«Распил» на троих: Барк — Ллойд-Джордж — Красин и золотой запас России

Глава 7. Год 1916: Золотишко для нужд капиталистов

Шипов еще только готовился обмакнуть перо в чернильницу, чтобы подмахнуть вышеприведенное послание в Лондон, а в Банк Англии 4 мая 1916 г. поступило письмо МИД, в котором заместитель государственного секретаря Морис де Бунзен[582] сообщал, что рад — по поручению Эдуарда Грея — передать хорошие новости: «Правительство Японии с радостью выделит два крейсера для перевозки золотых денег в Ванкувер, следуя той же самой процедуре, что и в прошлом году… Его превосходительство [министр иностранных дел Японии. — С. Т.] будет соблюдать особые меры предосторожности для обеспечения секретности, насколько это возможно, и в соответствующее время сообщит названия кораблей, а также другие подробности относительно дат их выхода и т. д.»[583].

^{Письмо К. Е. Замена в Банк Англии о намерении разместить в этом банке золотые облигации российского правительства на 10 млн ф. ст. 4 мая 1916. [Bank of England Archive. Russian Gold to Ottawa via Vladivostok]}

Безусловно, получив это известие, в Банке Англии, как истинные патриоты острова, могли бы открыть бутылочку вина с виноградников де Бунзена, причем вина именно британского. Кто-кто, а Морис знал в этом толк. Недаром он часто поговаривал, что, выйдя в отставку, займется своими лозами. И что вы думаете, так оно и вышло: де Бунзен стал первым более чем за сто лет коммерческим производителем вина в Великобритании, положив начало новой процветающей отрасли. Хотя мне памятно высказывание нашего выдающегося банкира и знатока… Британии, виртуоза острого словца Виктора Владимировича Геращенко, который однажды сказал мне: «Знаете, Сергей Владимирович, самый короткий анекдот — это английское вино». Я честно сказал, что не знаю, ибо ни разу не пробовал. Виски — другое дело.

^{Письмо «Доминион экспресс компани» в Банк Англии о возможной утечке информации об операции с русским золотом в Гонолулу (Гавайи) или Японии. 16 марта 1916. [Bank of England Archive. Russian Gold to Ottawa via Vladivostok]}

^{Письмо Форин-офиса в Банк Англии о выделении японских крейсеров «Касуга» и «Ниссин» для отправки во Владивосток за грузом золота. 8 мая 1916. [Bank of England Archive. Russian Gold to Ottawa via Vladivostok]}

А Дж. Г. Нэйрн, воодушевленный словами «с радостью выделит», немедленно связался с Заменом, велев сообщить «в возможно короткие сроки, когда ваше правительство сможет передать золото во Владивостоке?»[584]

Не дремало и Морское министерство Японии, решительно требуя от всех сохранения в тайне новой операции по транспортировке русского золота. 4 мая 1916 г. заместитель морского министра в специальном циркуляре на имя своих коллег в министерствах внутренних дел и связи отметил, что «в различных газетах и журналах были опубликованы сведения о названиях кораблей и важном особом задании, которое им предстоит выполнить». По этой причине необходимо принять меры по недопущению дальнейших утечек сведений о «Касуге» и «Ниссине»[585]. 5 мая 1916 г. адъютант морского министра капитан 1-го ранга Минэо Осуми направил шифротелеграмму начальникам штабов ВМР с указанием соблюдать строгую секретность в отношении упомянутых крейсеров.

5 мая 1916 г. японский министр иностранных дел, строго предупредив о соблюдении секретности, устно проинформировал британского посла в Токио о решении направить во Владивосток крейсеры «Касуга» и «Ниссин» для перевозки золота. Того же 8 мая 1916 г. в циркулярной директиве на имя командующих ВМР, объединений и соединений флотов, командиров пунктов базирования жестко потребовал и заместитель морского министра Японии с целью недопущения в дальнейшем утечки сведений о задании и действиях вышеуказанных крейсеров[586].

Командовать отрядом крейсеров был назначен уже хорошо нам знакомый контр-адмирал Кэндзи Идэ, равно как и командир крейсера «Касуга» — капитан 1-го ранга Сигэцугу Накадзато, «Ниссином» командовал капитан 1-го ранга Канта Симаноути.

А пока военные и дипломаты с упоением занимались вопросами обеспечения безопасности, финансисты и банкиры — и англичане и японцы — в активной переписке соревновались в вопросе, как делить новую шкуру — о, извините — …партию русского золота. В Казначействе (в частности, М. Рамси) и Форин-офисе поначалу колебались: а не слишком ли многого хотят в Токио? Но Банк Англии твердо встал на сторону японцев: «Управляющие[587] имели несколько бесед с финансовым уполномоченным Императорского правительства Японии и смогли договориться с ним о том, что перевозка золота будет осуществляться на тех же условиях, что и в последнем случае… Одним из этих условий была продажа золота на 2 млн фунтов (часть из 10 млн фунтов стерлингов) правительству Японии, и это же принято в качестве условия рассматриваемой сделки»[588].

В итоге ударили по рукам: 8 млн ф. ст. отходит Лондону и 2 млн ф. ст. — Токио. Дело оставалось за малым: посильнее надавить на русских… И в Банке Англии занялись этим вопросом основательно, забрасывая Замена бесконечными запросами о сроках прибытия золота во Владивосток. Англичане торопились. Очень. Потирали руки в предвидении неплохого куша и японцы.

Могла ли в этой ситуации Россия попытаться если не остановить вывоз золота вообще, то хотя бы добиться для себя более приемлемых условий, обеспечивающих действенный контроль за расходованием собственных средств за границей, а также дополнительных гарантий расширенного льготного кредитования под столь солидное обеспечение? Задаваясь этим вопросом, следует учитывать, что государственный долг России, составлявший, даже по западным оценкам, на конец 1913 г. 8,8 млрд руб., вырос по состоянию на 31 декабря 1914 г. до 10,4 млрд руб., а на конец 1915 г. этот показатель достиг уже 18,8 млрд руб. При этом только текущие затраты на обслуживание госдолга возросли в 1915 г. на 150,8 млн руб. — до 516,6 млн руб. золотом или примерно до 50 млн ф. ст.[589] Конечно, в подобных обстоятельствах было нелегко противостоять алчности «союзников».

К тому же, на мой взгляд, после краха авантюры с десантом в Галлиполи успехи России в боевых действиях против Турции стали раздражать Лондон и Париж, где их, насколько я могу судить по доступным мне материалам, воспринимали едва ли не как оскорбление, а может быть, и угрозу собственным интересам. «Вчера [18 апреля 1916 г.] русские взяли Трапезунд. Успех этот, быть может, оживит в умах мечту о Константинополе, о котором почти забыли за последнее время», — отметил в своем дневнике на следующий день французский посол в России[590].

К тому же Турция была давним клиентом Англии в противостоянии росту влияния России на Балканах. На данный факт и сегодня обращают внимание современные американские исследователи российско-британских противоречий в этом важном регионе. Очевидно, что Лондон никогда не рассматривал Турцию как угрозу своим интересам, а эта война, скорее, велась им за сохранение собственной колониальной империи, в первую очередь Египта.

Британцы также со своей стороны сами теребили японцев, вновь и вновь настаивая на соблюдении мер особой секретности при подготовке похода. Особенно их пугали возможные диверсии, не только на море, но и на канадской железной дороге. И военно-морской атташе, и посол обращались с просьбой скрытно осуществлять все необходимые мероприятия на крейсерах: «Недавняя перевозка такого большого количества золота в слитках стала достоянием гласности как в этой стране, так и в США, что, таким образом, предоставило возможность для всякого рода недоброжелателей попытаться воспрепятствовать перевозке золота в слитках путем совершения таких актов насилия, какие мы уже научились ожидать от вражеских агентов, и вынудило нас существенно усилить бдительность не только со стороны военно-морского флота Японии, но и со стороны тех, кто занимался транспортировкой золота по канадской железной дороге»[591].

А вскоре Кэнго Мори принес в Банк Англии благую весть: японские крейсеры будут готовы прибыть в порт Владивостока ориентировочно 10 июня 1916 г.[592]

9 мая 1916 г. главам всех информационных агентств и газетных компаний Японии за подписью заместителя морского министра было разослано уведомление «о запрещении в соответствии с приказом морского министра № 8 от 28 августа 1914 г. любых публикаций о местонахождении, действиях и заданиях кораблей „Тонэ“, „Акаси“, „Ниитака“, „Касуга“, „Ниссин“, „Могами“ и „Мацуэ“». А чтобы японские журналисты лучше вняли просьбам военных моряков, в тот же день морское ведомство достигло с Министерством внутренних дел соглашения о том, что начальники полицейских управлений префектур проведут «соответствующую работу» с главами информационных агентств и газетных компаний. Да, уважаемые читатели, вы не ошиблись: крейсеры «Акаси» и «Ниитака» участвовали в знаменитом неравном бою с нашим героическим «Варягом» у корейского порта Чемульпо.

А японцы уже вовсю готовились к дальнему морскому походу. 28 мая оба корабля были готовы. Однако затем наступило томительное ожидание: дата выхода в море неоднократно переносилась.

Со своей стороны, Дж. Г. Нэйрн в весьма жестком тоне уведомил де Замена, что «японские крейсеры прибудут во Владивосток примерно 10 июня, и я буду рад узнать от вас, что ваше правительство сможет доставить золото туда к этой дате»[593].

А пока что из Банка Англии в Казначейство королевства пришло подтверждение, что по итогам окончательной сверки, проведенной Министерством финансов Канады, вес золота, уже доставленного из Владивостока, «практически совпадает со стоимостью, заявленной представителем Казначейства Российской империи в Лондоне, а именно 8 001 701 фунт стерлингов»[594]. Таким образом, все страхи англичан, что золото, полученное из России, не соответствует заявленным параметрам качества, оказались несостоятельными.

Но это только разогрело желание британцев поглубже запустить руки в российские золотые закрома.

По независимым оценкам, численность русской армии к концу 1916 г. составляла 10,9 млн чел., тогда как в первый год войны 5–6 млн. Это требовало от России затрат на ведение военных действий в 1916 г. от 12 млрд до 14,5 млрд руб. или не менее 32 млн руб. в день. Стоимость элементарного содержания одного солдата возросла в 2,5 раза — с 1,5 до 4,2 руб. в день[595]. Но эти проблемы союзника совершенно не волновали Лондон, который, напомню, формально даже не отказался от размена фунта стерлингов на золото.

16 мая 1916 г. Дж. Г. Нэйрн вновь потребовал от Замена «каким-либо образом ускорить» доставку новой партии драгоценного металла во Владивосток, обеспечив ее прибытие уже «в первых числах июня». Тот с готовностью доложил: «Я вновь направил телеграмму в Министерство финансов в Петрограде, но я боюсь, что ускорить эту доставку невозможно».

Англичане полностью согласились с предложенными японской стороной «порядком и условиями относительно перевозки и доставки золота». В чем в чем, а в деле ограбления России у них принципиальных расхождений не было.

До российских же представителей согласованные двумя хищниками условия были просто доведены. Дж. Г. Нэйрн уведомил Комитет правительства России по снабжению (Индиа-хаус, Кингсвэй, Лондон), что отвечать за приемку золота во Владивостоке будут казначеи японских крейсеров Ёсисукэ Харада и Сукэо Маки, а для Японии на 2 млн ф. ст. — секретарь Банка Японии Ёситаро Нарикава. Одновременно ему пришлось разочаровать японцев: русское золото нужно будет подождать до 10 июня[596].

^{Письмо К. Е. Замена в Банк Англии о полномочиях российских сопровождающих золота подтверждать его качество. 1 мая 1916. [Bank of England Archive. Russian Gold to Ottawa via Vladivostok]}

Что ж, японцы вынуждены были подождать. Но не немцы…

Командир U-75 капитан-лейтенант Курт Бейцен отдал приказ отойти от причальной стенки. Этот молодой офицер, а он буквально несколько дней назад отпраздновал свой тридцать первый день рождения (Курт даже улыбнулся, вспомнив, как бурно он с товарищами отмечал очередной год своей жизни), был опытным и смелым моряком, имевшим к тому времени уже солидный боевой опыт. За успехи на море он получил железный крест I класса. Как и большинство командиров германского флота, Курт Бейцен являлся кадровым офицером и чрезвычайно гордился своим новейшим минным заградителем, только в этом году сошедшим со стапелей и в марте вступившим в боевой состав подводной эскадры. Но еще больше он верил в свой экипаж, его мастерство и преданность делу. А операция на этот раз предстояла не совсем обычная: даже он сам не знал своего точного боевого задания. Но какое-то внутреннее чувство предвидения подсказывало Курту, что ему и его людям предстоит совершить что-то настолько важное, что останется гордостью германского подводного флота на десятилетия. Уж больно странно его напутствовали в штабе, словно чего-то недоговаривая. И дело не в обычном для войны состоянии отсутствия информации.

Необходимо было торопиться, а майские ночи короткие. Оставив на мостике руководить выходом в открытое море старпома, Бейцен спустился по трапу на командный пост и, не задерживаясь, прошел к себе в крошечную каюту. Задернув занавеску, достал из ящичка для документов небольшой пакет, доставленный из штаба нарочным перед самым отходом, с пометкой «вскрыть только в море». В приказе, который в нем содержался, на первый взгляд, нет ничего необычного, если бы не жесткое указание: установить минные заграждения строго в ночь на 5 июня. И координаты. Капитан-лейтенанту они знакомы чуть ли не до зубной боли: ему приказано идти к самой базе Скапа-Флоу и установить мины всего лишь в 10 милях от выхода из нее. Миссия не то что опасная, а почти смертельная, ведь против — весь британский Гранд-Флит[597]. Наверное, ни одна военно-морская база Британской империи не охранялась так, как Скапа-Флоу. Но опасность только разогревала боевой задор офицера, подстегивала его охотничий азарт.

Курт Бейцен в тот момент не знал, что, пока он будет осторожно красться к месту выполнения боевого задания и таиться в районе ожидания, произойдет величайшее в истории той войны Ютландское сражение, в котором сгинут или будут сильно повреждены уже упоминавшиеся в нашем исследовании британские крейсеры «Инвинсибл» и «Лайон». А среди 6094 погибших в этом бою английских моряков, вполне возможно, будут и участники памятного предвоенного русско-британского застолья на борту «Лайона» в Кронштадте[598]. Не знал капитан-лейтенант и того, что экипаж крейсера «Хэмпшир»[599] счастливо избежит потерь в ютландском аду среди бушующих волн, но именно он, Курт Бейцен, скоро буквально в одно мгновение перечеркнет их жизни, отправив на дно стальную громадину. А его имя и U-75 — номер подводной лодки под его командованием — на века найдут свое место в мировой истории рядом с названием «Хэмпшира» и именем прославленного британской колониальной пропагандой маршала Китченера.

А пока курсы «Хэмпшира» и U-75 не пересеклись, в британском флоте, да и среди союзников активно обсуждались итоги завершившегося 1 июня Ютландского сражения. Не буду вдаваться в подробности этого важнейшего события, отмечу только одну деталь. Все в союзном лагере почему-то в один голос утверждали, что в целом плачевный для себя исход Ютландского сражения (31 мая — 1 июня 1916 г.) англичане связывают с отличной работой немецкой разведки и полным провалом британской. «Морское сражение показывает, что немцы были хорошо осведомлены, мы же совсем не осведомлены о движении флота противника, — записал в своем дневнике 3 июня 1916 г. лорд Берти. — Наши крейсеры, по-видимому, были пойманы и взяты под сильный обстрел немецкими дредноутами и крупными крейсерами»[600].

И вот здесь как-то меня гложет червь сомнения: действительно ли уважаемый дипломат сделал эту запись в тот день, что указал, или потом подрисовал для красоты, чтобы подчеркнуть свою проницательность? Ну уж больно как-то вовремя посла посетило озарение о вездесущности германской военно-морской разведки.

Но все эти обстоятельства совершенно не мешали пунктуальному немецкому офицеру выполнить приказ, ему просто некогда было задумываться над столь высокими материями. U-75 своевременно вышла в заданный район у Оркнейских островов, установив 5 июня в наступающих сумерках буквально на выходе из Скапа-Флоу 38 плавающих мин. И, главное, оставшись незамеченной, чему способствовала штормовая погода, затаилась неподалеку. Действие совершенно нелогичное, ведь обычно после минирования необходимо в первую очередь поскорее покинуть район выполнения боевой задачи. Зачем командир так поступил — никто не знает. Но, по-видимому, этого требовал приказ.

Здесь полагаю необходимым отметить: подобная беспечность англичан, допустивших дерзкую выходку U-75, вполне возможно, была продиктована и тем, что еще один герой нашего повествования, а именно первый морской лорд Адмиралтейства адмирал Баттенберг в свое время убедил всех, что Скапа-Флоу находится вне радиуса эффективного действия немецких подводных лодок. А посему поначалу охранялась база и подходы к ней, вопреки всем грозным приказам и отряженным на это внушительным силам, весьма расслабленно. Английский мужик, он же, известно, пока гром… Дальше сами знаете.

Но вернемся к «Хэмпширу». Здесь все тоже крайне секретно: даже командир крейсера не знал до выхода в море, куда придется идти. О команде мы и не говорим. Штормило прилично, но Китченер якобы настоял на немедленном отходе, отказавшись ждать улучшения погоды. В море швыряло так, что два эсминца сопровождения не смогли угнаться за крейсером, и им приказали вернуться на базу. «Хэмпшир» продолжил плавание в одиночестве. Правда, недолго — не более 10 миль. А далее последовал мощный взрыв. К 1916 г. по своим боевым и судоходным характеристикам «Хэмпшир» был уже довольно устаревшим кораблем. Да и строился он, скорее, для колониальных войн, о чем свидетельствует вся его предыдущая служба. К тому же на крейсере практически отсутствовала противоминная защита днища. Это обстоятельство во многом и стало роковым.

Крейсер очень быстро пошел ко дну. Все находившиеся на борту 737 пассажиров и членов команды корабля, включая военного министра со всем штабом, погибли (кроме 12 человек). Выжившие рассказывали разные версии о последних минутах жизни фельдмаршала. Но все эти истории рисовали героический образ прославленного военачальника, совершенно спокойно встретившего смерть. Да, наверное, во время войны по-другому и быть не должно. Любят англичане свой светлый образ, чтят своих героев. И в этом их упрекнуть никак нельзя: правильно делают!

С самого начала трагедия «Хэмпшира» вызывала много вопросов. Уже прославленный русский оружейник Федоров, который тогда находился в Лондоне в командировке в составе военной делегации, называет обстоятельства гибели военного министра «весьма загадочными». День отхода крейсера держался в строгой тайне от всех, но не от немцев: для них было явно сделано исключение[601]. Кто-то пытался похитить документы и у самого Федорова из номера гостиницы, но не удалось, так как он их надежно спрятал: украли только ордена изобретателя. Кто это был, так и осталось невыясненным. Федоров грешил на немецкую агентуру в Лондоне, но это вполне могли быть и английские спецслужбисты, которых очень уж интересовало, с чем и зачем пожаловали к ним русские, ведь речь шла о переговорах о поставках вооружений. Всегда хорошо знать позицию партнера по другую сторону стола. А ордена — так, прихватили, чтобы «разыграть простого вора». А вот дальше пошли еще более интересные спекуляции.

Так, все британские источники отмечают, что мины были поставлены U-75 в ночь на 29 мая. И здесь же пишут, что субмарина находилась неподалеку от места подрыва крейсера. Причем взрывы последовали буквально через час после завершения немцами минной постановки — и этот факт никем не оспаривается. Странно, что данная несуразица никого не смущает. Весьма странно. Скорее всего, подрыв действительно произошел вскоре после постановки мин. В пользу этого предположения говорит и тот факт, что данный район находится на маршруте интенсивного движения судов в Скапа-Флоу. А с учетом состоявшегося Ютландского сражения там бы до «Хэмпшира» прошла масса кораблей. Так что, должно быть, в ночь на 29 мая лодка только вышла в море с пункта базирования для выполнения боевого задания. Путь ей предстоял неблизкий.

Но, полагаю, для нас более интересна другая устойчивая легенда, до сих пор связываемая с миссией лорда Китченера. Якобы на «Хэмпшире», помимо военной делегации, следовал груз золота на 10 млн ф. ст. в качестве первого транша кредита для России. Как «неопровержимое» доказательство приводится тот факт, что при Китченере во время посадки в специальный поезд на вокзале в Лондоне находились какие-то «тяжелые металлические ящики»[602]. Даже описывается история, как британское Адмиралтейство в 1933 г. предприняло попытку подъема груза с затонувшего крейсера. Называются имена водолазов, которые якобы вскрывали сейфы со слитками и монетой. Но сложные условия работы, в частности мощные подводные течения, не дали этого сделать.

Совершенно очевидно, что подобная версия не выдерживает никакой критики. Действительно, золото везли, но совсем по иному маршруту, с точностью до наоборот: из России в Великобританию. Что касается суммы в 10 млн ф. ст., то авторы этой байки явно перепутали ее с суммой кредита, который как раз и был выдан под российское золото в британских ценных бумагах, о чем вы, уважаемый читатель, уже информированы. Почему-то редакторов журнала совершенно не смутил тот факт, что масса золота на 10 млн ф. ст. в текущих ценах составила бы около 80 тонн! И это без учета веса упаковки. Ну какой министр потащил бы с собой в пассажирском вагоне 90–100 тонн груза? Для этого потребовался бы отдельный железнодорожный состав, учитывая грузоподъемность вагонов того времени. Если и лежало в сейфах крейсера золото, то, как говорится, монета на карманные расходы экипажа и членов делегации. Но никак не слитки на 10 млн ф. ст.

Хотя, конечно, здесь, скорее всего, дело политическое. Даже в письмах Барка, разумеется уже после войны, проскальзывает некий намек на обоснованность таких подозрений: «Он [Китченер. — С. Т.] погиб на „Хэмпшире“ в 1916 году, но задолго до этого он потерял свое влияние в правительстве»[603]. Не хотел ли этим Барк сказать, что лорда Китченера как бы пустили в ход в виде разменной монеты. Вроде бы и направили с важной миссией договариваться с русскими о сотрудничестве, а он не доехал. Вот и отвечать некому по тем обязательствам по поставкам вооружения, которые взял на себя военный министр, а золото-то уже в британских закромах[604].

Весьма двусмысленно высказался по этому поводу и очень хорошо информированный, как мы уже имели случай убедиться, британский посол в Париже: «Я получил сообщение о несчастье с „Гемпширом“[605] непосредственно перед завтраком [важная деталь. — С. Т.]. Меня удивляет, что, несмотря на вероятность встречи с германскими подлодками, рыскающими на пути к Архангельску, суда идут туда без конвоя: ведь уже более года тому назад немцы выслеживали там судно, везшее из Архангельска 8 миллионов ф. ст. золотом. Телеграмма сообщает, что Китченер вместе со своим штабом и О’Бейрн[606], а также весь экипаж судна погибли… Кто будет его преемником? Не будет ли им Ллойд-Джордж — мастер на все руки»[607].

Итак, еще одно заявление о том, что немецкая разведка знала об отправке золота из Архангельска[608]. Но главное — «кто будет его преемником»? И здесь опять возникает зловещая тень Ллойд-Джорджа, «мастера на все руки». Куда уж определеннее! Это я о сакраментальном вопросе — а кому это, т. е. смерть Китченера, выгодно?

И ведь лорд Берти оказался прав! Следующим военным министром стал… Ллойд-Джордж. Но опять меня гложет червь сомнения. Эта запись в дневнике дипломата помечена 6 июня 1916 г. Мог ли лукавый лорд подправить свои дневники в дальнейшем, дабы выглядеть этаким провидцем. Вероятно, мог, но зачем? Чтобы сыграть в мистера Очевидность? А к тому же такие детали — завтрак и т. д. Вот это меня и смущает: британские власти очень долго тянули с сообщением о гибели Китченера. А тут телеграмма в Париж пришла до завтрака. А когда же ее писали, подписывали, шифровали, передавали, расшифровывали? Не пришла же она открытым текстом по телеграфу? Что-то здесь не сходится… А вот что сходится — что эта трагедия лишний раз убедила Лондон в верности решения об отправке русского золота в Канаду через Владивосток.

Конечно, всегда интересно, а как же сложилась судьба других причастных к событию людей? Как ни странно, но капитан-лейтенанта Курта Бейцена за эту операцию тогда даже не наградили: очередной орден он получил только где-то через год. Но дожить моряку до конца войны не удалось: Курт Бейцен как истинный офицер погиб в море в сентябре 1918 г. Лодка U-102 под его командованием была потоплена… у Оркнейских островов. Из команды никто не выжил. Так и покоятся они там, где-то рядышком, на дне — «Хэмпшир» и U-102. А еще раньше, в декабре 1917 г., наскочила на мину и затонула U-75 со всем экипажем. Такая вот судьба-злодейка.

Но хватит конспирологии и вернемся к фактам, а точнее — деньгам.

Пауза в отгрузке золота заставила Лондон усилить прессинг в отношении представителей российских финансовых ведомств в Лондоне с требованием ускорить доставку драгоценного груза во Владивосток. Столь неприкрытое давление довело до белого каления даже всегда до этого покладистого Замена, который решился на демарш, смахивающий то ли на протест, то ли на бегство из британской столицы. 3 июня 1916 г. он отправил в Банк Англии весьма несдержанное по тону письмо: «Буду очень обязан, если вы воздержитесь от любых указаний относительно получения золота в указанную дату до тех пор, пока я не получу из Петрограда информацию по этому поводу. Я свяжусь с вами вновь немедленно после получения этого ответа»[609], — и в тот же день выехал в Петроград[610], даже не попрощавшись с Нэйрном. Последний буквально опешил, когда получил записку: «Очень сожалею, что из-за моего неожиданного отъезда я не могу прибыть и поблагодарить вас лично»[611].

^{Письмо К. Е. Замена в Банк Англии о неопределенности сроков доставки золота во Владивосток. 3 июня 1916. [Bank of England Archive. Russian Gold to Ottawa via Vladivostok]}

А дальше последовали события, которые иначе, как божественным Провидением, назвать сложно. Возможно, Замен почувствовал, что вокруг него подгорает… Скорее всего, к этому его подтолкнуло общение с одним из лидеров партии кадетов А. И. Шингаревым[612] — председателем Комиссии по военным и морским делам Государственной думы, находившимся в Лондоне в составе делегации.

Желая отличиться, Замен организовал депутату встречу с канцлером британского Казначейства. Шингарев, как он сам утверждал впоследствии, настоял на участии Замена, дабы тот был в курсе содержания беседы.

Шингарев, хоть и не имел на то никаких государственных полномочий, буквально с порога набросился на Маккенну: «Почему вы требуете, чтобы мы высылали золото? Я должен не скрыть от вас, что это вызывает большое недовольство в России среди общественных кругов, широких кругов, а также среди членов законодательных учреждений, которые неоднократно в финансовой комиссии подчеркивали невозможность такой отправки золота и опасность для нас такой отправки. Я должен вам сказать, что дальнейшая отправка золота может подорвать единственный серьезный источник наших средств, внутреннюю эмиссию государственного банка и тем самым вызвать осложнения внутри, так как у нас дороговизна растет отчасти уже на этой почве».

Однако англичанин, явно уклоняясь от прямого ответа, перешел в нападение: «Вы жалуетесь на то, что у вас нет средств. Но разве вы сделали все, чтобы их получить?» И далее министр перевел речь на отсутствие в России должной системы налогообложения, что позволяет говорить о значительном резерве внутренних источников финансирования. В то время как в России недавно введенный подоходный налог достигает максимум 12 %, подчеркнул Маккенна, «мы берем в пользу государства почти половину доходов, и когда вы дойдете до такого обложения, тогда вы можете говорить, что средства у вас исчерпаны, а пока вы облагаете себя несравненно легче и надеетесь на нашу помощь».

Шингарев парировал эти доводы, доказывая, что в конечном итоге за счет косвенного обложения налоговая нагрузка на население в России вдвое выше, чем в Англии. «Конечно, эти мои возражения его не убедили, — продолжает депутат, — и тогда он сказал: — А золото мы требуем потому, что от нас его требуют. Каждую неделю мы должны вывозить от 2–3 миллионов фунтов золота в Оттаву в канадский банк для расчетов с Северо-Американскими Штатами». Ну, а поскольку внутренние резервы американских фондов истощаются, то остается только золото, которое, в чем и убежден Маккенна, должна дать в первую очередь Россия, ну и Франция, конечно.

Беседа вроде бы и продолжалась, но шла вяло, а главное — бесцельно, ибо основной вопрос был исчерпан. Итак, Англия требует золото от России по той причине, что его от нее требуют США. Позиция жестко обозначена. Больше обсуждать нечего. И единственный вывод, к которому пришел Шингарев, если следовать логике Маккенны, — «что наш министр финансов еще не совсем исполнил свои обязательства»[613]. А следовательно, с него, т. е. с России, причитается еще…

Но так ли это на самом деле? К этому вопросу мы еще вернемся.

Очевидно, эффект от такой «беседы по душам» вышел обратный. Как метко заметил Шингарев, «мне осталось только встать и раскланяться». Что же касается Замена, то ему стало очевидно, что соглашательской политике Барка в вопросе безвольной передачи золота англичанам в России существует мощная, пусть пока и беззубая, оппозиция. А следовательно, в его личных интересах держаться от британцев, с происками которых многие связывают обнищание страны и оскудение ее золотого запаса, подальше, хотя бы на территории России.

Англичане старались контролировать любые передвижения и контакты Замена. Чтобы не упускать его из виду, первоначально планировалось отправить его на родину на… крейсере «Хэмпшир», том самом, на котором направлялся в Архангельск военный министр Китченер. Но в последний момент Замену удалось увернуться от такой ласки. Он прекрасно понимал, что появление его на русском берегу в компании британского министра, который едет требовать от России нового золота и солдат на Западный фронт, может быть крайне опасно не только для его карьеры и репутации, но и для свободы в будущем. О более радикальных поворотах судьбы тогда еще как-то не задумывались. Это придет с революцией.

Для общественного мнения требовалась другая, более трогательная история чудодейственного спасения Замена. А дальше давайте пустим слезу умиления и предоставим слово П. Л. Барку, подробно описавшему этот эпизод в карамзинском стиле, сдобрив его весьма романтическими деталями. Как утверждает Барк, «за несколько дней до отъезда Китченера в Англию прибыла из России жена фон Замена[614], совершенно неожиданно для него. Она так истосковалась по нем в России, что, не предупредив его, решила через Финляндию, Швецию и Норвегию приехать в Англию и навестить мужа, полным сюрпризом для него». Но, «так как женщина не могла быть допущена на военный корабль», то Замен получил разрешение следовать из Лондона в Россию отдельно. «Он вернулся в Россию вместе с женой, которая оказалась его ангелом-хранителем и спасла ему жизнь»[615]. Это дало повод Нэйрну впоследствии послать ему «искренние поздравления с чудесным спасением»[616]. Умиляемся и вновь пускаем слезу.

^{Прощальное письмо К. Е. Замена в Банк Англии в связи с отъездом в Россию. 3 июня 1916. [Bank of England Archive. Russian Gold to Ottawa via Vladivostok]}

Ну, а в России потуги Барка любой ценой выполнить обязательства перед союзниками заставили население сесть на диету и потуже затянуть пояса. Вопрос решили просто: со вторника по пятницу запретили забой скота на продажу и торговлю мясом, а в ресторанах и трактирах подавать мясные кушанья, включая колбасу. Исключение делалось только для мяса птицы: курочку можно, а барашка — нет. Нарушил — на первый раз штраф от 50 до 300 руб., а то и закроют, правда, на срок не свыше трех месяцев. А попался еще раз — до полутора лет тюрьмы[617]. Круто! Это вам не советский рыбный день в четверг.

Но и после отъезда Замена в Россию мало что изменилось. Его сменил представитель российского казначейства в Лондоне Сергей Угет[618], который с неменьшим рвением бросился исполнять пожелания британцев. И он тут же принес в Банк Англии отличную весть: прибытие ценного груза во Владивосток ориентировочно ожидается в районе 2 июля[619].

Сопровождать золото в Канаду были уполномочены сотрудники Государственного банка Николай Лавровский[620], Анатолий Смирнов[621] и Генрих Юз[622], а в Японию — Сергей Смирнов[623] и Вениамин/Бенджамин Норман[624].

Когда англичане поделились этой информацией с японцами, те не только не выразили явного восторга, а, скорее, заметно занервничали: и англичан, и японцев одинаково насторожили крупные успехи русской армии под командованием генерала Брусилова. Перейдя в решительное наступление на Волыни и в Галиции, русские прорвали австрийско-немецкий фронт. Причем вроде бы и предъявить русским нечего: операция-то началась по настойчивой просьбе очередного союзника, на сей раз короля Италии Виктора-Эммануила. Тот буквально умолял Николая II срочно помочь его войскам, оказавшимся под сильным нажимом со стороны Австро-Венгрии. В итоге итальянские «берсальеры» были спасены: австрийцы прекратили свое наступление в Италии… и тут же перебросили до 15 дивизий против России. В общем, все как обычно. С облегчением вздохнули и французы, ибо немцам тоже пришлось не только передислоцировать из Франции 18 дивизий, но и добавить к ним еще четыре вновь сформированных соединения[625].

^{Письмо японского финансового уполномоченного в Банк Англии с настоятельным требованием ускорить ответ российского правительства о сроках передачи «союзникам» новой партии золота. 13 июня 1916. [Bank of England Archive. Russian Gold to Ottawa via Vladivostok]}

^{Письмо Кэнго Мори в Банк Англии об отправке из Владивостока новой партии русского золота. 7 июля 1916. [Bank of England Archive. Russian Gold to Ottawa via Vladivostok]}

Ни Ллойд-Джордж, ни Маккенна, ни Канлифф не могли в этой ситуации предсказать, как поведет себя Петроград, если ему удастся переломить ситуацию на фронте в свою пользу. Тем более что у англичан добавилось и внутренних проблем. Авторитет Лондона сильно пошатнулся в результате восстания Пасхальной недели в Ирландии, где республиканцы мощно выступили за независимость с оружием в апреле 1916 г.

Токио всячески торопил Лондон, требуя от него усилить нажим на русских, поскольку «отсрочка доставки до 2 июля создаст большие неудобства для дальнейшей программы крейсеров. В этой связи правительство Японии выражает страстное желание, чтобы вы сами договорились с правительством России о насколько возможном ускорении доставки золота в порт, дабы уменьшить затруднения японского военного флота»[626].

А каково — «страстное желание»? При этом японцы не потрудились хоть как-то пояснить, какие именно сложности для них создает перенос сроков прибытия золота во Владивосток. Однако демарш Токио произвел впечатление на англичан, которые засуетились, ввязавшись в активную переписку с российским представительством в Лондоне с просьбой ускорить прибытие ценного груза любыми средствами.

Вероятно, ни для британской, ни для японской разведки не было секретом, что в России явно растет недовольство действиями союзников. «В толще армии и в глубинах народа широко всходила мысль, что будто бы война нам была ловко навязана союзниками, желавшими руками России ослабить Германию, — писал впоследствии о настроениях тех дней в стране генерал-майор Н. Н. Головин. — Автору часто приходилось слышать, начиная с зимы 1915–1916 года, циркулировавшую среди солдатской массы фразу: „Союзники решили вести войну до последней капли крови русского солдата“»[627].

Разделяли эти опасения и французы. «Наступление генерала Брусилова развивается блестяще. Оно начинает даже походить на победу», — отметил в своем дневнике посол М. Палеолог 8 июня 1916 г. А на следующий день добавил: «С московских времен русские не были, быть может, настолько русскими, как теперь… За последние двадцать два месяца войны между Россией и Европой выросла непреодолимая преграда, какая-то китайская стена»[628]. Как видим, со стороны западных партнеров явно сквозила настороженность: а не возгордятся ли русские теперь настолько, что попробуют пересмотреть свои обязательства перед союзниками, в том числе и в вопросах финансовых? И это при том, что действия русской армии отвлекали значительные дополнительные силы немецких войск, не позволяя использовать их на Западном фронте.

Но были ли для подобных подозрений реальные основания? 12 июня 1916 г. в российское представительство в Лондоне поступила срочная телеграмма за № 1313, подписанная директором кредитной канцелярии Министерства финансов Никифоровым: «На номер 534. Министерством путей сообщения предприняты все необходимые меры, чтобы золото было доставлено во Владивосток как можно скорее. По всем нашим подсчетам, груз должен прибыть во Владивосток 19 июня по старому стилю. Доставку ускорить невозможно, частично по причине большой загруженности путей в Сибири из-за скопления длинномерных вагонов, а с другой стороны — из-за невозможности увеличить скорость поездов из-за значительного веса груза»[629]. Это вам не железные ящики Китченера, а настоящее золото.

Ссылка на перегруженность Транссиба — вряд ли пустая отговорка[630]. Дорога, низкая пропускная способность которой явилась в свое время одной из главных причин поражения в сражениях на суше с японцами в 1904–1905 гг., к началу новой войны так и не смогла достичь уровня, необходимого для бесперебойной переброски грузов с Дальнего Востока в европейскую часть России. И если ценой неимоверных усилий грузооборот порта Владивостока удалось увеличить с 80,8 млн пудов в 1914 г. до 117,8 млн пудов в 1915 г. и 160,4 млн пудов в 1916 г., то производительность железнодорожных перевозок и ритмичность движения составов по-прежнему оставались узким местом всей системы снабжения войск. К тому же грузам военного назначения приходилось выдерживать жесткую конкуренцию с частными отправителями. Да и вряд ли могло быть по-другому, когда стоимость отправки одного вагона коммерческих товаров из порта Владивостока на запад страны доходила до 40 тыс. руб. Злоупотребления со стороны администрации железных дорог наблюдались повсеместно, а бороться с весомыми аргументами в виде толстых пачек наличных в руках купцов военным было крайне трудно[631].

14 июня 1916 г. накануне своего отъезда в Париж Барк встречался с Николаем II в его ставке[632]. Однако, в отличие от прошлого, на этот раз император почему-то повел себя подозрительно нетипично, весьма скептически отнесся к лившимся на него цветастым потоком аргументам министра финансов. Возможно, провалы на фронте и тотальное вранье высших чиновников сделали монарха более недоверчивым, можно сказать, подозрительным, чем прежде. Николай II словно предчувствовал что-то нехорошее, ему явно не хотелось в очередной раз расставаться с золотом.

Петр Львович даже ощутил некоторый холодок отчужденности с его стороны, когда с жаром и всем доступным ему красноречием всячески доказывал, что «увеличение заграничной наличности является необходимым как для обеспечения расплаты по нашим военным заказам и займам, так и для снабжения валютою торговли и промышленности, ввиду почти полного прекращения нашего экспорта»[633].

Действительно, валютный рынок лихорадило, и Барк при каждом удобном случае напоминал об этом царю, не забывая, правда, подчеркнуть, что «резкие колебания» курса наблюдались «до того момента, когда Министерство финансов взяло в свои руки дело урегулирования валютных расчетов». Но если в ближайшее время не удастся получить от англичан новых кредитов, упорно запугивал Барк императора, то запас прочности национальной денежной единицы будет исчерпан, «валютный рынок будет дезорганизован, курс рубля по отношению к иностранной валюте может обесцениться до чрезвычайных пределов… Последствия дезорганизации валютного рынка могут быть катастрофическими для нашего денежного обращения»[634].

Конечно, подобный моральный прессинг со стороны министра финансов, особенно в условиях неурядиц в стране и на фронте, Николаю II было трудно выдержать. И он, доверяя многоречивому чиновнику, надеялся на хорошие вести, чем и развязывал Барку руки.

А оборотистому министру было чем порадовать своих кураторов в Лондоне. И явно неспроста в Петроград «регулярно прибывали чиновники английского казначейства для предоставления консультаций и практической помощи в организации финансирования военных усилий России»[635]. Что они советовали и как помогали, догадаться нетрудно.

Следует признать, что двуличность Барка уже тогда была очевидна для многих высших сановников империи. Жаркая полемика по вопросу о возрастающей зависимости России от Банка Англии вспыхнула на заседании Комитета финансов 7 июня 1916 г. Поначалу опешившему от подобной наглости ранее весьма покладистых членов комитета министру пришлось оправдываться, доказывая, что он «настойчиво добивался… свободного кредита от Английского банка». Когда читаешь журнал заседания Комитета финансов, то отчетливо просматривается попытка его составителей, которые, понятно, контролировались министром финансов, скрыть за словесной завесой суть вопроса. Всячески выпячивая усилия Барка по защите золотого запаса страны, неведомые клерки расписывали «крайне трудные» переговоры с Банком Англии. Но в результате героическому министру удалось добиться от англичан предложения о предоставлении «особого свободного валютного кредита на 10 миллионов фунтов стерлингов, но на условиях, которые должны быть признаны более тяжелыми… а именно Английский банк требует от нас, помимо выдачи обязательств Государственного Казначейства, высылку золота и депонирование государственных ценных бумаг, создавая таким образом впервые для нас принцип двойного обеспечения»[636].

Невольно возникает вопрос: так в чем же здесь тогда «особый и свободный» характер этого «валютного кредита», если он обставлен такими условиями обеспечения? К тому же и стоимость кредита впечатляла — 7 % годовых, а срок всего год. Очевидно, что Барк вынужден был заниматься этой словесной эквилибристикой, чтобы замаскировать суть своей капитулянтской позиции, граничащей с прямым предательством финансовых интересов отечества.

Столь повышенная активность англичан в стремлении закрепить за собой монопольное право единолично выцеживать русское золото начала вызывать то ли обеспокоенность, то ли зависть в США. Американцы решили отхватить свою часть от русского пирога.

В мае 1916 г. при участии вездесущего на тот момент шведского банкира Ашберга[637] в Петрограде появляется делегация корпорации «Нэшнл сити банк»[638], возглавлявшей на тот момент синдикат банков США, во главе с вице-президентом, исполнительным директором Сэмюэлом Макробертом Ричем[639]. В дело активно включается Рольф Марш[640] — представитель принадлежащей Дж. П. Моргану компании «Гаранти траст» в Петрограде. Американцы сразу повели речь о возможности предоставления России кредита в долларах в обмен на встречный заем в российских рублях[641].

Это не первая попытка американцев выйти на российский кредитный рынок со своими услугами. Еще в 1915 г. в США был образован синдикат банков, которые намеревались разместить на американском рынке 5-процентные трехлетние обязательства российских железнодорожных компаний на сумму до 50 млн долл. Однако в ходе переговоров осенью 1915 г. в Петрограде американцы выдвинули условие особых гарантий со стороны правительства России. В частности, они потребовали обеспечить своевременность оплаты облигаций в долларах, а также предоставить под данный заем дополнительный пакет облигаций тех же железнодорожных компаний на сумму 62,5 млн руб. Нетрудно заметить, что только этот пакет на 25 % превышал сумму планировавшегося займа. В ответ на эти меры синдикат был готов приобрести вышеупомянутый пакет в 50 млн долл. по цене 90 за 100, зарезервировав за собой право «по прошествии 3-х лет конвертировать их в 7-летние обязательства тех же железнодорожных Обществ»[642].

^{Записка П. Л. Барка на имя Николая II о необходимости участия в заседании Комитета финансов министра иностранных дел С. Д. Сазонова. С пометкой рукой П. Л. Барка о получении разрешения императора. Царская ставка. 12 марта 1916. [РГИА. Ф. 563. Оп. 2. Д. 531. Л. 11]}

По самым скромным оценкам, реализация подобной схемы кредита обошлась бы России в 8 1/3 % годовых. Это могло попросту подорвать государственный кредит России. Вместе с тем, исходя из продвигаемого министром иностранных дел Сазоновым тезиса о желательности «по общеполитическим соображениям продолжения переговоров с американскими банками», было решено продолжить эти консультации с целью освободиться «от зависимости в области финансов от отдельных держав, хотя бы нам союзных»[643]. Понятно, что речь шла о Великобритании.

Дополнительно со стороны синдиката поступило предложение «организовать частный кредит в Америке» на 30 млн долл. сроком на 18 месяцев в форме учета тратт, выписанных российскими банками на американские кредитные учреждения. Однако американские банкиры и в данном случае «замутили» дополнительное обеспечение в виде правительственных гарантий. Во главе всей этой мутной схемы стоял уже нам знакомый Ашберг[644].

Он пытался навязать свои услуги в предоставлении т. н. трассировочного кредита, который гарантировал бы стабильность «курса перевода долларов в рубли». Однако в Комитете финансов возникли подозрения, что это может ограничить свободу маневра российской стороны при размещении военных заказов[645].

Тогда не договорились. И вот новая попытка. Торговались упорно и довольно долго. Американцы кое в чем уступили. В итоге 18 июня 1916 г. с синдикатом американских банков во главе с «Нэшнл сити банк» подписан договор о трехлетнем кредите России в 50 млн долларов из расчета 6,5 % годовых и 1 % комиссии. Министерство финансов получало право свободно распоряжаться этими деньгами для оплаты заказов, правда, только на территории США[646].

Как видим, американцы, хотя и не забывали о собственной выгоде, предложили более гибкие условия кредитования, не требуя ни вывоза золота, ни предоставления дополнительного обеспечения в виде государственных ценных бумаг, довольствуясь рублевым депозитом в Государственном банке. Столь прагматический подход деловых кругов США вызывал явное раздражение у британцев с самого начала войны. «Эти американцы — прогнившая шайка жуликов, распевающих псалмы и гоняющихся за барышами»[647], — раздраженно отмечал лорд Берти.

19 июня 1916 г. контр-адмирал Идэ получил приказ о выходе во Владивосток. Крейсеры должны были покинуть порт Майдзуру в 9 часов утра 1 июля и, согласно прежнему расчету времени, прибыть во Владивосток к полудню 3 июля.

30 июня на борт «Ниссина» поднялся капитан-лейтенант Кэнъити Икэнака[648]. В этом не было ничего необычного, кроме того, что этот офицер служил в 3-м бюро Морского генерального штаба Японии, которое ведало разведкой, включая агентурную. О, это подразделение имело большой опыт шпионажа в России. Икэнака, блестяще владевший русским языком, что среди офицеров японских специальных служб встречалось нередко, направлялся во Владивосток для «изучения обстановки и сбора разведывательных сведений». Дабы избежать ненужных вопросов, представитель Банка Японии старший ревизор Ёситаро Нарикава и его секретарь Уматаро Куруматани разместились на крейсере «Касуга». На руках они имели инструкцию председателя банка Ятаро Мисимы[649], определявшую порядок приема-передачи золота.

Наконец 29 июня 1916 г. в Лондоне получен долгожданный ответ из России: «Вся поставка состоит из 1165 ящиков весом примерно по 72 килограмма каждый. Золото для Японии стоимостью 2 001 714 фунтов стерлингов упаковано в 223 ящика. Золото для Канады находится в 942 ящиках и стоит 8 003 143 фунта стерлингов»[650].

Согласно расчетам Морского министерства Японии, крейсеры после погрузки золота должны будут покинуть Владивосток 5 июля и 7 июля прибыть на базу в Майдзуру, откуда 9 июля выйти в Эскуаймолт. Их прибытие в канадский порт планировалось на 4 августа 1916 г.

1 июля 1916 г. «Касуга» и «Ниссин» взяли курс на Владивосток.

Однако, несмотря на все шпионско-административно-полицейские ухищрения, чиновникам так и не удалось преодолеть страсть к сенсации со стороны бизнесменов от журналистики. 30 июня 1916 г. в газетах «Токио асахи» и «Джапан таймс» опубликованы телеграммы из Майдзуру о действиях «Касуги» и «Ниссина»[651]. Конечно, публикация столь важных сведений, особенно в англоязычной «Джапан таймс», не могла пройти незамеченной ни для глаз иностранного дипломатического корпуса в Японии, ни для корреспондентов иностранных информационных агентств. Германской разведке даже не надо было иметь агентуру в самой Японии, чтобы получить сведения о подготовке нового похода японских крейсеров к берегам России. В любой нейтральной стране они могли без особого труда получить доступ к этой информации, просто прочитав газеты за утренним кофе. Вот тебе и шпионаж с комфортом.

^{Письмо финансовой миссии Японии в Банк Англии о сроках доставки золота из Владивостока в Японию и Канаду. 30 июня 1916. [Bank of England Archive. Russian Gold to Ottawa via Vladivostok]}

Так что когда 3 июля 1916 г. корабли прибыли во Владивосток и на траверзе Крестопоклонной (Крестовой) сопки обменялись с береговой батареей на мысе Голдобина салютом наций, то портовый город, как и весь остальной мир, уже был осведомлен об их походе. Крейсеры стали на бочки в бухте Золотой Рог рядом с Адмиралтейской пристанью. По иронии судьбы, эти крейсеры заходили в гавань Владивостока не впервые. Если не принимать во внимание тот факт, что оба они участвовали в 1904 г. в рейде на Владивосток и нещадно, но с малым успехом обстреливали его гостеприимных жителей, то в первый раз они побывали там 24 августа 1911 г., когда привели возвращаемый России в качестве жеста доброй воли пароход «Ангара», захваченный во время русско-японской войны.

А дальше все завертелось в уже знакомом хороводе: в честь прибытия японского отряда вице-адмирал М. Ф. Шульц дал очередной торжественный обед. Комендант Владивостокской крепости генерал-лейтенант Д. Д. Крылов[652], командир порта контр-адмирал П. В. Римский-Корсаков произносили хвалебные тосты союзникам. Им внимали, не забывая опустошать бокалы, контр-адмирал Кэндзи Идэ с офицерами своего штаба, командиры крейсеров, консул Мотонобу Номура. Затем хозяева смогли ознакомиться с японским гостеприимством — контр-адмирал Идэ дал ответный обед на борту крейсера «Касуга».

А само золото прибыло во Владивосток около недели назад и было незамедлительно перегружено на борт минного заградителя Сибирской флотилии «Монгугай»[653]. В процедуре передачи золота японцам приняли участие контр-адмирал П. В. Римский-Корсаков, чиновники Государственного банка Н. А. Лавровский, А. Д. Смирнов, С. Н. Смирнов, В. В. Норман, Г. Э. Юз, специально прибывшие для этой цели во Владивосток, а также офицеры штаба Сибирской флотилии.

3 июля 1916 г. в течение двух часов (с 15 до 17), обильно обливаясь потом, матросы с «Монгугая» перегрузили на «Ниссин» 471 ящик золота — партию, предназначенную для транспортировки в Канаду. А к 20 часам управились и господа: процедура приема-передачи груза завершилась. Старший ревизор крейсера выдал Н. А. Лавровскому расписку в том, что «471 ящик (с золотом в слитках и монете) будет доставлен из Владивостока в Эскуаймолт».

А в Петрограде в тот же день 3 июля 1916 г., когда во Владивостоке уже наступила глубокая ночь, состоялось заключение русско-японского секретного военно-политического союза сроком на пять лет. Соглашение сие было высочайше санкционировано императором Японии и подписано министром иностранных дел Сазоновым и послом Японии в России Итиро Мотоно. Многие исследователи полагают это вынужденным шагом с российской стороны, поскольку Россия в условиях войны крайне нуждалась в поставках вооружений и других материалов из Японии. Но ларчик оказался непрост: по «доброй традиции» к соглашению прилагались секретные протоколы. А это означало, что в случае объявления войны Японии или России другая договаривающаяся сторона, «по просьбе (demande) своей союзницы, придет ей на помощь, и в таком случае каждая из высоких договаривающихся сторон обязуется не заключать мира без предварительного согласия другой договаривающейся стороны» (ст. 2)[654].

^{Крейсер «Касуга». 1905. [Из открытых источников]}

И хотя, безусловно, общественность проинформировали только об открытой части русско-японского соглашения, сомнений в его военном характере ни у кого не возникало. Противники царского режима тут же постарались использовать этот факт, чтобы повысить накал недоверия между Петроградом и Лондоном. На Темзе уже и так подозревали союзника во всех смертных грехах, вплоть до готовности к сепаратному миру с Германией.

Вполне допускаю, что британская разведка располагала информацией о наличии подобного рода настроений и в самом Берлине. И она не ошибалась. В июле 1915 г. начальник германского Генерального штаба генерал Э. Фалькенгайн «предложил политическому руководству войти с Россией в переговоры о соглашении, причем он подчеркивал, что с военной точки зрения достижение мира на востоке имело бы столь большую цену, что отказ от территории по сравнению с таковым достижением не играл бы решительно никакой роли. При таком положении дел начальника генерального штаба не пугала также мысль о том, что этим была бы приготовлена, вероятно, тяжелая участь [выделено мною. — С. Т.] для балтийцев немецкого происхождения. Участь целого была важнее участи небольшой части»[655]. Жаль, что в Вильнюсе или Риге давненько не перечитывали воспоминания немецкого генерала, если вообще читали.

В. И. Ленин, конечно, не мог пройти мимо такого важного события и, стремясь не дать угаснуть этому прекрасному, с точки зрения большевиков, чувству подозрительности между союзниками, писал о русско-японских отношениях, что между Петроградом и Токио «заключен уже во время теперешней войны новый тайный договор, направленный не только против Китая, но до известной степени и против Англии. Это несомненно, хотя текст договора не известен. Япония при помощи Англии побила в 1904–1905 году Россию и теперь осторожно подготавливает возможность при помощи России побить Англию»[656]. А что? Идея, согласитесь, неплохая.

Следует признать, что британцам было чего опасаться. Их подозрительность основывалась на том, что русские, по их убеждению, совершенно лишены чувства расового превосходства, столь ярко проявившегося у англичан в период их колониальной империи. И в той обстановке для Петрограда вполне логично пойти на сепаратные переговоры с Берлином, обезопасив себя в Азии за счет сближения с Токио. Как отмечал большой знаток России британский публицист и историк Эмиль Диллон, «русским в действительности никогда не была присуща урожденная нетерпимость в вопросах расы, так же как и безжалостность в коммерческой конкуренции. Они свободно общались с представителями т. н. „низших рас“ и племен, проживавших в царстве, поставив всех в равные условия перед законом… Русский человек обычно свободен от расовых предрассудков. У него отсутствует чувство „желтой опасности“, и он совсем не против принять японца в качестве друга, коллеги или даже зятя»[657]. И это не могло не беспокоить охранителей устоев Британской империи. Но, безусловно, не только в этом дело. После успехов в ходе военных операций против Турции в России активно заговорили о том, что настало время заключить мир с Германией, благо момент для этого благоприятный.

А в Лондоне подогревал страсти все тот же Эмиль Диллон. Опубликованная им в журнале «Контемпорари ревью»[658] статья, посвященная «немецкому засилью» в России, буквально взорвала английское общество. Разительное впечатление произвели масштабы проникновения немецкого капитала в Россию. Накануне войны более половины всех импортных товаров поступали в Россию из Германии. Немцам принадлежали почти все химические и пивоваренные заводы, 75 % текстильной и металлургической промышленности, 85 % электростанций, 70 % газовых предприятий. Особая роль в немецкой «колонизации России» принадлежала германским банкам, которые «являются центром для собирания всякого рода справок и сведений. Их политическое влияние огромно». «Дойче банк» «организовал нефтяной синдикат, скупивший массу акций нефтяных предприятий», а другой банк «провел одного из своих директоров в члены правления товарищества Нобель»[659]. Ну и дальше все в таком же духе. Конечно, Диллон, чувствуя запросы информационного рынка, умело под них подстраивался. Но эти издания читала не только британская верхушка, но и жадный до новостей обыватель. Отсюда и соответствующий психологический настрой в столицах стран-союзников, явно не в пользу Петрограда.

Весьма показательна для характеристики взгляда на ситуацию со стороны Японии и точка зрения известного японского дипломата Кикудзиро Исии. «Бросая взгляд на этот период, — пишет он, — автор приходит к выводу, что Россия не заключила сепаратного мира с Германией, когда ее войска на фронте были полностью деморализованы, потому что она боялась гнева трех союзников, и в особенности японского вторжения в Сибирь. Эта боязнь была козырем в руках Японии… Если бы она захотела заключить сепаратный мир, то очутилась бы под угрозой японского нападения с тыла»[660]. Насколько справедливы были опасения российской стороны насчет возможности удара в спину или, если хотите, «японского нападения с тыла», сегодня мы знаем.

А между тем 4 июля 1916 г. пришла очередь и крейсера «Касуга». С борта неутомимого «Монгугая» перегрузили 472 ящика для перевозки в Канаду и 222 ящика для Японии. Работы продолжались с 7 до 10 часов. Старший ревизор крейсера «Касуга» выдал соответствующую расписку. Затем ящики повторно пересчитали. Все сошлось. Золото до Монетного двора в Осаке должны были сопровождать С. Н. Смирнов и В. В. Норман, а в Эскуаймолт — Н. А. Лавровский, А. Д. Смирнов и Г. Э. Юз.

Не желая терять ни минуты, контр-адмирал Идэ в 12 часов 4 июля 1916 г. отправил на имя морского министра телеграмму с докладом о завершении погрузки и готовности покинуть порт 5 июля в 10 часов. Казалось бы, все готово к выходу в море. Но здесь произошло событие, которое неожиданно изменило ситуацию. Вечером 4 июля 1916 г. вице-адмирал М. Ф. Шульц в ходе приема в своей резиденции сообщил японскому коллеге, что управляющий Владивостокской конторой Государственного банка получил телеграмму от министра финансов с требованием задержать отправку золота. По этой причине Шульц обратился к контр-адмиралу Идэ с просьбой отложить выход подчиненного ему отряда на сутки.

Судя по всему, японец отреагировал весьма бурно на это обращение российского адмирала, заявив, что «для него не составит труда выгрузить золото, отправляемое в Канаду, но та часть, которая адресована „Нихон гинко“, будет доставлена строго по назначению»[661].

Конечно, в этой ситуации обращает на себя внимание то обстоятельство, что поведение японца выглядит просто нагло. Дело в том, что золото, находящееся на борту крейсеров, пока еще является российским. И ни у британцев, ни тем более у японцев на него пока никаких прав нет. Японские корабли находятся в российском порту, перед позициями береговых батарей, где они совершенно беспомощны. Но и это не смутило бравого самурая. Вернувшись на борт «Касуги», он незамедлительно отправил в Майдзуру радиограмму соответствующего содержания. Понятно, что на бумаге он изложил свою позицию так, дабы не потерять лица перед своим командованием. Но в штабе задержку восприняли, на удивление, довольно спокойно: Идэ получил указание отложить выход в море на сутки и ждать дальнейших распоряжений.

5 июля 1916 г. в 14 часов японский адмирал вновь нанес визит своему российскому коллеге. Вице-адмирал Шульц его тотчас принял. И хотя всем своим видом русский излучал дружелюбие и любезность, Идэ, напротив, держался холодно и строго официально, словно и не было недавнего теплого застолья.

— Адмирал, по приказу морского министра я на сутки откладываю выход отряда в море, — с металлом в голосе заявил японец. Дождавшись, когда переводчик закончит фразу, Идэ продолжил:

— Но золото ни при каких обстоятельствах выгружаться не будет. Это может быть сделано только по совместному распоряжению японской и российской сторон, — японец сделал многозначительную паузу.

— Но предназначенное для Японии золото и в этом случае все равно останется на борту крейсера!

Вице-адмирал Шульц благоразумно промолчал…

Подгорало в тот день не только во Владивостоке. 5 июля 1916 г. Кэнго Мори передал управляющему Банком Англии лорду Канлиффу полученную им из Токио правительственную телеграмму: «Передача золота во Владивостоке закончена 4 июля. Что касается количества ящиков, то там было 222 для Японии и 943 для Канады, то есть в первом случае на один ящик меньше, а во втором — на один больше по сравнению с тем количеством, что вы указали в вашем письме от 29 июня. Однако наш представитель принял предназначенную нам партию, так как стоимость соответствовала тому, что вы сообщили».

Только утром 6 июля 1916 г. Шульц письменно уведомил Идэ: «Мы только что получили телеграмму из Петрограда, согласно которой наше правительство не возражает против вашего выхода в море со всем грузом золота на борту»[662]. Получение подобной телеграммы по своим каналам подтвердили и представители Государственного банка во Владивостоке.

В 15 часов 40 минут 6 июля 1916 г. «Касуга» и «Ниссин» покинули порт Владивостока. Документально подтвержденных причин задержки пока что мне обнаружить не удалось.

Следует признать, что российские власти смогли добиться куда как большей секретности в обеспечении скрытости транспортировки золота, чем союзники. Что-что, а военная цензура сработала эффективно: в дальневосточной российской прессе не было даже косвенных упоминаний об этом и последующих заходах японских кораблей во Владивосток[663].

Утром 8 июля 1916 г. «Касуга» и «Ниссин» прибыли в военную гавань Майдзуру. В тот же день в 12.30 ценный груз — 222 ящика с золотом для «Нихон гинко» — под охраной морской пехоты и в сопровождении Ёситаро Нарикавы, С. Н. Смирнова и В. В. Нормана был отправлен по железной дороге в Осаку.

А пока крейсеры с русским золотом удалялись от родных берегов, Барк направился в Париж. Ему предстояли новые переговоры с министрами финансов союзников, правда, в несколько расширенном составе — квартет дополнил итальянец. Трудно сказать, о чем думал Петр Львович в дороге, а путь выдался неблизкий, поскольку пришлось добираться кружным путем, но, вероятно, мысли его одолевали не очень веселые. Во-первых, его дела в России обстояли, как мы видим, не блестяще, во-вторых, его откровенно напрягало то, что ему предстояло вновь вести переговоры не с комфортным для него Ллойд-Джорджем, а с человеком, очень ему не импонировавшим, — канцлером Казначейства Маккенной. Предыдущий опыт их общения получился для Петра Львовича не слишком удачным. И, конечно, в этой ситуации Барк не мог не думать, насколько тот посвящен в их особые договоренности с его предшественником и в какой степени можно быть откровенным с этим человеком, славящемся непростым характером. Во время остановки в Стокгольме произошла одна встреча, о которой, вполне возможно, Петр Львович вскоре и забыл либо не придал ей особого значения. Однако для человека, с которым ему пришлось общаться, это событие осталось довольно ярким эпизодом. И этим человеком был зарубежный агент Министерства финансов России И. И. Колышко, встречавший в Стокгольме своего прежнего коллегу, а теперь шефа. Возможно, в силу давнего знакомства, а скорее, начальственного положения Петр Львович не особо скрытничал, пребывая в мрачноватом состоянии духа.

^{Письмо «Йокогама спеши банк» в Банк Англии о готовности перевести деньги за русское золото на сумму свыше 2 млн ф. ст. 7 июля 1916. [Bank of England Archive. Russian Gold to Ottawa via Vladivostok]}

«Вот до чего дошло: наши союзники нам не верят. Министр финансов везет с собой в Лондон русское золото…», — то ли нарочито раздражался, то ли больше по привычке бурчал министр, предвосхищая дальнейшее развитие событий. Колышко не описывает продолжение того разговора, но зато в деталях через много лет излагает последствия визита Барка в Лондон.

«Г. Барк ныне персона грата в Англии и вряд ли сохранил в памяти тогдашние свои жалобы, — совершенно кстати замечает Колышко и продолжает: — Но факт займа под залог нашего золота неискореним. Тогда это меня только покоробило. Но вскоре и по карману ударило. Дело в том, что англичане не ограничились залогом, — они потребовали, чтобы занятые деньги остались у них и чтобы за наши заграничные заказы расплачивался Лондон. Барк и на это согласился. И в один прекрасный день для деловых людей исчезла Россия, и на месте ее оказалась Англия. А в Англии была черная доска. И на ней вписаны были страны, неугодные Англии. На первом среди них месте была Швеция. За ней шли Испания, Голландия. Всем русским заграничным заказам был сделан учет, и они были распределены по степени английских симпатий и антипатий». А далее Колышко расписывает невеселую историю, как оказались заморожены поставки шведской стали для Путиловского и Сормовского заводов: «Отгрузка была произведена, но пароходы встали: платежи не прошли. На панические телеграммы агента из Петрограда последовал ответ: „Платежи производит Лондон. Снеситесь!“ Сношусь. Лондон молчит»[664]. Так Россия и не получила тогда шведской стали, которая якобы ушла французам, а скорее всего, немцам: они являлись главным ее покупателем. Легко понять досаду и гнев дельца Колышко, потерявшего реальный гешефт. Но это можно пережить, а вот то, что русские заводы стояли из-за отсутствия металла, а на фронте молчала наша артиллерия, оставшаяся без снарядов, простить очень трудно.

Так почему же «русский министр финансов Барк» стал «персона грата», когда миллионы наших соотечественников, не менее образованных и талантливых, влачили в эмиграции жалкое существование, работая прислугой в богатых домах или таксистами? И здесь лично у меня возникает много неудобных вопросов. На некоторые из них я и пытаюсь ответить.

По прибытии из Норвегии в Лондон, откуда ему вместе с канцлером британского Казначейства следовало отправиться в Париж для участия в третьей конференции министров финансов союзных стран, Барк получил не совсем приятное для себя известие. Маккенна внезапно уведомил Петра Львовича, что не сможет к нему «присоединиться для поездки в Париж, так как задержан в Англии серьезными переговорами по ирландскому вопросу»[665]. Учитывая тот факт, что британским войскам только что с большим трудом удалось подавить вооруженное восстание в Ирландии в Пасхальную неделю, внутриполитическая ситуация в стране действительно была далека от идеальной. Трехстороннюю встречу решили перенести в Лондон, куда вскоре прибыли Рибо, министр финансов Италии Каркано, а также министры вооружений Тома, Монтегю и итальянский генерал Даллолио. 14 июля 1916 г. конференция началась.

21 июля 1916 г. в офис верховного комиссара Канады в Лондоне (Виктория-стрит, 19) поступило из Банка Англии весьма любопытное письмо: «Сообщаю, что по поручению Правительства Его Величества организована следующая доставка 8 млн (восьми миллионов) фунтов стерлингов золотом из Владивостока и, в соответствии с последней информацией, груз должен прибыть в Эскуаймолт примерно 1 августа, возможно, на один или два дня раньше[666]. Полагаю необходимым напомнить, что по аналогичному поводу в феврале здесь были достигнуты договоренности с компанией Доминион Экспресс о встрече золота и его транспортировке в Оттаву. Но каким-то образом, что никогда так и не было объяснено, информация о его прибытии достигла Оттавы самостоятельно»[667].

Здесь, определенно, присутствует доля лукавства, ибо в тот же день 21 июля 1916 г. Банк Англии самостоятельно проинформировал представительство компании «Доминион экспресс» в Лондоне о возможных сроках прибытия золота в Канаду[668]. Указанное обстоятельство даже вызвало озабоченность со стороны канадских властей, которые пока еще не имели полного представления о том, что им надлежит делать с новой партией золота из России. Запрос, поступивший по этому поводу из Адмиралтейства, вызвал если не панику, то ощутимое замешательство в Банке Англии, где опять озаботились проблемой, «как вышло, что военно-морские власти Канады получили информацию об этой перевозке, поскольку мы, со своей стороны, соблюдали строжайшую секретность по этому поводу. По похожему случаю в феврале [1916] сведения об ожидаемом прибытии японских военных кораблей были получены в Канаде еще до того, как мы дали какую-либо информацию»[669]. Управляющий Банком Англии Канлифф даже сопроводил свое секретное послание на имя вице-адмирала Оливера припиской «верьте мне»[670].

Насколько важна была в то время эта приписка для любого английского военного чиновника, можно судить по тому политическому весу, который набрали Банк Англии и его глава в британской бюрократической системе с начала войны. «Личность управляющего, — писал П. Л. Барк, хорошо изучивший реалии финансовой системы Великобритании, — имевшая в мирное время скорее декоративный характер, так как дела банка решались его советом, а управляющий за один год нахождения в должности не мог приобрести особого авторитета в направлении дела, — во время войны приобрела совершенно особое значение. Английский банк, как регулятор денежного обращения в стране и как резервуар всех свободных капиталов, стекавшихся в его кассы, был главным оплотом английского казначейства, черпавшего при его содействии с денежного рынка средства, необходимые не только Англии, но и ее союзникам для покрытия военных расходов»[671].

Адмирал Оливер не стал отмалчиваться и раскрыл перед столь авторитетной и влиятельной фигурой, как лорд Канлифф, источник осведомленности канадцев об отправке новой партии. Не поленился (а возможно, и из соображений секретности) и лично написал от руки: «Военно-морские власти Канады получили информацию от губернатора[672], который поддерживал связь с послом Великобритании в Токио».

Безусловно, в Банке Англии имели все основания волноваться по поводу слишком вольного обращения некоторых британских дипломатов и должностных лиц с секретными сведениями о транспортах с русским золотом. Ведь там намеревались и в дальнейшем использовать отработанные схемы транспортировки ценностей. 27 июля 1916 г. Кэнго Мори отправил министру финансов Токитоси Такэтоми сообщение о своих переговорах с управляющим Банком Англии, который заявил о намерении британской стороны вновь обратиться с просьбой о перевозке золота из Владивостока в Канаду, ибо район операций немецких подводных лодок все время расширялся.

И эти опасения соответствовали действительности. Только в июне 1916 г. германские субмарины торпедировали 116 британских торговых судов общим водоизмещением свыше 391 тыс. т. Еще 9 судов подорвались на минах, поставленных немецкими подводными минными заградителями. Немецкое верховное командование отмечало (со своей точки зрения, конечно) «положительный эффект влияния на экономическую ситуацию в странах противника» действий имперского подводного флота[673].

29 июля 1916 г. от командующего японской эскадрой в Адмиралтейство Японии поступила телеграмма, что «Касуга» и «Ниссин» прибыли в Эскуаймолт, где их уже ожидали представители компании «Доминион экспресс». А 2 августа контр-адмирал Идэ доложил морскому министру, что передача золота «правительству Доминиона» закончена и груз в 943 ящиках поступил по назначению[674].

Выразив глубокое удовлетворение по поводу успешного завершения сложной операции, Кэнго Мори в письме на имя лорда Канлиффа подытожил чувства, охватившие его: «Основанием для взаимных поздравлений является то обстоятельство, что золото после всего благополучно прибыло, и я чувствую огромное облегчение, которое, надеюсь, вы тоже разделяете»[675]. Почувствовало «облегчение» и российское казначейство, сразу и немедленно, ибо ему полегчало сразу на десятки тонн золотого груза.

И в Токио, и в Лондоне праздновали пусть небольшую, но победу… над русскими. Дело в том, что у союзников все больше находилось оснований для подозрений, что в Петрограде усиленно ищут пути выхода из войны, а тогда золота не дождешься. «Император Николай, конечно, останется верен союзу с нами, в этом я нисколько не сомневаюсь, — записал в своем дневнике 4 августа 1916 г. М. Палеолог. — Но ведь он не бессмертен. Сколько русских, и особенно в самой близкой к нему среде, втайне желают его исчезновения. Что может произойти при смене царя? На этот счет у меня нет иллюзий: Россия тогда немедленно откажется от участия в войне»[676].

^{Морис Палеолог. [Из открытых источников]}

Так что этот вздох облегчения в Лондоне вряд ли нашел бы понимание в Петрограде, где в конечном итоге все же согласились с предложенной союзниками ценой на золото[677]. 25 июля 1916 г. введено положение об обязательной сдаче Министерству финансов всей иностранной валюты (за исключением расходов по экспорту) в случае получения специального разрешения на вывоз товаров, запрещенных к отпуску за границу. Для нас интерес представляет список уполномоченных банков: в Лондоне — отделение Русского для внешней торговли банка, в Йокогаме — отделение Русско-Азиатского банка, в Париже — «Лионский кредит» (Credit Lyonnais), Нью-Йорке — «Нэшнл сити банк», Стокгольме — «Стокхольмс эншильда банк» (Stockholms Enskilda Bank), Христиании (ныне Осло) — Центральный банк Норвегии (Central Banken for Norge), Копенгагене — Копенгагенский торговый банк (Kjøbenhavens handelsbank)[678].

А между тем в Петрограде наконец-то определились с преемником Замена на посту представителя Казначейства России в Лондоне. И на этот раз, следует признать, исходя из профессионализма кандидата, выбор был сделан вполне удачный. Его не пришлось искать далеко, он уже находился в британской столице. Это Сергей Петрович Ермолаев[679], возглавлявший в Англии отделение известного своей близостью к С. Ю. Витте, в пору пребывания последнего на посту министра финансов, формально частного Русско-Китайского банка. И хотя сам банк под этим названием уже формально перестал существовать с 1912 г., его отделение в Лондоне продолжало функционировать в интересах нового материнского банка.

Барк, также хорошо знакомый с делами Русско-Китайского банка, деятельность которого занимала очень важное место в его жизни, явно принимал решение о выборе кандидатуры Сергея Петровича с дальним прицелом[680]. И хотя Ермолаев служил в Министерстве финансов чиновником по особым поручениям и имел ранг статского советника, наверное, это первый российский чиновник, назначенный на столь ответственную должность, который до прибытия в Лондон имел солидный банковский опыт.

Без сомнения, Барк уже давно лично знал Ермолаева, если посмотреть его предыдущий карьерный путь до назначения в Лондоне. Одно только то, что Сергей Петрович заведовал делами Монгольского национального банка, созданного в 1914 г. в г. Урга (с 1924 г. — Улан-Батор) при финансировании Сибирского торгового банка, после того как Монголия в 1911 г. при поддержке России добилась независимости от Китая, вводило его в круг лиц, хорошо лично известных министру. Более того, он осуществлял проект по выпуску монгольских банковских билетов на 1 млн руб., на которых имелось факсимиле… управляющего делами Монгольского национального банка Ермолаева. Рисунок же банкнот, что интересно, собственноручно утвержден П. Л. Барком.

Так что это был знающий свое дело человек, пользующийся доверием лично министра финансов и всем ему обязанный. Хотя Ермолаев и не обладал каким-либо значительным бюрократическим весом в Петрограде, он, несомненно, располагал хорошими личными связями как в российских, так и в западных деловых кругах. К тому же он хорошо знал банковский бизнес на Востоке, в частности в Китае и Монголии, но об этом поговорим в своем месте. А пока запомним этот факт. Он еще сыграет свою роль.

В июле 1916 г. Россия и Великобритания заключили второе секретное кредитное соглашение, в соответствии с которым все английские кредиты обеспечивались золотом и могли быть использованы главным образом на оплату военных заказов в самом Соединенном Королевстве.

^{Письмо Банка Англии финансовому уполномоченному России о получении партии золота. 7 июля 1916. [Bank of England Archive. Russian Gold to Ottawa via Vladivostok]}

Надо сказать, к тому времени у англичан появились достойные конкуренты — японцы. Представители Военного министерства указывали, «что японские поставщики оказались чрезвычайно добросовестными, как в смысле аккуратности исполнения сих заказов, так и в отношении дешевизны их». Все, что поставила интендантству японская фирма «Сакура и К°», — крупные партии сапог, нательного белья, сукна и т. д., всего на сумму свыше 19 млн иен или 18,4 млн руб., — было отличного качества. Причем оплата производилась не живыми деньгами, а все теми же 5-процентными обязательствами Государственного казначейства сроком на 12 месяцев[681].

А вот с поставками вооружения дела обстояли не лучшим образом. После длительных проволочек японцы согласились продать только 35 тыс. винтовок. И то это стрелковое оружие японцы постарались сбыть русским, поскольку оно предназначалось для Мексики, но возможность получения японского оружия соседней страной вызвала недовольство американцев, которые тогда активно вмешивались в происходившую там гражданскую войну. Более того, США весьма подозрительно относились к визитам японских военных кораблей в мексиканские порты, тогда как американским ВМС власти Мексики весьма неохотно предоставляли доступ к своим стратегическим гаваням. Затем Токио принял решение о продаже России 300 тыс. винтовок из тех, что изымались из японских частей в связи с перевооружением и поступлением новых, более современных — образца 1905 г. Такое оружие годилось только для оснащения второстепенных частей — этапных батальонов, ополчения, обозных команд. Но и ему в Петрограде были рады: винтовки отправлялись на русских пароходах (например, 6 ноября 1914 г. на «Екатеринославе») из Йокогамы во Владивосток.

Понятно, что сыграть какой-либо заметной роли в преодолении ружейного голода на фронте эта мизерная партия не могла. Тем более, калибр был совсем не тот, что был принят в русской армии. Но даже эта мелкая подвижка со стороны японцев сопровождалась требованием уступки Россией железной дороги между Чанчунем и Харбином. А в это время японское оружие в огромных объемах вывозилось в Великобританию.

Но и это вооружение Россия могла закупать у Японии исключительно через Лондон.

Японские банки сформировали для работы с Россией специальный синдикат, который предложил предоставить Петрограду кредит в размере 50–60 млн иен под 7 % годовых при «непременном условии высылки нами в Японию золота на сумму 30 милл. иен». «Ввиду категорического отказа Министерства финансов на высылку золота»[682] и после продолжительных переговоров синдикат несколько смягчил свою позицию.

^{Указ Николая II о выпуске для размещения на зарубежных рынках обязательств государственного казначейства на 225 млн руб. Надпись рукой П. Л. Барка о докладе императору. Царская ставка. 1 июня 1916. [РГИА. Ф. 563. Оп. 2. Д. 531. Л. 16]}

Новые условия синдиката: «Японские банки учитывают 5 % обязательств Государственного казначейства на сумму 50 милл. иен сроком на один год, без высылки золота». Все остальные расходы по операции, как то печатание обязательств, уплата гербового сбора, комиссионное вознаграждение — ограничиваются размерами 1 % от суммы кредита, относятся на российскую сторону. На вырученные от размещения бумаг суммы, которые станут храниться на текущих счетах в японских банках, будет начисляться 2 % годовых, при условии, что российская сторона будет предупреждать о снятии денег за 10 дней до момента проведения операции[683].

Несмотря на довольно жесткие условия, Министерство финансов согласилось на получение кредита. Правда, сопроводило это решение оговорками в духе Барка, типа «принимая во внимание настоятельную необходимость изыскания средств для оплаты наших заказов в Японии» и т. д. в том же духе. Однако даже в ведомстве финансов были вынуждены признать, что «условия кредитной операции представляются более льготными, чем те, на которых мы получаем средства для расплаты по Японским заказам при посредничестве Английского Правительства»[684]. 25 января 1916 г. соответствующее соглашение с синдикатом японских банков подписал российский посол в Токио.

В Петрограде было неспокойно. Отправляясь 9/22 августа 1916 г. на совместное заседание Совета министров и Комитета финансов, Барк заметно нервничал. Ему предстояло доложить о возможности получения новых кредитов для оплаты «дальнейших военных заказов» за рубежом, в том числе в США и Японии. В последнем случае вопрос о поиске средств для поставок стоял особенно остро. При этом Барк хотя и признал, что японские банки диктуют российской стороне условия довольно жестко, но предложил пойти на компромисс. Однако участники заседания отвергли кредитную кабалу по ставке в 7 1/2 %. В уже подготовленном проекте решения, где одобрялся указанный размер ставки, эта фраза грубо вычеркнута[685].

Судя по всему, сделавший это человек (а исходя из манеры рукописных правок, это сам Барк) пребывал в крайнем раздражении. Обычно министр, обладавший очень красивым каллиграфическим почерком, был очень аккуратен во всех своих документах. Писал всегда очень мелко, но предельно разборчиво. Читать его собственноручные пометки и правки — сплошное удовольствие для исследователя. Мне его почерк очень напоминает резолюции Николая I: так же мелко и утонченно. Но император писал простым карандашом. Его резолюции «для сохранности» канцелярские холуи покрывали лаком. Красиво и на века. Однако лак с годами пересох и при переворачивании страниц попросту отлетал от бумаги, унося с собой остатки грифеля карандаша. С ним уходили в вечность и мысли монарха. Барк же всегда писал черными чернилами. Любо-дорого смотрится и сегодня. Его педантизм проявлялся и в этом.

Ситуация осложнялась тем, что стремление Барка любые финансовые потоки для России направлять через англичан стало вызывать у некоторых членов кабинета поначалу недоумение, а потом и явное раздражение. Подобный поворот дела потребовал дополнительного рассмотрения вопроса. 10/23 августа 1916 г. состоялось заседание теперь уже Комитета финансов, специально посвященное изучению вопроса заимствования у банков в Японии. И здесь Барку сопутствовал успех: «Признавая предложенные японским синдикатом условия более тяжелыми, чем при предыдущих наших займах, Комитет Финансов, однако, не мог не согласиться с мнением министра финансов, что некоторое удорожание учетного процента находит себе оправдание в ухудшении условий мирового денежного рынка». А посему «комитет полагал возможным в случае, если бы путем дальнейших переговоров министру финансов не удалось добиться понижения комиссионного вознаграждения, принять условия синдиката»[686].

Особенная канцелярия по кредитной части Министерства финансов, объясняя в докладной записке императору согласие на увеличение стоимости заимствования (6 % годовых и комиссионное вознаграждение в размере 1 1/2 %), отмечала, что «условия эти должны почитаться для нас вполне благоприятными, имея в виду общее ухудшение положения мирового денежного рынка, наглядно выразившееся в недавнем повышении учетной ставки Английского банка до 6 %»[687].

Николай II, на сей раз лично, одобрил соглашение с японцами, начертав на докладной записке свою знаменитую «корячку» — то, что в официальных документах завуалированно именовалось «знак рассмотрения»[688]. В общем-то пришлось «прогнуться под изменчивый мир». Под нас никто прогибаться не захотел. Руки у Барка были развязаны.

Однако здесь очень не к месту влезли итальянцы, которые в какой-то мере считали себя обязанными русским после Брусиловского прорыва, спасшего от полного разгрома австрийцами их армию.

«И что этим макаронникам надо? — терзали Петра Львовича невеселые мысли. — Лезут со своим грошовым кредитом. Да и наши генералы хороши: подавайте им грузовики, и только „фиаты“, уж больно они якобы хороши для наших дорог, лучше нет».

Но когда министр финансов начал свой доклад, то, понятное дело, говорил он о другом, «об условиях предполагаемого открытия нам Англией и Францией новых кредитов», в том числе и для оплаты военных заказов в США. Да и в общем-то он не против и проработки вопроса о получении кредита в 210 млн лир при участии в операции банка «Кредито итальяно» (Credito Italiano) на приобретение армейских грузовиков у фирмы «Фиат»[689]. Но здесь еще надо разобраться. Да, конечно, можно также согласиться купить в Италии авиационную технику и авиамоторы. Именно моторы в первую очередь, ибо их особенно не хватает. Надо признать, Петр Львович все рассчитал точно: присутствующие успокоились, закивали головами: «Дело, дело говорит министр финансов. И никаких здесь англичан».

Когда представителю синдиката русских банков во главе с Русско-Азиатским банком удалось договориться о получении кредита в Италии, позиция Барка внезапно изменилась. К слову, Петр Львович тогда пребывал в Лондоне, где вел переговоры о втором английском займе. Но это не помешало ему через начальника Главного управления по заграничному снабжению генерал-майора А. А. Михельсона[690] заблокировать процесс получения денег от итальянцев. Нет, конечно, он в принципе не возражал, чтобы русские военные получили то, что им действительно требовалось, — именно итальянские автомобили, которые те считали наиболее подходящими для эксплуатации во фронтовых условиях. Но вот только было одно «но», и в данном вопросе министр финансов был непреклонен: он настаивал на получении исключительно «английских кредитов для этой цели»[691]. Не вдаваясь в детали этой интересной истории, отмечу только, что получение кредита в Италии стало возможным лишь после провала переговоров Барка в Лондоне о дополнительном финансировании.

И 3 сентября / 21 августа 1916 г. в Царском Селе Николай II утвердил условия займа. Кредит предоставлялся группой итальянских банков во главе с «Кредито итальяно» «путем акцепта и учета тратт русских банков на общую сумму около 110 миллионов лир». Также «Фиат» согласился принять «векселя синдиката русских банков в лирах, акцептованные членами синдиката на сумму 100 миллионов лир», которые учитывались всего лишь на 1/2 % выше официальной ставки Банка Италии (5 %) при фиксированном комиссионном вознаграждении в 1 1/4 % годовых. Общий срок операции — 18–24 месяца[692].

На первый взгляд подобная позиция Барка ничего, кроме удивления, вызывать не может. Ведь при обсуждении условий получения кредитов в Италии ни разу не поднимался вопрос о предоставлении обеспечения в виде поставок золота. А все расчеты осуществлялись в рублях. И это устраивало всех, кроме Барка, которому явно больше нравилось работать с англичанами. И ему было наплевать, что русские военные неоднократно отмечали более высокое качество итальянской оборонной продукции. И так обстояло дело не только с грузовыми автомобилями, но и, например, с артиллерийским и авиационным имуществом. Или подобное положение не устраивало не только Барка, а в первую очередь его теперь уже полновластного хозяина Ллойд-Джорджа?

Тем временем в Канаде возникли серьезные разногласия между представителями Государственного банка России и местными экспертами. Речь шла о вопросе принципиальном: как оценивать золото? По номинальной стоимости или по количеству унций? Выявилось, что часть монет в поставке имеют вес ниже наименьшего официального веса, и, чтобы исключить потери от принятия таких монет, для каждой монеты как минимум в тысяче мешочков потребуется индивидуальная экспертиза. После бурного обсуждения в Лондоне секретарь Казначейства Рамси принял решение: принимать по массе[693].

Как видим, вопрос не праздный, хотя и частный. А пример этот я привел для того, чтобы мы могли лучше представить, с каким числом проблем сталкивались российские представители.

Самого же Барка волновали несколько иные проблемы. Он активно боролся за расширение своих полномочий, подчеркивая на всех заседаниях правительства, что указом от 9 октября 1915 г. ему позволено проводить кредитные операции за границей на сумму 5,5 млрд руб. только в трех валютах, а это мешает ему действовать оперативно и эффективно. Поэтому он «полагал бы необходимым несколько расширить полномочия» министра финансов, предоставив ему право «производить выпуск обязательств за границей не только в фунтах стерлингов, франках и долларах, но и, в случае необходимости, в иных иностранных валютах»[694]. И такое право в конечном итоге министру финансов было предоставлено соответствующим царским указом[695]. Так что теперь уже ни одна там лира или иена не могла безнаказанно проскочить, минуя бдительные очи Петра Львовича.

Пока шли эти споры, 4 сентября 1916 г. японские корабли «Касуга» и «Ниссин» возвратились в Йокосуку.

^{Докладная записка Комитета финансов о заимствованиях в Японии и Италии. Резолюция Николая II «Исполнить» и надпись рукой П. Л. Барка о докладе императору в Царской ставке. 21 августа 1916. [РГИА. Ф. 563. Оп. 2. Д. 535. Л. 14, 16]}

А в Петрограде продолжались метания в поисках денег. 13 сентября 1916 г. было высочайше утверждено положение Совета министров о расширении эмиссионного права Государственного банка «выпускать государственные кредитные билеты на сумму до двух миллиардов рублей сверх предусмотренных действующими по сему предмету законоположениями»[696]. Таким образом, предельный лимит, установленный 14 июня в 9 млрд руб., увеличили до 11 млрд руб.

И, конечно же, Барк видел только один выход — просить у англичан. К тому времени в сентябре 1916 г., не дожидаясь каких-либо указаний, Барк уже активно вел переговоры «с английским правительством по вопросу об открытии Русскому Государственному казначейству кредита в 150 миллионов фунтов стерлингов»[697]. При этом, представляя уже одобренный императором проект указа в Комитет финансов, Барк в качестве главного аргумента в защиту обоснованности неизбежных новых поставок золота выдвигал тот факт, что ему якобы удалось вдвое снизить размер запрашиваемой британцами суммы в золоте. И, безусловно, это выставлялось как особая заслуга лично министра финансов. Среди важных уступок англичан под его, Барка, напором он также отметил, что удалось снять обязательное включение в соглашения требования партнеров об отправке слитков по первому «требованию Английского Правительства, безотносительно к величине золотых запасов Англии». Далее Барк не забыл себя похвалить и вписал в текст докладной записки фразу, возможно, рассчитанную на глаза прокуроров или своих биографов: «Такой порядок был энергично оспариваем министром финансов, так как точка зрения Ведомства на характер высылки золота оставалась неизменной, и какая бы то ни было связь между размером кредита и суммой высылаемого золота, по мнению Министерства Финансов, недопустима. Тайный советник Барк счел необходимым вновь подтвердить Английскому Правительству изложенную точку зрения, пояснив, что размер кредитов, открываемых Англией своей союзнице России, должен находиться в прямой зависимости лишь от потребности России в средствах для обеспечения нам совместно с союзниками победоносного окончания войны»[698].

Но Барк бы не был Барком, если бы не пояснил сразу же, почему российское золото все же надо отдать Лондону. И сделать это, конечно же, необходимо, строго следуя интересам самой России. «Несомненно, английский денежный рынок, — подчеркивалось в заключении Комитета финансов, явно подготовленном под руководством министра финансов, — испытывает большие затруднения, вызванные усиленными и частыми отливами желтого металла для поддержания курса фунта стерлингов. При таких условиях союзники, в том числе и Россия [выделено мною. — С. Т.], заинтересованные в поддержании английского кредита на международном рынке, производят от времени до времени высылки металла, с целью удержания на должной высоте золотых запасов Великобритании. Высылка золота поэтому находится лишь в соответствии с состоянием английского денежного рынка, наглядным показателем коего являются золотые запасы Английского Банка и Казначейства». При этом англичане настойчиво доводят через Барка до сведения высшего российского руководства, что ими уже выслано за границу золота на 220 миллионов фунтов стерлингов, причем 100 миллионов из этой суммы предоставлено союзникам[699].

^{Лично исполненная П. Л. Барком записка на имя Николая II об операциях с английским правительством; докладная записка Комитета финансов о вывозе золота из России на 20 млн ф. ст. с резолюцией Николая II «Исполнить» и надписью рукой П. Л. Барка о докладе императору в Царской ставке 19 сентября 1916 г.; проект царского указа с подписями членов Комитета финансов; указ Николая II о разрешении заимствований за границей на 2 млрд руб. (200 млн ф. ст.). [РГИА. Ф. 563. Оп. 2. Д. 538. Л. 2, 6–8]}

Англичане, конечно, проявили благородство и учли «принципиальную позицию» российского министра финансов: «Не считая возможным исключить из текста соглашения условия высылки золота „at the request“, Правительство Великобритании, тем не менее, согласилось не требовать от нас высылки металла без крайней в том необходимости для поддержания валюты и во всяком случае лишь в случае, если золотые резервы будут не свыше 85 миллионов фунтов стерлингов»[700].

Фактически Барк еще раз согласился с предоставлением права требования вывоза золота в единоличное распоряжение британцев, которые могли настаивать на его отправке независимо от состояния кредитного счета России, руководствуясь лишь собственными интересами пополнения резервов Банка Англии, достоверность сведений о размере которых определялась лишь их умением оформлять бухгалтерские документы. В реальности это передавало под контроль англичан значительную часть золотых резервов самого Государственного банка.

Более того, Барк ставит себе в заслугу, что именно он придумал подобный принцип подкрепления резервов Банка Англии за счет российского золота. Как пишет бывший министр финансов в своих воспоминаниях, когда Ллойд-Джордж заявил, что «не может оставить этот вопрос не разрешенным… и притом в благоприятном для Английского банка смысле», то Барк и предложил данный вариант. Его партнер по переговорам «охотно изменил свою первоначальную точку зрения, найдя, что выдвинутый мною принцип оказания помощи Английскому банку в момент действительной опасности более соответствует идее солидарности интересов между союзниками»[701].

И все это происходит на фоне непрерывных стенаний Барка по поводу падения курса рубля на зарубежных биржах, где он проигрывает даже германской марке, и стремительной утраты национальной валютой покупательной способности. Даже официальная статистика признает, что уже к лету 1916 г. произошло заметное вызванное «войною вздорожание жизни». Материальное положение населения, включая государственных служащих, становилось очень тяжелым. В мае 1916 г. правительство принимает с одобрения императора решение о «процентных добавках к содержанию правительственных служащих» в среднем от 12,5 до 30 %. Но эта милость доступна далеко не всем и только служащим в определенных городах. Если служащий получал в год до 600 руб., то прибавка — 25–30 %, если от 1800 до 2 400 руб. в год, то 12,5–15 %[702].

16 октября 1916 г. Кэнго Мори телеграфировал министру иностранных дел Масатакэ Тэраути, что, по словам управляющего Банком Англии, Великобритания на основании соглашения с Россией намеревается вывезти золота в Канаду на 40 млн ф. ст. При этом англичане желали бы получить от правительства Японии содействие в перевозке золота на 10 млн ф. ст. на японских кораблях, но без продажи, как это было в предыдущих случаях, золота на 2 млн ф. ст. «Нихон гинко».

Следует признать, что когда японский посол в Петрограде на приеме в честь принца Канъина заявил французскому коллеге, что дела идут «довольно удачно», то для этого он имел все основания. «Когда я прибыл послом в Петроград в 1908 году, — продолжал Мотоно, — со мной едва говорили, меня никуда не приглашали, а великие князья делали вид, будто не знают меня… Теперь все изменилось. Цель, которую я себе поставил, достигнута: Япония и Россия связаны истинной дружбой»[703]. Да, Россия нуждалась в этой «нелегкой» и далеко не бескорыстной «истинной дружбе», по этой причине и толпились в залах японского посольства в тот день великие князья Георгий, Сергей, Кирилл…

А в Лондоне нетерпение нарастало. 18 октября 1916 г. на стол управляющего Банком Англии легло письмо из Министерства финансов, подписанное постоянным секретарем Казначейства Томасом Хитом[704]. Он извещал лорда Канлиффа, что уполномочен сообщить ему: Министерство финансов Его Величества направило письмо № 27 515 «господину Ермолаеву касательно дальнейшей отправки 20 млн фунтов стерлингов золотом, подлежащих получению по счету русского правительства»[705].

^{Письмо Адмиралтейства управляющему Банком Англии об отсутствии судов для перевозки золота из Владивостока в Канаду. 9 ноября 1916. [Bank of England Archive. Russian Gold to Ottawa via Vladivostok]}

Судя по содержанию письма в Комитет по снабжению правительства России, в Лондоне были настроены весьма решительно востребовать «свое», как, по крайней мере, они считали. «По указанию лордов-уполномоченных Казначейства Его Величества обращаюсь к Вам, — писал все тот же Хит, — относительно дальнейшей отправки 20 млн фунтов стерлингов золотом российским правительством в Оттаву через Владивосток, согласно пункту 2 финансового соглашения от сентября 1915 года. Их Светлости будут очень признательны, если Вы доведете до сведения Вашего правительства их мнение, что обстоятельства требуют незамедлительной отправки озвученной суммы в золоте»[706].

Еще более напористо действовал Кейнс, влияние которого на решение вопросов финансовых отношений с союзниками в последнее время заметно возросло.

— Господин Ермолаев, у меня только один вопрос, и мне нужен точный ответ. Когда правительство России отправит золото? — жестко, без каких-либо намеков заявил он, специально приехав в офис российского представителя. — У нас в нем нужда чрезвычайная!

Англичанин даже не стал утруждать себя поиском каких-либо причин для обоснования своего требования на золото, просто заявив, что российская сторона должна. И все. А 20 млн ф. ст. — это около 160 т чистого золота. 10 % всего довоенного золотого запаса России, на минуточку. А на тот момент и того больше. Данный разговор не является плодом вымысла автора: он действительно состоялся 1 ноября 1916 г.

Но в этот раз Петроград, несмотря на крайне непростую ситуацию с финансированием военных действий, стал упорствовать. «Спешу уведомить вас, — писал Ермолаев Кейнсу, — что Министерство финансов телеграфировало мне о принятии необходимых мер для организации отгрузки золота на сумму 20 млн фунтов стерлингов и что отправка будет осуществлена немедленно по получении официального уведомления правительства Великобритании о том, что правительство Франции отгрузило в США золота на 40 млн фунтов стерлингов, как упоминается в Соглашении от 30 сентября 1915 г.»[707].

Не вызывает сомнений, что будущий гуру монетаризма Кейнс был непосредственно причастен к разработке позиции правительства Великобритании в отношении финансовых операций с Россией. Многие решения вырабатывались неофициально, так сказать, в частном порядке. Особая роль в этом принадлежала «теневому кабинету», действия которого координировали заместитель канцлера Казначейства Эдвин Монтегю и сэр Морис Ханки[708], секретарь кабинета и один из наиболее близких и эффективных помощников Ллойд-Джорджа, своего рода серый кардинал при нем. Кейнс регулярно участвовал в этих заседаниях. Не будем забывать, что именно Кейнс еще в августе 1915 г. лично подготовил специальную аналитическую записку, в которой предложил добиться использования Россией и Францией своих золотых резервов в интересах дела союзников, а точнее — Великобритании[709]. Отсюда понятна и его заинтересованность в реализации этого плана.

^{Письмо С. П. Ермолаева Джону Кейнсу относительно отправки русского золота по требованию Великобритании. 1 ноября 1916. [Bank of England Archive. Russian Gold to Ottawa via Vladivostok]}

«Информирую Вас, — уже на следующий день отвечал Кейнс Ермолаеву, — что шесть партий золота на общую сумму в 24 млн фунтов стерлингов были отправлены из Франции… Мы будем очень признательны, если Вы в связи с этим попросите господина Барка максимально ускорить отгрузку, ибо, договариваясь, мы рассчитывали, что золото будет в Оттаве не позднее середины декабря [1916 г.]»[710].

Надо отметить, что Кейнс в своих контактах с российскими представителями все больше переходил на повелительный тон. Он не скрывал своей неприязни к России. Так, принципиальный генерал Э. К. Гермониус[711], близко контактировавший с Кейнсом, писал в одной из своих телеграмм в Петроград: «Мильнер[712] служит лишь ширмой, которой прикрываются неответственные деятели, враждебные нашим интересам, во главе которых находится известный в Петрограде многим бывшим в Лондоне чиновник Министерства финансов Кейнс [выделено мною. — С. Т.], ведающий кредитами по иностранным заказам и состоявший секретарем комиссии Мильнера»[713]. Однако и генерал Гермониус, и его помощник полковник Н. Т. Беляев (входил также в состав Англо-Русского комитета по снабжению), при всей своей настойчивости, мало что могли сделать, поскольку английские министры смотрели на них исключительно как на экспертов. При этом союзники, требуя и в итоге добиваясь отправки золота, всячески тормозили выполнение русских военных заказов, а уже произведенное вооружение и боеприпасы практически не отгружались в Россию, накапливаясь в портах якобы по причине нехватки морских транспортов.

Кейнс, который стоял «во главе партии враждебных», не только постоянно давил на Ермолаева, но и определенно создавал атмосферу ажиотажа вокруг этого вопроса, ибо в Англии уже не сомневались в неустойчивости монархии в России, и главной задачей всех структур было стремление успеть урвать как можно большую часть золота, еще остававшегося в распоряжении Государственного банка Российской империи. «Слышали ли Вы уже что-нибудь от российских властей касательно следующей партии, предназначенной для отправки в Канаду через Владивосток? — запрашивал Канлифф Роберта Чэлмерса из Казначейства. — Осмеливаюсь напомнить Вам об этом, ибо с момента начала переговоров и до прибытия золота в Оттаву всегда проходит много времени»[714].

Но это «осмеливаюсь напомнить» в подобном контексте скорее звучит как «давай, пошевеливайся». Лорд Канлифф все отчетливее сознавал, что идет откровенное ограбление России, и в психологическом плане подхода настоящего банкира к пониманию «выгодной для него сделки» ему было некомфортно в этом участвовать. Правда, он и от золота не отказывался, но все же предпочитал загребать жар другими руками, казначейскими. Извечное противостояние министерств финансов и центральных банков — оно никуда не делось и сегодня. И мне не раз приходилось слышать на закрытых заседаниях в Международном банке расчетов от глав банков разных стран: «Ну, здесь в своем кругу, вдали от министра финансов, мы можем…» А далее следовали разные высказывания, но их общий смысл всегда сводился к одному: министры хотят тратить, думая только о политике и ближайших выборах, но не о последствиях этого пира. А управляющие — сберегать и накапливать. И здесь приходится хитрить и припрятывать. И МБР — это то единственное место, где банкиры могут позволить себе в кругу единомышленников, вдали от прессы и телекамер осторожно посетовать на авантюризм и недальновидность своих правительств, точно зная, что их поймут, посочувствуют и не предадут. К сожалению, многие из управляющих, заняв кресло министра финансов, совершенно забывают о той осторожности и предусмотрительности, которой они еще вчера требовали от своих оппонентов в правительстве. Положение обязывает.

Не могу точно сказать, затрагивался ли каким-либо образом этот вопрос на встрече 19 октября 1916 г. британского посла Бьюкенена с российским императором в его ставке, но дипломат уж точно заверял Николая II в вечной благодарности русской армии со стороны союзников, вручая ему от имени Георга V или Джорджи, как по-родственному пометил царь, одну из высших наград королевства — орден Бани для военных[715].

Сам же Кейнс через несколько лет по итогам своего посещения уже СССР напишет: «Чрезвычайно трудно судить о России с позиций здравого смысла. Но, даже будучи здравомыслящим, как составить верное впечатление о столь незнакомой, переменчивой и противоречивой стране, о которой в Англии ни у кого нет подобающих знаний и жизненного ответа?»[716] Как видим, для британцев ничего не поменялось. Им что царская Россия, что советская — всего лишь территория, на которой есть богатства, им не принадлежащие. И это глубокая несправедливость, которую и Кейнс, и Ллойд-Джордж, и Канлифф всеми силами пытались исправить.

Следует признать, что на сей раз решение об обращении к японцам за содействием далось британцам нелегко. Однако неспособность Адмиралтейства гарантировать доставку золота привела к тому, что в Банке Англии пришли в полное замешательство, получив 13 ноября 1916 г. срочную телеграмму за № 1689 из Петрограда от директора Особенной канцелярии по кредитной части Замена: «Принимаем меры для отправки золота двумя партиями, примерно равного объема. Первая партия несколько больше, чем на сумму 10 миллионов фунтов стерлингов, должна прибыть во Владивосток через 2–3 недели, а вторая через 3–4 недели»[717].

Эта не ко времени поступившая информация, которая в другой ситуации привела бы англичан в восторг, вызвала в Банке Англии такое смятение, что там даже были вынуждены обратился к Ермолаеву с просьбой передать в Министерство финансов России пожелание повременить, «чтобы золото не покидало Петроград, пока этот вопрос не решится»[718].

В Банке Англии не видели иного выхода, как вновь идти на поклон к японцам. Однако надеялись, что правительство Японии не будет претендовать на получение части данной партии золота.

22 ноября 1916 г. буквально только что назначенный главой внешнеполитического ведомства после десяти лет работы в России Итиро Мотоно проинформировал морского министра о просьбе английской стороны насчет очередной перевозки золота на японских кораблях из Владивостока в Канаду. Во главе всей внешней политики Японии встал человек, как никто другой представляющий реальное положение дел в России.

^{Письмо С. П. Ермолаева в Банк Англии. 28 ноября 1916. [Bank of England Archive. Russian Gold to Ottawa via Vladivostok]}

28 ноября 1916 г. Ермолаев известил главного кассира Банка Англии Дж. Г. Нэйрна об отправке из Петрограда первой партии золота на сумму в 10,615 млн фунтов стерлингов, которая должна прибыть во Владивосток 3 декабря. И — о, огорчение: отход эшелона из Петрограда со второй партией золота отложить не удалось. Ожидается, что она прибудет во Владивосток 8 декабря. Его крайне беспокоит, что нет конкретной информации касательно точной даты прибытия японских кораблей во Владивосток[719].

30 ноября 1916 г. Мори в телеграмме из Лондона на имя министра финансов Японии уточнил, что англичане просят перевезти золота на 20 млн ф. ст., первая партия на 10 млн ф. ст. прибудет во Владивосток к 4 декабря 1916 г., а вторая на такую же сумму к 11 декабря 1916 г. При этом англичане высказали пожелание, чтобы для перевозки были выделены четыре корабля.

1 декабря 1916 г. С. Ермолаев еще раз настоятельно попросил Банк Англии срочно уточнить даты захода японских крейсеров во Владивосток, поскольку, согласно срочной телеграмме Замена, эшелон с золотом из Петрограда должен прибыть туда уже на следующий день — 2 декабря[720].

Подобная настойчивость была совсем не характерна для Ермолаева, обычно проявлявшего предельную предупредительность в сношениях с англичанами. Чувствовалось, что на него давят. Да и сам он в частных беседах не скрывал, что Барк крайне нервничает по поводу неопределенности с отправкой золота из Владивостока.

Однако ответ англичан его разочаровал: точных дат нет. Но золото «должно храниться во Владивостоке»[721]. Сегодня нам уже понятно, почему британцы упирали на это: подготовка к высадке десанта в ту пору уже шла.

4 декабря 1916 г. Ермолаев направил в Банк Англии секретное сообщение: первая партия золота на сумму 10,615 млн фунтов стерлингов упакована в 1249 специальных ящиков общим весом в 5200 пудов[722]. Во второй партии стоимостью 9,385 млн фунтов стерлингов — 1081 ящик общим весом 4800 пудов[723]. Надо сказать, что диковинная для иностранцев русская мера веса в виде пуда доставила немало хлопот англичанам при переводе в привычные им единицы. Эти листы дела изобилуют многочисленными надписями от руки, отражающими попытки пересчитать точный вес груза. Добавили путаницы и сами русские корреспонденты, которые неоднократно допускали ошибки в цифрах, теряя нули и т. д., возможно, в ходе расшифровки телеграмм.

Итак, чтобы лучше представить себе, какой объем золота вывозился из России на этот раз, укажем, что чистый вес первой партии без тары составлял 85,176 т, второй — 78,624 т. Если учесть, что среднегодовая добыча золота в России на рубеже ХIХ — ХХ вв. составляла в среднем 40–50 т, то только данная отправка весом почти в 164 т достигала 10 % всех запасов этого благородного металла, накопленного в России в течение столетий трудами нескольких поколений русских людей. Такова была цена готовности союзников помогать России сражаться с общим врагом.

А пока шел тайный обмен сообщениями между Лондоном, Петроградом и Токио, журналисты не дремали. Корреспондент агентства «Рейтер» сообщил 1 декабря 1916 г. из Сан-Франциско, что золото на 25 млн долл. получено из России на счет «Дж. П. Морган и К°»[724]. Подобные утечки информации из банка, наделенного монопольными правами распоряжаться средствами союзников в Америке, к тому же уже отличившегося чрезмерной алчностью и полным игнорированием интересов России, давно вызывали раздражение у российских представителей. «Морган совершенно не считается с присутствием в Америке русской приемной комиссии, — указывает глава последней генерал А. В. Сапожников в одной из шифровок в Петроград, — и отказывается выдавать копии контрактов, мотивируя это тем, что контракты заключены им не с русским, а с английским правительством»[725].

Но иначе и быть не могло, когда в пунктах 5 и 6 в приложении к финансовому соглашению между Россией и Великобританией от 30 сентября 1915 г. указывалось: «Ни одна поставка для России, платеж за которую должен быть произведен из кредитов, предоставляемых английским правительством, не будет производиться без формального одобрения компетентного представителя, назначенного Императорским правительством в Лондоне по совещании с компетентным должностным лицом, назначенным английским правительством»[726]. Так что Барк прекрасно представлял себе, что именно он подписывал и в чьих интересах выстраивалась вся схема расчетов России за зарубежные поставки.

7 декабря 1916 г. первая партия золота прибыла во Владивосток — точку отгрузки[727].

Англичане торопились. Британская разведка бомбардировала Лондон донесениями, что не стоит обольщаться, ибо даже в условиях военных успехов на фронте внутриполитическая и финансово-экономическая ситуация в России быстро деградирует. Но только 13 декабря 1916 г. японцы наконец-то ответили: «Наш военный корабль будет отправлен во Владивосток и оттуда вскоре доставит груз в Японию, где он будет храниться на военно-морской базе до тех пор, пока заранее зафрахтованные корабли не отвезут его в Ванкувер в начале следующего года. Пожалуйста, сообщите как можно скорее количество золота, которое необходимо забрать»[728].

Лорд Канлифф не замедлил с ответом. Совершенно секретно: «Первая партия золота находится в 1249 ящиках, вторая — в 1081 ящике»[729].

Японцы отреагировали резво: «Через океан пойдут только три крейсера — „Идзумо“[730], „Ивате“[731] и „Ниссин“, а не четыре, так как у японского флота нет больше свободных кораблей»[732].

Британцы в ответ: «После 1 января 1917 г. ожидаем от российского правительства еще партию золота на 20 млн фунтов стерлингов. Просим без промедления [выделено мною. — С. Т.] отправить во Владивосток дополнительные корабли, чтобы забрать и эту партию. Что касается Ермолаева, то ему возможность следующей отгрузки была озвучена полуофициально [выделено мною. — С. Т.]»[733].

Сразу же возникает вопрос: «полуофициально» — это как? Совершенно очевидно, что в правящих кругах Великобритании были достаточно осведомлены о сложной ситуации, в которой оказался царский режим в России. В связи с этим главной задачей стало как можно скорее вывезти как можно больше ценностей, принадлежащих России, получив их в полное и безраздельное распоряжение. И слово «полуофициально», как мне представляется, проскочило в данном документе не случайно, хотя и не намеренно. Роберт Чэлмерс, один из влиятельнейших чиновников короны, подсознательно проговорился (совсем как по Фрейду) о том, что идут интимные секретные переговоры с отдельными лицами из высшего российского руководства. И я полагаю, что среди этих неофициальных контактов англичан на первом месте стоял именно Барк. А Ермолаев, судя по его дальнейшей судьбе, возможно, уже превратился к тому времени из просто подчиненного министра финансов в его ближайшее доверенное лицо по «золотому вопросу». И не только официально, главное — неофициально.

^{Роберт Чэлмерс. [Из открытых источников]}

Но вернемся к делам британским, внутриведомственным. И здесь, как свидетельствуют документы, мы вновь видим, что Банк Англии пытается дистанцироваться от самого процесса переговоров о вывозе российского золота, переложив всю ответственность на Казначейство. И позиция эта вполне определенная. Лорд Канлифф в письме Роберту Чэлмерсу прямо заявляет: «Я уверен, что, выступая в качестве посредника, мы рано или поздно столкнемся с неприятностями»[734].

Тем временем в МИД Великобритании поступила нота, в которой была сформулирована принципиальная позиция Токио по вопросам организации доставки русского золота в Канаду. Итак, если вкратце: правительство Японской империи, несмотря на многочисленные трудности, решило удовлетворить просьбу правительства Великобритании касательно транспортировки золотых слитков, находящихся на данный момент во Владивостоке, и отправить туда свои военные корабли в течение нескольких дней. Золотые слитки доставят в порт Японии, где они и будут храниться, ожидая отправления военных судов в Канаду (Эскуаймолт) 10 января следующего года[735].

8 декабря 1916 г. Мори известил Банк Англии: крейсеры «Сацума» под командованием капитана 1-го ранга Хисацунэ Ииды[736] и «Ниссин» под командованием капитана 1-го ранга Сидзэна Комаки[737] должны прийти во Владивосток 22 декабря.

Однако британские чиновники различных ведомств никак не могли договориться между собой, кто же будет отвечать за передачу груза и сопровождать его в пути на борту.

Роберт Чэлмерс — лорду Канлиффу, 18 декабря 1916 г., секретно: «Нерешенные вопросы касаются только нас, но никак не российского правительства»[738].

Лорд Канлифф — Роберту Чэлмерсу, 19 декабря 1916 г., секретно: «Хочу еще раз повторить свое мнение: если вопросом перевозки золота будет заниматься отчасти Банк Англии, отчасти Казначейство, это не приведет ни к чему, кроме путаницы и неприятностей. Если эти полномочия будут возложены всецело на меня, я готов сделать все от меня зависящее, чтобы эти приготовления были успешны, если же это ляжет на плечи Казначейства, то только оно должно это делать. Что касается соглашений с правительством Канады, я считаю, что на текущий момент они преждевременны. Если мы сообщим правительству Канады, что такая большая партия золота приплывает через месяц или 6 недель, то мы рискуем, что эта операция получит огласку по всей Канаде и сильно увеличит риски»[739].

Вообще-то глава Банка Англии славился своей осторожностью, замкнутостью и немногословностью. Он очень обстоятельно подходил к принятию решений, тщательно обдумывая не только каждый свой поступок, но и любую фразу, произнесенную им публично. Впрочем, он не стеснялся и резких выражений, в том числе в официальных документах. Иногда его пояснения мотивов своих действий звучали весьма экстравагантно. Так, вспоминает Ллойд-Джордж, «когда я однажды спросил управляющего Банком Англии сэра Уолтера Канлиффа, как ему удается прийти к верному заключению, какой вексель безопасно одобрить к оплате, он ответил: „Я их обнюхиваю“»[740]. Конечно, это была шутка, позволяющая ее автору уйти от конкретного ответа, но если уж управляющий Банком Англии решился на прямой конфликт с представителями всевластного в условиях войны руководства Казначейства, то основания для этого были у него весьма весомые.

Подобными бесконечными проволочками и препирательствами высшие чиновники Банка Англии и Казначейства довели до белого каления Кэнго Мори, который то ли от раздражения, то ли от отчаяния направил лорду Канлиффу следующее письмо: «Не получив никаких новостей из Казначейства к 7 часам [18 декабря 1916 г.], я позвонил секретарю Роберта Чэлмерса, который направил меня к господину Кейнcу, который сообщил, в свою очередь, что не получил ответа. Все, что я мог сделать, это телеграфировать в Токио о том, что правительство Японии получит известия от правительства России, а также выразил свое мнение, что груз для нашей эскадры передаст комендант Владивостока, как это было в прошлый раз»[741].

^{Письмо финансового атташе правительства Японии управляющему Банком Англии об организации вывоза золота через Владивосток. 18 декабря 1916. [Bank of England Archive. Russian Gold to Ottawa via Vladivostok]}

Как видим, вновь мелькает имя Кейнса. Позднее, в 1923 г., Кейнс, явно не без гордости, подчеркивал: «На протяжении всего военного времени я работал в Казначействе, и все деньги, которые мы предоставляли в долг или занимали сами, проходили через мои руки»[742]. Не знаю, как с занимали, а вот что касается России, то так оно и было.

Устав от английской неразберихи, в Токио решили действовать. 20 декабря 1916 г. крейсеры «Сацума» и «Ниссин» вышли из Майдзуру. А пока корабли были в море, значимые изменения произошли и в Лондоне: Казначейство выкинуло белый флаг, расписавшись в собственной неспособности организовать на должном уровне транспортные операции с золотом. «Хочу поблагодарить Вас за готовность взять на себя контроль за решением всех вопросов по организации транспортировки золота, — написал 21 декабря Сэм Ливер лорду Канлиффу. — Мы с удовлетворением передаем эту сферу ответственности вам и уверены, что Банк [Англии] более компетентен в таких вопросах. Как вам известно, мы хотели бы доставить как можно больше золота и как можно скорее, и я уверен, что Вы также осознаете желательность этого. Хочу, однако, добавить, что помимо золотых слитков для нас большое значение имеет также доставка имеющихся золотых монет [выделено мною. — С. Т.]»[743].

22 декабря 1916 г. «Сацума» и «Ниссин» вошли в бухту Золотой Рог. Обращает на себя внимание тот факт, что желание британцев поскорее вывезти из нестабильной России огромные ценности было настолько велико, что они пошли на огромный риск, более чем вдвое увеличив предельно разумные, по их мнению, объемы золота, которые можно транспортировать на одном корабле. «Как можно больше золота и как можно скорее» — вот главный мотив их лихорадочных действий.

24 декабря 1916 г. на «Сацуму» погрузили 1250 ящиков с золотом на сумму 10 615 080 ф. ст., а на «Ниссин» — 1081 ящик на сумму 9 386 100 ф. ст.

^{Отчет о морских перевозках золота в интересах Банка Англии и британского Казначейства. 10 января 1917. [Bank of England Archive. Russian Gold to Ottawa via Vladivostok]}

Пребывание японских крейсеров во Владивостоке и погрузка золота пришлись на период рождественских праздников. Наверное, джентльмены позволили себе слегка передохнуть: какая-либо переписка за 22–31 декабря 1916 г. в архивном деле с весьма выразительным названием «Русское золото в Оттаву через Владивосток»[744] отсутствует. Да и следует признать, что основания расслабиться у них вполне имелись: золотые слитки были если не у них в руках, то уж точно вне контроля россиян. А это главное. Но с приходом нового 1917 года активность в Лондоне восстановилась в удвоенном масштабе.

Уже 1 января 1917 г., дрожа от нетерпения заполучить новую партию российского золота, Роберт Чэлмерс направил Ермолаеву секретный запрос № 35 232 относительно отправки золота российским правительством. Сославшись на пункт 7 финансового договора от 27 октября 1916 г., он, в частности, писал: «Лорды Казначейства будут признательны, если вы телеграфируете своему правительству с просьбой сделать соответствующие распоряжения о перевозке золота во Владивосток как можно ранее»[745]. Параллельно Роберт Чэлмерс напомнил и управляющему Банком Англии, что следует поторопиться и со своей стороны также поднажать на союзника. В Казначействе, писал он в тот же день лорду Канлиффу, «считают важным перевезти золото в Америку как можно скорее»[746].

Как видим, еще и не рассвело, в России пока даже не отпраздновали наступление нового года, а Роберт Чэлмерс уже напомнил союзнику, что табачок врозь. Скорее, скорее, скорее! Но он явно поторопился, считая, что предыдущая партия золота уже в Майдзуру, как уверяли его представители Японии. Точнее, они выдавали желаемое за действительное. Да, расчетная дата прибытия японских крейсеров к своим берегам — 26 декабря 1916 г. Но погодные условия при погрузке были крайне неблагоприятные: штормовой ветер, снегопад, сложная ледовая обстановка. В итоге выход кораблей пришлось отложить.

Только 3 января 1917 г. Мори проинформировал управляющего Банком Англии, да и то как-то неуверенно, с оговорками, что «два военных корабля вышли из Владивостока вчера. Полагаю, сегодня они уже прибыли в Японию. Не располагаю информацией, почему их так долго держали во Владивостоке, так как они должны были прибыть туда примерно 22 декабря прошлого года. Но, как бы там ни было, груз находится в нашем военном порту»[747].

^{Письмо финансового атташе правительства Японии в Лондоне в Банк Англии о выходе японских крейсеров с партией русского золота из Владивостока. 3 января 1917. [Bank of England Archive. Russian Gold to Ottawa via Vladivostok]}

К тому моменту Токио, который непосредственно теперь контролировал все передвижение золота из России в закрома союзников, резко ужесточил свой подход к финансовым нуждам Петрограда. Японские банки ограничили сумму нового кредита, предоставление которого они были готовы рассматривать, до 100 млн иен, выдвинув при этом очень жесткие условия: теперь 7 % годовых и 2 % комиссии в пользу синдиката[748].

А японским крейсерам с золотом предстоял бросок к берегам Канады. 10 января 1917 г. отряд под командованием контр-адмирала Исаму Такэситы вышел из Майдзуру, взяв курс на военно-морскую базу Эскуаймолт, откуда золото должно было последовать в Ванкувер. Крейсером «Ниссин» командовал капитан 1-го ранга Сидзэн Комаки, «Идзумо» — капитан 1-го ранга Кэндзо Кобаяси[749], «Ивате» — капитан 1-го ранга Сигэцугу Накадзато[750].

Груз сопровождали чиновники Государственного банка Николай Рождественский, Евгений Жихарев и Александр Вегнер[751].

Но никто из находившихся на борту крейсеров не знал, что их миссия имела куда большее значение, чем уже в чем-то рутинная операция по перемещению богатств рушащейся старой России в англо-американские шаловливо-загребущие руки. Тем более не знали своей судьбы и те трое русских командированных, которым после долгих мытарств предстояло возвратиться совсем в другую страну — их родина станет иной, и прежней жизни уже больше никогда не будет.

И только один человек из всех этих сотен моряков и пассажиров знал, какая задача поставлена перед ним высшим руководством Империи, и осознание величия этой миссии переполняло его самурайскую душу гордостью. Ему предстояло сделать то, о чем он мечтал все эти долгие годы, чем грезил каждый день, — расширить границы Империи, которой он служил, на материк, на тысячи километров от Владивостока продвинуть японские штыки вглубь Сибири. До берегов Байкала. Понятно, что этим человеком был Исаму Такэсита.

Полагаю, настало время хотя бы кратко ближе познакомиться с адмиралом и понять, что это была за личность и какую роль сыграл он не только в эпизоде с вывозом российского золота, но и в формировании всей японской, да и не только японской, политики в отношении России, и в захвате принадлежащих нашей стране территорий. Но мы сделаем это немного позже. А пока вернемся к судьбе золотого запаса России.