«Распил» на троих: Барк — Ллойд-Джордж — Красин и золотой запас России

Глава 5. В умелых руках мастера

Говорят, в пословицах мудрость народа. Но не может ли он, народ, ошибаться? Или из каждого правила есть исключения? Вероятно, такое исключение и представлял собой Петр Львович Барк: он легко и непринужденно врал царю. Вот как насчет Бога — не знаю. А может быть, у него был свой бог? Скорее всего, думаю, так. И этот бог золото… Но в поклонении этой всепобеждающей силе Петр Львович явно не одинок. Или он довольствовался кумиром?

Таким кумиром вполне мог стать Ллойд-Джордж. Не вызывает сомнений, так оно и было. Сильный, волевой, страстный, пылающий каким-то внутренним огнем и излучающий великую энергию — он не мог не привлекать к себе людей. Именно такое впечатление произвел этот выдающийся политик на президента Франции Р. Пуанкаре на их первой встрече 2 февраля 1915 г., т. е. в момент проведения конференции министров финансов союзных государств в Париже. «Меня поразило выражение его лица, меняющееся и страстное; это, скорее, лицо артиста, чем государственного деятеля, — почти что с завистью описывает свои впечатления Пуанкаре. — Его длинные и вьющиеся седые волосы, живые глаза, румяный цвет лица придают ему вид музыканта, выходящего на эстраду сыграть пьесу на виолончели. Но он довольствуется красноречием и старается соблазнить им своих собеседников. Он блещет умом, его вдохновение кажется неисчерпаемым. Не знаю, не скрывается ли под этой блестящей поверхностью кое-где и пустота. Противники его обвиняют его в поверхностности и неустойчивости. Но в данный момент я с легким сердцем покоряюсь очарованию, исходящему от его личности»[373]. Могу откровенно признаться: когда мне впервые попался на глаза портрет Ллойд-Джорджа, я подумал, что такой образ больше подходит дирижеру, чем политику. Тогда я, конечно, и помыслить не мог, что мне придется погрузиться в детали жизни этого человека, изучать отдельные этапы его биографии, а тем более писать о нем. Но так уж определили судьба и случай.

А вот каким увидел Ллойд-Джорджа опять-таки при первой личной встрече в Париже в феврале 1915 г. Барк (причем тот факт, что британский политик по собственной инициативе, без предварительной договоренности и приглашения, наплевав на протокол, сам пришел в номер Петра Львовича в гостинице, не только не насторожил его, но явно польстил болезненному самолюбию российского чиновника): «Он сразу произвел на меня чарующее впечатление своим прямым открытым взглядом умных и подвижных глаз, простой речью и неиссякаемой энергией и Божьей искрой, которые чувствовались в его словах, в движениях, в манере себя держать, в ясности изложения мыслей. Он был среднего роста, носил длинные волосы, что было необычным для англичанина, говорил быстро и с огнем, что также мало походило на английский способ изъясняться медленно и скучно-сдержанно, одевался более чем просто и во всех отношениях отличался от своих соотечественников. Вначале меня это чрезвычайно поразило, но потом я узнал, что он родом уэльсец и, видимо, кельтская кровь сохранила в нем много особенностей, отличавших его от флегматичных англичан»[374].

Итак, и Пуанкаре, и Барк в целом сошлись во мнении, узрев внешне определенно симпатичного им человека. И француз, и русский, взглянув в глаза британца, отметили главное — очарование, исходящее от этой харизматической личности. Но если Пуанкаре, со свойственной опытному политику осторожностью, хотя бы попытался найти в Ллойд-Джордже черты, которые вызывают подозрения в безупречной цельности его человеческой натуры, то Барк просто в него влюбился. У меня нет оснований сомневаться в сексуальной ориентации Петра Львовича, но приведенное им описание заведомого оппонента по переговорам можно сравнить лишь с излияниями глубоко влюбленного человека, утратившего всякое критическое восприятие партнера[375]. Для меня это несомненное проявление ранней стадии влюбленности, когда профиль объекта вожделения идеален до степени неземного. А для Барка, который писал это через много лет, Ллойд-Джордж мифическое, неземное, почти божественное существо, отмеченное Провидением.

Ну, а как сам Ллойд-Джордж? Чем ему запомнился их первый личный контакт в Париже в том памятном феврале 1915 г.? Вполне очевидно, что Ллойд-Джордж к тому времени уже составил определенный психологический портрет Барка. Он понял, что этот самолюбивый российский чиновник крайне нуждается в каком-то признании, жаждет войти в круг избранных, к числу которых он, несомненно, причислял британского политика, а точнее, всю политическую верхушку Англии.

Каким же Ллойд-Джордж увидел Барка? Судя по воспоминаниям его близкого друга издателя лорда Ридделла[376], с которым канцлер встретился сразу по возвращении из Парижа, «он [Барк. — С. Т.] понравился ЛД [Ллойд-Джорджу. — С. Т.]». А что запомнилось Ллойд-Джорджу больше всего? По словам Ридделла, главное состояло в том, что «Барк, русский министр финансов, способный человек, который хорошо говорит по-английски». Так обычно старший, профессор, мэтр или кто там еще отзывается о студенте, аспиранте, в лучшем случае ассистенте кафедры: да, способный, да, хорошо говорит по-английски. И все. Ничего как о партнере. А вот Барк, опять же по воспоминаниям Ридделла, старался понравиться старшему коллеге и не очень-то выбирал слова, когда судил о состоянии своей армии и готовности народа воевать. «Он [Барк. — С. Т.] сказал ЛД [Ллойд-Джорджу. — С. Т.], что русские были не готовы к войне. Даже сейчас они испытывают недостаток вооружения и боеприпасов и не могут заставить своих людей идти на фронт»[377], — пишет Ридделл.

«Не могут заставить своих людей идти на фронт», — вот главное! Барк прямо посеял сомнения в возможностях своей страны, а главное, своего народа быть надежным союзником для англичан в этой жестокой войне. Говоря так о собственной стране, министр финансов воюющей державы как бы давал основание союзнику и партнеру по переговорам думать, что полностью полагаться на Россию нельзя. А потому, ссужая денежки в долг, надо сделать так, чтобы должник расплатился задолго до того, как наступит срок возврата кредита. А сделать это можно было, только получив обеспечение, в своей реальной стоимости заведомо превышающее возможные убытки по кредиту, который Петрограду еще только предстояло получить и потратить в своих интересах.

Почувствовав уже с первых встреч податливость Барка к чужому влиянию, Ллойд-Джордж решил закрепить успех и пригласил российского министра финансов посетить Лондон после завершения февральской конференции в Париже. И хотя Барк не имел разрешения на эту поездку, и она заранее не планировалась, Петр Львович охотно согласился, вскользь признав, что поехал в Лондон, «где у меня не было специального дела»[378].

Обращает на себя внимание и то обстоятельство, что Барка на лондонском вокзале встретил собственной персоной управляющий Банком Англии лорд Канлифф, человек абсолютно не публичный, всячески избегавший официального протокола. Совершенно очевидно, что он следует указаниям Ллойд-Джорджа лично присоединиться к «охмурению» Барка: приемы у важных сановников и визиты идут один за другим. Под предлогом отдыха Петра Львовича возят по загородным поместьям, где он вкушает прелести роскошной жизни высших слоев английской аристократии.

Для меня это еще одно неоспоримое свидетельство того, что главной целью приглашения министра в Великобританию являлось дальнейшее развитие с ним неофициального контакта, в первую очередь в интересах Банка Англии, т. е. для закрепления условий, обеспечивающих переход золотых резервов Государственного банка под контроль англичан. Учитывая роль, которая отводилась в этом вопросе Банку Англии, прибытие на вокзал Канлиффа было не случайным, а отражало четкое распределение обязанностей между британскими должностными лицами в работе с Барком. Если же уточнить, что среди встречающих находились заместители канцлера Казначейства Монтегю и Брэдбери, а также личный секретарь Ллойд-Джорджа, то станет очевидной причастность именно этого квартета к разработке русского министра: подписи Канлиффа, Монтегю и Брэдбери мы видим под большинством документов о поставках российского золота англичанам. Кстати, никто из высших чинов российского посольства в Лондоне, кроме подчиненного Барку Рутковского, прибыть на вокзал для встречи имперского министра финансов не потрудился.

Знакомство с Асквитом[379], Китченером и Черчиллем[380] «вселило во мне убеждение в необычайной сплоченности английского кабинета и в чрезвычайной мощи Великобритании»[381], вспоминал Барк о своих впечатлениях от пребывания в Лондоне в феврале 1915 г. И надо признать, Ллойд-Джордж сохранил этот ореол исключительности в глазах Барка на десятилетия. Восхищение им как политиком и лидером охватывает Барка настолько, что оно буквально сквозит в каждом слове его мемуаров.

^{Джон Брэдбери. [Из открытых источников]}

А как сам Ллойд-Джордж относится к своему русскому поклоннику? Мягко говоря, в лучшем случае весьма снисходительно, но с изрядным налетом пренебрежения, почти не скрывая этого от своих особо доверенных лиц, в том числе и в вопросах личных финансов. С первой минуты их знакомства Ллойд-Джордж рассматривал свой контакт с Барком исключительно прагматически, без каких-нибудь вкраплений искренней дружбы. Но тогда, судя по воспоминаниям близких к Ллойд-Джорджу людей, подчинение Барка своей воле он полагал большим личным успехом. Вернулся из Парижа явно в приподнятом настроении, чего совершенно не скрывал.

«Конференция была крайне удачной, и не только с финансовой точки зрения, но и по другим причинам», — заявляет он, расслабившись после хорошего обеда с лордом Ридделлом в отеле «Уолтон» 7 февраля 1915 г. По каким именно — не уточняет, но вполне можно допустить, что главный итог — это ручной русский министр финансов. Ллойд-Джордж был полон энтузиазма, поскольку после обеда незамедлительно выехал в Лондон на встречу… «с министром финансов России», т. е. с Барком!

«Наши золотые резервы остаются незащищенными, но зато мы располагаем первоклассными кредитными возможностями, поэтому Банки Франции и России, чьи рынки золота не являются свободно функционирующими, должны нам помочь золотом, если это потребуется. Банк России согласился, а Банк Франции нет»[382], — подводит итог канцлер.

И хотя Ллойд-Джордж говорит о Банке России (The Bank of Russia), нам с вами совершенно очевидно, что речь определенно идет о позиции Барка. Ибо как такового Банка России попросту в то время не существовало, а представители Государственного банка были отстранены от всех переговоров с англичанами в Париже. Но высказывание Ллойд-Джорджа именно о Банке России не выглядит, с моей точки зрения, случайным: опытный политик уже тогда, будучи не в силах скрывать сам факт договоренности, всячески маскировал свои особые отношения с российским министром финансов. Отсюда и появляется Банк России, то бишь Государственный банк, если быть точным.

Тот факт, что именно лично с Барком увязывалась передача под контроль Лондона всей системы российских военных заказов за рубежом, в первую очередь в США, не вызывал сомнения у современников уже тогда. Так, в ноябре 1915 г. военный цензор при царской ставке М. К. Лемке пометил в своем дневнике, что «после поездки министра финансов Барка все заказы пойдут в Англию»[383].

И здесь нам снова встречается Джек Морган. С 1913 г., после смерти Джона Пирпонта Моргана-старшего[384], банк «Дж. П. Морган и К°» перешел под контроль его сына Джона Пирпонта Моргана-младшего. Дело в том, что Джек Морган-младший хорошо знал финансовую систему России, поскольку еще в октябре 1905 г. участвовал в качестве представителя банка «Дж. П. Морган и К°» в переговорах в Санкт-Петербурге о предоставлении российскому правительству критически важного для него займа. Тогда Россия находилась в крайне сложном положении, обусловленном поражениями в ходе войны с Японией. Резко обострившаяся внутриполитическая обстановка (а в стране разворачивалась революция) поставила под удар стабильность золотого денежного обращения. Отсутствие внешних кредитов могло привести к прекращению размена бумажных денег на золото, а в конечном результате к краху монархического режима. Тогда же Джек Морган установил доверительные отношения с сотрудником британского посольства в России Сесилом Спринг-Райсом[385], который с 1912 г. являлся послом Великобритании в США. Уже во время пребывания в Петербурге Спринг-Райс состоял в доверительной личной переписке с президентом США Теодором Рузвельтом[386] и настолько с ним сблизился, что выступал шафером жениха на его свадьбе, когда тот вторично женился. Именно Рузвельт сыграл заметную роль в организации российско-японских мирных переговоров в Портсмуте (США) в 1905 г., где нашу делегацию, напомню, возглавлял С. Ю. Витте, подробно изложивший этот эпизод в своих мемуарах. И вот теперь упомянутые контакты очень пригодились «Дж. П. Морган и К°». Особенно свой человек на уровне английского посла, через которого не в последнюю очередь шла координация действий по разграблению золотых резервов России. И весь этот клубок обвивал любую сферу, где у нашей страны были интересы, главное, чтобы там крутились деньги.

Совершенно очевидно, что Ллойд-Джордж образца 1915–1917 гг. — слишком динамичный, энергичный и напористый политик, виртуоз убеждения, человек, способный внушать и добиваться шаг за шагом внутреннего перелома в душе соперника, чтобы его напор мог выдержать Барк. «Лицо Ллойд-Джорджа отражало движение его пламенной души, и глаза его горели ярким огнем, причем его некрупная фигура выражала собой с наивысшим напряжением „esprit de combativité“[387], свойственный выдающимся народным вождям, для коих вся жизнь проходит в настоящей борьбе», — именно с таким образом своего кумира в душе возвращался Барк в Петроград в феврале 1915 г. Сам Петр Львович «покинул Лондон под самым благоприятным впечатлением», поскольку «принимаемые английским кабинетом меры были проникнуты духом спокойной решимости»[388].

Да, такому Ллойд-Джорджу не составляло большого труда убедить своего партнера, с которым, помимо переговоров, они много общались частным образом, в выгодности сотрудничества с британской короной. Это произошло не одномоментно. Сам Ллойд-Джордж, вероятно подсознательно, признался в своих воспоминаниях, что искал в российской высшей бюрократии фигуру, на которую можно было бы сделать политическую ставку. «Я неоднократно пытался побудить британское правительство установить более непосредственный контакт с Россией с помощью людей, пользовавшихся авторитетом», — писал Ллойд-Джордж о собственной линии поведения. И далее, теперь уже о поисках в России: «Я также настаивал на созыве союзных конференций с привлечением наиболее ответственных государственных деятелей и военных руководителей России»[389]. И определенно, Ллойд-Джордж к тому моменту такого «ответственного деятеля» нашел. Это оказался Барк. Постепенно Барку внушили, что только Лондон в состоянии обеспечить его будущее.

Безусловно, мне могут возразить, что это высказывание касается переговоров 1–20 февраля 1917 г. в Петрограде. Но ведь речь в данном случае идет о длительном процессе, что подчеркивает и сам автор. К тому же через много лет после событий при написании мемуаров очень трудно отделить действия и вообще мотивы, побудившие их предпринять, от соображений именно на момент конкретного события.

Не менее довольны результатом Парижской конференции, правда, вполне обоснованно и по другим причинам, остались и в Лондоне. Надо сказать, что иногда стремление Барка к самоизобличению своего наплевательского отношения к интересам России просто поражает. Взять хотя бы пассаж из его воспоминаний, где он описывает свою встречу с премьер-министром Великобритании: «Асквит выразил большое удовлетворение по поводу успешного окончания работ финансовой конференции в Париже и добавил, что ему известно, насколько взгляды Ллойд-Джорджа совпали с моими, благодаря чему на конференции было достигнуто скорое единение»[390]. Так что же самое главное вынес Барк из встречи с премьером? Что наиболее значимо для него? А то, что он, видите ли, мыслит точно в соответствии с указаниями Ллойд-Джорджа. И это российский министр финансов пишет о себе!

Тут, на мой взгляд, есть два ответа: либо Барк к моменту написания мемуаров озабочен лишь тем, чтобы лизать пятки у своих британских хозяев, и ему плевать, какую память о себе он оставит у потомков в России, либо он действительно настолько недалек, что не до конца сознает, что выливает на бумагу. Какой из этих вариантов ближе к истине — судите сами.

Совершенно неспроста поначалу в качестве контактного лица с британской стороны в силу родственных связей с монархом рассматривался лорд Баттенберг (Маунтбеттен). Но к моменту проведения конференции 1–20 февраля 1917 г. Ллойд-Джордж уже точно определился с кандидатом — лорд Ревелсток. И причина вполне понятная: он был связующим звеном с Барком, не вызывавшим подозрения. К тому этапу развития политической ситуации в России монархические родственные узы, увы, уже утратили свою магическую силу, а с ней и актуальность. Лондон интересовали только деньги, а точнее, золото России.

Видя вблизи и изнутри правящей верхушки деградацию монархии в России, Барк все больше морально созревал для предательства. Тем более ему было ЧТО предложить своим будущим хозяевам. Фактически Барк добровольно и сознательно делегировал британской короне полный контроль над золотыми резервами России. Его задачей оставалось только обеспечить форсированный вывоз звонкого металла из России. И чем хуже шли дела на родине, тем активнее Барк выталкивал драгоценный металл из страны в руки англичан. Он прекрасно понимал, что у него мало времени и надо успеть вывезти как можно больше. Благо все внешние условия, позволяющие оправдать его предательскую политику, были видны с первого взгляда и вроде бы не вызывали сомнений в своей обоснованности. Армия действительно смертельно остро нуждалась в вооружении, боеприпасах, оборудовании и военных материалах. Многим казалось, что все это можно получить в кратчайшие сроки только из-за границы.

Конечно, в течение войны в России предпринимались значительные усилия по увеличению выпуска вооружения и боеприпасов, в первую очередь для артиллерии. И здесь удалось достичь определенных успехов, особенно в снабжении снарядами для орудий калибра 76 мм, или трехдюймовыми, как тогда говорили. «Львиная доля» этих снарядов «была выработана отечественными заводами. 4/5 патронов для 3″ пушек [калибра 76 мм. — С. Т.], 3/4 выстрелов для средних калибров дала русская промышленность. Как видно отсюда, заграничная помощь была во много раз меньше, чем принято думать [выделено мною. — С. Т.]. Только для крупных калибров 3/4 снарядов приходило от союзников. Но это объясняется исключительно тем, что и большинство орудий крупного калибра приходилось выписывать из-за границы»[391]. Как результат, возможность успешного проведения русской армией военных операций в значительной степени стала зависеть от иностранного военного оборудования и вооружений.

По существу, Ллойд-Джордж завербовал Барка в самом тривиальном значении этого слова. Этот «толстый, улыбающийся человек» стал послушным исполнителем его воли, настолько послушным и беспрекословно-безмолвным, что их отношения можно с полным основанием квалифицировать как агентурные. Да, вероятно, Барк не давал формальной подписки о сотрудничестве, но сам он прекрасно сознавал, на кого работает и что давно перешел все грани дозволенного в отношениях с представителем пока еще внешне союзного в войне с Германией государства. Недаром хорошо его знавший сотрудник Министерства финансов И. И. Колышко[392], сам еще тот проходимец, говоря о министре, не забывал подчеркивать главное качество Петра Львовича — «оборотливый Барк»[393]. Похоже, делал он это даже с некоторой завистью, что нашелся более удачливый делец, обскакавший даже его.

Со временем Ллойд-Джордж уже не испытывал сомнений в своей способности влиять на Барка и контролировать его действия. К примеру, он так характеризовал Барка в письме премьер-министру Асквиту 26 сентября 1916 г.: «Германофильское влияние заметно окрепло в среде российского правительства в связи с последними изменениями. Наши друзья исчезают один за другим, и в настоящий момент нет человека с достаточным влиянием в российской высшей бюрократии, которого можно было бы рассматривать в качестве благоприятно относящегося к нашей стране. Русские, как все крестьянские по своей сути народы, очень подозрительны по отношению к торговцам и финансистам. Они все время представляют себе, что мы пытаемся выторговать для себя более благоприятные условия на переговорах. И этот простой факт, который представляется смехотворным бизнесмену, глубоко засел в их крестьянском мозгу. Несомненно, они вбили себе в голову, что мы озабочены только тем, чтобы сделать на них деньги. Это не вопрос условий, а атмосферы [на переговорах]. Русский [имеется в виду Барк. — С. Т.] — простоват и, как мне представляется, неплохой парень. И если нам удастся завоевать его доверие, то более не будет трудностей иметь с ним дело»[394].

И трудностей действительно не было. Так, внешнее позирование, проявления упорства для большего эффекта, как говорится, на публику… Со временем Барк стал для англичан ключевой, просто незаменимой фигурой в российском руководстве. Служил верно и безотказно.

Безусловно, по уровню политического чутья и харизмы Барк никак не мог соперничать с деятелем такого калибра, как Ллойд-Джордж. Недаром русский дипломат А. В. Неклюдов, давая характеристику Петру Львовичу, был столь лаконичен — «интеллигентный и опытный банкир-менеджер, но не более того»[395]. «Не более того»… Ну куда уж точнее!

Да и сам Барк подспудно проговорился, что Ллойд-Джордж подавил его морально, подчинив своей воле. Так, рассуждая уже после войны в одном из частных писем о противоречиях между военными и гражданскими властями в странах-союзницах, в частности в Великобритании, он писал: «В Англии эта борьба тоже началась интригами против военного министра Китченера, создателя английской армии, и его враги добились его удаления… В Англии равновесие было восстановлено благодаря гению Ллойд-Джорджа, который овладел властью как неограниченный автократ»[396]. Не будем забывать, что писал это Барк 9 сентября 1922 г., когда Ллойд-Джордж все еще набирал и усиливал свою власть, и писал из Лондона!

Но Ллойд-Джордж, выстроив в отношениях с Барком жесткую иерархическую линию полной подчиненности последнего, в отличие от Петра Львовича, не смотрел на их «дружбу» столь уж романтически. Так что, едва установив с ним контакт, стал видеть в Барке дойную корову не только для Британской империи, но и для финансирования собственных политических интересов. Амбиции Ллойд-Джорджа огромны. Его уже не удовлетворяет положение канцлера Казначейства. Сомнений нет — надо бороться за кресло премьер-министра, но даже во время войны для этого необходимо выиграть выборы. На что, естественно, нужны деньги. И здесь Ллойд-Джорджу приходит на ум отличная идея — использовать Барка как новый ключик для доступа к золотой шкатулке русских; она пока еще полна до краев, и уж из нее можно немного зачерпнуть, чтобы пополнить финансовые ресурсы не только своих сторонников в Великобритании, но и свои собственные. На помощь, как всегда в трудный момент, приходит верный Ридделл.

Не особо стесняясь, Ллойд-Джордж объясняет Барку суть операции. Россию как союзную державу положительно воспринимают только в очень узких кругах консерваторов, аристократии и военных. А вот рабочие, составляющие основу опоры лейбористов, видят в царском режиме лишь утеснителя народных свобод и гонителя всего передового и прогрессивного. Но он, Ллойд-Джордж, знает, как изменить ситуацию и завоевать сердца народа. Для этого надо немного — укрепить позиции лейбористов, которые пока никак не представлены в правительстве, но имеют огромное влияние в профсоюзах, среди рабочих и даже части мелких собственников, на предстоящих вскоре парламентских выборах. Это, с одной стороны, ослабит давление консерваторов на либералов, а с другой — поможет взять под контроль рабочее движение. И здесь Барк, безусловно, может помочь. От него требуется немного: надо срочно организовать поездки в Россию авторитетных в рабочих кругах Англии представителей либерального крыла интеллигенции, которые по возвращении расскажут в прессе о той огромной роли, какую играют русская армия и народ в борьбе с Германией. Влияние газет на умы простых людей в Англии, особенно в военное время, огромно. Для организации кампании в прессе с целью создания положительного образа воюющей и нуждающейся в неотложной помощи России у Ллойд-Джорджа есть надежный человек — издатель и журналист Ридделл. Разумеется, здесь нужны деньги, и немалые, и роль финансиста этого проекта должен взять на себя Барк. Конечно же, все будет делаться исключительно в интересах России, заверил Петра Львовича Ллойд-Джордж. Остальное, как говорится, дело техники.

Барк воодушевленно подхватил идею своего нового патрона и благодетеля. Схема действий сложилась у него в голове почти что мгновенно. Конечно же, у министра финансов были специальные фонды для проведения негласных операций влияния, включая подкуп важных чиновников. Правда, ранее средства для этого выделялись на проведение специальных акций на Востоке, в первую очередь в Китае и Персии. Кое-что перепадало и отдельным политикам внутри империи, главным образом в Финляндии, где многие известные национальные деятели и администраторы княжества регулярно получали из тайных фондов в обмен на лояльность царской администрации кругленькие суммы. Недаром еще со времен незабвенного Егора Францевича Канкрина у министра финансов существовала тайная статья расходов, озаглавленная «На цели, известные его императорскому Величеству».

Безусловно, Барк не собирался рисковать. Оплата услуг прессы в других странах была для русской администрации делом давно привычным и отработанным. Особой виртуозности в этом вопросе достигли С. Ю. Витте и его доверенные лица в разных странах, в первую очередь Рафалович в Париже. Владельцы многотиражных газет и популярных журналов охотно клали в карманы русские золотые империалы, публикуя статьи, угодные не столько русскому посольству, сколько самому всесильному в то время Сергею Юльевичу. Практически каждый крупный российским заем сопровождали замаскированная рекламная кампания в прессе и, естественно, соответствующая статья расходов в русской казне. Поэтому, по замыслу Барка, и эту операцию следовало обставить как очередную лоббистскую кампанию в прессе Великобритании, тем более что министр иностранных дел Сазонов, ярый англофил, полностью находился под влиянием Петра Львовича.

Уже в мае 1915 г., возвратившись из поездки в Европу, Барк с энтузиазмом принимается за дело. Совершенно очевидно с подачи Ллойд-Джорджа, он начинает прорабатывать этот вопрос, вовлекая в него Сазонова. Он сходу подбрасывает тому идею о развитии неофициального сотрудничества с издателем George Riddell (именно так он проходит в секретной переписке), которого именует в своей «доверительной» записке Сазонову «видным журналистом». Конечно, повторю еще раз, все делается исключительно в интересах России. Оставим в стороне в целях экономии места вопрос организации ознакомительных поездок в Россию, разумеется за счет русской казны, видных британских представителей и тонкости внутриполитической борьбы в Великобритании. Отметим только, что предполагалось организовать вояжи в Россию влиятельных деятелей «Labor Party». «Ввиду предстоящих осенью парламентских выборов поездка депутации должна была бы состояться по возможности безотлагательно», — торопил Сазонова Барк. Этим и ограничимся. Сосредоточимся только на том, что имеет непосредственное отношение к работе с Ридделлом, т. е., по существу, с самим Ллойд-Джорджем.

Речь в переписке с Сазоновым шла о том, чтобы благодаря возможностям нескольких подконтрольных Ридделлу изданий, особенно очень «распространенного среди простых читателей „News of the World“», «добиться поворота мыслей среди радикальных кругов Labor Party» «от враждебного отношения к России, поддерживаемого главным образом на почве еврейской агитации», к идее «о возможно тесном экономическом и политическом сближении Англии с Россией». Понятно, что подобная операция требовала денег для финансирования пропагандистской кампании, и Барк как опытный бюрократ предусмотрительно решил обставить эти инвестиции совместной операцией влияния с МИД, прямо указав, что для «прессы требовалась бы ежемесячная плата в соответствии с числом предоставленных нам столбцов».

Но и это, по замыслу Ллойд-Джорджа, который так ретиво бросился исполнять Барк, служило бы только маскировочной сетью для прикрытия операции по финансированию его собственных предвыборных расходов под видом содействия продвижению представителей лейбористов в парламент. И, конечно, «другим непременным условием было бы сохранение полной тайны и неофициального характера сношений», — жестко подчеркнул министр финансов[397].

Понятно, что выбор Ллойд-Джорджем Ридделла не случаен: тот был посвящен во многие его интимные тайны. Поддержать из чужого кармана бизнес своего близкого друга, выполнявшего среди множества других функций роль кассира и прикрытия для удовлетворения сексуальных аппетитов Ллойд-Джорджа, последний считал крайне необходимым. Ведь именно Ридделл оплачивал расходы по организации и обустройству уютного, укромного, но далеко не скромного гнездышка для его интимных встреч с многочисленными любовницами.

Другое дело, что эти выборы ввиду тяжелого положения страны в войне тогда так и не состоялись. Но для Ллойд-Джорджа, возглавлявшего либералов, укрепление влияния лейбористов в противовес консерваторам и даже части его соперников в собственной партии в тот момент имело очень большое значение. Именно 25 мая 1915 г. в связи с назначением на пост министра вооружений началось для Ллойд-Джорджа безудержное восхождение к вершине власти. В тот момент было невероятно важно преодолеть скандал, вызванный в Англии «снарядным голодом», и достичь соглашения со всеми сторонами, включая профсоюзы, о запрете забастовок и иных протестных акций в качестве способа разрешения трудовых конфликтов. И Ллойд-Джордж весьма нуждался в помощи лидеров лейбористов в этом вопросе.

Мне пока точно не известно, сколько казенных денег таким образом перекочевало в карманы лорда Ридделла, но в том, что подобное происходило, сомнений нет. Так же несомненно и то, что часть этих средств в конечном итоге оказалась в личном фонде Ллойд-Джорджа. Ридделл всегда добросовестно делился со своим покровителем, более того, щедро финансировал его утехи и за счет собственных средств, будь то строительство загородного дома для интимных развлечений Ллойд-Джорджа в принадлежащем ему гольф-клубе или передача крупных сумм его многолетней любовнице и доверенному лицу Фрэнсис Стивенсон[398]. Даже уйдя из жизни, Ридделл облагодетельствовал Ллойд-Джорджа, оставив ему в завещании крупную по тем временам сумму в 1000 ф. ст. Правда, столько же досталось и Фрэнсис Стивенсон.

Для данного случая, как ни для какого другого, подходит определение: не предал, а предвидел, кто выйдет победителем. Петр Львович не собирался разделить участь Родины и рисковать собственной жизнью, тем более что объемы выведенного им из страны богатства позволяли ему рассчитывать на благодарность со стороны новых хозяев. Ведь те соглашения, которые разрабатывались под руководством Барка и им подписывались, совершенно не защищали интересы России. Вполне допускаю, что первоначально это могли быть промахи с его стороны, но в дальнейшем, по мере накопления опыта работы, подобные просчеты явно носили не случайный характер.

Полагаю, окончательно условия работы на британцев и пути вывода агента за границу были отработаны с Барком во время его выезда на отдых и лечение в Финляндию незадолго до падения царского режима. Уже тогда англичане дали Барку коридор выхода в безопасную Швецию, где действовала крупная британская резидентура, обеспечивающая переправку в Россию английских военных и разведчиков. Нельзя исключать, что оперативная связь в России поддерживалась с Барком через формально главу британской военной миссии связи при русской ставке, а на самом деле резидента разведки генерала Хэнбери-Уильямса[399], который, как и министр финансов, подтверждает в своих мемуарах наличие между ними хорошего знакомства. Хэнбери-Уильямс не скрывает, что Барк как человек ему «весьма симпатичен». Но дальше следует фраза, которая в устах профессионального разведчика приобретает, я бы сказал, двойной, почти зловещий смысл: «Ясно мыслит… очень открытый и доброжелательный в делах с нами». А затем просто убийственное для репутации Барка замечание: «Хотя нет сомнений, что он хорошо отстаивает интересы своей страны»[400]. Когда так пишет британский генерал, пометив запись 28 октября 1916 г., вроде бы в личном дневнике, но опубликованном уже в 1922 г., то совершенно очевидно — он прикрывает агента короны, у которого еще есть потенциал для дальнейшего использования. Он, безусловно, не может не знать, что к тому времени Барк процветает в Лондоне. И на жутком фоне нищенского положения основной массы русских эмигрантов, среди которых немало первоклассных военных, образованнейших представителей интеллигенции, этому личному «успеху» Петра Львовича нужно найти оправдание. Вполне возможно, именно по настоянию генерала Хэнбери-Уильямса Барк после недолгого задержания Временным правительством не выехал из России, а переместился в Крым, в Керчь. Ведь как раз на Юге России столкнулись тогда интересы Франции и Англии. По-видимому, британские кураторы полагали, что его возможности еще не до конца исчерпаны в условиях политической нестабильности в стране. Ну, а из Крыма его всегда можно будет безопасно эвакуировать. Что в итоге и произошло, хотя внешне это бегство в октябре 1920 г. выглядело как командировка в Париж по поручению генерала Врангеля.

Думаю, окончательным сигналом к бегству для Барка послужил разговор с Николаем II, когда тот попросил у него 200 тыс. руб. наличными для собственных нужд, не объясняя причин. Неспроста Барк включил этот эпизод в свои воспоминания. Он понял: если уж император заговорил о деньгах, то дело совсем плохо. Кстати, эти средства могли бы очень подсобить царской семье в период пребывания в Тобольске, где ее члены испытывали большие трудности из-за скудности наличных средств.

Как пишет в своей книге «Последние дни Романовых» («The Last Days of the Romanovs») находившийся в то время в Сибири корреспондент «Таймс» Вилтон[401], уже в ноябре 1917 г. царская семья в Тобольске испытывала большие материальные трудности, поскольку во время нахождения во главе правительства Керенского, «несмотря на все обещания, деньги так и не поступили» вплоть до революционного октябрьского переворота. Вскоре «средства на ведение домашнего хозяйства иссякли». Сохранившим верность бывшему императору слугам приходилось «занимать у сердобольных горожан». А с приходом к власти большевиков им вообще заявили, что денег на содержание сидельцев нет и они могут рассчитывать только на солдатский паек[402]. Что ж, каков был тогда солдатский паек, представить себе несложно. Хотя, по состоянию на май 1917 г., члены царской семьи располагали собственным капиталом более чем на 12,1 млн руб.[403], но, понятное дело, пользоваться этими средствами стало им крайне затруднительно.

А на какой «паек», в отличие от царской семьи, мог рассчитывать Барк? И здесь я хотел бы обраться к воспоминаниям одного из эмигрантов, бывшего министра земледелия А. Н. Наумова[404], близко знавшего Барка: «В памяти всплывают две наиболее характерные встречи мои с Барком, происшедшие после революционных событий 1917 года, — первая произошла во второй половине 1918 года в Крыму, в Ялте, когда мы с ним дружески беседовали за завтраком в гостинице „Россия“. Несмотря на весь кошмар пережитого, Петр Львович казался по-прежнему ровно-спокойным человеком, не терявшим, видимо, надежды на лучшее будущее и на собственные силы. Меж тем положение его было тогда не из легких — Барк лишился всего и сильно бедствовал. Когда у нас зашла речь, какого к завтраку спросить вина, Петр Львович, приветливо улыбнувшись, промолвил: „Для меня никакого! Бывший министр финансов должен сознаться, что у него нет лишних денег даже на бутылку вина!“»[405]

Итак, по мнению А. Н. Наумова, Барк бедствует. Но бедствует явно картинно. И в то же время кажется «по-прежнему ровно-спокойным человеком, не терявшим, видимо, надежды на лучшее будущее и на собственные силы». Автор воспоминаний очень точно подметил состояние последнего императорского министра финансов: Барк прекрасно знает, что его будущее обеспечено, но еще не пришло время, он еще нужен британской короне в России, а именно в Крыму, куда сделаны огромные британские инвестиции через… Архангельск. За тем, как они будут использоваться, и надлежало следить Барку. Казалось бы, парадокс: где Крым, а где Архангельск. Но не будем забывать, что именно сюда, на Крымский полуостров, на помощь войскам генерала Врангеля были переброшены королевским флотом несколько тысяч русских солдат, вступивших во вспомогательные части, организованные англичанами в зоне своей оккупации на Севере России в районе Архангельска для борьбы с большевиками. Примечательно, что и здесь не обошлось без Банка Англии. Британцы и тут увидели свою выгоду — русский лес.

Когда началась интервенция союзников в России, английский десант в августе 1918 г. высадился в Архангельске, где ему достались огромные склады уже оплаченного Россией военного имущества. Здесь была сосредоточена мощная группировка интервентов: 13 тыс. англичан, 4 тыс. американцев, 2 тыс. французов, 1 тыс. сербов и поляков, 14 батальонов канадских и австралийских войск.

В Лондоне никто ни минуты не сомневался в том, кого поставить во главе дела по экономическому ограблению Севера России. Выдвинутая Кейнсом идея о финансировании интервенции и подконтрольных захватчикам белых войск на Севере России в обмен на поставки леса (кредит в 15 млн руб. под обеспечение высококачественной древесиной стоимостью в 20 млн руб.) была горячо поддержана и союзниками, в частности французским дипломатом, бывшим военным министром и министром финансов Франции Жозефом Нулансом. Ведь только прямые затраты на интервенцию составили 49,6 млн ф. ст.

С этой целью англичане выпустили обеспеченный фунтом стерлингов северный рубль. Во главе всего проекта стоял опять-таки Кейнс. В Архангельске под непосредственным контролем Банка Англии была учреждена Эмиссионная касса под началом уже знакомого нам главного кассира Банка Англии Э. Харви, который с первой поставки золота из России через Архангельск отвечал за этот вопрос в банке.

Сам Кейнс писал матери 21 сентября 1918 г.: «Моя наиболее интересная работа в последнее время состояла в том, чтобы ввести в России новую валюту. Дадли Уорд[406] и я потратили огромное количество времени, отрабатывая детали этого вопроса: на разработку дизайна новых банкнот, их печать, подбор персонала, ответы на различные головоломки и на весь спектр вопросов „от а до я“ [в дословном переводе с английского „с головы до пят“. — С. Т.]. Мы надеемся, что план будет запущен в дело через 2–3 недели»[407]. Вскоре это и произошло.

Выпускаемая новая банкнота на 75 % гарантировалась резервными фондами Банка Англии, где был открыт специальный депозит на 2,5 млн ф. ст. Это позволило эмитировать 100 млн руб., приобретенные правительством Лондона для британской военной администрации на Русском Севере. Был установлен обменный курс в 40 руб. за 1 ф. ст. (ранее на черном рынке фунт меняли на 45–48 руб.). Он гарантировался английскими властями, о чем гласила надпечатка на каждой банкноте. Хотя, понятно, эти обязательства носили эфемерный характер и ничем конкретным не подкреплялись[408].

В народе эти рубли сразу окрестили «английскими». Первый пароход с банкнотами прибыл в Архангельск 3 ноября 1918 г. Но их дизайн оказался не очень удачным, и внешне новая валюта очень напоминала царскую, что замедлило ее выпуск в обращение, поскольку персонал Эмиссионной кассы был вынужден вручную замазывать царский герб на каждой банкноте (здесь Кейнс со товарищи явно промахнулись). В обращение валюту выпустили только 28 ноября 1918 г. Это позволило британским властям полностью покрывать расходы на интервенцию и оплачивать вывоз крупных партий ценного сырья из России.

Конечно, подобный проект не мог обойтись без Ллойд-Джорджа, который и приставил присматривать за соблюдением собственных интересов в этом прибыльном деле своего человека. Им был Уильям Дадли Уорд, уже упомянутый Кейнсом представитель Казначейства, занимавшийся поставками в Россию военных материалов. На самом деле этот аристократ являлся офицером британской военно-морской разведки и входил в ближайшее окружение премьер-министра.

Понятно, что гарантированная оплата в стабильной валюте среди царивших в Архангельске хаоса и безработицы стала убедительным доводом для многих бывших русских солдат, да и просто людей, лишенных источника существования, в пользу вербовки во вспомогательные части британских оккупационных войск.

3 марта 1919 г., участвуя в дебатах в палате общин по вопросу выделения запрошенных Черчиллем 440 млн ф. ст. на военные расходы, член парламента капитан Стэнли Уилсон[409] заявил: «Архангельск — это британский порт»[410]. И следует признать, что на тот момент данное утверждение было недалеко от истины. Оккупанты не только покрывали все свои расходы за счет подконтрольной исключительно им эмиссии северных рублей, но и добивались односторонних преимуществ в торговле с регионом, беззастенчиво оттирая от прилавка даже собственных союзников. Как указывал впоследствии в своих воспоминаниях один из видных деятелей местной белой администрации — управляющий отделом внутренних дел Северного правительства В. И. Игнатьев, «этот северный рубль оказался не только средством для проведения английской финансовой политики, но и средством для проведения их торговой политики — лишь только мы вздумали заполучить товары из Франции и Италии, чтобы создать некоторую конкуренцию, в английском банке [Банке Англии] начал таять золотой запас, обеспечивающий северные рубли, и правительство стало получать уменьшенное количество северных рублей, так как уменьшилась абсолютная величина добавочного выпуска северных рублей, не обеспеченных золотом. Пришлось бить отбой и покупать все у англичан»[411].

Увы, судьба тех людей Русского Севера, кто поверил интервентам, после бегства оккупантов сложилась трагически: в большинстве своем они погибли в боях с Красной армией в Крыму. Англичане, как я уже упоминал, решили не терять вложенное и использовали остатки подконтрольных им формирований для подкрепления армии Врангеля. Увы, не помогло. В итоге, следует признать, повторить удачный инвестиционный проект на Юге России британцам не удалось. В связи с этим, само собой, отпала и необходимость пребывания там Барка.

Позиции Ллойд-Джорджа в Англии укрепляются: после смерти 5 июня 1916 г. военного министра лорда Китченера, следовавшего на борту крейсера «Хэмпшир» в Россию для переговоров, он становится сначала на его место, а затем занимает пост и премьер-министра. Его голос решающий, влияние безгранично, его власть над королем Георгом V практически безраздельна. В какой-то момент он даже задумывается, целесообразно ли сохранять в Британской империи монархию.

Тут невольно приходит на ум аналогия с легким крейсером «Арланза», который в октябре 1915 г. также подорвался на немецкой морской мине. А ведь адмирал Русин прямо сообщил англичанам, что у России нет достаточного числа тральщиков и конвойных кораблей для сопровождения транспортов в Белом море. Отсюда и весь комплекс угроз[412]. Тех же судов, которые направила Великобритания в Архангельск, было явно недостаточно. В итоге единственной активной силой для борьбы с минной опасностью оставалась «русская флотилия траллеров для очистки фарватеров в гирле Белого моря и других местах от неприятельских якорных мин», сформированная, однако, только в 1916 г.[413]

Естественно, возникает вопрос, а не являлся ли Барк одной из причин, заставивших Ллойд-Джорджа способствовать ликвидации столь опасного соперника в борьбе за власть в Великобритании, как лорд Китченер? Нельзя исключать, что фельдмаршал, прознав о совместном «бизнесе» Ллойд-Джорджа и Барка, почувствовал себя обделенным. И, действуя с солдатской прямотой, решил хорошенько надавить на Петра Львовича во время личной встречи в Петрограде, дабы вынудить того делиться. Благо они знакомы с февраля 1915 г. Как свидетельствует личная конфиденциальная переписка лорда с генералом Хэнбери-Уильямсом, Китченер придавал настолько большое значение встрече с Барком в ходе своего пребывания в России, что даже был готов перенести сроки визита. Дело в том, что Барк планировал выехать в Париж на очередную встречу министров финансов союзников 14 июня, а фельдмаршал рассчитывал прибыть в Петроград 11 июня 1916 г. Китченер считал принципиально важным встретиться с Барком именно до его отъезда во Францию. Причем подчеркивал, что ему необходимо иметь достаточно времени для разговора с Барком по «финансовым вопросам». Хэнбери-Уильямсу даже пришлось напоминать военному министру, что ему следует почаще говорить и о его стремлении обсудить военные вопросы взаимодействия союзников, а не только интересоваться, сможет ли он вдоволь наговориться с Барком[414]. Но даже упоминание о готовности царя принять Китченера не вызвало у военного министра особенного интереса. Только Барк. Каково? Не кажется ли вам странным, что фельдмаршала интересуют исключительно проблемы Министерства финансов России, а не оборонного ведомства? И это в условиях войны! И тем более накануне встречи Барка с коллегами из Франции и Великобритании, где и должны обсуждаться вопросы финансовых связей.

^{Герберт Китченер. 1901. [Из открытых источников]}

Надо сказать, что даже генерала Джона Хэнбери-Уильям-са — человека чрезвычайно информированного — порядком поразила такая настойчивость фельдмаршала Китченера по поводу необходимости личной встречи с Барком. Находясь в ставке императора в Могилеве, имея прямой доступ не только к императору, а практически ко всем секретам Российской империи, он был уверен, что знает все. Он имел все основания так думать, поскольку в 1915–1917 гг. располагал ежедневной эстафетой на посольство Великобритании в Петрограде. Этот канал функционировал столь четко, что им часто пользовались русские должностные лица ставки, включая высокопоставленных генералов, для передачи срочных совершенно секретных документов. Какие уж тут тайны от союзников! Оказалось, что генерал благодушно заблуждался. Знал он пока не все: золото было для Лондона, Ллойд-Джорджа и Китченера намного важнее государственных военных секретов.

Уж не собирался ли Китченер поставить Петру Львовичу какие-либо условия, возможно, даже запугать разоблачением его махинаций или предложить свое покровительство в обмен на отход от работы под патронажем Ллойд-Джорджа? Классическая перевербовка агента. Здесь есть над чем подумать.

Со своей стороны, Барк вводит в заблуждение Николая II, ловко манипулируя понятиями. Он убеждает царя в полном успехе переговоров в Париже. Уже даже в принципе не ставя под сомнение необходимость вывоза российского золота за границу и передачи его фактически под контроль Англии, Барк утверждает, что высылка золота будет происходить «только в виде займа, а не продажи его, причем оно должно быть возвращено через некоторое время Государственному банку, а также… чтобы эквивалент мог быть занесен в баланс Государственного банка». Однако по факту никаких гарантий возврата нет, о чем его в качестве председателя Комитета финансов и предупреждал незадолго до своей смерти С. Ю. Витте перед поездкой Барка на конференцию в Париж.

А далее Барк, еще не встав полностью на путь предательства, начинает вовсю, зачастую даже по собственной инициативе, продвигать решения, абсолютно противоречащие интересам России. Здесь вновь, как и в случае с Рибо, появляется верный «Джек-потрошитель» Лондона — Джек Морган. И Барк послушно передает все расчеты по российским заказам и контрактам под контроль американского банка «Дж. П. Морган и К°» всего лишь за кредит в 15 млн долларов! Целесообразность всех военных закупок теперь полностью определяется англичанами, и это в тот момент, когда русская армия буквально гибнет из-за нехватки патронов, снарядов, отсутствия тяжелой артиллерии и даже винтовок. Союзники же в первую очередь удовлетворяют потребности своих армий (которые немцы давят по всем фронтам) осуществляя поставки в Россию по остаточному принципу.

Но врать до бесконечности не получалось даже у Барка…