«Упрямец» и другие рассказы

ПОЗДНО…

В этот вечер учитель Петров ждал к себе гостью. С двух часов занимался он уборкой — расставлял и переставлял в комнате вещи, и все казалось ему, что еще что-то не так. По-новому разместил четыре венских стула с облезшими витыми спинками, прикрыл продранные сиденья подушечками, поправил на кровати белое домотканое покрывало с желтой шелковой каймой, переставил на столике приклеенные на картон кабинетные фотографии, на которых он был запечатлен вместе со своими учениками, в сотый раз провел пыльной тряпкой по оконным рамам и опять взялся за метлу. Он собрался было еще раз почистить новый полосатый половик, но в открытые окна повеял весенний ветерок и обдал его дыханием свежевспаханных полей. Старый учитель позабыл о метле и, улыбнувшись, прошептал:

— Невена Стоянова…

Потом произнес по слогам, раздельно, будто на уроке перед детьми:

— Не-ве-на…

И задумчиво оглядел свою комнату.

Как удивительно все в ней переменилось! Те же вещи — кровать, шкаф, стулья, фотографии, стеклянная чернильница с черными и красными — для ученических тетрадей — чернилами, но кажется, будто он стряхнул с них не просто пыль, а безмолвное, двадцать лет копившееся смирение и усталость. Все в комнате выглядело теперь обновленным, возродившимся. Даже купленное где-то на сельской ярмарке и уже облезшее зеркало словно знало, что ему предстоит отразить не это высохшее, изборожденное морщинами лицо, а никогда им дотоле не виданную живую и веселую девичью улыбку… Но вдруг лицо учителя тревожно дрогнуло, на лбу и у глаз собрались морщины; погасла и улыбка на губах, и тихий, внутренний свет в некогда синих, а теперь совсем выцветших глазах. Петров увидел в зеркало висящий на противоположной стене портрет своей покойной жены, обвитый траурной лентой — такой же поблекшей и серой, как и его седые волосы.

— Портрет!.. Это первое, что увидит Невена, когда войдет, — пробормотал учитель в замешательстве. — Неловко как-то…

Подойдя к стене, Петров протянул к портрету руку, но не нашел в себе сил снять его. Робко заглянул он в глаза жены, но в них было лишь загадочное спокойствие иного мира.

Он так мало прожил с этой болезненной, тихой и нежной женщиной, и было это так давно, что от его любви к ней осталась только привязанность к ее портрету — единственному его другу в этой заброшенной комнате на протяжении стольких лет.

— Но теперь другое дело… Совсем другое дело! — старался найти себе оправдание Петров, не в силах превозмочь обаяния, которое излучал нежный облик женщины на портрете. Черты ее были уже едва различимы в окутанной сумерками комнате. — Нет, право, неловко! Девушка впервые входит в дом — и встречать ее… покойниками!.. А все же…

— Господин Петров! Господин Петров… — ворвался в комнату девичий голос, такой же теплый и ласковый, как весенний вечер за окном.

Послышался стук в калитку. Залаяли собаки.

— Господин Петров!

— Иду, иду! — крикнул в ответ Петров, поспешно рванул со стены раму, сунул портрет под кровать и проворно выбежал во двор, даже не закрыв за собой двери.

С какой стремительностью налетел он на хозяйских собак и разогнал их! С какой силой дернул и распахнул калитку, чуть не сорвав ее с петель!

— Пожалуйста! Милости просим! Прошу вас! — звенел его голос. — Сюда, пожалуйста, налево! Я сейчас зажгу лампу. Одну минуточку!

Пальцы его дрожали. Стекло звякнуло о гвоздь, на котором висела лампа.

— Смотрите не разбейте! — смеялась с порога гостья. — Мы ведь, собственно, могли бы и не входить в дом.

— Что вы! Как можно! — лепетал Петров. — Нет уж, вы должны поглядеть, кто мы да что мы… Ну, вот и готово! «Licht, mehr Licht!»[10] — помните, у Гете? Пожалуйте! — все так же стремительно кинулся он к гостьей, придерживая за локоть, ввел в комнату высокую черноглазую девушку в белой блузке.

— Вот оно, мое холостяцкое логово! — обвел он рукой комнату.

— Логово? — девушка вскинула тонкие бровки, и из алых ее губ, словно из родничка, вновь зажурчал смех.

— Да, да! — Петров откинул со лба седую прядь. — Живем одиноко, но зато свободно, как сказал поэт. Садитесь, пожалуйста. Располагайтесь поудобней! Как же вы оставили этого… Вылчева?

— Он побежал проведать захворавшего ученика. Мальчика нужно отправить…

— Знаю, знаю! — прервал ее Петров. — Вылчев всегда сыщет себе какое-нибудь занятие. А вот для друзей у него времени нету. Много ли здесь, в селе, интеллигентных людей, а он и знаться с нами не желает. Скитается с рыбаками по Дунаю либо на охоту ходит; где ночь застанет, там и ночует. По утрам от платья его вечно пахнет сеном, в волосах торчит солома! Нет, такой человек не может быть другом жизни!.. А здесь, дорогая Стоянова, без друга нельзя. Весною-то еще куда ни шло, но когда придет зима, ударят морозы, когда завоют лютые волки…

— Какие волки? — испугалась Стоянова.

Улыбка впервые сбежала с ее лица.

Петров небрежно пояснил:

— И наши, и с румынского берега. Румынские — те сходят с Карпат и пробираются в Болгарию через Дунай, по льду. Всю зиму воют вокруг села.

— Ой, мамочки!

Окруженные густой сетью морщин бескровные губы старого учителя решительно сжались.

— Не бойтесь! В самом селе волки не показываются. И кроме того, вы… Как бы это выразить?.. Здесь, в этой маленькой комнатушке, вы всегда найдете… друга. Соберемся вечерком, затопим печку… э… Да… затопим печку и будем пить чай. У меня и книги ведь есть! — Петров протянул руку, достал с полки книгу, подбросил и, поймав, с таким восторгом хлопнул по ней ладонями, что из нее выпорхнуло серое облачко. — Запылились, — смутился он. — Давно не брал их в руки. Да и к чему читать в этом одиночестве, когда не с кем слова сказать. Но теперь дело другое, совсем другое. Теперь здесь вы… Будем встречаться, читать, беседовать…

Тихое, ласковое бормотание старого учителя успокоило девушку. Она сидела, откинувшись на спинку стула, склонив набок голову, и, поглаживая кончиками пальцев бархатную скатерть, которой был покрыт стол, тихо и певуче заговорила:

— Видите ли, господин Петров… Я знаю, вы меня поймете… Я ведь только первый год учительствую! И я так рада, что встретила вас… Нет, нет, вы не поверите, я просто счастлива! Ведь у вас большой опыт, вы знаете жизнь, вы направите меня, научите, предостережете от ошибок…

— Да, да, конечно, — прошептал Петров, закрыв от волнения глаза и чувствуя себя и в самом деле человеком многоопытным, знающим жизнь; он будет направлять ее, учить, предостерегать от ошибок…

— Когда я узнала, — все так же певуче продолжала девушка, — что меня посылают в такую даль, я, по правде говоря, струхнула. Думала: к каким забытым богом людям попаду я там? А когда приехала, вы встретили меня так хорошо, так сердечно… Вот и сейчас — до чего мне приятно у вас!..

Стоянова еще раз обвела комнату взглядом.

— Какой милый уголок! Я всегда мечтала о такой комнатке. Расставить все по-своему на письменном столе, развесить по стенам портреты любимых писателей — Толстого, Яворова, Горького!.. И у вас, видимо, тоже на стене висел чей-то портрет. Вон там, где большое желтое пятно. Что там было?

— Там… — смутился Петров, — одна картина…

— И вы ее сняли? Наверное, недавно — еще паутина не сметена.

— Видите ли… картина старая… Выцвела…

— Тогда нужно заново выкрасить стены, — посоветовала девушка с озабоченностью хозяйки. — Это пятно портит всю комнату…

— Да, да, обязательно выкрашу! — пообещал Петров. — Я уже давно это решил, жду только конца учебного года.

С улицы донесся громкий мужской голос:

— Дед!.. А дед?

Собаки снова кинулись к воротам.

— Вылчев пришел! — Стоянова вскочила и подошла к окну. — Осторожней, Вылчев! Очень злые собаки! — прокричала она в темноту. — Вылчев! Что ты делаешь! Господин Петров! — она обернулась, всплеснула руками. — Бегите, они его разорвут!

— Как вы ему обрадовались… — покачал головой Петров.

— Идите же! — девушка, словно не расслышав, топнула ножкой.

Понурив голову, Петров направился к двери, но в то же мгновение она распахнулась и на пороге в сопровождении собак появился невысокий, широкоплечий парень с небритым загорелым лицом, в сдвинутой набок кепке, из-под которой выбивался спутанный клок волос…

— Эх ты!.. — парень укоризненно покачал головой. — Что ж не выходишь навстречу? А?

— Врываешься, словно очумелый! — сердито отвечал Петров.

— Знаю, знаю! — произнес, входя, Вылчев. — Ты бы рад, чтоб собаки меня вовсе на куски разорвали!.. Идем, Невена, опаздываем!

Стоянова взяла свою сумочку. Петров забеспокоился.

— Куда вы так спешите?

— Как куда? Разве Невена не сказала, куда мы надумали отправиться?

Петров взглянул на учительницу, но та опустила глаза.

— Забыла, да, признаться, и неловко мне показалось…

— Ха! Чего перед дедом стесняться, — пробасил Вылчев. — По Дунаю кататься едем, дед! Полнолуние встречать! Много ли таких ночей нам отпущено — грешно их терять!

— Вот оно что, — с трудом разжимая губы, еле выговорил Петров. — Что ж, ступайте, ступайте… Это неплохо…

Напрасно глаза его искали ответного взгляда девушки.

Нет, он ничего ей не скажет. Только взглянуть на нее, увидеть ее глаза…

— Дед! — вдруг спохватился Вылчев. — Что это ты натворил? Зачем портрет жены убрал? — и он показал на злополучное пятно.

Все трое взглянули на опоясанный паутиной четырехугольник над кроватью.

— Видишь ли… Я думал… — выдавил старик.

— «Думал», «думал»… — безжалостно приговаривал парень, оглядывая комнату. — Вы только посмотрите, как он убрал свою берлогу!.. Шелковое покрывало… Бархатная скатерть, цветы… Даже стекло на лампе вытер! Отлично, превосходно! Но портрет, зачем портрет-то снял? Куда ты его засунул? Видела б ты, Стоянова, какая у него была жена. Красавица!

— Разве там, где желтое пятно, висел портрет жены? — шепотом спросила учительница.

— Вот именно! Там был «алтарь его святой», как он сам говорил. А теперь взял и содрал.

— Ничего подобного! — жалобно сказал Петров. — Я хотел только его почистить, вытереть пыль… Ведь я говорил тебе, что собираюсь белить стены.

— Ладно, ладно, — смягчился Вылчев; он понимал, что этот старый человек испытывает сейчас унижение и стыд. — Раз ты собрался белить стены — приду помогать… А теперь давай-ка портрет сюда, пусть Невена посмотрит.

Петров вытащил портрет из-под кровати. Рамка дрожала в его руке. Он протянул портрет Вылчеву, а сам нагнулся, делая вид, будто что-то разыскивает на этажерке с книгами.

Вылчев поставил портрет на комод, отстранился и показал на светлый, словно с иконы, лик:

— Ну? Что скажете?

— Действительно красавица! — воскликнула девушка. — Обязательно повесьте опять портрет, господин Петров! Какая же это… старая картина?

Петров продолжал возиться с книгами и ничего не ответил.

— Пошли, Стоянова, — снова заторопился Вылчев — А то луна взойдет без нас. Пускай дед тут возится, уют наводит.

— Не твое дело, чем я буду заниматься! — неожиданно закричал с каким-то остервенением старый учитель, потрясая толстенным русско-болгарским словарем. — Разве я в твои дела вмешиваюсь? Указываю, наводить тебе уют или нет? — Слезы уже застилали его глаза. — Идите гуляйте, делайте что хотите! Оставьте меня в покое!..

— Ну вот, пожалуйста… — Вылчев даже рукой махнул. — Началась трагедия!

— Господин Петров, зачем вы? — смутилась девушка. — Отчего вы рассердились? Я хочу, чтобы мы пошли гулять все вместе. Если вы не пойдете, и я не пойду.

— Почему? Почему? — возразил Петров; раздражение его поутихло. — Я не желаю быть помехой…

Вылчев вскипел:

— Какая там к черту помеха? Пошли с нами, и весь разговор!

Стоянова подошла к учителю, взяла его под руку и нежно потянула за собой.

— Пойдемте же… Ради меня!.. Помните наш разговор? Без вас я никуда не пойду… Вылчев! — строго прикрикнула она. — Что ты молчишь? Скажи господину Петрову, что мы собирались идти все вместе!

— Идем, дед! — не решился солгать парень. — Идем! Не порть компании!

Стоянова по-прежнему держала старого учителя под руку, даже положила на его локоть мягкую свою ладонь.

Ее молодое тело излучало тепло и силу.

— Идемте, — ласково звучал бархатный голос.

И Петров сдался.

Всю дорогу до реки девушка не отходила от него: ей во что бы то ни стало захотелось выучить песенку, которой ученики встретили ее в тот день, когда она в первый раз пришла в школу.

— Я вам как-нибудь спою ее… Да и дети могут вас научить, — постепенно смягчался огорченный учитель.

— Нет, нет, я хочу сейчас, сегодня же. Как это?.. «Взошел месяц сахарный…» А дальше?

— Дальше припев: «Румяный, ласковый, ах ты моя душенька!»

Стоянова запела. Петров сдавленным голосом подхватил. Затянули второй куплет, третий, потом — опять сначала, пока звуки веселой песенки не развеяли печаль старика в тихой звездной ночи. Когда они сели в лодку, старый учитель ощутил юношескую бодрость, почувствовал прилив каких-то давно уже неведомых ему сил.

— Ты куда? Зачем на весла садишься? — подал голос Вылчев, всю дорогу хмуро молчавший.

— Отчего бы и нет? — ответил Петров. — Забыл, верно, что двух лет нету, как ты увидел настоящую реку? В своей-то деревне небось не видал ничего, кроме грязных луж, в которых буйволы в жару валяются!

Вылчев не ответил на насмешку; он придержал лодку, пока девушка не уселась против Петрова, затем прыгнул на корму и взялся за маленькое весло.

Петров отвязал цепь, которой лодка была прикреплена к колышку, бросил ее на песок и взмахнул веслами.

Остроносая лодка медленно поплыла против течения под склонившимися с берега ивами.

— На остров? — бодро спросил гребец.

— Греби, — неохотно процедил рулевой.

Дунай, вобравший в себя воды стольких рек, далеко уходил в ночи к румынскому берегу, а из глубин его веяло какой-то манящей, притягательной силой.

— Как страшно! — вздрогнула Стоянова, боязливо сжавшись на середине скамьи. — Ведь я первый раз в жизни катаюсь по Дунаю.

— Ничего страшного, — подбодрил ее Петров, раскачиваясь в такт движению весел. — Сейчас доедем.

Он даже запел:

Но от быстрого бега воды, мелькавшей за низкими бортами лодки, у него закружилась голова. От холода, от напряжения, с которым он сжимал весла, пальцы свело судорогой, сердце заколотилось, отдаваясь в груди и в висках. Однако он продолжал грести и петь:

Словно в ответ на зов песни, из-за потонувших во тьме холмов на румынском берегу выплыла полная, округлая луна. Мгновение помедлила на горизонте, погляделась в черное зеркало реки, распустила по волнам копну золотых волос и легко заскользила по звездной синеве, заливая ее своим сиянием.

Примолкла, притаилась дунайская ночь.

Петров продолжал грести.

Но время его лунных ночей, когда он катал по реке молодую жену, давно прошло… Чтобы не бередить душу воспоминаниями об этих счастливейших часах своей жизни, он с тех пор почти и не брался за весла. А Дунай стремительно мчит вниз свои воды, и много нужно сил, чтобы грести против течения.

Пот катил по лицу старика, стекал по спине, взмокли ладони ослабевших рук — еще немного, и весла повиснут, точно крылья подбитой птицы, лодку понесет назад. Но он не хотел, не мог отдать Вылчеву весла и, задыхаясь, продолжал грести — безмолвный, упорный, обессилевший.

Вылчев повернул рулевое весло, и лодка вынырнула из-под тени ив. Навстречу сверкнула луна. Стоянова невольно взглянула на гребца, на его вытянувшееся, как у покойника, лицо с неподвижным, остекленевшим взглядом и широко раскрытым ртом. Старику словно не хватало воздуха: в груди его раздавался хрип, как при удушье.

— Что с вами, господин Петров? — наклонилась к нему девушка, позабыв о своем недавнем страхе перед рекой.

Петров не слышал ее — он едва дышал, но не выпускал из рук весел.

— Вылчев! — обернулась Стоянова. — Сядь на весла. Ему плохо. Слышишь, как он хрипит?.. Господин Петров, прошу вас, остановитесь. Отдайте весла Вылчеву.

— Давай, дед!

Вылчев легко перелез через скамью, где сидела Стоянова, и взялся за весла поверх вцепившихся в них рук выбившегося из сил старика.

— Я хочу на берег… Плохо мне… — еле слышно прошептал Петров, не в силах даже перебраться на другую скамью. — С сердцем что-то… Высади меня…

— Мы тоже сойдем. Я хочу сойти. К берегу, греби к берегу! — взмолилась Стоянова.

Вылчев, согнувшись, взмахнул правым веслом. Лодка повернула к берегу. Еще несколько сильных ударов, и под просмоленным днищем заскрипел песок. Вылчев спрыгнул, вытащил лодку на берег и протянул руку Петрову.

— И мне дай руку, — поднялась Невена.

— Нет, нет! — остановил ее Петров. — Вам незачем… Не к чему… Оставайтесь… Смотрите, какая ночь, — он беспомощно развел руками, словно желая охватить голубую дунайскую ширь. — Какая луна!

Невена взглянула на луну, на небо, усыпанное трепещущими угольками звезд, на протянувшуюся через реку золотую дорожку и освещенное лунным светом лицо примолкшего молодого гребца…

— Как же мы оставим вас одного? — заколебалась она.

— Ничего, ничего!.. Мне вообще не следовало… А вы погуляйте, покатайтесь.

— Но вам надо немедленно вернуться домой, — озабоченно посоветовала девушка. — Вы совсем мокрый, вы простудитесь.

— Да, да, я сейчас же домой… Садись же в лодку, Вылчев!

— Слушаюсь, — улыбнулся парень и, с силой толкнув лодку, легко вскочил в нее. Он сел против Невены, на место Петрова, и налег на весла.

Остроносое суденышко легко и быстро понеслось наперерез течению, к острову.

Петров сделал вид, что уходит, а сам притаился под ивами и с грустной примиренностью неотрывно смотрел вслед исчезающей вдали темной тени. Стояла такая тишина, что скрип уключин слышен был даже тогда, когда лодка совсем скрылась из виду.

Налита́я белая луна плыла все выше и выше по безбрежному океану неба. Дунай без устали катил свои воды, с тихим плеском бились о берег легкие волны. С острова долетела приглушенная песня. Та самая песня, которую пели при встрече новой учительницы, — о месяце и ласковой румяной де́вице.

— Забыли уже обо мне, — проговорил Петров и побрел по песчаному берегу.

В комнате у него тускло горела лампа. Ветерок, проникавший сквозь отворенное окошко, долго колыхал ее огонек, и стекло снова закоптилось.

Петров постоял, посмотрел на стулья, на расставленные фотографии, на цветы и взял в руки портрет жены. Взобравшись на стул, он прислонил нижнюю планку рамы к заржавевшим гвоздикам и стал завязывать оборванную веревочку. Желтое пятно скрылось.

— Поздно уже… — мелькнуло в голове старика.

Он лег поверх пропахшего нафталином покрывала и устремил взгляд на портрет.

Но, должно быть, потому, что веревка из-за нового узелка стала короче, глаза жены теперь уже смотрели не на него, а куда-то в сторону, в полутемный угол комнаты.

1929

Перевод М. Михелевич.