«Распил» на троих: Барк — Ллойд-Джордж — Красин и золотой запас России

Глава 13. Осиное гнездо в китайском интерьере

Как-то в Шанхае — этой признанной Мекке банковского бизнеса первой трети ХХ в. — делегацию Банка России (а в ее состав, помимо председателя С. М. Игнатьева, входил только я) пригласили посетить музей истории банковского бизнеса крупного китайского банка. Надо сказать, экскурсия произвела впечатление и площадью, и богатством, и продуманностью экспозиции. Кстати, это отличная практика, когда кредитные организации содержат свои собственные музеи, открытые для публики, — а залы далеко не пустовали, посетителей насчитывалось изрядно, причем было видно, что многие пришли семьями. И вдруг на одном стенде я обнаружил акцию Русско-Китайского банка, которую экскурсовод представил мне с особой гордостью. К своему стыду, тогда я особого внимания этому факту не придал. Просто зафиксировал такой факт. Знал бы я тогда, какое место займет в моем исследовании этот банк, наверное, поинтересовался бы, что еще можно выжать из имеющихся в распоряжении китайцев документов, ведь главная контора созданного в декабре 1895 г. по инициативе С. Ю. Витте банка находилась в Шанхае! Но я так не поступил. Чего уж теперь сожалеть, просто, возможно, кого-то эта история моего равнодушия научит быть более внимательным.

Согласно «Конвенции между Россией и Китаем о Ляодунском полуострове», подписанной в Пекине 27 марта 1898 г., Россия получала на 25 лет «в арендное пользование порты Артур (Люшунь-коу) и Та-лянь-вань вместе с прилегающим к этим портам водным пространством». В соответствии со ст. IV «Порт-Артур, как исключительно военный порт», предоставлялся «в пользование только русским и китайским судам». В Та-лянь-вань (также — Да-лянь-вань/Далянь или Дальний) могли заходить и иностранные торговые суда. Вместе с тем не следует забывать, что русские военные корабли вошли в гавань Порт-Артура уже 14 декабря 1897 г., фактически захватив порт. Началось активное освоение новых территорий. И особая роль в развитии экономической экспансии была отведена Русско-Китайскому банку.

Сегодня для меня совершенно очевидно, что помимо официальных задач, которые ставило перед собой созданием Русско-Китайского банка российское правительство, это учреждение имело и другую, неофициальную миссию. Именно в период работы банка, а время тогда было в Китае, да и на всем Дальнем Востоке лихое, Русско-Китайский банк стал тем местом, где сформировалась основа возникшего в недрах российского Министерства финансов своеобразного осиного гнезда — того эмбриона, из которого в недалеком будущем выросла мощная международная мафиозная группировка, самым непосредственным образом причастная к разграблению золотого запаса России. Как говорил один из персонажей весьма популярного в свое время «фантастического» романа, в котором описывалась российская действительность того времени, «и во главе разбойной шайки, разумеется, финансовое ведомство»[1053].

И эта тайная структура, пусть и не повязанная клятвами на крови, но свято чтившая неписаные правила омерты, надолго пережила и существование имперского Министерства финансов, и саму монархию.

Если внимательно проследить историю подавляющего большинства персонажей, игравших заметную роль в выводе русского золота за границу, то практически все они в то или иное время прошли «школу» личной наживы, широко процветавшую в операциях государственного, по сути, Русско-Китайского банка. Несмотря на декларируемый частный характер, форму организации, участие иностранного — французского — капитала, банк полностью управлялся государством, поскольку постепенно его главным акционером стало казначейство. Это признает и сам Барк. «Министерство финансов… контролировало Русско-Китайский банк через своих представителей»[1054], — прямо заявляет он. Благодаря казенному патронажу, политическим задачам и мощному покровительству банк широко раскинул свою сеть: его отделения росли и в Китае, и в Маньчжурии, и в России, как грибы после обильного золотого дождя.

Именно в этом банке сошлись пути Барка, Шипова, Путилова[1055], Ермолаева, Замена, Угета и еще одного очень важного персонажа, который появляется на первых ролях в этой связке уже после 1917 г. Вот о нем сейчас и пойдет речь. Это Леонид Федорович Давыдов[1056], как его называли, «блестящий ученик» Витте. Именно этот чиновник, а не Барк стоял у истоков создания мафиозной структуры, которая начала свою негласную разрушительную для интересов России деятельность в Русско-Китайском банке, а потом и подчинила себе элитное подразделение Министерства финансов, поразив метастазами коррупции его, можно сказать, мозг — Особенную канцелярию по кредитной части[1057]. Леонид Федорович, будучи особо приближенным человеком И. П. Шипова, которому безраздельно доверял Витте, а затем и отлично сработавшись с Коковцовым, фактически безраздельно господствовал в Особенной канцелярии по кредитной части с 1905 по 1914 г., беззастенчиво привлекая туда на работу своих родственников.

Кстати, Русско-Китайский банк с 1898 г. держал счета казначейства. Это давало ему возможность занимать доминирующее положение в Порт-Артуре, причем для города была установлена грабительская кредитная ставка — 8 %, тогда как во Владивостоке — 5 %. Банк активно занимался спекуляциями с недвижимостью, скупая здания и земельные участки по дешевке и перепродавая их втридорога, в том числе и русским военным властям. При этом активно использовались казенные деньги. По взаимовыгодной договоренности с китайскими ростовщиками банкиры предоставляли им кредиты, средства от которых те «размещали» среди китайских купцов под двойной-тройной интерес. Процветали махинации с курсом при обмене валют. Для частных лиц все услуги банка стоили неимоверно дорого. Монополия! «А дела все сплошь таковы, что расстрелять мало! — с возмущением писал о деятельности банка известный публицист того времени С. Ф. Шарапов. — Нет, кажется, такой пакости по отношению к казне, так и к краю, к публике, которая бы не проделывалась в Китайском банке»[1058].

Здесь явно содержится намек на деятельность Давыдова, который проворовался «на десятки миллионов» в русско-японскую войну. Якобы он сдавал японцам транспорты со снабжением для Порт-Артура. Но к этому эпизоду мы еще вернемся. Пока же несколько пристальнее взглянем на деятельность самого банка.

Не только русские и китайские клиенты и купцы страдали от злоупотреблений персонала банка. Особый резонанс в обществе и прессе получил случай с американским предпринимателем Дэвидом Кларксоном[1059], бизнесменом весьма активным, умело действовавшим в различных отраслях, включая судоходство, а потому хорошо известным на Дальнем Востоке. Кларксон даже умудрился в годы русско-японской войны оказать большую услугу русским властям, когда по их просьбе наладил срочные поставки из Австралии мороженого мяса, в том числе и для снабжения армии. Все, кто знал этого американца, отмечали не только его предприимчивость и умение адаптироваться к русским условиям, но и предельную порядочность в ведении дел и отношениях с партнерами. И все у него шло хорошо, пока Кларксон, замыслив строительство крупного современного кирпичного завода, не обратился за кредитом в Русско-Китайский банк, широко развернувшийся к тому времени не только в Китае и Маньчжурии, но и на русском Дальнем Востоке. И хотя многие купцы предупреждали Кларксона, что сотрудничество с этим банком может кончиться для него плачевно, тот не внял предупреждениям. Итак, кредит получен, завод построен, деньги вложены без остатка, но циклы производства кирпича и строительства тогда носили в регионе сезонный характер. И хотя завод готов приступить к работе, осталось только дождаться начала сезона, ибо зиму не отменишь, банк внезапно потребовал немедленно досрочно вернуть кредит. Естественно, без производства и продажи готового кирпича сделать это невозможно, но банкиры неумолимы. Тут же появились судейские, дело завертелось, и завод, что называется, с иголочки вмиг перешел в собственность Русско-Китайского банка. Кларксон бросился искать справедливости. Но судьи, прокурорские и банкиры стояли монолитной стеной. Не помогло даже вмешательство генерал-губернатора: все «по закону». Обобранный до нитки доверчивый предприниматель лишился всего, его бизнес был уничтожен. На нем повис огромный долг в 800 тыс. рублей. Но броню Русско-Китайского банка не мог пробить никто: Витте стоял горой, покрывая все «операции» нечистых на руку банкиров, отвергая любые претензии. И, конечно, особая роль в проворачивании всех этих схем принадлежала представителю правительства в Правлении Русско-Китайского банка. А таким представителем и являлся многие годы Леонид Федорович Давыдов. «Ну, раз казенный директор, значит, воровство благословлено»[1060]. К такому выводу приходит персонаж популярного в те годы «фантастического» романа «У очага хищений», написанного по мотивам деятельности персон из Русско-Китайского банка. Да, возможно, его автор С. Ф. Шарапов[1061], известный своей критикой политики С. Ю. Витте, особенно при переходе к золотому обращению, пристрастен. Но, полагаю, врать ему было трудно, ибо за всеми якобы вымышленными персонажами современники безошибочно угадывали дела конкретных русских предпринимателей, потерпевших от махинаций хищников из Русско-Китайского банка[1062]. Кстати, тот кирпичный завод функционирует до сих пор, понятно, многократно модернизированный, но там же. Ну, а что же Кларксон? — спросите вы. Кларксон не сдавался, боролся за справедливость. Заводил новые предприятия. В итоге подорвал здоровье. Умер в Харбине на вокзале от сердечного приступа, приехав по делам на КВЖД.

Скорее всего, именно во время работы в Особенной канцелярии по кредитной части, которую тогда возглавлял будущий управляющий Государственным банком и министр финансов Э. Д. Плеске[1063], сошлись пути Давыдова и Барка. Петр Львович поступил туда в качестве младшего помощника столоначальника с чином коллежского секретаря в мае 1892 г. Но и дальше их жизненные курсы далеко не расходились. Оба, кстати, стажировались в банке Мендельсона.

Кстати, в это же время, а точнее с 1889 г., здесь же начал служить и выпускник Петербургского университета Александр Рудольфович Менжинский[1064], проработавший в Особенной канцелярии по кредитной части около 20 лет, до 1909 г., когда он с должности начальника отдела «эвакуировался» в частный банковский бизнес. Да, вы не ошиблись: знаменитый чекист Вячеслав Рудольфович Менжинский[1065] приходился родным братом Александру Рудольфовичу. И здесь у меня закрадывается шальная мысль: а не этим ли старым добрым знакомствам обязаны и Петр Львович, и Леонид Федорович своим счастливым билетом в более безопасные края из подконтрольного большевикам Петрограда, ведь Вячеслав Рудольфович тогда фактически занимал должность наркома финансов? Но над этим вопросом поразмыслим в другой раз, на досуге, а пока вернемся к нашим основным героям.

Особенно прочные отношения у Барка с Давыдовым установились с тех пор, как первый, являясь директором отделения заграничных операций Петербургского отделения Государственного банка, стал членом Правления Русско-Китайского банка. И пусть читателя не вводит в заблуждение название должности Барка, именно через его руки шли практически все иностранные платежи, поскольку центральный офис банка к тому времени этим не занимался. Тут уж Давыдов развернулся, особенно во время русско-японской войны. Воровал миллионами. Схема была проста: грузили пароходы всяким хламом, который приобретался по бешеным ценам под видом высококачественных товаров. Все это якобы продовольствие предназначалось для снабжения героического гарнизона Порт-Артура. Дышащие на ладан суденышки направлялись на «прорыв» морской блокады. Но японский флот их успешно перехватывал, почему-то исключительно в одном и том же месте, ибо «секретный» маршрут никогда не менялся (явно военная хитрость какая-то), арестовывал за военную контрабанду и отводил в качестве приза в контролируемые им порты. И все работало отлично. Но дотошные японцы, наверняка по своей глупости, зачем-то добросовестно актировали все грузы. Нет, чтобы просто взять да потопить. Определенно, что-то недоработала японская разведка, не пояснила наивным флотским, что агента надо беречь. К досаде нашего комбинатора, выяснялось, что на борту вместо продуктов питания рваные мешки и металлолом, да и то по весу в два раза меньше, чем проходило по документам, которые подписывал Давыдов. Но деньги-то уходили сполна. После войны, как водится в России, долго работали комиссии, шло следствие, которое выявило по крайней мере 53 эпизода предательства интересов страны и кражи. Но связи Витте и золото Давыдова оказались сильнее закона, к тому же в дело явно были вовлечены весьма высокие чины. В результате все прошло, как надо: отмазался. Леонид Федорович не только успешно выскользнул из атрофированных ручонок русской фемиды, но и продолжил успешную карьеру. А в 1912 г. даже удостоился орденка — Св. Владимира IV степени[1066]: вероятно, «за безупречную службу». Вот так-то.

И здесь у меня остается один неясный пока что вопрос: был ли причастен к махинациям Давыдова Шипов? Что посвящен — сомнений нет. Но вот причастен ли Иван Павлович, делился ли с ним Леонид Федорович? Во время русско-японской войны И. П. Шипов — директор департамента Государственного казначейства. При этом действительный статский советник Шипов возглавляет учрежденную по высочайшему указанию Комиссию по выработке правил управления портом Дальним, а также… верно: в 1899–1902 гг. состоит членом Правления Русско-Китайского банка[1067]. Так что не знать о художествах Давыдова он не мог. И все же именно с назначением в 1905 г. Шипова министром финансов Российской империи тот становится вице-директором Особенной канцелярии по кредитной части. Совершенно очевидно, что это назначение не могло состояться без одобрения министра.

Что касается Барка, то Шипов был с ним знаком, еще когда работал вице-директором Особенной канцелярии по кредитной части. Сам Барк на тот момент являлся секретарем при управляющем Государственным банком[1068].

К слову, оклад Давыдова в качестве члена Правления Русско-Китайского банка составляет 60 тыс. руб. в год. Это в несколько раз больше, чем полагалось директору Особенной канцелярии по кредитной части. Не меньше получали и другие наши персонажи. Согласитесь: неплохой приварок. И чем же они занимаются? «Делает эта теплая компания то же, что и везде, и всегда: получает жалование, делит наградные и затем не только ничему не мешает, но и покрывает все пакости и отстаивает, где следует, в „сферах“»[1069].

В это время он в качестве вице-директора Особенной канцелярии по кредитной части плодотворно продолжает сотрудничать с Барком, который с 1906 г. становится директором Петербургского отделения Государственного банка, т. е., по сути, отвечает за сохранность валютного и золотого запаса империи.

Ну, а уход Леонида Федоровича в частный банковский бизнес с поста директора Особенной канцелярии по кредитной части с приходом Петра Львовича в кабинет министра произошел явно не по причине сомнений нового главы ведомства в его чистоплотности. Просто наступило время отправить изворотливого чиновника, как тогда говорили, «на кормление». Давыдов тут же возглавил одну из крупнейших кредитных организаций в стране — Русский для внешней торговли банк, имевший помимо 66 филиалов в России, 4 отделения за рубежом (в Париже, Лондоне, Генуе и Константинополе)[1070]. Примечательно, что членами Совета там состояли бывший председатель Совета министров и министр финансов В. Н. Коковцов и бывший министр иностранных дел Н. Н. Покровский. Знали ли они о скандальной репутации Давыдова? Безусловно. Именно отделение Русского для внешней торговли банка в Париже и стало комфортным пристанищем для Давыдова в эмиграции после бегства из большевистской России. И хотя материнский банк в 1917 г. был национализирован коммунистами, парижское отделение сохранилось, и Леонид Федорович, возглавив теперь уже созданный на его основе отдельный банк, явно не бедствовал.

Так что работа в коммерческом банке не была тягостной ссылкой для бывших чинов Минфина, позволяя легко легализовать все нажитые непосильным трудом на государевой службе капиталы. Именно это ранее с успехом проделал и сам Барк, став в 1907 г. директором-распорядителем и членом правления Волжско-Камского банка. Это положение не только обеспечивало ему «баснословно высокий оклад», но и позволило достоверно оправдывать ранее накопленные средства. Теперь Петр Львович официально стал именоваться богатым человеком. А какие могут быть вопросы, когда его официальный оклад в банке по крайней мере в десять раз превышал зарплату имперского министра финансов. И это, не считая всяких там сладких коврижек, в виде премий, процентов с бумаг, участия в доходах.

Безусловно, едва заняв кресло министра финансов, Барк озаботился расстановкой на важнейшие посты своих людей. Ключевой в этой схеме являлась должность управляющего Государственным банком. Подходящий кандидат в запасе у Петра Львовича имелся. И он сходу предложил на эту позицию И. П. Шипова. Не обидели и его предшественника А. В. Коншина[1071], у которого еще до ухода с прежней должности уже был «подписан выгодный контракт с Русско-Азиатским банком»[1072].

К сожалению, Барк до прихода на высокие государственные посты получил необходимый опыт выживания в структуре зарубежной финансовой элиты, стажируясь в банке Мендельсона в Берлине[1073], Рейхсбанке, а также в финансовых предприятиях Великобритании, Франции и Голландии. Затем длительная работа на высокооплачиваемой должности наемного менеджера с размытым кругом полномочий в крупном частном банке позволила ему не только окрепнуть материально и почувствовать вкус больших денег, но и уверовать в собственные силы, что в любой ситуации ему удастся обеспечить свое благополучие и без государственной службы, точнее, без службы на Россию. Назначение на пост министра было для Барка «многообещающим началом в блестящей карьере»[1074].

Наиболее подозрительных из числа руководителей большевиков особенно беспокоил тот факт, что Красин все охотнее шел на сближение с представителями крупного бизнеса. Он стал практически своим человеком в доме давнего близкого знакомого, небезызвестного в России предпринимателя Лесли Уркарта[1075], в загородном поместье которого регулярно отдыхал. 15 октября 1926 г. состоялась весьма примечательная встреча Красина и главы Банка Англии Монтегю Нормана[1076], которую организовал все тот же Уркварт. А ведь Норман занимал тогда особое положение не только в финансовой системе Великобритании, но и среди мировых лидеров этого важнейшего сектора экономики. Совместно с главой Федерального резервного банка Нью-Йорка и с президентом Рейхсбанка Яльмаром Шахтом[1077] он фактически выстраивал мировую послевоенную систему. Беседа у Красина и Монтегю Нормана, как утверждает И. М. Майский, получилась очень обстоятельная и откровенная, хотя управляющий Банком Англии и поставил под сомнение перспективы получения Советским Союзом долгосрочного займа от Великобритании[1078].

^{Управляющий Банком Англии Монтегю Норман. [Из открытых источников]}

Контур фигуры Петра Львовича постоянно маячит на «втором плане». Оставаясь «за кадром», Барк, словно черт из табакерки, появляется каждый раз, когда Красин встречается с крупными финансистами, да и политиками. Еще будучи советским послом в Париже, Красин активно контактирует с Путиловым, который восстановил деятельность Русско-Азиатского банка вне пределов России на основе его зарубежных отделений. А заново расцвела эта дружба еще в 1921 г., когда Красин в Париже вел переговоры с Путиловым о создании совместного банка в интересах Советской России, где готовилась знаменитая денежная реформа, приведшая к появлению в обращении золотого червонца. А дальше еще интересней.

А. И. Путилов в свое время… верно: входил в правление Русско-Китайского банка. Понятно, что русско-японская война и художества руководства не могли для банка пройти бесследно: его финансовое положение пошатнулось. Спасти банк был призван Путилов, который по рекомендации Витте возглавил его в 1912 г. И именно Алексей Иванович, как мы уже знаем, продвинул Красина в члены Совета директоров Русско-Азиатского банка, созданного на базе Русско-Китайского банка.

Не будем забывать, что Путилов — близкий друг Красина — не только известный русский предприниматель, но и крупный царский чиновник — заместитель министра финансов. К тому же замешанный в контрреволюционном заговоре. Весной 1918 г., спасая свою жизнь, Алексей Иванович бежал по льду Финского залива из революционного Петрограда за границу. Это привело в бешенство советские власти. В отместку по причине «соучастия в корниловском заговоре» все имущество председателя Правления Русско-Азиатского банка А. И. Путилова было конфисковано. Именно так и указано в подписанном лично Лениным декрете[1079]. А такое в те годы не забывалось!

И как, позвольте вас спросить, поддержание тесных отношений с капиталистом-контрреволюционером соотносится с образом большевистского лидера? Не совсем понятно. И на чем зиждется эта взаимная тяга к общению? Одних дружеских чувств и приятных общих воспоминаний явно недостаточно, чтобы Красин так рисковал. Тут явно просматривается деловой интерес. Конечно, сегодня можно дать много объяснений, но для меня вполне очевидно, что через связку Давыдов — Путилов контакт с Красиным мог поддерживать… Барк. Общих интересов более чем достаточно — золотое наследие России, точнее две его части: то, что вывезено из страны до октября 1917 г., и то, что после. Красин к тому моменту отчаянно нуждался в пополнении своих ресурсов. И Барку было что ему предложить, тем более они могли быть еще более полезны друг другу в случае перевода Красина в Лондон.

Леонид Борисович переезжает к новому месту назначения в Лондон, идет в Банк Англии, и здесь вновь на стенах коридоров здания «Старой Леди»[1080] появляется тень Петра Львовича. Я не говорю уже о Ллойд-Джордже, тут все ясно. Есть ли этому логичное объяснение? Полагаю, есть. Это русское золото, к судьбе которого так или иначе причастны все персонажи нашего ребуса.

Надо сказать, перерождение Барка произошло не на пустом месте. Еще во время работы в Волжско-Камском банке его репутация оказалась подмоченной. Причем весьма основательно. По воспоминаниям современников, Петр Львович якобы не совсем законно «сцапал акций на 250 тысяч рублей, которые пришлось вернуть». Эти бумаги он записал на имя своей любовницы, муж которой, прознав про связь молодой жены, отравился. Так ли это было или нет, но большая разница в возрасте супругов давала основания для домыслов. И почему-то в этом скандале все время всплывало имя банкира Барка[1081].

Петр Барк, конечно же, не являлся предателем в глазах британской короны. Он просто своевременно принял единственно верное решение и встал на правильную сторону. После памятной встречи с царем в начале 1917 г., когда Николай II попросил у него 200 тыс. рублей наличными из своего секретного фонда, Барк понял, что пришел час окончательно перейти на сторону англичан. Он верно служил Ллойд-Джорджу после той памятной встречи в феврале 1915 г. в Париже. Они и далее неоднократно контачили на разных переговорах, как официально, так еще больше в приватной обстановке. Каналы вывода Барка на Запад через Финляндию были отработаны заранее, хотя он ими в конечном итоге не воспользовался. Барку только и оставалось немного «пострадать» от притеснений новых властей, правда, в любом случае без особого для себя риска.

Что касается длительного непринятия Барком британского подданства, то здесь все логично и понятно: формально сохраняя российское гражданство, а точнее, оставаясь подданным несуществующей Российской империи, Барк как бы придавал законность всем операциям с российскими ценностями, включая золото. Он, живая и говорящая тень последнего министра финансов Российской империи, которой, с точки зрения многих западных банкиров, все еще принадлежали ценности страны, да и царской семьи вообще, позволял им как бы сохранять профессиональное спокойствие в сомнительных операциях с золотым наследием российской монархии, ведь власть большевиков на Западе долго не признавали. Ллойд-Джорджу это было нужно для того, чтобы через Барка создать видимость законного и добросовестного распоряжения царским наследством. Поскольку Барк оставался иностранцем, то не мог работать на правительство Великобритании, но это не мешало ему успешно «трудиться» в Банке Англии, формально частном предприятии.

Для нас же особо важен тот факт, что на момент встречи с Красиным главным советником Монтегю Нормана по русским вопросам в Банке Англии является Барк. В своей вступительной статье к «Воспоминаниям» П. Л. Барка «„Непотопляемый Барк“: финансист и политик» С. В. Куликов пишет: «В Англии Петр Львович сделал не менее блистательную карьеру, чем в России, благодаря не только профессиональной незаменимости, но и начавшейся еще во время его поездок за границу в 1915–1916 гг. дружбе с Монтегю Норманом (1871–1950), который как раз в 1920 г. стал управляющим Английским банком. М. Норман назначил П. Л. Барка своим советником по восточноевропейским делам и в административные советы аффилиаций этого банка — Англо-Австрийского, Англо-Чехословацкого, Хорватского, Британского и Венгерского банков и Банка стран Центральной Европы». Кроме того, П. Л. Барк представлял также управляющего Английским банком в «Нэшнл сити банке» «и, главное, являлся директором-распорядителем Английского международного банка, располагавшегося на фешенебельной Ломбард-стрит»[1082]. Среди англичан он получил известность как «A great Anglo-Russian» — «Великий англо-русский». Именно в таком порядке, а никак не наоборот. И это при том, что сами англичане не очень высоко оценивали результаты деятельности Барка на посту министра: «Что касается Барка и финансов, то война была сплошной катастрофой, и все, что можно было сделать, это оттянуть наступление огромных потрясений на возможно более поздние сроки, широко прибегая к временным уловкам»[1083].

Что касается работы Барка в Банке Англии, то здесь все логично. Не имея официально до 1933 г. британского паспорта, Барк не мог находиться на королевской службе. А Банк Англии, формально являясь частным предприятием, мог трудоустроить иностранца. Остальные же утверждения С. В. Куликова вызывают у меня большие сомнения.

Во-первых, я совершенно не верю в версию о так называемой дружбе с Монтегю Норманом, которая якобы и позволила Барку отлично устроиться в туманном Альбионе. И чтобы понять, почему я в этом убежден, давайте немного разберемся в том, кем же был Монтегю Норман, не только по карьере и жизненному пути, но и по личным качествам.

Монтегю Норман, оставивший заметный след в банковской истории Великобритании, был крайне нелюдимым человеком. Недаром автор весьма популярной на Западе, да и в России книги «Повелители финансов» Лиакват Ахамед, кстати, имеющий огромный практический опыт работы в инвестиционном банкинге, назвал главу, посвященную Монтегю Норману, «Странный и одинокий». Я специально поинтересовался, как же называется этот раздел на языке оригинала и выяснил — «A strange and lonely man». Как видим, перевод весьма точно передает идею автора.

Монтегю Норману повезло родиться в семье потомственных банкиров: «его мать и отец происходили из двух самых известных финансовых династий Англии»[1084]. А его дед являлся старшим партнером «Браун Шипли»[1085] и компаньоном американского инвестиционного дома «Братья Браун»[1086] более 35 лет. Так что «его профессиональная генеалогия была безупречна». Но «Монтегю Норман, казалось, с малых лет был плохо приспособлен к жизни. Поступив по семейной традиции в престижный Итон, — пишет Ахамед, — он предпочитал держаться особняком»[1087].

В 1892 г. Норман начал работать в качестве стажера в семейной фирме «Мартинс-банк» (Martins Bank), где были партнерами его отец и дядя. В 1894 г. он решил перейти в банк деда по материнской линии «Браун Шипли», что позволило ему уехать в Нью-Йорк, где он два года проработал в офисе опять же семейной компании «Братья Браун». В Большом Яблоке Норман чувствовал себя комфортнее, чем в Лондоне.

В конце июля 1913 г. он вновь партнер в банке «Браун Шипли». По-прежнему холост в свои 43 года. Живет один в компании семи слуг близ Холланд-парка в Уэст-Энде в двухэтажном особняке Торп-лодж, имеющем «аскетический и мрачный вид», который делает его «похожим на монастырь миллионера». Любимое развлечение Нормана — концерты камерной музыки Брамса и Шуберта в исполнении известных струнных квартетов, которые проходят в огромной музыкальной комнате его особняка со сводчатым потолком. На них Норман единственный слушатель и ценитель: «он предпочитал вращаться в более пестрых кругах художников и дизайнеров»[1088].

К середине 1915 г. Норман разругался с компаньонами и отошел от дел в «Браун Шипли». Его пригласил быть своим нештатным советником (неофициально и без оклада) заместитель управляющего Банком Англии Брайен Кокейн. Возможно, сыграло роль то обстоятельство, что оба его деда входили в Совет директоров Банка Англии, обоим предлагали быть его управляющим. Правда, согласился только один.

В общем-то «никого не удивило, — пишет Лиакват Ахамед, — что с такой родословной Монтегю Норман в конце концов оказался в банке [Англии]. Тем не менее, когда он приступил к работе в 1915 г., за плечами у него была непродолжительная и не слишком впечатляющая карьера. Через несколько недель после его появления в банке лорд Канлифф, в ту пору губернатор[1089], заметил: „Вон опять идет этот странный тип с рыжей бородой. Вы знаете, кто это? Я постоянно вижу, как он слоняется по банку как неприкаянный, словно не может найти для себя лучшего занятия“. Мало кто в ту пору предвидел, что этот „тип“ сделает головокружительную карьеру. В его прошлом не было и намека на то, что он способен возглавить центральный банк. Однако спустя три года его избрали заместителем управляющего, а еще через два — управляющим, и эту должность он будет занимать в течение неслыханного ранее срока — 24 года»[1090].

Только 15 декабря 1915 г. Монтегю Норман был наконец-то назначен «ассистентом управляющего» Банком Англии и состоял в этом качестве до весны 1918 г., когда 28 марта занял должность заместителя управляющего. И затем, ровно через два года, опять-таки 28 марта 1920 г., стал управляющим Банком Англии[1091]. В марте 1916 г. Норман был «всего лишь консультантом заместителя управляющего»[1092].

Так что говорить о том, что Барку удалось подружиться с Монтегю Норманом еще во время его приездов в Лондон во время войны, вряд ли уместно. Конечно, ничего нельзя исключать. Но среди многих сотен документов, относящихся к вопросам сотрудничества с Россией до октября 1917 г., которые мне пришлось просмотреть в архивах Лондона, да и в самих воспоминаниях Барка имя Нормана не встречается. К тому же его деловые интересы были далеки от тех вопросов, которыми занимался министр финансов России со своими западными партнерами.

На мой взгляд, определенный свет на ситуацию с резким возвышением Барка в Англии проливает в своих воспоминаниях Коковцов. В декабре 1918 г. Владимир Николаевич в сопровождении довольно известного в то время околобанковского деятеля Г. А. Виленкина[1093] встретился в Лондоне с Ревелстоком. Лорд принял его с супругой чрезвычайно доброжелательно. Затем Коковцов описывает эпизод, когда Ревелсток вдруг пригласил его в соседнюю комнату. А далее я хочу предоставить слово самому Владимиру Николаевичу: Ревелсток «попросил не отказать ему в величайшем одолжении и дать слово, что я исполню его просьбу. Не понимая еще, что именно он имеет в виду, я сказал, что всегда рад исполнить его желание, а сейчас в особенности, когда вижу наглядные доказательства его расположения ко мне. По его звонку пришел его секретарь, которого я однажды видел в Петрограде. Ревелсток что-то сказал ему на ухо, тот вышел и вернулся через минуту, держа в руках чековую книжку. Ревелсток стал уговаривать меня принять ее от него, так как он уверен, что я нахожусь в трудном материальном положении, отказ мой его глубоко обидит и покажет только, что я не хочу верить в искренность его отношения ко мне. „Время переменчиво, — сказал он, — я верю, что все вернется в прежнее положение, и вы будете иметь возможность отдать ваш долг Ревелстоку, если не захотите видеть в нем своего искреннего друга“. Мне не оставалось ничего другого, как взять эту чековую книжку, конечно, с твердым намерением никогда не воспользоваться ею. Она покоилась в моем письменном столе в полной неприкосновенности до 1925 года, когда мне удалось наконец после целого ряда безуспешных попыток вернуть ее лорду Ревелстоку незадолго до его кончины». И далее следует фраза, которая заставляет задуматься о действительном посыле автора, столь подробно изложившего этот эпизод своих длительных отношений с лордом Ревелстоком: «Мне доставляет истинное удовольствие рассказать об этом благородном поступке для сведения всех наших общих знакомых в Лондоне и Париже»[1094].

Коковцова и Ревелстока связывали давние и тесные отношения. Насколько бескорыстные со стороны бывшего российского министра финансов, мне судить трудно. Однако у меня нет сомнений в другом: лорд был прекрасно осведомлен об истинном содержании отношений Барка и Ллойд-Джорджа. Возможно, потомственному банкиру, привыкшему сознавать и уважать законное право каждого участника на часть прибыли с выгодной сделки, показалось несправедливым, что весь гешефт от операций с русским золотом достался только одному человеку с той стороны — П. Л. Барку. И Ревелсток счел для себя принципиально важным поделиться этим доходом с человеком, с которым давно состоял в партнерских отношениях. Безусловно, в свое время и Коковцов, занимая пост министра финансов, дал банку Берингов неплохо заработать на операциях с российскими ценными бумагами. Поэтому, предлагая «бедному» беженцу, попавшему в трудную ситуацию на чужбине, чековую книжку, банкир пытался таким образом хоть в какой-то мере восстановить справедливость, как он ее понимал. Сам Коковцов не пишет, какая именно сумма стояла за той чековой книжкой, ведь без этого она стоила не более бумаги, из которой изготовлена. Однако для Коковцова важным было именно то обстоятельство, чтобы об этом факте узнали окружающие. И в этом плане намек на «общих знакомых в Лондоне» очень показателен: Коковцов дает Барку понять, что он знает о его истинной роли в судьбе золотых резервов России, знает о его измене и обогащении за счет этого предательства. Для меня смысл всего этого эпизода из воспоминаний Коковцова совершенно понятен и не вызывает сомнений. Конечно, со мной могут не согласиться, но я вижу этот факт так.

А вот свидетельство еще одного представителя российской эмиграции, уже известного нам бывшего министра земледелия А. Н. Наумова: «Опишу последнюю нашу с ним [Барком. — С. Т.] встречу в 1928 году, ровно через десять лет после ялтинского завтрака. Дежурный курьер доложил обо мне. После некоторого ожидания в банковской роскошной приемной я был впущен в большой светлый кабинет, великолепно отделанный в строго английском стиле красным деревом и уставленный массивной кожаной мебелью. Все кругом было чисто, тихо, богато и величественно. Из-за солидного письменного стола поднялся ко мне навстречу элегантно, как только в Лондоне это умеют, одетый, по-прежнему свежий, розовый, слегка поседевший, по-прежнему приветливый Петр Львович, который тепло меня обнял, усадил рядом с собой в удобное кресло и стал делиться своими лондонскими впечатлениями, ясно говорившими об исключительном успехе на службе и в жизни. Передо мной сидел человек, сумевший восстановить почти полностью условия своей профессиональной деятельности, материальную обеспеченность и видное положение в обществе»[1095]. Да, с последними двумя выводами автора не поспоришь.

Определенно, Барк относился к той категории эмигрантов, которую А. Н. Наумов весьма точно определил, не называя прямо это слово. Это «некоторые лица, правда, весьма немногие, [которые] сумели всплыть [выделено мною. — С. Т.], выбраться на берег, хотя и на чужой, сумели быстро оправиться, окрепнуть и почти целиком восстановить свое прежнее личное благополучие. К этой категории „счастливых“ беженцев надо причислить и бывшего министра Барка. Благодаря установившимся в былое время финансово-банковским связям, личным способностям и практическому складу своего житейски-мудрого ума он сумел так поставить себя в Лондонских высших деловых сферах, что в несколько лет стал главным директором-распорядителем в одном из крупнейших банков на „Ломбард-стрит“, получил солидное содержание и имел честь быть принятым английским королем, который дал ему титул»[1096].

Лично меня, прямо скажу, покоробило слово «всплыть», куда уж образней можно сказать о человеке, которому удалось вынырнуть из страшного омута революционной смуты. Ну, а что касается «личных способностей», то короли любят предателей, особенно тех, кто помогает грабить своего прежнего суверена. Барк, следует признать, в этом преуспел. Петр Львович, впоследствии ловко преобразился в «сэра Питера Барка», подданного британской короны, произведенного Георгом V в 1935 г., т. е. еще до получения подданства Великобритании, за особые услуги королю в рыцарское достоинство, ну и ставшего кавалером всяких там их орденов.

Как П. Л. Барк вел монаршие дела в Лондоне, я судить не берусь, но, похоже, явно в интересах британской, а не российской короны, которой он присягал. Но в одном дельце Петр Львович явно отличился, успев еще приложить руку к переходу во владение короны британской не только казенных денег короны российской, но и коллекции личных украшений матери-императрицы Марии Федоровны, супруги Александра III. Сегодня эта мутная история не совсем внятной «покупки» драгоценностей с запутанными и по сей день не оконченными денежными расчетами преподносится как «спасение царских украшений» британской королевской семьей, у которой они находятся и по сей день.

Не буду вдаваться в детали этой истории, отмечу только, что после смерти императрицы Марии Федоровны с ее коллекцией драгоценностей, действительно уникальной, которой она очень дорожила, стали происходить странные вещи. Вывезти ее в Великобританию из Дании был командирован именно Барк, оценивавший стоимость украшений в полмиллиона фунтов стерлингов. Далее идет такая головоломка, что разобраться в ней не могут и по сей день что российские историки, что британские. Но, по некоторым данным, часть наиболее уникальных украшений в конечном итоге оказалась в распоряжении большой ценительницы ювелирных изделий английской королевы Марии, давно положившей глаз на эти сокровища, и… супруги Петра Львовича Софи, тоже очень любившей всякие там золотые редкости и бриллианты.

Конечно, великие княгини Ксения Александровна и Ольга Александровна[1097] кое-какие деньги за это драгоценное, в прямом смысле слова, наследие получили, но далеко не все. Как минимум 250 тысяч фунтов где-то затерялись. Доплачивать за шалости королевы Марии пришлось, по некоторым утверждениям, даже ее внучке королеве Виктории уже где-то в 1968 г. Так ли это на самом деле, я утверждать не берусь. А тем, кого этот вопрос очень заинтересует, рекомендую обратиться к книге В. В. Кузнецова «По следам царского золота»[1098]. Так что этот перевертыш вполне заслужил свое лондонское благополучие, Недаром Петр Львович оставил после себя вполне солидное наследство.

Интересно, что и все «птенцы гнезда» Барка на Западе тоже оказались в эмиграции. Правда, никому из них не пришлось идти ни в парижские таксисты, ни в домашнюю прислугу, ни тем более в шахтеры. Никто из числа чиновников Министерства финансов, являвшихся заграничными представителями Барка, не бедствовал. А большинство каким-то чудесным образом осело на Западе, спасаясь от ужасов большевизма, даже весьма богатыми людьми. Многие из них еще успели пощипать и различные «белые правительства», например адмирала Колчака.

Сергей Угет — финансовый атташе в США — в качестве представителя Министерства финансов в Русском заготовительном комитете в Нью-Йорке контролировал все казенные средства и российское имущество в Америке, оценивавшиеся к октябрю 1917 г. в 70–80 млн долларов[1099]. Уж кто-кто, а этот покуражился: пораспоряжался народа русского наследием в собственных интересах от души. Его «художества» вполне тянут на отдельное исследование. Мало того, Угет еще и поучал, как следует развиваться России и выстраивать свои отношения с США. Готовил даже специальные экономические обзоры, дабы «определить, каким путем та или иная отрасль могла бы быть в будущем использована для русских нужд»[1100].

При этом «страдальцы» из царского Минфина не забывали плакаться о своей тяжелой доле, о том, как они беззаветно служили России в войну. «Своим лондонским пребыванием ты познал все тяготы, проистекавшие от задержек в переводах, и ведомственную неразбериху, которая царила в вопросе своевременности оплаты заказов, — с пафосом писал Угет другому „страдальцу“ Замену в декабре 1923 г. — Твое последующее нахождение во главе нервного платежного центра, которым служила Кредитная канцелярия во время войны, сосредоточение у тебя обращений от финансовых представителей в разных странах — дают тебе могучее оружие, чтобы написать авторитетное мнение о Главзагране, Валко, контрвалютировании заказов, предоставлении иностранной валюты частной промышленности и торговле, экспортной валюте, правильной постановке взаимоотношений Министерства финансов с его представителями на местах, их полномочиях и т. п.»[1101].

Мне трудно судить о «всех тяготах», но, судя по некоторым источникам, в частности публикациям банкира-эсера А. Погребецкого[1102], человека весьма информированного, после падения так называемого Омского правительства (конец 1919 г.) на «личных счетах финансовых агентов» оставались: в Лондоне у Замена — 517 тыс. ф. ст., у профессора Бернацкого[1103] — 607 тыс. ф. ст., в Нью-Йорке у С. А. Угета — 27,227 млн долл. США, в Париже у Рафаловича — 21,449 млн франков, в Токио у Карла Карловича Миллера[1104] — 6,94 млн иен, 170 тыс. долл. США, 25 тыс. ф. ст., 424 тыс. франков и даже 450 тыс. экзотических мексиканских долларов. За «Братьями Беринг», по данным Владивостокской кредитной канцелярии, все еще числились 2 млн ф. ст.[1105]

И сохранением всех этих богатств под контролем своих «птенцов» Петр Львович был обязан только одному человеку — Ллойд-Джорджу. Он, и только он являлся властелином всех дум и чаяний Барка. О, как много и подробно, с явным придыханием обожания пишет Петр Львович об их многочисленных встречах, как вполне официальных, так и глубоко неформальных. Да и сам Ллойд-Джордж в своих мемуарах несколько раз упоминает Барка (я нашел три случая, возможно, их и больше), но делает это походя, вскользь, как говорят и пишут о людях подчиненных, чем-то обязанных хозяину-благодетелю. Наверное, так оно и обстояло в действительности — Барк — холуй, а Ллойд-Джордж — распорядитель его судьбы.