«Упрямец» и другие рассказы

ГОЛОС НАРОДА

День святого Георгия всегда был веселым весенним праздником, однако другого такого Георгиева дня, как вчерашний, в селе не случалось.

Виновником веселья на этот раз оказался молодой попик.

И года нет, как появился он в селе, — истощавший, изголодавшийся: кожа да кости. И за этот самый год — от воды ли из нового водопровода, от приданого ли попадьихи, от приношений ли вранячан по случаю частых крестин и отпеваний — только налился попик всем на удивленье, даже мешковатая ряса ему вроде узка стала.

Прежде его желтая редкая бороденка торчала, как клок прихваченной морозом травы, а когда щеки набухли и вспыхнули от притока свежей алой крови — и борода буйно потянулась в рост, погустела и закурчавилась, совсем как у владыки.

Попик наш и вообще-то был человеком скрытным, молчаливым, а тут еще протосингел митрополии запугал его перед отъездом в наше село.

— Ты, сыне, — говорил ему протосингел, — ты самый просвещенный среди наших молодых духовников. Потому-то и посылаем тебя во Враняк. Миссионером будешь. Иди с богом, но помни — идешь к антихристам, черноязычникам. Тамошние ни бога, ни диавола не почитают. Покойный отец Лазар света божьего из-за них не видел. Ты в их сердца исподволь пробирайся, потому что если уж ополчатся они на тебя — другое село тебе подыскивать придется. Поганый там народ…

Притаился попик, смирился — кротостью божьей отличался, ребятишек вранячанских завидит — и тем дорогу уступит…

Даже на пасху, когда шестеро попов из окрестных сел, собравшись на торжественное молебствие, по-келейному разговорились о том о сем, — и тогда отец Марко слова лишнего не вымолвил. Так и не понял никто — слушает ли он лондонское, московское радио или только радио Софии верит; сбреет ли он бороду на виду у всего села при первом слухе о подходе большевиков, как намеревались сделать некоторые его братья во Христе, или же забаррикадируется в алтаре, наподобие испанских фанатиков — черноризцев, и начнет стрелять во врагов господних до последнего издыхания?

Но как ни берегся отец Марко, стараясь не попасться на крепкие прокуренные зубы нехристей, — уберечься не смог.

И его, как Адама, предала жена — собственная его попадьиха.

Перед самым Георгиевым днем она возьми да и скажи:

— Прикинул бы, отче, где нам барашка раздобыть, праздник ведь на носу.

— Нечего и прикидывать, — отмахнулся поп и поведал ей свой план. — Принесут же ягнят святить? Принесут. От каждого барашка по лопатке — и собак закормим!

Так бы оно все и случилось, если бы словоохотливая попадьиха не поделилась расчетами попа с Пе́трой Диловицей, женой кооперативного кладовщика. Та передала разговор мужу, а муж разнес его по всему селу. А где больше всего вольнодумцев да политиканов, как не в кооперативной лавке! Зашушукались эти антихристы, столковались о чем-то…

Наступил святой день.

Рано-ранехонько распахнул поп церковные двери, раскрыл старинные книги, перечитал молитву о жертвоприношении Авраама, который из великой любви к богу хотел вместо барашка сына своего заколоть, и о том, как господь бог, решив спасти юношу, запутал рога чужого барана в кустах ближайшего терновника.

Чтобы не портить аппетита перед обедом, поп даже не притронулся к зачерствевшим просфорам, лежавшим на ржавом подносе.

Прошло с полчаса, но ни одна живая душа с жареным барашком на противне не появлялась.

«Заспались, наверное, после ночной воздушной тревоги», — подумал отец Марко, вышел из церкви и вторично ударил в колокол. Потом, задрав повыше похожий на картофелину нос, потянул воздух с востока, потянул с запада — все село пахло жареной бараниной.

— М-да, его, нечистого, работа! — Отец Марко проглотил слюну и снова вернулся в церковь. — Подобных чудес и в святом писании не сыщешь!

Принялся он службу служить в пустой церкви да так разошелся, так зычно раскричался, что святые и те задрожали в своих источенных червями иконостасах.

— Хоть бы пономарь явился! — бормотал он между протяжными «Христос воскресе». — Хоть бы он своего барашка прихватил!.

Служба подходила к концу, когда в воротах церковного двора, распахнутых настежь в предвидении потока противней, показался ковылявший пономарь.

Завидев его, поп так и обмер: и этот шел без противня с ягненком!

— И ты с пустыми руками! — заорал поп на пономаря, замершего перед троном архиерея.

— Отче, прости! — перекрестился пономарь Петко. — Исповедай меня, отче, грех на мне великий! Видит бог — еле вырвался из ихних рук!

Бросив службу, отец Марко выслушал исповедь одного-единственного преданного сына церкви.

Утром, как только вынули ягненка из печки, сыновья отнесли противень в погреб, а отцу напрямик заявили, что не позволят нести этого барашка в церковь для освящения. Если же, дескать, попу Марко не терпится на Георгиев день отведать баранью ножку, пускай, говорят, сам купит ягненка, да и заколет его.

— Какие слова, ох, какие, отче, слова они говорили! — причитал старик, пуще всего боявшийся, как бы ему не потерять те четыреста левов, которые он получал здесь за то, что звонил в колокола и подметал церковь. — «Этих ягнят, кричат, мы сами выходили! Для гитлеровцев по нарядам забирают, жандармы безо всяких нарядов грабят, фининспектора́ — обиралы… не поймешь, кому первому давать! Нету, кричат, ничего нету для попа! Ничего не осталось! Прежде бывало, а теперь нету. Пускай, говорят, у своего господа бога попросит. Ежели поп и в самом деле святой человек, господь ему не то что ягненка — целого барана круторогого отвалит».

— Анафема-а! — не сдержавшись, заревел отец Марко. — Громом бы этих нечестивцев поразило! А за то, что ты барашка не принес для освящения, как обычай того требует, — знай, с нынешнего дня…

— Ой, погоди, батюшка! — задрожал пономарь. — Право слово, парни мои те виноваты! Все село так порешило! Всем миром. С того началось, с Дило, из кооперации который…

— Та-ак! — И свет неземной догадки озарил шароподобное лицо попа. — Заговор, значит? Комплот против державы и религии? Дило, говоришь? Этот Дило-шило только видимости ради товар народу продает, а на самом деле политику тут разводит! Та-ак, та-ак! Ага-а!

И заронил бог тайное решение в огорченную душу своего деревенского первосвященника. Швырнул поп кадильницу в руки перепуганного пономаря, выскользнул из своих златотканых одеяний и, почернев чернее рясы, торопливо зашагал домой.

Но на улице поджидало его еще более тяжкое мученичество. Мало того, что по всей улице разносился аромат жареных барашков и теплого хлеба, — изо всех окон, из-за каждой калитки и забора выглядывали любопытные девки, мужики, дети, перешептывались, хихикали. Так и чудилось бедняге, будто все они допытываются, что же будет у их попа на обед в самый что ни на есть Георгиев день?

Когда поп переступил порог своего дома, попадьиха все еще валялась на мягких пружинах.

А почему бы и в самом деле не подремать ей подольше в такое праздничное утро? Небось не один и не два противня принесут в церковь, раз цыгане и те в Георгиев день не обходятся без жареного барашка. Хватит попу работы до самого обеда.

Варить попу обед нынче тоже не было смысла. Никто, правда, не звал его сегодня ни на крестины, ни на поминки, ни на сороковины, но разве не пообещал ей батюшка целую гору бараньих лопаток? А если б еще голова ягнячья перепала бы! Очень, уж она любила ягнячьи мозги, намазанные на тонкий ломтик теплого хлеба… Ей оставалось только одно — приготовить салат из зеленого лука, а долго ли его готовить?..

— Все дрыхнешь! — вдруг оглушил ее пап.

С того самого дня, когда привели его в село Сухаче, в портняжное ателье ее тетки Маришки, познакомиться с невестой и расспросить о приданом — деньгах, земле, поп ни разу еще не говаривал с ней так грозно.

— Вылеживайся, вылеживайся!.. Отлеживайся, чтоб было чем Георгиев день вспомнить! — выкрикнул он и, хлопнув дверью, закрылся в гостиной.

Вздрогнув, попадьиха босиком соскочила с кровати. Сбросив ночную рубашку, она потянулась за комбинацией, как вдруг разразился новый удар грома:

— Чернила где? Сколько раз твердил тебе, чтоб не прикасалась к моему столу!

— Там они, отче! Там, говорю! Не видишь, что ли? На столе, возле перламутровой коробки!

Отыскав чернильницу, взбешенный поп Марко отшвырнул крышку, взял большой лист чистой бумаги и принялся выводить:

Как раз на этом месте святая длань замерла, а блаженное ухо прислушалось — откуда-то издалека, скорее всего со стороны Румынии, донесся рокот приглушенных взрывов, да таких сильных, что даже оконные стекла зазвенели, — русские бомбардировали военные склады гитлеровцев.

Если бы отец Марко и вправду верил в господа бога, он принял бы гром за небесное знамение. Но наш поп — священник образованный, в бога не верит. Как все безбожники, и он читал газеты, слушал радио и преотлично ведал, что большевики во всю мочь пробиваются к Дунаю. А тут еще эти самые бандюги, партизаны наши…

«А ну как и в самом деле придут? — неожиданно опросил он самого себя. — А ну как начнут шуровать по учреждениям, да и наткнутся на заявление, к делу подшитое! Что тогда со мной будет, а?»

Спросить-то себя спросил, но ответить себе не посмел.

Показалось ему только, будто воротничок как-то душит его, и он вытянул шею, чтобы вздохнуть всей грудью.

— Уф-ф! — собрал он пальцем пот со лба.

Рука обмякла, упала на стол, и, против его воли, ручка выпала из пальцев.

«Смирись, человече! — посоветовал поп самому себе. — Сиди лучше да помалкивай в такие-то времена… Воля народная — воля божия… Господи, помилуй мя!»

Первый раз в жизни отец Марко искренне воззвал к богу о помощи, осенил себя размашистым крестом от плеча к плечу и тут же почувствовал в душе своей ниспосланное богом смирение.

А вместе со смирением он ощутил и голод.

Встал поп, разорвал на мелкие клочья недописанное заявление, сунул обрывки в глубокий карман подрясника и открыл дверь в спальню.

— Попадиюшка ты моя… — умильно улыбнулся он. — Эх, попадиюшка… Нарвала бы немного лучку, перекусили бы, проголодался я что-то…

Растревоженная супруга так трясла и колотила одеяла и подушки, что пух разлетался по всей комнате.

Попадьиха уже совсем было решила, что по крайней мере три дня она с попом словом не перекинется, — ведь какое приданое она ему принесла! Тридцать декаров земли, не считая виноградника, не считая одеял, не считая одежды, не считая спальни, не считая денег!.. Но когда сообразила, чего хочет поп, опешила от удивления.

— Да в своем ли ты уме, благочинный! Это сегодня-то луком пробавляться?

— Поедим что бог даст! — наставительно пробормотал поп, уклоняясь от прямого ответа. — Так уж получилось… Эти пакостники ни одного ягненка в церковь не принесли…

— Да как же это?.. Цыгане нынче и те…

— Знаю, знаю! — И поповские глаза снова сверкнули.

Попадьиха поспешила из комнаты. Нарвала в огороде луку, почистила его, вымыла под краном — даже не заметила, что со всех сторон заглядывают любопытные соседи, которым не терпится узнать, какой же все-таки обед готовит попу попадьиха.

Подсел отец Марко к кухонному столу, отломил кусок от зачерствевшего ломтя хлеба, посолил его, разжевал как следует, но, как попробовал проглотить, чуть не подавился, — отвыкло поповское горло от черствого хлебушка.

В то же самое время за столами вранячан разливалось веселье. Только умолкал один, другие тут же вставляли новые подробности праздничных поповских злоключений.

— А вы знаете, что дед Петко, пономарь-то, больше всех пострадал? Не протянуть долго бедняге!

— Ох, не говори!

— Право слово!.. Как вошел старина в церкву, да как увидел поп, что идет он без барашка на противне, — так стеганул его кадилом, что старик еле живой до дому добрел. «Садись-ка, отец, поедим», — зовут его сыны, а он молчит, сопит и только крестится.

— Ну и ну!..

— Здорово он его!..

— Бросьте вы о старике вашем судачить! С попом-то, с попом поглядели бы, что было! Как глянула попадьи-ха на его пустую торбу — подскочила к нему с луком надерганным и давай нахлестывать — хлесть с одной стороны, хлесть с другой, хлесть, хлесть, — покамест весь лук в его бороду не всадила! Придут не нынче-завтра братушки, посмотрят на попа и диву дадутся: «Поп-то черный, а борода зеленая!»

— Ха-ха-ха!.. Чего доброго, в музей такого отправят!

— Хо-хо-хо!.. Хи-хи-хи!..

Потешались вранячане и над тем, как они попика своего перехитрили, веселились и просто так — от радости, что братушки все ближе и ближе подходят…

1944

Перевод Б. Диденко.