлением страховки: надуманные формальности буквально приводили в бешенство пунктуального адмирала. Кэндзи Идэ даже представить себе не мог, что его попросту выставят безответственным лгуном перед министром. Тем более, как у любого успешного военачальника, недоброжелателей у него хватало. Но на дворе уже 6 января 1916 г., время завтрака, а неторопливые русские чиновники все копошатся с ворохами бумаг.

^{Записка Кэнго Мори заместителю управляющего Банком Англии Брайену Кокейну о доставке русского золота в Осаку. Февраль 1916. [Bank of England Archive. Russian Gold to Ottawa via Vladivostok]}

Только во второй половине дня все формальности были улажены, и японские крейсеры вышли из Владивостока. Идэ приказал поднять сигнал: полный ход. Он дал слово, и он его сдержит. Его не волновало, что для этого должны сделать механики и машинисты: им приказали выжать из машин все.

В 11 часов 8 января 1916 г. контр-адмирал Идэ подписал телеграфное донесение морскому министру: «В 10 часов утра 232 ящика ценного груза благополучно выгрузил на берег». А в 15 часов командир военно-морского района Майдзуру отправил в тот же адрес телеграмму: «Ценный груз, находившийся на борту „Токивы“, благополучно выгружен на берег, погружен на поезд и сейчас под охраной отряда морской пехоты следует в пункт назначения». «Токива» и «Титосэ» незамедлительно вышли из Майдзуру[520].

А в тот же день (6 января 1916 г.), когда не особо избалованные в последние годы интересными зрелищами жители Владивостока наблюдали со всех окрестных сопок, как японские крейсеры покидают порт, в Банк Англии поступило письмо с приложенным к нему чеком управляющего Лондонским отделением «Йокогама спеши банка»[521] K. Тацуми, в котором указывалось, что банк уполномочен по поручению императорского правительства Японии «передать вам сумму в 2 000 245 ф. ст. в качестве примерного платежа за 232 ящика со слитками золота, полученные во Владивостоке»[522].

Учитывая разницу во времени, могу предположить, что к тому моменту финансовому уполномоченному императорского правительства Японии в Лондоне Кэнго Мори было известно о заключении специалистов «Нихон гинко». Как зафиксировали последние в своем протоколе, «японская доля в этой партии золота составляет 232 ящика слитков стоимостью на сумму 2 000 245 ф. ст., а английская — 949 ящиков слитков стоимостью на сумму 8 001 710 ф. ст. …В обоих случаях вес одного ящика равен 4 1/2 пуда. По русской системе мер 62 пуда равняются одной тонне»[523].

Не знаю, насколько точно переведены на русский записи японских банкиров, но должен признаться, что слово «доля» в их документе меня впечатлило.

А почти в это самое время в начале января 1916 г. на вокзале в Токио царило всеобщее смятение: по перрону прохаживался сам император Японии! Вопреки всем традициям протокола дворца, он лично встречал члена царской семьи, великого князя Георгия Михайловича[524], двоюродного дядю царя. После настоятельных рекомендаций российского посла в Токио великий князь прибыл в Японию по личному поручению Николая II.

Георгий Михайлович, как и было официально объявлено, принес поздравления императору Тайсё[525] по случаю интронизации. Однако реальная причина его появления в Токио заключалась в необходимости укрепить взаимное доверие между двумя странами, которое все еще сильно омрачали последствия недавней войны.

Несколько забегая вперед, отмечу, что и в России, ожидая ответного визита дяди правящего императора Ёсихито (Тайсё), принца Котохито Канъина[526], постарались не ударить в грязь лицом. Ну, изо всех сил. Настолько, что вызвали оторопь у жителей Петрограда, у которых еще были свежи воспоминания о русско-японской войне. По рассказу одного французского офицера, «на Марсовом поле его извозчик обернулся к нему и, указывая на занятых обучением новобранцев, спросил его насмешливым тоном:

— Зачем их обучают?

— Да для того, чтобы драться с немцами.

— Зачем?.. Вот я в 1905 году участвовал в кампании в Маньчжурии, был даже ранен при Мукдене. Ну, вот! А сегодня, видишь, все дома украшены флагами, а на Невском стоят триумфальные арки в честь японского принца, который должен приехать. Через несколько лет то же самое будет с немцами. Их тоже будут встречать триумфальными арками. Так зачем же убивать тысячи и тысячи людей, ведь все это, наверное, кончится тем же, что и с Японией»[527].

А ведь, наверное, прав был во многом этот русский мужик, хотя многого он, конечно, не знал, но зато, может быть, как ветеран помнил, что этот принц-генерал в недавней войне сражался против России. И, видимо, воевал неплохо, раз повышен за боевые успехи до генерал-лейтенанта. Но извозчик, конечно же, не ведал, что в это самое время русское золото удалялось от родных берегов на японских крейсерах, тогда как в самой России с января 1916 г. фактически введен запрет на свободное установление валютного курса рубля, который в дальнейшем определялся властями[528].

По настоятельной просьбе британцев все приготовления к переходу в Канаду велись в обстановке строгой секретности. Определенно, все основания для этого были. 15 января 1916 г. уже известный нам немецкий рейдер «Мёве» захватил британский пароход «Аппам» (Appam). Судно вышло из порта Дакар в Сенегале в Плимут. Однако вскоре связь с пароходом пропала. Поначалу господствовало предположение, что «Аппам» постигла обычная для того времени судьба: торпедирован и затонул. Эти домыслы подтверждала и обнаруженная вскоре пустая спасательная шлюпка с судна. Но вскоре «Аппам» обнаружился в нейтральных США, куда судно привела германская призовая партия. На «Аппам» немцы пересадили также свыше 130 моряков с семи других потопленных ими британских транспортов. При досмотре выяснилось, что помимо обычного коммерческого груза — какао-бобов, сои, кукурузы, хлопка, олова и пальмового масла — на борту находится 16 ящиков с золотом из Западной Африки. А далее завертелась судебная карусель между британским судовладельцем и Германией. В итоге «Аппам» вернули владельцам, а когда США вступили в войну, то немецкие моряки из призовой команды стали первыми военнопленными в американских лагерях.

Мне удалось разыскать австралийскую газету «Меркюри»[529]. В ней со ссылкой на командира немецкой призовой партии лейтенанта Берга сообщается, что в руках рейдеров оказалось золота на 210 тыс. ф. ст. В Лондоне также сделали свои выводы: впредь на гражданских судах можно перевозить золота не более чем на 500 тыс. ф. ст. То есть немцы в принципе могли бы получить и больше.

12 января 1916 г. «Токива» и «Титосэ» прибыли в Йокосуку, где должны были пополнить запасы угля и получить необходимое для океанского плавания снабжение.

А несколькими часами позже в тот же день, 12 января 1916 г., завершилась спешная, скорее похожая на бегство, эвакуация английских, австралийских и французских войск с Галлиполийского полуострова, где они потерпели сокрушительное поражение. «Неудача полная, но катастрофы удалось избежать», — пометил в своем дневнике М. Палеолог.

С этим утверждением французского дипломата можно поспорить. Еще в начале декабря 1915 г. Георг V направил Николаю II «совершенно паническую» телеграмму, которая привела царя, по утверждению очевидцев, в сильное волнение. В ней сообщалось, что «англичане думают бросить все в Турции и все силы устремить на защиту Египта, где немцы хорошо ведут свое дело»[530]. Уже тогда было понятно, что союзный десант ждет тотальное уничтожение турецкими войсками. Так что это, если не катастрофа? Стремление опередить русских и первыми взять под контроль проливы привело лишь к огромным людским жертвам, о которых помнят и сегодня не только в самой Великобритании, но и в далекой Австралии, в чем я сам имел возможность убедиться во время поездок в эту страну. Таков оказался бесславный конец этой дорогостоящей авантюры Лондона.

В Петрограде хорошо помнили, что именно Лондон и Париж дважды нагло лишали Россию законных плодов в победоносных войнах с Турцией, блокируя попытки Санкт-Петербурга расширить свое влияние на черноморские проливы. Так думали на Западе тогда, так думают и сегодня: «Хотя Россия по существу никогда не являлась балканским государством, вся ее экономическая и дипломатическая жизнь зависела от свободы прохождения через проливы, какой бы ценой эта свобода ни достигалась. Однако эта цель во все возрастающей мере ставилась под угрозу действия со стороны двух других основных членов трехстороннего союза. По крайней мере в двух главных случаях и в бесчисленных других малозначимых эпизодах России пришлось отступить в данном вопросе перед лицом объединенной силы в Восточной Европе. На сей раз она была твердо намерена не повторять этих ошибок»[531].

Однако это не помешало британскому послу в Петрограде направить 6 марта 1915 г. главе МИД России Сазонову памятную записку о начале десантной операции в Дарданеллах, где, в частности, указывалось: «…Только исходя из соображений пользы общего дела, правительство е. в. предприняло операции в Дарданеллах. Великобритания не извлечет из них для себя никакой прямой выгоды: она сама не намерена там обосноваться»[532]. Лживость этих заверений сегодня особенно очевидна. Правда, тогда Лондон не обвинял Россию в стремлении уморить голодом половину человечества, якобы блокируя пути вывоза зерна из Одессы.

13 января 1916 г. в Банк Англии поступило новое письмо K. Тацуми из Лондонского отделения «Йокогама спеши банка»[533], в котором указывалось, что, по уточненным данным, стоимость российского золота, полученного японской стороной, составила 2 000 845 ф. ст. 1 шил. и 9 пенсов. «Йокогама спеши банк» готов незамедлительно представить чек на разницу в 600 ф. ст., но может и отложить окончательный расчет до завершения всех процедур. В Банке Англии решили не торопиться и подождать окончательного завершения процедур экспертизы золота в Банке Японии, а уж потом закрыть все платежи по операции[534].

19 января 1916 г. «Токива» и «Титосэ» покинули порт Йокосука и взяли курс на Ванкувер, куда планировалось прибыть ориентировочно 16 февраля 1916 г.

Обращает на себя внимание тот факт, что представители Банка Англии, в частности главный кассир Дж. Г. Нэйрн, неоднократно намекали японским представителям: мол, многие вопросы они предпочитали бы обсудить лично, с глазу на глаз, а не вести официальную переписку. И, судя по некоторым отсылкам в письмах, подобные встречи регулярно имели место, однако, о чем там конкретно шла речь, мы, естественно, можем только предполагать с той или иной долей достоверности.

А далее в телеграфном стиле.

20 января 1916 г. Замен официально уведомил Банк Англии о завершении передачи японской стороне золота и «обратился с просьбой принять на хранение казначейские облигации на 10 млн фунтов стерлингов, которые будут выпущены в этой связи». Одновременно он известил Министерство финансов Великобритании, что российское правительство предоставляет банку «Братья Беринг и К°» полномочия вести операции с казначейскими облигациями Британии, которые являлись частью сделки с золотом.

7 февраля 1916 г. главный кассир Дж. Г. Нэйрн направил верховному комиссару (послу) Доминиона Канада письмо с грифом «секретно» о том, что прибытие «Токивы» и «Титосэ» в Ванкувер ожидается 16 числа текущего месяца. Компания «Доминион экспресс» получит золото на борту японских военных кораблей для перевозки в Оттаву с целью передачи министру финансов Канады, «у которого оно будет находиться по поручению правительства Его Величества. Три представителя правительства России, осуществившие передачу золота правительству Его Величества, будут сопровождать золото в Оттаву и присутствовать при его проверке»[535].

^{Письмо К. Е. Замена в Банк Англии о передаче золота правительству Японии. 9 февраля 1916. [Bank of England Archive. Russian Gold to Ottawa via Vladivostok]}

^{Телеграмма из Токио управляющему Банком Англии Уолтеру Канлиффу о прибытии японских крейсеров с русским золотом в Канаду. 17 февраля 1916. [Bank of England Archive. Russian Gold to Ottawa via Vladivostok]}

^{Письмо К. Е. Замена в Банк Англии об уточнении стоимости золота, отгруженного японцам в Осаку. 21 февраля 1916. [Bank of England Archive. Russian Gold to Ottawa via Vladivostok]}

^{Телеграмма компании «Канадская тихоокеанская железная дорога» о доставке русского золота в Оттаву. 22 февраля 1916. [Bank of England Archive. Russian Gold to Ottawa via Vladivostok]}

7 февраля 1916 г. в Банк Англии поступил чек «Йокогама спеши банка» на 3585 фунтов стерлингов 16 шиллингов и 6 пенсов по результатам проверки золота, полученного из России, Банком Японии. Как установили специалисты Монетного двора в Осаке, общий вес слитков составил 471 741 унцию чистого золота стоимостью 2 003 830 фунтов стерлингов 16 шиллингов и 6 пенсов. В свою очередь, японцы обратились к Банку Англии с просьбой выписать чек к оплате услуг японского военно-морского флота по доставке золота в Канаду на 36 тыс. ф. ст. Но англичане уперлись и согласились сделать это только после подтверждения сообщения о безопасной доставке золота в Ванкувер. Как видим, союзники союзниками, а каждый стремился как можно быстрее получить с другого деньги.

14 февраля 1916 г., т. е. раньше расчетного срока, «Токива» и «Титосэ» прибыли в залив Баркли-Саунд[536]. По сообщению командующего японской эскадрой, в целях соблюдения секретности перегрузку осуществили без швартовки в порту. В 11 часов утра 16 февраля 1916 г. операция завершилась: представитель транспортной компании подписал акт приема-передачи золота. Всего на борт «Рейнбоу» было передано 949 ящиков с золотыми слитками.

Лорд Канлифф, не скрывая радости, писал Кэнго Мори: «Могу заверить вас, что вполне разделяю ваше удовлетворение, узнав, что такой ценный груз благополучно доставлен… Я сегодня же напишу в казначейство с просьбой о выплате 36 тыс. фунтов стерлингов, суммы, которая по договоренности должны быть уплачена вашему правительству за услуги в осуществлении этой операции»[537].

Свое слово лорд сдержал: написал в Казначейство. Оно и понятно: утром стулья, вечером — деньги. Джентльмен.

А в России с 19 февраля 1916 г. был введен полный запрет на вывоз платины и золота из страны. Естественно, это постановление никак не отразилось на описываемых нами операциях.

«Доминион экспресс» отбила телеграмму: «Русский груз доставлен в Оттаву понедельник 21 февраля».

^{Телеграмма из Канады об отсутствии проб на части слитков золота, полученных из России. 2 марта 1916. [Bank of England Archive. Russian Gold to Ottawa via Vladivostok]}

^{Письмо К. Е. Замена в Банк Англии о пробировании золота Петроградской пробирной палатой. 13 марта 1916. [Bank of England Archive. Russian Gold to Ottawa via Vladivostok]}

В тот же день, 21 февраля 1916 г., когда, потирая от удовольствия руки, министр финансов Канады лично проверял сохранность упаковки и количество ящиков с русским золотом, на стол начальника штаба ставки верховного легла секретная телеграмма посла Извольского из Парижа: «Ген. Жоффр обращается к ген. Алексееву с просьбой прийти на помощь Франции путем перехода России в наступление»[538].

Дело в том, что немцы опять сильно прижали французов под Верденом, и было необходимо заставить их вновь перебросить часть сил на Восточный фронт. И русская армия, практически не имея снарядов для артиллерии, в который раз откликнулась на вопль о помощи союзников, перейдя в самоубийственные атаки на прекрасно оборудованные германские позиции в районе озер Дрисвяты и Нарочь.

Вышеупомянутый бодрый рапорт «Доминион экспресс» не вызвал, однако, восторга в Банке Англии. Дж. Г. Нэйрн направил в адрес европейского представителя компании Джорджа Брауна[539] короткое, но довольно едкое письмо: «Весьма признателен за ваше сообщение, к которому приложена копия полученной вами каблограммы о благополучном прибытии русского груза в Оттаву, о чем я очень рад услышать. Я все еще не могу объяснить, как информация достигла Канады прежде, чем я сообщил вам какие бы то ни было подробности по этому делу»[540].

^{Отчет В. Г. Р. Виккерса об утечке информации. 23 февраля 1916. [Bank of England Archive. Russian Gold to Ottawa via Vladivostok]}

Примечательно, что в конце предложения отсутствует вопросительный знак. Так что Нэйрн точно знал, что имела место утечка информации, к которой, возможно, причастен персонал компании-перевозчика. Более того, вероятно, разговор на эту тему уже был, и объяснения Брауна не удовлетворили Банк Англии. Архивные материалы позволяют предположить, что какие-то претензии к англичанам высказывались и со стороны японских партнеров, ибо заместителю управляющего Банком Англии Брайену Кокейну пришлось оправдываться в одном из писем к Мори. «Естественно, желательно в таких делах соблюдать секретность, хотя такое положение дел трудно довести до совершенства», — вынужден повиниться он.

В «Доминион экспресс» не стали отмалчиваться и безропотно принимать со стороны Банка Англии упреки в небрежном обращении с секретной государственной информацией. Отвечая на уколы Нэйрна, Браун приложил отчет менеджера компании В. Г. Р. Виккерса[541], сделав весьма многозначительную приписку: «Похоже, что утечка информации произошла либо в Гонолулу, либо в Японии». Этот документ представляется мне настолько информативным, что я приведу его почти полностью. От себя только замечу: в Гонолулу находится военно-морская база США Пёрл-Харбор. Запомните этот факт.

^{Письмо Dominion Express в Банк Англии о подготовке специального поезда с усиленной защитой для перевозки золота. 22 марта 1916. [Bank of England Archive. Russian Gold to Ottawa via Vladivostok]}

К письму была приложена личная записка Виккерса, в которой, он, в частности, писал:

Однако лично меня поразила реакция представителей Банка Англии. «Источник, из которого информация попала в Канаду, все еще остается загадкой, однако, поскольку теперь все закончилось так удовлетворительно, возможно, лучше не пытаться выяснить это [выделено мною. — С. Т.]», — писал Дж. Г. Нэйрн.

Что же так напугало главного кассира Банка Англии? Почему вдруг он предложил прекратить попытки найти источник утечки важной информации? Пока остается загадкой. Типа — все сделали и не будем никого пугать, чтобы не узнали «наверху»?

А 4 апреля 1916 г. из Казначейства в Банк Англии поступило письмо, подписанное секретарем Робертом Чэлмерсом[546], следующего содержания: «Мы имеем 10 миллионов из России по Соглашению Банка от сентября прошлого года и намерены запросить у них еще 10 миллионов… Вы согласны с этим? Если согласны, будет ли Банк действовать от нашего имени для согласования деталей с господином де Заменом?»[547]

^{Записка Роберта Чэлмерса в Банк Англии о согласии запросить дополнительную сумму в 10 млн золотом у России. 4 апреля 1916}

Лорд Канлифф, соблюдая правила приличия, ответил в тот же день, заняв несколько уклончивую позицию. Он предложил Казначейству сначала самостоятельно договориться с Россией о новых поставках золота, а только затем Банк Англии «будет счастлив» заняться решением практических организационных вопросов.

^{Письмо К. Е. Замена в Банк Англии о необходимости личных переговоров в связи с требованием англичан о дополнительной поставке русского золота. 6 апреля 1916. [Bank of England Archive. Russian Gold to Ottawa via Vladivostok]}

Конечно, внешне противоречия между высшими управленцами Банка Англии и Казначейства никак не проявлялись и были совершенно неведомы не только широкой публике, но и партнерам со стороны союзников. Не знали о них и в России. «Ллойд-Джордж с самого начала военных действий вступил в тесное соединение с Английским банком, — отмечал П. Л. Барк, — и хотя последний по закону оставался частным учреждением, независимым от Министерства финансов, но фактически ни одно серьезное мероприятие по банку не проходило без одобрения со стороны Министерства финансов, равно как никакие проблемы, связанные с кредитом, не решались канцлером казначейства иначе как в полном согласии с Английским банком»[549]. Но, как видим, столь гармоничный образ межведомственного взаимодействия не совсем соответствовал действительности. Не будем забывать присущей автору черты излишне идеализировать все британское — не все то золото, что блестит.

Для сведения читателей полагаю необходимым пояснить, что полный рабочий день в банке трудились только управляющий и его заместитель; все остальные члены Совета директоров Банка Англии работали исключительно в дни заседаний. Как указывает Лиакват Ахамед, «Уолтер Бэджет, экономист и политический философ XIX века, редактор журнала Economist, обожавший забавные парадоксы жизни в Англии, писал, что члены правления банка обычно были „тихими серьезными людьми… с массой свободного времени“. Впрочем, он был убежден, что, если банкир занят весь день напролет, это дурной знак. „Если такой человек работает без передышки, значит, что-то идет не так. Либо он занимается мелочами, с которыми лучше справятся подчиненные или которые не следует делать вовсе, либо тратит слишком много времени на размышления и, следовательно, может разориться“»[550]. Вполне возможно, именно по этой причине лорд Канлифф не очень-то считался с мнением членов Совета директоров Банка Англии, зачастую смело принимая самостоятельно весьма важные решения. Очевидно, особенно в тот период, когда еще чувствовал полную поддержку своих действий со стороны Ллойд-Джорджа.

Примечательно, что именно борьба за право контролировать операции с золотом в Канаде явилась причиной крупного скандала в английской бюрократической верхушке. Стремясь отодвинуть Министерство финансов от золотой кормушки, Уолтер Канлифф в разгар войны сам, без ведома Совета директоров, направил правительству Канады, где хранилось золото Банка Англии, телеграмму с запретом выполнять распоряжения Казначейства в Лондоне. В результате все платежи в США, где были размещены многие военные заказы, оказались заблокированными. Британия выглядела банкротом.

Канлифф вступил в конфликт с Ллойд-Джорджем, тогда уже премьер-министром, и ему пришлось извиниться и уйти в отставку после второго срока на посту управляющего, что являлось редкостью (обычно в этой должности пребывали только один срок). А ведь Барк называет Канлиффа «одним из ближайших его [Ллойд-Джорджа] сотрудников и единомышленников по проведению финансовых мер военного характера». Более того, «Канлифф был признан несменным управляющим на все время военных действий и был облечен широкими фактическими полномочиями по согласованию деятельности банка с военными нуждами. Защитник демократических реформ Ллойд-Джордж провел целый ряд мероприятий по совету Канлиффа, очень скоро оценил его большие заслуги и выхлопотал ему в награду титул „лорда“; управляющий же Английским банком совершенно изменил свое мнение о канцлере казначейства и шутя рассказывал мне, что в его доме была приготовлена веревка, на которой предполагалось повесить Ллойд-Джорджа в возмездие за его демократические реформы, с начала же войны, когда Ллойд-Джордж проявил себя защитником крупных финансовых интересов, эта веревка была спрятана в сундук»[551]. Как по мне, со временем, по мере укрепления собственных позиций в бюрократическом аппарате, этот, по определению Барка, «защитник демократических реформ» все больше дрейфовал в сторону авторитаризма. И это касалось не только политики.

«В течение всей своей жизни Ллойд-Джордж проповедовал демократию, — пишет его личный секретарь A. Силвестер[552], — но в своей частной жизни он практиковал авторитаризм. Не было большего автократа, чем Ллойд-Джордж»[553]. И этому свидетельству можно доверять, поскольку Силвестер провел рядом со своим патроном десятки лет, зная все его тайны. Так что подобное поведение абсолютно в духе подлинной натуры этого выдающегося политика.

Но Казначейство не унималось и продолжало «доставать» Канлиффа. Уже 5 апреля Роберт Чэлмерс потребовал от Банка Англии ускорить решение вопроса о новых партиях золота из России, поскольку «до момента реального прибытия золота в Оттаву пройдет несколько месяцев, поэтому настало время для инициирования этого вопроса и направления запроса о следующей поставке»[554].

^{Телеграмма Министерства финансов Канады в Банк Англии о получении 949 ящиков русского золота. 1 марта 1916. [Bank of England Archive. Russian Gold to Ottawa via Vladivostok]}

Роберт Чэлмерс этим не ограничился и сам направил Замену довольно резкое, по дипломатическим меркам того времени, письмо, которое, на мой взгляд, настолько показательно, что я приведу его содержание полностью:

Невольно обращает на себя внимание пассаж «как можно раньше». То есть никто даже и не собирается обсуждать эту тему с российской стороной: давай, и все! На этом фоне совсем уж издевкой выглядит упоминание об озабоченности Барка сохранением резервов.

Что ж, Роберт Чэлмерс, по-видимому, хорошо знал, что делал. 7 апреля 1916 г. в Царском Селе Барк лично представил Николаю II докладную записку. Император был в хорошем, но несколько рассеянном настроении. Прекрасно изучивший к тому времени подход к делу царя, не утруждавшего себя особым старанием вникать в детали, Петр Львович, напирая на согласие Комитета финансов с собственной позицией, настойчиво предлагал монарху не искать новые кредитные возможности за рубежом, в частности в США. Поскольку «все платежи по нашим военным заказам обеспечены в значительной степени последним финансовым соглашением с Англией и посему настоятельной необходимости в заключении займа на обременительных условиях и на незначительную сумму не усматривается», — подвел Барк итог своим предложениям[556]. Запомним эту фразу. К данной теме мы еще вернемся.

^{Письмо «Доминион экспресс компани» в Банк Англии о точной стоимости русского золота, доставленного в Канаду. 10 мая 1916. [Bank of England Archive. Russian Gold to Ottawa via Vladivostok]}

Но это Барк. А что же представитель великой империи в Лондоне де Замен? Возмутился, обратил внимание на недопустимость в подобном приказном тоне вести диалог с союзником? Ничуть не бывало. Он с готовностью рапортует главному кассиру Банка Англии: «Получив сегодня письмо из Казначейства е. в. по поводу следующей поставки золота из России в Оттаву, хотел бы встретиться с вами для обсуждения этого вопроса, поэтому прошу сообщить, когда вы сможете принять меня». И все. Чиновник, призванный защищать интересы государства, даже не пытается это сделать. Он готов на все, лишь бы не вызвать недовольства со стороны британских «партнеров».

Но партнеры все равно недовольны, что англичане, что французы: им все мало жертв со стороны России. Как материальных, так и человеческих. В Петрограде посол Франции Палеолог устроил робкому председателю Совета министров Б. В. Штюрмеру[557] форменную взбучку по поводу недостаточного вклада нашей страны в войну с Германией:

Как видим, союзники вновь и вновь требуют от России жертвенной крови. Пушечного мяса. При этом посол цивилизованной Франции, где распевают «Марсельезу», не забывает цинично намекнуть на якобы более высокое качество французского человеческого материала. Для союзников русский солдат, да и офицер, быдло, которое просто обязано быть счастливо умереть за французские интересы. Притом дневник самого Палеолога буквально нашпигован упоминаниями о «цивилизованном государстве», к разряду каковых, безусловно, по его убеждению, относится и страна, которую он представляет в дикой России: «Пропорционально числу жителей, Россия — страна, следующая за Китаем в смысле малого числа образованных и достойных людей»[559]. Ну ладно, образованных мало, но почему же и достойных? Такая вот «арифметика» от Палеолога и ему подобных.

^{Письмо Джона Брэдбери из Казначейства в Банк Англии о переговорах с К. Е. Заменом. 4 апреля 1916. [Bank of England Archive. Russian Gold to Ottawa via Vladivostok]}

Интересно отметить, что к тому моменту заместитель главы британского Казначейства Джон Брэдбери также крайне озаботился происходящим и со своей стороны атаковал Банк Англии запросами, удалось ли урегулировать с Заменом вопросы стоимости золота, под которое правительство России должно получить кредит.

Однако Банк Англии больше занимала готовность японских властей участвовать в продолжении поставок золота из России. Англичане даже были согласны пойти на некоторые послабления в вопросах обеспечения безопасности транспортировки ценного груза морем, допустив одиночное плавание японских боевых кораблей с золотом, против чего ранее категорически выступали. Ведь в случае аварии в открытом море или нападения крейсер, совершавший автономное плавание, не мог рассчитывать на чью-либо помощь, тем более в условиях крайней ненадежности радиосвязи. В таком случае могли даже остаться неизвестными координаты точки океана, где корабль потерпел катастрофу.

^{Письмо Форин-офиса в Банк Англии о готовности японского правительства предоставить два крейсера для поставки очередной партии русского золота из Владивостока. 4 мая 1916. [Bank of England Archive. Russian Gold to Ottawa via Vladivostok]}

«Я уполномочен Управляющим [Банком Англии. — С. Т.], — указывал в своем письме в МИД Великобритании главный кассир Дж. Г. Нэйрн, — обратиться к вам с ходатайством о направлении телеграммы послу е. в. в Токио с поручением выяснить, готово ли японское правительство вновь взять на себя обязательства получить во Владивостоке от правительства России 10 млн фунтов стерлингов золотом, часть которого на 2 млн фунтов стерлингов, как и в конце прошлого года, будет немедленно выкуплена Правительством Японии, а оставшийся металл на 8 млн фунтов стерлингов — перевезен в Ванкувер по поручению правительства Великобритании»[560].

Однако главный кассир Банка Англии лукавил в своем письме в МИД Великобритании. Параллельно он уже несколько недель неофициально вел переговоры с Кэнго Мори о возможности организации следующей перевозки золота. Конспираторы договорились, что британцы должны обратиться по дипломатическим каналам с соответствующей просьбой к правительству Японии.

1 мая 1916 г. английский посол в Японии Уильям Грин[561] направил главе МИД Японии Кикудзиро Исии секретное письмо, где просил уточнить, «готово ли Имперское японское правительство взяться еще за перевозку золота в слитках от имени правительства е. в. на тех же условиях»: «Количество золота в слитках, которое будет получено от правительства России, равняется 10 млн ф. ст., часть из которого на 2 млн ф. ст., смею надеяться, японское правительство приобретет точно так же, как и в конце прошлого года. Было бы желательно, чтобы остальные 8 млн ф. ст. были перевезены в Ванкувер… Если же отправка двух кораблей для выполнения этого поручения окажется неудобной, то было бы желательно организовать дело таким образом, чтобы один корабль взял половину во время своего первого плавания, а затем вернулся за оставшейся частью»[562].

5 мая 1916 г. в Петроград прибыли французские министры Альбер Тома[563] и Жан Вивиани. И если приезд первого, отвечавшего за вопросы военного снабжения и производство снарядов для тяжелой артиллерии, вполне понятен, то присутствие второго, занимавшего на тот момент уже пост министра юстиции, скорее обусловливалось его большим политическим весом, а также тем обстоятельством, что именно он сопровождал президента Пуанкаре во время его визита в Россию.

^{Письмо Джона Брэдбери в Банк Англии о доставке русского золота через Японию. 16 июня 1916. [Bank of England Archive. Russian Gold to Ottawa via Vladivostok]}

Высоких французских гостей принимали с соответствующими почестями и в столице, и в ставке верховного главнокомандующего. Барк с супругой присутствовали на завтраке с Тома и четой Вивиани у жены министра иностранных дел Сазонова 8 мая 1916 г. Наблюдались за столом и председатель Совета министров Штюрмер, а равно военный и морской министры.

Однако главная цель Тома и Вивиани в ходе встреч на всех уровнях была одна: заполучить русскую пехоту во французские окопы, а русских рабочих на французские заводы.

Аудиенция у императора состоялась в Царском Селе. Обстановка несколько пикантная: вчера арестован и заключен в Петропавловскую крепость бывший военный министр Сухомлинов. И, конечно, разговор в первую очередь зашел об отправке русских солдат во Францию:

Но этому воинству уже давно требовался второй костыль: английской подпорки явно не хватало. А аппетит у месье был завидный: 400 тыс. солдат, требовали они, должны отправляться во Францию партиями по 40 тыс. чел. через Архангельск «ежемесячно». Якобы им это уже было обещано в декабре 1915 г.

И что же? «Император, — продолжает посол, — которого его министры не балуют таким красноречием, видимо тронут; он обещает сделать все возможное для развития военных ресурсов России и принять все более близкое участие в операциях союзников. Я записываю его слова. Аудиенция окончена».

Итак, кровь в обмен на демагогию, красноречие — на кровь. Но, может быть, лучше помочь вооружить русские части, ускорив процесс поставки, например, тяжелых орудий? Тут ответ у союзников простой: «Что касается артиллерии, то французские министры дали понять, что было невозможно увеличить производительность их заводов… что они не в состоянии оказать ту помощь, на которую Россия надеялась»[565].

И это заявляет Тома — человек, обладающий огромными влиянием и властью во Франции, слово которого в то время — закон. «Хотя он социалист, тем не менее он может делать все, что сочтет необходимым; ни у кого в России нет такой власти. У нас нет хозяина, а ведь Россия — монархия»[566], — заметил в некоторой растерянности начальник Генерального штаба генерал Беляев[567]. Так на что же было рассчитывать Петрограду?

11 мая 1916 г. состоялось совещание под председательством императора: «Вивиани очень красноречиво отстаивал посылку 400 000 русских во Францию, по 40 000 человек в месяц. Генерал Алексеев понемногу сдался, но прения были продолжительны и тягучи. В конце концов император высказал свою волю. Пришли к следующему решению: сверх бригады, уже отправленной 16 июля в Салоники, послать еще 5 бригад по 10 тысяч человек в каждой во Францию между 14 августа и 15 декабря. Я, — продолжает Палеолог, — поздравляю Вивиани с достигнутым результатом. Но еще далеко до 400 000 человек, на которых мы рассчитывали»[568]. Что ж, кровожадным союзникам и этого мало!

Куда как откровенней в своих высказываниях был министр финансов Франции Рибо, с которым, испытав шок от беседы с Маккенной, примерно в это же время в Париже встретился А. И. Шингарев. Депутат еще не утратил иллюзорную надежду склонить Рибо на свою сторону в попытке противостоять давлению англичан, требующих золота от России. Надо сказать, что французам пока удавалось волынить с выполнением Булонского соглашения — они еще так и не расстались со своими сокровищами.

В отличие от Маккенны, Рибо сама любезность. Готов легко, почти что с радостью, расстаться с деньгами, предоставив дополнительные кредиты. Вот только в обеспечение займа потребовал не золото, а человеческие души! «Помогите нам, чем Вы богаты, помогите Вы нам людьми»[569], — да, вы правы, скорее ласково просил, чем нагло вымогал. Но суть от этого не изменилась.

Ну, а в Петрограде после длительных препирательств, ибо переговорами этот постыдный торг на крови назвать никак нельзя, французы пообещали прислать… 24 орудия крупных калибров в обмен на прибытие до конца 1916 г. во Францию и для участия в операции в Салониках семи пехотных бригад общей численностью в 70 тыс. чел. 24 и 70 000! Именно на такой обмен в конечном итоге был вынужден согласиться начальник штаба верховного, который до этого упорно противился отправке солдат.

Безусловно, генерал Алексеев, как и любой другой русский военачальник, понимал, что иностранный контингент будут бросать на самые тяжелые участки фронта. Ведь именно так поступали, например, бурские генералы во время войн с Англией в начале ХХ в.: иностранных добровольцев посылали умирать на наиболее опасные задания, чтобы сохранить жизни буров. Лично меня больше всего покоробило слово «ежемесячно». Сами французы оценивали свои потери в 1915–1916 гг. в 140 тыс. чел. в месяц. Цинично подразумевалось, что людской контингент в 40 тыс. будет «израсходован» к моменту прибытия новых 40 тыс. бойцов из живой плоти и крови! Такая вот у союзников была кроваво-финансовая арифметика.

Так в итоге и получилось. Однажды, прогуливаясь во время короткого перерыва между деловыми встречами по набережной Сены вместе с председателем Банка России С. М. Игнатьевым, мы издалека обратили внимание на один памятник, который чем-то внешне, по стилистике выбивался из сонма многочисленных скульптурных творений этого района Парижа. Когда подошли ближе, оказалось, что он посвящен солдатам русского экспедиционного корпуса, погибшим во Франции в Первую мировую войну. Как-то сразу стало очень грустно: печально было сознавать, сколько русских костей покоится навечно во французской земле. Опасения генерала Алексеева подтвердились: русские бригады бросались в самые кровопролитные бои. Еще мальчишкой я прочитал автобиографический роман Р. Я. Малиновского[570] «Солдаты России». Тогда эта книга произвела на меня большое впечатление. Сейчас ее не перечитывал: не знаю, как бы я воспринял ее сегодня. Знаю только одно: после революции 1917 г. командование союзников обошлось с русскими частями во Франции предельно жестоко, бесчеловечно, как с пушечным мясом, хотя оно в принципе так и задумывалось с самого начала. Тех, кто отказался продолжать воевать в составе Русского легиона чести, ждали концентрационные лагеря и африканская каторга. Но и к тем, кто согласился сражаться, отнеслись не лучше: легион включили в состав марокканской дивизии. Кидали на прорыв наиболее защищенных немецких позиций. Одним словом, русским было место только на колониальной полке французской иерархии ценностей. Но это отдельная тема.

А в Лондоне, в отличие от Парижа, продолжалось сражение за русское золото. Практически одновременно, не дожидаясь ответа из Токио о возможности организации следующей перевозки, главный кассир Банка Англии Дж. Г. Нэйрн извещает Замена, что переговоры «с японским правительством о перевозке второй партии груза на 10 млн фунтов стерлингов золотом из Владивостока успешно продвигаются», а посему необходимо, «чтобы золото было упаковано и находилось в готовности к перевозке для того, чтобы не было задержки в его транспортировке из Петрограда во Владивосток, когда будут окончательно завершены все необходимые приготовления». Российский чиновник незамедлительно «берет под козырек» и уже на следующий день подобострастно докладывает в Банк Англии, что он уже и так проинформировал Петроград о необходимости готовить новую партию драгоценного металла к отправке за границу[571].

Похоже, в Министерстве финансов России уже смирились с мыслью, что с золотыми резервами придется расстаться. И вся деятельность министра была направлена на то, чтобы как-то более аргументированно обосновать в общественном мнении подобный подход. «Мы должны вступить в ряд дефицитных годов, приблизительно по миллиарду в год, — вещал Барк, выступая 26 декабря 1915 г. / 8 января 1916 г. на заседании Совета министров. — Надо выяснить дальнейшую финансовую политику. Если Россия бедна — то надо всячески вводить экономию и дефицит свести на нет. Есть другая политика. Если Россия — страна богатая, то надо всячески поднять народное благосостояние и не бояться производительных затрат. Если пойти по первому пути, то надо вводить налоги и отказаться от частного железнодорожного строительства и т. д. Путем налогов мы все равно свести бюджет в состоянии не будем». Но при этом он выступил против введения подоходного налога, «который способен подорвать прилив иностранных капиталов к нам»[572].

Конечно, сегодня трудно судить, о приливе каких иностранных инвестиций в страну во время войны могла идти речь, но для меня очевидно, что министр всячески насаждал и в своем окружении, и в публике мысль, будто без зарубежных кредитов не обойтись, а для их получения все средства хороши.

^{Крейсер «Ниссин». [Из открытых источников]}

Тем временем на счет Банка Англии японцы перевели в завершение расчетов все суммы за русское золото, полученное от англичан, — 6 января 1916 г. поступили 2 000 245 фунтов стерлингов, а 7 февраля — следующие 3585 фунтов 16 шиллингов и 6 пенсов. Но в Токио отлично понимали: это не окончание попыток британцев выкачать новые партии золота из России. А значит, надо быть готовыми. И уже 22 апреля заместитель морского министра в директиве на имя командующих 1-й и 3-й эскадрами военно-морских районов (ВМР) Йокосука и Майдзуру распорядился о причислении в состав 4-го боевого отряда крейсеров 1-го класса «Касуга» и «Ниссин» под командованием капитанов 1-го ранга Сигэцугу Накадзато[573] и Канты Симаноути[574]. Корабли направлялись «в трехмесячное плавание у побережья Северной Америки».

Должен заметить, сам Кейнс в определенной мере гордился тем, что причастен к взаимодействию с союзными державами, рассматривая это, вполне вероятно, как свидетельство признания своего авторитета в среде аппарата Министерства финансов. Так, выступая 15 марта 1916 г. на коллегии британского Адмиралтейства, он заявил, допускаю, с некоторой пафосностью: «Это моя работа день за днем управлять финансовыми вопросами в отношениях с нашими союзниками»[575].

^{Письмо британского Казначейства в Банк Англии о подготовке облигаций займа России под вывезенное золото на сумму 10 млн ф. ст. 28 апреля 1916 г. [Bank of England Archive. Russian Gold to Ottawa via Vladivostok]}

^{Письмо управляющего Государственным банком И. П. Шипова в Банк Англии о размещении ценных бумаг в Великобритании. 24 мая 1916. [Bank of England Archive. Russian Gold to Ottawa via Vladivostok]}

А между тем в британском Казначействе и Банке Англии занимались поиском способов надежнее зафиксировать задолженность России перед Англией даже с учетом уже полученного от нее золота. Наиболее эффективной признали разработку бланков специальных казначейских облигаций, которыми оформлялись бы обязательства Петрограда перед Лондоном. Что и было исполнено под руководством заместителя главы ведомства Рамси. Теперь каждый пенни в строку — России не отвертеться. Делалось все это явно только с одной целью — исключить возможность обоснования русскими требований возврата золотого обеспечения в будущем при любых условиях.

^{Докладная записка Комитета финансов о кредитных операциях с синдикатом американских банков на 50 млн долл. США с резолюцией Николая II «Исполнить» и надписью рукой П. Л. Барка о докладе императору в Царской ставке. 1 июля 1916. [РГИА. Ф. 563. Оп. 2. Д. 531. Л. 7–14]}

А уже 5 мая 1916 г. Дж. Г. Нэйрн сообщил управляющему Государственным банком в Петрограде, что «британские казначейские облигации на 10 млн ф. ст. помещены в Банк Англии и находится здесь на хранении от имени Государственного банка»[576]. Окончательный срок погашения всех облигаций был установлен 5 января 1921 г.

Управляющий Государственным банком И. Шипов[577] подтвердил, что указания Банку Англии по распоряжению данными ценными бумагами может давать лично он сам либо его заместитель Д. Никитин[578] при условии, что соответствующее письмо будет завизировано директором банка А. Вестфалем[579].

А как же смотрел на все происходящее Барк — верный страж государственных интересов? Да никак, спокойно. Он был занят тем, что убаюкивал министров, усыпляя их бдительность рассказами о светлом будущем золотодобычи в империи, ибо «теперь рисуются перспективы добычи золота на Памире»[580]. А это где? Далеко от Петрограда, Лондон — значительно ближе.