Легенды европейских народов

РОЛАНД[23]

Карл Великий избрал столицей своего государства город Аахен. Здесь он содержал блестящий двор, здесь построил знаменитый собор, в котором нашел себе вечное успокоение. Сюда же как к центральной точке стекались все вести из его обширного государства, и сюда же пришло известие, что предводитель мавров Марсилий опять угнетает христиан и, поддерживаемый союзниками из Африки, опустошает границы государства Карла Великого.

Этот Марсилий, как и многие другие повелители, когда-то заключил вечный мир с Карлом. Но теперь оказывалось, что вся эта дружба была пустым звуком. Карл немедленно созвал на совет двенадцать паладинов, а также архиепископа Турпина и объявил, что собирается идти с войском против Марсилия. Паладины с восторгом приняли это решение, особенно же обрадовался Роланд, племянник и любимец Карла, рыцарь, наводивший страх на неприятеля; его знаменитый меч Дурандаль считался непобедимым, а рог Олифант обладал таким громким звуком, что его было слышно на несколько миль.

Едва враг узнал, что Карл Великий идет во главе многочисленного войска, как тотчас же очистил границы и отступил в глубь страны. Однако Карл перешел горы несколько раз, разбил наголову неприятеля и принудил Марсилия укрыться под защиту крепких стен Сарагосы. Окруженному со всех сторон франкским войском, Марсилию ничего не оставалось делать, как просить о мире. К Карлу явилось с богатыми дарами посольство и передало просьбу Марсилия о заключении мира на каких угодно условиях.

Император был готов сжалиться над побежденным врагом, но архиепископ Турпин и Роланд настойчиво советовали ему не доверяться фальшивому человеку, который столько раз оказался лживым, но на сторону Марсилия встал паладин Генелон, давно уже завидовавший влиянию этих двух людей. Ему удалось убедить императора, и он послал его самого в Сарагосу для переговоров о мире.

Оказалось все-таки, что противники мира были правы, и вскоре Карл должен был сам убедиться в этом. Марсилий хотел только как можно скорее освободиться от своего врага и в посланнике Карла нашел сильного себе помощника. Когда он водил Генелона по залам своего дворца, показывая ему разные сокровища, от его внимания не ускользнула жадность, светившаяся в глазах посла. Марсилий заметил также, что Генелон ненавидит Роланда и архиепископа, и сумел воспользоваться тем и другим в свою пользу. Он изловил в свои сети Генелона, и тот предал своего господина и императора.

Вернувшись в лагерь франков, Генелон убедил императора отправиться в обратный путь вместе с войском. В то же время ему удалось уговорить Карла оставить небольшой отряд с несколькими лучшими рыцарями на границе, чтобы быть всегда наготове дать отпор неприятелю. Карл поверил ему и поступил во всем согласно его советам. Он двинулся со своим войском обратно к северу, оставив в Ронсевальской долине Роланда, Турпина и еще несколько рыцарей.

Долина была узка, со всех сторон поднимались высокие неприступные скалы, поэтому проход можно было защищать без большого труда.

Отряд разбил палатки и расположился на отдых; но уже через несколько часов часовые дали знать, что приближается неприятель.

— Это дело Генелона, — воскликнул Роланд, а вместе с ним и все остальные решили, что Генелон предал их.

Наскоро были сложены палатки, и прежде чем сесть на коней, воины преклонили колена, и архиепископ дал им свое благословение.

При входе в долину показались сарацины и с криком «Аллах!» бросились на франков. Бой завязался ожесточенный; сарацинов было в десять раз больше франков, но что могли сделать маленькие тщедушные сарацины против великанов гуннов, мечи которых направо и налево рубили неприятеля! Через некоторое время сарацины дрогнули и были обращены в бегство.

Смолк шум битвы, и герои вздохнули свободнее. Однако Марсилий не успокоился и, собрав все свое войско, решил еще раз напасть на врага, но сразу с двух сторон. Силы его теперь были в сто раз больше немногочисленного отряда, расположившегося в Ронсевальской долине под начальством Роланда. Что могли значить при этом бесконечном численном превосходстве отвага и храбрость христианских рыцарей? Целые горы трупов набросали вокруг себя рыцари, но враг прибывал все больше и больше.

Тогда Роланд схватил свой рог Олифант и так затрубил в него, что ужас охватил врагов, и битва на минуту приостановилась. Теперь оставалось лишь несколько рыцарей, но и те были окружены тысячами. Роланд еще раз затрубил так, что жилы лопнули у него на шее, и в ответ издали послышались звуки франкских труб.

Крик «Император Карл приближается» заставил сарацинов затрепетать и обратиться в бегство. На поле битвы оставались только архиепископ Турпин и Роланд, оба настолько тяжело раненые, что их минуты уже были сочтены.

— Кого Бог любит, того Он призывает к себе, — сказал архиепископ, пожимая руку Роланду. — Я чувствую, что пробил мой последний час. Прощай, Роланд! Да благословит Бог нашего дорогого императора Карла!

С этими словами он испустил дух.

— Прощай, — промолвил ему в ответ Роланд. — Я тоже чувствую, что скоро должен последовать за тобою.

Он медленно и с трудом потащился к выходу долины, но не дошел и тяжело повалился на землю. В это время поднялся тяжело израненный сарацин. Он узнал героя и, собрав остаток последних сил, подошел, чтобы заколоть его, но тут Роланд открыл глаза и, поняв замысел убийцы, ударил его рогом по голове, так что и голова, и рог разлетелись вдребезги.

— Это был твой последний подвиг, мой Олифант, — проговорил умирающий герой. — А теперь пришла твоя очередь, мой дорогой Дурандаль, — ни один язычник не осквернит тебя своим прикосновением.

Он решил сломать меч и ударил им об скалу, но силы его оставили, и он упал бездыханный на землю.

Император Карл успел уже довольно далеко отойти от Ронсевальской долины, но, услышав громкий звук Олифанта, понял, что его любимый рыцарь Роланд находится в смертельной опасности. Он немедленно же повернул обратно, но как ни торопился, пришел все-таки слишком поздно. Они не нашли ничего, кроме груды тел сарацинов и франков, ничего, кроме мертвых лошадей и сломанного оружия: враг пропал.

Громкие крики огласили кровавое поле, так как всех самых сильных героев нашли мертвыми и, наконец, самого Роланда. Сильно потрясенный император сошел с коня и обхватил голову своего любимого племянника. Прошло немало времени, прежде чем он поборол в себе душевную боль. Затем он вперил свой орлиный взор в Генелона, приказал заковать его в цепи и отвести в Аахен.

Для погребения мертвых Карл оставил небольшой отряд в Ронсевале и только тела убитых паладинов приказал взять с собой на родину; сам же со всем войском отправился нагонять сарацинов, которых совершенно уничтожил и сломил все их могущество.

Битва в Ронсевальской долине произошла 15 августа 778 года. Приведенный же нами рассказ заимствован отчасти из королевских летописей, отчасти из книги Эйнгарда «Жизнь Карла Великого». По арабским же версиям, сами мусульмане позвали Карла в Испанию и затем напали на арьергард, когда франки покинули арабскую территорию. Вернее же всего новейшее предположение, что нападающей стороной были не мусульмане, а баски, которым были известны все горные тропинки.

Как бы там ни было, но это трагическое происшествие подействовало угнетающе на короля. Полуофициальные летописи, составленные немного спустя после того случая и, по всей вероятности, при личном участии Карла, заканчиваются следующими словами: «Память об этой ране изгладила почти совершенно в сердце короля наслаждение победой в Испании». Можно подумать, что эта фраза продиктована самим императором: она резко отличается своим интимным характером от обыкновенной сухости летописей. И кто другой, кроме Карла, мог знать сокровенные чувства его великого сердца?

Горе и гнев короля разделяла его армия, а затем и весь народ. Возмущение нации было велико, но это так и должно было быть; удивительно лишь то, что волнение не прекратилось еще и до сих пор. Уничтожение целого отряда в узкой долине — явление довольно обычное на войне, и военные истории всех народов могут насчитать таких поражений целые десятки. А между тем все они забыты, за исключением самых последних. Совсем по-другому обстоит дело с поражением 15 августа 778 года. Название местности, видевшей фатальное поражение, — Ронсевальская долина — еще и теперь будит в душе мрачные воспоминания. Имя Роланда, одного из предводителей отряда, ставшего жертвой басков, популярно даже и теперь не только во Франции, но почти во всей Европе; смерть его оплакивали тридцать поколений, его изображения красовались на портиках церквей, на стенах и на окнах; еще и теперь его имя служит символом справедливости и свободы.

Как объяснить эту необыкновенную живучесть события, которое, по-видимому, могло интересовать и волновать лишь одну эпоху и одну страну?

Франция в то время переживала эпический период, а военные события и сами воины становились немедленно сюжетом песен, которые благодаря бродячим трубадурам быстро распространялись по всей стране, переводились на разные диалекты. Французская эпопея, начавшаяся в эпоху Меровингов, к концу X века достигла полного расцвета. Новые песни, появлявшиеся от времени до времени, жили наряду со старыми, если только старые заслуживали бессмертия. Одно поколение передавало их другому, варьируя соответственно своему времени устарелые выражения и слова.

Песня, посвященная Роланду, надо думать, зародилась прежде всего во французской Бретани, где он был графом, и уже после распространилась по всей Франции. В XI веке песня эта существовала под разными формами. Две из этих форм встречаются в разрозненных отрывках латинского романа и латинской поэмы. От других имеются лишь жалкие остатки, встречающиеся там и сям во французских и итальянских поэмах. Самой отдаленной от оригинала формой является песня о Роланде, относимая к 1060 году: в конце XII века в песне этой ассонансы были заменены рифмой. Вскоре песня о Роланде была переведена на разные языки и достигла широкой популярности: в Испании она породила национальную эпопею; в Италии она была изменена и явилась в изложении Боярдо и Ариоста; в Англии она была переведена на английский и галльский языки; в Германии появилась в конце XII века; в Нидерландии ее переводили несколько раз в прозе и стихах; в Скандинавии она была переложена в норвежскую прозу в XIII столетии, откуда затем перешла в Исландию и Данию.

Песня о Роланде заслужила справедливо подобный успех. Сюжет ее был поистине героический, и, кроме элемента национального, в ней заключался еще христианский элемент, могущий возбудить энтузиазм в германо-латинских народах. Позднейшие поэты, разрабатывавшие эту тему, особенно развили именно последнюю сторону, введя, кроме того, несколько грандиозных и патетических сцен, которые резкими чертами вырисовывают характеры главных действующих лиц, в особенности же Роланда и его товарища Оливье. Сама по себе поэма XI столетия, говоря по правде, не обнаруживает в ее создателе большого поэтического таланта, но ее простота облегчала простому народу ее понимание и перевод; к тому же слушателям того времени требовались не искусство и не поэзия, а сильные воинственные впечатления. Дух поэмы заключался в восхвалении самых могущественных чувств, волновавших в то время феодальное рыцарство Франции, а за нею и всей Европы; эти чувства были: храбрость, честь, любовь к родине, верность феодала своему государю и преданность христианской идее. То была эпоха крестовых походов, и песня о Роланде сыграла в европейской поэзии ту же самую роль, какую сыграла Франция в крестовых походах.

Но все эти причины, быть может, были бы еще недостаточны для той громадной популярности легенды о Роланде, если бы она не оживлялась время от времени в памяти народов в продолжение многих веков.

В первой трети IX столетия в Галиции близ Ирии открыли могилу святого Иакова. Это открытие сделало то, что Компостелла стала целью паломничества, и почти в продолжение целого тысячелетия католики всех стран толпами путешествовали к этим мощам. Все эти паломники переходили через Пиренеи как раз в том месте, где происходила битва. В Ронсевальской долине вскоре после того была устроена гостиница, где странники останавливались дня на два. Здесь на одной из скал была воздвигнута Карлом Великим часовня; здесь паломникам показывали место, где испустил дух Роланд, а также камень, о который он пытался сломать свой знаменитый меч Дурандаль, и источник, из которого он перед смертью утолял жажду.

Насколько сильно волновали зрителей все эти достопамятные места даже через девять столетий, можно видеть из наивного рассказа болонского священника Доменико Лаффи, который в 1670— 1673 годы совершил три путешествия в Галицию. Вот как он описывает свое посещение Ронсевальской долины:

«Наконец, с помощью Бога и святого Иакова Галицийского мы достигли самого высокого пункта Пиреней; там находится маленькая древняя часовня: мы вошли в нее и пропели “Те Deum”, возблагодарив Бога за совершенное благополучно восхождение; но прежде чем покинуть вершины Пиренеи, на которые взобрались с таким трудом, мы расположились на отдых в часовне. В ней находились древние скульптурные изображения и разные полустертые надписи. Из нее можно было видеть, если смотреть на восток, Францию, а на запад — Испанию. На этом самом месте Роланд трубил в свой рог, призывая Карла Великого.

Покинув часовню, мы начали спускаться и, не пройдя четверти мили, достигли гостиницы, которую предполагали в более далеком от нас расстоянии. Войдя под своды убежища, мы прежде всего заметили несколько древних гробниц, в которых покоятся останки многочисленных королей, герцогов, маркизов графов, паладинов, умерших в том сражении и живущих в народной памяти до сих пор. Карл Великий приказал их здесь похоронить, а епископ Турпин отслужил по ним обедню... Перед большим алтарем находится большая и крепкая железная решетка, наверху которой повешен рог Роланда длиною около двух локтей. Рядом с этим рогом висят две железные палицы: одна Роланда, другая Рене, которыми они поражали в битве врагов.

По выходе из церкви мы пошли посмотреть на другие предметы, имеющие связи с приснопамятным событием. Близ самой гостиницы, на запад от нее, находится маленькая часовня, построенная по повелению Карла Великого после смерти Роланда и других паладинов. Она устроена в форме правильного квадрата, не очень высока и расположена как раз на том месте, где Роланд, упав на колени и повернувшись лицом к Ронсевалю, оплакивал своих людей и между прочим сказал: “О печальная, несчастная долина, отныне ты навсегда будешь возбуждать кровавые воспоминания!”

Видя, что все люди погибли, Роланд удалился в свою палатку, схватил рог и, поднявшись на вершину горы, чтобы его было лучше слышно, затрубил изо всех сил, и Карл действительно его услышал. Некоторым это казалось большим чудом, но я думаю, что это могло быть, так как Карл в это время успел уйти всего лишь шесть с половиною миль, и притом же Роланд трубил так сильно, что при третьем разе кровь хлынула у него изо рта и из носа, а рог дал трещину. Протрубив, он вернулся в палатку и, окинув взором поле битвы, не нашел ни одного живого врага; сам он был так утомлен и измучен долгим сражением, что не мог дольше оставаться на лошади; сойдя наземь, он подошел к небольшому источнику, который теперь называется источником Роланда, и сделал из него два или три глотка. .. Затем он в последний раз схватил свой Дурандаль и ударил им по скале, но все-таки не мог сломать его, тогда он ударил им с такой силой, что разрезал скалу и от меча отскочил небольшой кусок близ рукояти... Он стал на колени и обратился с последней молитвой к Богу... Затем, поднявшись, он проговорил, обращая свой взор к небесам: “Господи, в руки Твои предаю дух мой. Ты знаешь, Господи, что я всегда хотел умереть за Твою святую веру”. Он сделал два или три шага, но лишился сил и, упав на землю, отдал Богу свою душу. Все это я прочел в книге “Ронсевальская долина” и во многих других.

В том самом месте, где молился Роланд в последний раз, Карл Великий приказал вырыть могилу и похоронить в ней Роланда. Эта могила увенчана маленькой часовней, построенной в форме правильного квадрата, имеющей в окружности около двадцати футов, с красивым куполом пирамидальной формы. Внутри часовни находится гробница, по-видимому, квадратной формы, я говорю — по-видимому, потому что кругом гробницы нельзя обойти. Утверждают, будто там похоронены и другие паладины. На четырех стенах имеются изображения всех сражений, происходивших в этих местах. У порога двери находится камень, который разрубил Роланд. Мы не могли наглядеться досыта на эту гробницу, и нам было жаль уходить от нее. Пробыв два дня в Ронсевале, мы перед отправлением в дальнейший путь зашли еще раз поклониться гробнице Роланда. И каждый из нас при этом думал: “Бог знает, увидим ли мы ее еще раз!” Мы смотрели на нее долго, долго и затем написали наши имена острием ножа на камне. Уходя, мы не раз оборачивались, так как нам было жаль расставаться с Ронсевалем».

Гробница святого Иакова перестала привлекать паломников, но Ронсеваль стали посещать другие лица, отыскивая там исторический и легендарный материал о знаменитой битве. Уэнтворт Уэбстер, знаток басков, их истории и обычаев, совершил в Ронсевальскую долину не менее четырех путешествий. Жюльен Бенсон тоже посетил ее лет двадцать тому назад. Побывали там флорентинский ученый Рахна, французский исследователь Бладе и в 1900 году — Гастон де Шан, сообщивший свои впечатления читателям газеты «Temps»; а в 1901 году туда свершил путешествие Гастон Пари.

«Достичь Ронсеваля, — пишет Пари, — в наше время очень легко со стороны Франции. Курьерский поезд выходит в 10 часов утра из Сен-Жана и в 6 часов вечера прибывает в деревню Бургет, расположенную в трех километрах от Ронсеваля. Восемь часов езды для 25 километров покажется, может быть, слишком долго, но за это время останавливаются завтракать в Лузаиде, и, кроме того, расстояние здесь взято по птичьему полету, тогда как дорога, по крайней мере, в своей последней части идет все время извилинами. Вид из окна вагона чрезвычайно живописный, и проехаться по этой дороге стоит даже просто ради одного развлечения.

Нас настойчиво отговаривали от этого путешествия, доказывая, что в это время года на горах страшный холод и, кроме того, вечный туман, из-за которого мы ничего не увидим. Однако нам не оставалось другого выбора, как ехать именно в эту пору, и мы рискнули. Погода утром была скверная, шел дождь, но затем прояснилось, и оба следующих дня были прямо прекрасны. Мы не видели и следов тех туманов, которые, говорят, заволакивают все окрестности серой и сырой пеленой на целые недели; о зиме не было и помина, и только на некоторых горных склонах лежал снег. Конечно, растительность в июне месяце богаче и роскошнее, и мне самому хотелось бы посетить Ронсевальскую долину 15 августа, в день годовщины битвы, но в общем и теперь здесь было очень недурно.

Из Сен-Жана мы выехали в готические ворога, уцелевшие от старинных укреплений. На повороте дороги можно любоваться некоторое время оригинальным видом города с его высокими домами, построенными в стиле басков и жмущимися друг к другу, окруженными валами, ставшими бесполезными после постройки крепости Вобана. Скоро город теряется из виду, и поезд начинает подниматься медленно в гору. После Вергара железная дорога проложена между испанскими и французскими крепостями, а затем вскоре мы пересекаем границу и оказываемся в Испании.

Здесь проходит пограничная черта. Долина, в которую мы прибыли, принадлежит вся целиком французским Пиренеям; по ней протекает река, служащая пограничной чертой.

Вскоре прибываем в Лузаиду. Имя это на языке басков означает “маленький замок”. Домики этого местечка ютятся на краю глубокой бездны, на дне которой протекает река Арнеги. С этого места пейзаж принимает более величественный вид: путь часто окружают высокие отвесные скалы серого цвета, спускающиеся террасами к потоку. Через час окрестность опять принимает другой характер, горы раздвигаются и издали кажутся еще величественнее. Путь поднимается почти параллельными зигзагами, так что в семь часов с четвертью мы проходим не более шести километров. Мы медленно подвигаемся среди развесистых деревьев, сквозь сучья которых мелькают соседние горы.

Наконец, мы достигаем вершины Ибаньеты, где полуразрушенные стены являются единственными свидетелями находившейся здесь когда-то часовни Спасителя и разрушенной во время карлистских войн. Отсюда можно любоваться безграничной панорамой: позади нас узкая долина, по которой мы только что карабкались; перед нами громадная зеленеющая площадь, окруженная со всех сторон горами с лесистыми скатами: это Ронсеваль! У наших ног мы можем различить лишь крепкие ветви бука, которые, несмотря на то что лишены листьев, мешают увидеть нам находящуюся в четверти мили отсюда странноприимную гостиницу.

Наша карета огибает гостиницу, которая еще и теперь служит приютом для двенадцати августинских монахов, затем церковь; проезжаем мимо часовни и останавливаемся перед деревенской гостиницей, внешний вид которой, однако, мало заманчив, и мы отправляемся дальше до Бургета, где надеемся найти лучшее помещение. На следующее утро мы возвращаемся к ней опять и сознаем свою ошибку. В ней имеются чистые комнаты, и хотя дом сам по себе неказист, он тем не менее представляет интерес для историка: одна из его стен построена из больших квадратных камней черного и белого цвета, выложенных наподобие шахматной доски. По всей вероятности, стена эта является единственным памятником прежней гостиницы. Мы позавтракали в ней в обществе погонщиков мулов, выказавших себя замечательно вежливыми по отношению к иностранцам.

Чтобы достичь Бургета, нам пришлось проехать вдоль почти всей Ронсевальской долины, благодаря чему мы составили себе о ней ясное и довольно полное представление.

Если бы я не был предупрежден читанными мною описаниями, то, вероятно, испытал бы сильное удивление. Песня о Роланде будит в нас вместе с именем “Ронсеваль” картины глубоких пропастей, высоких мрачных скал, надвигающихся на ущелье. Каково же будет удивление туриста, когда, приехав в Ронсевальскую долину, вместо грозного вида его глазам представится смеющийся идиллический пейзаж.

“Взгляд обнимает, — говорит Рахна, — обширную долину эллипсической формы, всю покрытую зелеными деревьями и лужайками и опоясанную лесистыми горами”.

Испанский автор, поклонник этого события, следующим образом описывает долину Ронсеваля:

“Долина имеет форму неправильного эллипсиса, в самом широком месте достигает пяти километров, в самом узком — трех. Целая масса густых деревьев позволяет прогуливаться по ней даже в самый жаркий июльский день, когда солнце стоит в зените; его лучи не проникают сквозь листву, и тропинки вследствие этого всегда тенисты и прохладны; сочная зеленая трава покрывает всю долину, как чудный ковер, а птицы немолчно щебечут в густых деревьях; во многих местах извиваются ручьи, блестя на солнце, как серебряные нити. Вся долина окружена высокими горами, покрытыми девственными лесами. С каждого возвышенного пункта открывается восхитительный вид. Все, что может создать воображение, все, что может пожелать человек, все собрано здесь”.

Особенно, — продолжает Пари, — в тот час, когда мы впервые пересекали ее, т. е. в момент захождения солнца, это мрачное по воспоминаниям место полно необыкновенного очарования, мира и поэзии. В разных местах видны стада быков, коз, жеребят, пасущихся на зеленой траве; слышатся мягкие переливы колокольчиков, подвешенных к шеям животных, которые сейчас вслед за нами придут в Бургет и укроются в маленьких кубикообразных домиках, похожих на игральные кости, четырехугольные окна которых напоминают черные точки. Вечером в гостинице мы любуемся хотой, которую танцуют под звуки гитары и кастаньетов; засыпая, нам довольно трудно возобновить трагические воспоминания, связанные с этой местностью.

На другой день мы осматривали подробно то, на что вчера бросили лишь общий взгляд, и первое впечатление от этого лишь еще больше окрепло. Мы совершили очаровательную прогулку вдоль ручьев в тени развесистых деревьев. Памятники, возвышающиеся в северной части долины, — единственные предметы, напоминающие о достопамятной битве.

К числу их относится прежде всего гостиница. Она была основана в 1127 году пампелунским епископом у подножия горы, где в прежние времена паломники терпели разные лишения, подвергаясь опасности быть засыпанными снежными обвалами или съеденными волками. В продолжение многих столетий эта гостиница принимала под свой кров тысячи благочестивых странников, ухаживая за ними в болезнях и даже с честью погребая, если кто-нибудь из путников, не выдержав лишений пути, отдавал Богу душу. В старину горы эти не так легко было переходить, как в наше время; дорога, идущая теперь, прежде представляла из себя едва доступную тропинку. Например, в 1560 году малолетняя Елизавета Валуа, отправлявшаяся к своему мужу Филиппу II, прибыла в Ронсеваль еле живая от холода, потеряв на дороге половину своего багажа и часть фрейлин, которых засыпал снежный обвал. Гостиница, чтобы иметь возможность идти навстречу нуждам паломников, получила привилегию собирать пожертвования по всему христианскому миру. В настоящее время дом носит на себе следы всех эпох, но славится, главным образом, своей чудотворной иконой Божией Матери, которая и поныне привлекает богомольцев.

Кроме того, здесь есть предметы, напоминающие и о знаменитой битве. Так, путешественникам показывают оружие Роланда и Оливье, туфли епископа Турпинского; прежде показывали также рог Роланда и рог Оливье, меч Дурандаль, шпоры Роланда и пр., но большинство этих сомнительных редкостей куда-то исчезло. Большого внимания заслуживают постройки, разбросанные в разных местах долины.

Интересна прежде всего часовня, воздвигнутая во имя Св. Духа. Она уже существовала в XII веке, и латинская поэма, написанная в честь гостиницы, описывает и часовню. “Она, — говорится в поэме, — имеет четырехугольную форму, но вершина ее кругла и увенчана крестом. Ее называют усыпальницей, потому что в ней покоится прах героев; ее посещают ангелы, и есть люди, которые лично видели их”. По традиции предполагают, что здесь погребены убитые воины, по душам которых ежегодно совершается служба. В подземелье, устроенном под часовней, можно видеть массу человеческих костей. По характеру постройки ее можно отнести к VIII веку. Но весьма возможно, что она выстроена гораздо позднее и не имеет ничего общего с Ронсевальской битвой. В одной латинской поэме говорится, что часовня служила местом погребения умерших паломников. Со своей стороны паломники в XII веке не видели в этой часовне ничего общего ни с Карлом, ни с Роландом. Есть поверье, что, когда Карл Великий находился в затруднении, как отличить франков от сарацин, он обратился к Богу указать ему средство: тотчас же из каждого трупа сарацина вырос терновый куст. После этого франки зарыли своих павших братьев в пятидесяти или шестидесяти общих могилах. Из этого следует предположить, что часовня построена не Карлом. Перед дверьми часовни показывали камень, рассеченный Роландом; в настоящее время его больше там нет.

Немного далее, по дороге к Бургету, стоит древний каменный крест, называемый крестом пилигримов. На нем имеются грубые барельефы, изображающие Христа, Богоматерь и святых, а также весьма неразборчивая надпись. “Источник Роланда” находится посреди развесистых деревьев; во времена Лаффи он был отделан камнем, теперь же все это пришло в полное разрушение. Здесь, как говорят, Роланд в последний раз утолял жажду и здесь же он разрубил камень, который впоследствии был перенесен к часовне».

Все эти воспоминания, несмотря на их относительную древность, по-видимому, не имеют никакого фактического основания. Большинство из них — плод фантазии посетителей, приходивших из Франции, или изобретения местных жителей, старавшихся удовлетворить любопытство пришельцев. Очень невероятно, чтобы событие 778 года породило местную легенду. Исторические традиции повсюду очень недолговременны: в редких случаях они переживают несколько поколений. Положим, в этом случае у горцев должны бы были сохраниться воспоминания о победе над могущественным королем, но, как уверяют исследователи, даже самое имя Роланда неизвестно местным жителям. У басков нет ни исторических легенд, ни песен, несмотря на то что они очень привязаны к старым обычаям и до сих пор ведут пастушескую патриархальную жизнь. К тому же окрестности Ронсеваля долгое время были необитаемы, и понятно, что традиции этих мест сравнительно недавнего происхождения.

В 1127 году епископ Хозе де ла Роза в обнародованной хартии относительно устройства странноприимного дома в Ронсевальской долине ни одним словом не упоминает о знаменитой битве, хотя все поэты Франции, а отчасти и Испании, уже воспевали Роланда, и трудно предположить, чтобы епископ не знал об этих произведениях современных поэтов. Еще более удивительно, что о Роланде не упоминается и в латинском панегирике, написанном в честь гостиницы, в котором автор не пропускает ничего, что могло бы так или иначе увеличить значение гостиницы. Это тем более удивительно, что три четверти века «Путеводитель» рассказывает содержание легенды и между прочим упоминает о церкви, перед которой находился камень, разрубленный Дурандалем. Опущение это, быть может, умышленное, так как в то время в Испании особенно сильно вспыхнул патриотизм и чувствовалась реакция против французской поэзии.

Французские поэты в противоположность историческим хроникам, которых они не знали, утверждали, что неприятель, напавший на арьергард Карла Великого, состоял не из наваррцев, а из мусульман, вышедших из Сарагосы. Пилигримы, которые с конца IX века стали совершать паломничества в Компостеллу, знали наизусть поэмы о Роланде и невольно распространяли их в тех местах, которые им приходилось посещать. Французские жонглеры в поисках счастья часто посещали кастильский двор, и они-то главным образом содействовали популярности легенды о Роланде. Испанские поэты, выросшие на французских образцах, без всякой задней мысли подражали им, так как враги Карла Великого были сарацины, вследствие чего испанские поэты не колеблясь стали на сторону французов.

Однако в начале XIII века ошибка эта выяснилась. В эту эпоху в Париж приехал молодой испанский ученый по имени Родриг Гименез, впоследствии толедский архиепископ. Здесь он познакомился с латинскими хрониками и из них узнал, что атака на франкский арьергард приписывалась историками не сарацинам, а наваррцам. По возвращении он написал испанскую историю, в которой между прочим выступил с протестом против песен о Роланде и доказал, что уничтожение франкского арьергарда составляет одно из славных событий Испании; он не решился пересказать целиком содержание французской хроники, а допустил лишь предположение, что маврам в этом деле помогали испанцы, в чем, однако, нет ничего унизительного, так как и те, и другие старались лишь изгнать своего общего врага из пределов своей страны.

Мысль Родрига подкрепил в своей хронике и царственный хроникер Альфонс X, а также и позднейшие поэты.

Главное, что нам нужно установить, — это то, что ни в Ронсевале, ни в его окрестностях не существовало никогда местных традиций. Все, что было известно народу о событии 778 года, пришло извне сперва через пилигримов, а затем через Родрига Толедского и его последователей. Теперь это событие рассматривают как испанскую победу. Монах, который показывает в настоящее время часовню на Ронсевальской долине, говорит, что каждый год по павшим здесь французам совершается богослужение.

Такое патриотическое чувство привело к тому, что в конце XVII или в начале XVIII века в честь Ронсевальских победителей был воздвигнут небольшой памятник. Паломник, видевший его в 1748 году, так описывает этот памятник:

«Посередине долины, где произошла битва, стоит железный крест, приблизительно в двенадцать футов вышиной и пять вершков толщиной; он находится под навесом, укрепленном на четырех столбах, тоже железных».

Памятник, по всей вероятности, имел какую-нибудь надпись, унижающую французов, так как в 1794 году он возбудил негодование французской армии, расположившейся лагерем в Ронсевальской долине. Крест был сломан, и вместо него было посажено дерево свободы; по этому поводу в Конвент был послан доклад следующего содержания:

«Пиренейская армия, одержав в Ангви победу 26 и 27 вандемьера, отомстила за старинное оскорбление, нанесенное французской нации. Наши предки эпохи Карла Великого были разбиты в Ронсевальской долине. На поле битвы испанец воздвиг пирамиду. Побежденный в свою очередь французскими республиканцами, он собственной кровью смыл надпись с этого памятника; в настоящий момент мы разрушили и это последнее воспоминание; республиканское знамя развивается сегодня там, где еще вчера был дряхлый памятник королевской гордости, и дерево свободы заменило символ тиранов. Трогательная и воинственная музыка сопровождала это изменение».

Историк «Королевского дома» не без горечи вспоминает об этом разрушении.

«Посередине этой долины, — пишет он, — возвышался когда-то крест Роланда, памятник, воздвигнутый в воспоминание о победе отважных наваррцев и разрушенный потомками тех, которые погибли под ударами испанской армии».

Между тем если не в самом Ронсевале, то в его окрестностях сохранились воспоминания, по-видимому, очень древние. В хартии об устройстве странноприимного дома в Ронсевальской долине архиепископ Пампелунский объявляет, что устраивает ее «на вершине горы, известной под именем Ронсеваль, близ часовни Карла Великого, самого знаменитого из французских королей». Эта часовня, известная под именем Ибаньета, несколько раз перестраивавшаяся, но все-таки существовавшая в начале XII столетия, считалась построенной еще Карлом Великим. Собственно, нет никакого основания не верить в правдивость этого предположения. Разве не естественно поверить, что Карл, который, как нам известно, принимал очень близко к сердцу потерю любимого племянника, в память о нем воздвиг часовню? Предположим, что пилигримы придали ей значение памятника о Роланде; но тогда остается все-таки вопрос, кто ее построил? По какому поводу? Мы уже говорили, что в начале XII столетия место это было настолько пустынно, что волки целыми стаями нападали на путешественников; долина же Ронсеваля даже в начале XIII века была совершенно необитаема и не культивирована. По всей вероятности, Карл, выстроив эту часовню, принял известные меры к ее охране, но в смутное время X и XI веков часовня была заброшена. Устройство странноприимной гостиницы явилось первой попыткой обезопасить эту местность.

Другой памятник, воздвигнутый Карлом, имеет отношения вообще к народу 778 года. Это — «Крест Карла» (Crux Caroli). О нем упоминается в хартии епископа Байонского как о границе Сизской долины. Он возвышается на самом возвышенном пункте римской дороги, по которой, вероятно, проходила армия Карла.

Вот что говорит о нем «Путеводитель паломников», уже цитированный нами однажды:

«В стране басков по дороге из Сен-Жака находится высокая гора, которую называют Сизскими воротами; восхождение на нее равняется восьми милям. Она так высока, что когда стоишь на ее вершине, то кажется, можешь достать рукой до неба. Отсюда можно видеть три государства: Кастильское, Арагонское и Французское. На самом верху есть место, называемое Крестом Карла, так как Карл, отправляясь в Испанию во главе своей армии, пробил при помощи топоров, пик и других инструментов дорогу и водрузил там крест... На этом месте паломники становятся на колени, совершают молитву и каждый делает на земле крест: таких крестов можно видеть тысячи».

В этом точном и подробном рассказе нет ничего, что заставило бы подозревать правдивость автора. Карл восстановил действительно римскую дорогу, и выражения, употребляемые автором, наводят на мысль, что он вспомнил об этой работе, прочитав надпись на кресте. В настоящее время креста этого не существует, но при тщательных розысках, быть может, драгоценный памятник и отыскался бы.

Труднее указать, где находится «Долина Карла», упоминаемая в разных старинных легендах. Впервые, по-видимому, о ней упоминается в германской поэме, которая представляет собою интересную версию испанского похода Карла, затем несколько десятков лет спустя — в «Путеводителе». Судя по последнему, «Долиной Карла» называется то место, где Карл остановился лагерем в то время, когда на Роланда напал враг. Мы уже говорили, что армия Карла следовала по римской дороге, а следовательно, и долину эту нужно искать где-либо вблизи Сизских ворот.

Таким образом, «Крест Карла», «Часовня Карла» должны считаться памятниками, воздвигнутыми императором франков, — первый в память восстановления древней дороги, второй в честь павших в бою 15 августа 778 года. Последний, следовательно, имеет большую историческую ценность, так как позволяет утверждать, что битва при Ронсевале действительно была и что во время этой битвы погиб цвет франкского рыцарства, о чем упоминается во французских поэмах, верных хранителях исторических преданий.

Эти французские поэмы сохранили не только имя Ронсеваля, но подробности, с которыми они изображают самую битву, заставляют предполагать, что безвестные авторы были знакомы даже с самой местностью. Их описания природы если нельзя приложить к самой долине, зато они безусловно верно изображают характер местности близ Сизских ворот. Описывая переход армии Карла Великого через эти ворота, поэт говорит следующее:

А в тот момент, когда армия бросает лагерь, чтобы возвратиться в Ронсеваль по той же дороге, поэт повторяет:

В описаниях Ронсевальской долины нет упоминания ни об ущельях, ни о мрачных долинах. Все время поэт говорит о поле, и вид, представляющийся глазам Карла, когда он возвращается на место сражения, не имел формы узкого прохода: он видит поле, ложбины и горы, одним словом, долину, окруженную высокими горами, а в двух милях от долины по дороге, ведущей в Эбро, замечает пыль, поднимающуюся от убегавших сарацинов.

В описании самой битвы имеется немного подробностей, которые позволили бы нам дополнить эти указания, но в общем здесь нет ничего, что бы противоречило первому описанию.

Одно место в поэме вызвало бесчисленные споры — это именно указание, что Роланд, умирая, ложится под сосну. Эта подробность поразила французского ученого Дешана, когда он посетил Ронсевальскую долину. «Я, — говорит Дешан, — внимательно осматривался по сторонам, но не нашел и следов сосен... Мне кажется, что трувер упоминает об этом просто ради “шику”, сам же, по всей вероятности, даже и не был в Пиренеях».

По поводу этого замечания и возгорелся спор. Особенно горячо вступился ученый историк Камил Жулиан. «Я всегда верил, — пишет он, — что дорогой поэт был лично в Ронсевале, лично видел место, где произошло сражение. Если нет сосен теперь, то я уверен, что они были в XI или XII веках...»

Пиренеи в прежние времена имели еще другое название — Сосновая роща. На это Венсон, компетентный ботаник и антикварий, возразил в следующем роде: «Вряд ли возможно, чтобы во времена Карла в Пиренеях было больше елей, чем их имеется теперь. Леса, окружающие Ронсевальскую долину, состоят преимущественно из елей и буков; поэтому я, со своей стороны, не верю, чтобы автор “Песни о Роланде” был когда-нибудь лично в Ронсевале».

Третейским судьей в этом споре является Гастон Пари. «Был ли автор “Песни о Роланде” в Ронсевальской долине? — ставит он вопрос самому себе и затем продолжает: — Мне кажется, подобный вопрос нельзя задавать так прямо. “Песня о Роланде” не относится к числу произведений, вылившихся из-под пера сразу в момент поэтического вдохновения: она заключает в себе отдельные части, которые, по-видимому, принадлежат разным эпохам и разным авторам. Одни из этих частей вылились из груди трувера непосредственно вслед за событием и, следовательно, должны быть отнесены к VIII или к IX векам, другие вошли позже и создавались профессиональными поэтами, чтобы подогреть интерес к произведению или разжечь патриотический пыл народа. Что некоторые из этих поэтов побывали в Ронсевальской долине, это весьма вероятно. Французские труверы чуть ли не с X века переходили через горы в Испанию и там искали счастья и денег. По возвращении во Францию они по собственным воспоминаниям о посещении Ронсеваля вставляли новые эпизоды или исправляли старые упущения в этой старинной поэме, которая продолжала приносить им главный доход. Но кто мог бы указать, какие составные части поэмы кому принадлежат? Кроме того, многие погрешности поэмы были исправлены, вероятно, даже не вследствие личного посещения долины, а согласно рассказам паломников, сотнями и тысячами посещавших Компостеллу. Паломники занесли в Ронсеваль легенду о битве и в то же время предполагали, что видели действительно все то, что было сказано в поэме относительно описания места. “Песня” прямо ссылается на свидетельство паломников, когда упоминает о могиле Роланда в Блэ, им же она, вероятно, обязана и точному описанию местности... Имя автора “Песни о Роланде” — легион, и было бы странно утверждать, что из всех поэтов, которые так или иначе прикосновенны к этой песне, ни один не побывал в Ронсевале, где столько людей проходило каждый год. Можно даже предполагать, что автор первой песни, которая впоследствии была увеличена и дополнена разными вариантами, был одним из участников в походе Карла».

Таким образом, можно смело утверждать, что описания Ронсевальской долины почти списаны с натуры, зато нельзя того же сказать относительно других подробностей поэмы.

Поэма, которая рисует Карла с белой бородой и голым черепом, когда ему в 778 году было всего лишь 37 лет, которая не знает про участие в битве басков, которая заставляет сарацинов поклоняться идолам Магомета, Аполлона и Тревагаля, которая рассказывает, что Карл Великий не только разбил близ Эбры врага, ускользнувшего от отряда Роланда, но даже взял Сарагосу и обратил его в христианский город, — такая поэма, по-видимому, очень удалена от событий, и только при ближайшем с ней знакомстве можно уловить следы современности этой эпохи.

«Вопрос о сосне» поэтому является пустым и ничтожным. Сосна вообще была в большой моде у французских старинных поэтов, и в ее тени часто совершались разговоры и крупные события. Поэты никогда не стеснялись пересаживать ее в совсем неподходящий климат, раз того требовал ассонанс или рифма. В силу той же необходимости часто оливковые деревья переносились на север Франции. Во всяком случае, на авторитет Венсона можно положиться, а он, как мы видели, говорит, что сосен никогда не могло быть в Ронсевале.

Самое имя «Ронсеваль», перешедшее в Песню о Роланде, можно лишь объяснить тем, что оно сохранилось в народной памяти до XI века, поэтому можно быть уверенным, что битва 15 августа 778 года произошла именно в Ронсевале, а не в каком-либо ином месте. Если сличить поэтическое описание сражения с указаниями историков, то можно почти с уверенностью сказать, что неприятель, скрывшись в соседних с Ронсевалем лесах, занял вершину Ибаньеты и, окружив арьергард, взбиравшийся с трудом на Ронсевальскую долину, уничтожил его. Это предположение вполне согласуется с описанием Эйнгарда.

«Когда армия подвигалась медленно вперед, растянувшись в длинную ленту вследствие узкого прохода, баски, расположившись засадой на вершине горы (место это как нельзя лучше пригодно для засады благодаря дремучим лесам, покрывающим его), бросились сверху на последний отряд армии, конвоировавший обоз и прикрывавший тыл передовых отрядов, заставили его отступить вниз на долину и истребили весь отряд до последнего человека, затем, захватив что можно было из обоза, баски рассеялись, пользуясь темнотой ночи. У басков было то преимущество, что они были легче вооружены, знали отлично расположение места, заняли заранее выгодную позицию, тогда как франкам мешали их тяжелое вооружение и узость прохода, не позволявшая развернуть фронт».

Эти слова, по всей вероятности, были написаны ради того, чтобы уменьшить чувство нравственного угнетения, которое должно было зародиться во Франции при известии о таком поражении. Вся ответственность за нападение взводится здесь на басков и объясняется, каким образом ускользнули они от мести Карла. Таким образом, всю вину взвалили на басков и объяснили, почему они избегли заслуженного ими наказания. В общем же описание Эйнгарда очень точно. Баски, подвижность которых вошла в поговорку, действительно были легко одеты и вооружены; все их вооружение состояло из одних дротиков, которые они бросали с удивительной ловкостью. Франки же, наоборот, тяжело вооруженные, отягощенные своими повозками, сброшенные в долину и окруженные со всех сторон врагами, не могли защищаться с успехом. Очень возможно, что баски соединились с мусульманами и даже пустили их вперед, и когда те внесли беспорядок в ряды арьергарда и отбросили его до середины долины, докончили поражение.

Но в песнях о Роланде сражение рисуется совсем иначе. Ни один из поэтов не упоминает ни о багаже, ни о засаде врага, загородившего путь и отбросившего франков к середине долины. Не упоминается также ни о различии вооружения, ни о невыгодности позиции. Рассказ одного автора, выдавшего свое произведение за произведение епископа Турпина, в некоторых чертах совпадает с действительностью. Сарацины числом пятьдесят тысяч спрятались за холмами и в лесах, окружающих Ронсеваль, чтобы напасть на французов, которых всего было двадцать тысяч. На заре первый корпус в составе двадцати тысяч человек вышел из засады и напал «в тыл» христианам. Он весь уничтожен был французами к трем часам дня; тогда второй отряд в тридцать тысяч человек снова нападает на утомленных первой битвой франков и всех их уничтожает, за исключением Роланда и нескольких сотен человек, спрятавшихся в лесу. Роланд сзывает их, трубя в свой рог, и нападает сам на сарацинов. Все его товарищи на этот раз убиты, но сарацины потеряли своего вождя и обращаются в бегство, после чего Роланд умирает победителем.

Песня о Роланде еще более удалена от истины. Неожиданность заключается главным образом в том, что сарацины нападают на французов после того, как заключили с ними мир и признали свою подчиненность; битва же происходит самая обыкновенная. Франки, расположившись лагерем в Ронсевальской долине, слышат со стороны Испании звук тысячи рогов — это трубят сарацины; вскоре Оливье, взойдя на возвышенность, замечает приближение громадной армии, покрывающей собою «все горы, долины и холмы». Французы готовятся к встрече и после нескольких схваток подавлены превосходящей их численностью, преувеличенной до невероятного количества: сарацины в числе четырехсот тысяч нападают на двадцать тысяч, и тем не менее французы, прежде чем погибнуть, убивают их почти всех. Роланд обращает последние остатки в бегство и после того, как ранит их вождя, умирает сам, повернувшись лицом к вражеской стране.

В начале поражение при Ронсевальской долине было описано вернее, то есть по крайней мере так можно предполагать. Автор первой песни, той самой, которая послужила зерном, а последующие дополнения к которой можно сравнить с корой, быть может, сам участвовал в походе или же слышал рассказы про него из уст очевидцев, вернувшихся во Францию. Решить этот вопрос наверное — нет никакой возможности в настоящее время. Во всяком случае, он вставил в свое произведение несколько драгоценных подробностей, уцелевших в его памяти и следы которых еще можно разглядеть теперь, несмотря на то что в продолжение трех столетий песня подвергалась многочисленным изменениям и стала почти неузнаваемой.

Одним из главных следов с этой точки зрения является утверждение, что нападающей стороной были сарацины из Сарагосы. Поэзия вообще не история, но в этом случае песня о Роланде не сильно уклоняется от истины, наоборот, она даже вернее и правдивее официальных летописей. Правда, песня ничего не упоминает о басках, но в этом нет ничего удивительного, так как это горное племя совершенно не известно на севере Франции. Самое интересное то, что арабские летописи, французские историки и песня о Роланде — все утверждают, что нападение было сделано сарацинами.

Мы уже упоминали об имени Ронсеваля; другая географическая подробность, встречающаяся в поэмах, — это Сизские ворота, которые проходил Карл на обратном пути во Францию. Можно также указать еще на некоторые названия, встречающиеся в песне о Роланде: так, между прочим здесь упоминаются Аспийские ворота (западная сторона Ронсевальской долины), Сарагоса, Эбра (называемая в песне Себрой), Рюна, древнее название реки, протекающей в Помпелуне, и несколько городов северной Испании, взятых Карлом перед его возвращением во Францию. Но эти имена могли быть присоединены к поэме впоследствии, благодаря рассказам пилигримов, так как многих из этих городов Карл даже не мог встретить на обратном пути. Теперь скажем два слова о действующих лицах поэмы.

Двое из этих лиц — Карл и Роланд — безусловно достоверны. О двух других знатных рыцарях, упоминаемых Эйнгардом, не осталось никакого воспоминания. О Роланде поэт упоминает с третьей строчки и делает его центральной фигурой. Так как Роланд был маркграфом британским, то весьма вероятно, что первая песня о Роланде была сложена во французской Бретани. Как умер Роланд, достоверно не известно, потому что ни один из участников битвы не пережил его. Но возможно, что его труп был найден посреди других, и народное воображение решило, что Роланд один обратил в бегство врагов и умер победителем. Быть может также, что случайная трещина в скале, близ которой нашли труп Роланда, заставила предполагать, что герой пытался разбить свой меч, опасаясь, как бы он не достался в руки врагов.

Что касается других героев поэмы, погибших вместе с Роландом, и главным образом его друга, известного под именем Оливье Женевского, — мы не можем сказать, существовал ли он действительно. Единственным историческим лицом является архиепископ Рейнский Турпин. Но этот прелат, о котором, собственно, ничего неизвестно кроме имени, умер долго спустя 778 года; нам неизвестны причины, которые заставили поэтов вывести его среди сражавшихся при Ронсевальской долине. Одно только можно предположить: что он участвовал в экспедиции франков в Испании.

Три обстоятельства, кроме уже упомянутых, следует отметить еще. Это, во-первых, что арьергард Карла Великого, предводительствуемый знатными рыцарями, был уничтожен в Пиренейском проходе; во-вторых, армия Карла возвращается, но не находит уже врага и затем она возвращается в Ронсевальскую долину в момент заката солнца. Эти три драгоценные черты, общие как истории, так и поэме, имеют, несомненно, фактическую подкладку. Последнее указание особенно интересно потому, что в одно и то же время доказывает и тесную связь поэмы с историей, и старание поэмы, несмотря на ряд изменений, сохранить правдивость. Первобытная поэма, вероятно, рассказывала, точно так же как и Эйнгард, что приближение ночи помешало армии Карла попытаться преследовать врагов. Позднее появились новые варианты, утверждавшие, что Бог не захотел оставить без возмездия Ронсевальский разгром и приказал солнцу остановиться, дабы дать возможность Карлу истребить убегавших сарацинов. Поэт, изобревший этот вариант, имел очень смутные понятия о географии Испании: он заставляет французскую армию пройти сразу все расстояние от Ронсеваля до Эбры, дистанцию, требующую по крайней мере трех дней ходьбы. Другой автор поправил его ошибку, но тоже довольно неудачно, сказав, что Бог удерживал на небе солнце в продолжение трех дней.

Арьергард, допустивший так неожиданно напасть на себя, по-видимому, подвигался вперед без всякой предосторожности и слишком отстал от главного корпуса армии. Поэты видели в этом неожиданном нападении результат предательства и взвалили всю вину на рыцаря Ганелона. Однако, говоря откровенно, трудно сказать, в чем состояло предательство. Ганелон, посланный к эмиру Сарагосы и подкупленный подарками, а также будто бы из ненависти к Роланду, советует эмиру подчиниться для вида требованиям Карла, а затем напасть на арьергард, когда армия будет переходить горы. В поэме Турпина говорится, что Ганелон подал эмиру идею, до которой тот мог додуматься сам, — спрятаться в окрестностях Ронсеваля. В песне же даже нет речи и об этом легком стратегическом маневре: рыцарь просто обещает поставить Роланда во главе арьергарда. Конечно, на самом деле никакого предательства не было, но воображение народное поражение во что бы то ни стало хочет объяснить предательством. По всей вероятности, первоначально в песне ни слова не было об измене Ганелона, и только последующие переделыватели и подражатели ввели этот вариант ради поэтического эффекта, и потому его следует считать просто плодом фантазии.

Несмотря на всю темноту истории и преувеличение поэзии, один пункт, в одно и то же время светлый и туманный, можно установить с точностью, а именно, что в долине Ронсеваля и на горных вершинах, господствующих там, французы, жертвы засады, которую они не могли предвидеть, умерли геройской смертью с лишним тысячу двести лет тому назад. С высоты Ибаньеты король Карл, который впоследствии должен быть императором Карлом Великим, со слезами на глазах глядел на поле битвы, усеянное трупами, среди которых находился Роланд, один из его лучших рыцарей, граф Бретонский, а неизвестный поэт, чтобы утешить товарищей Роланда, к которым, быть может, он принадлежал сам, воспел его храбрость и оплакал его смерть в песне, которая передавалась из поколения в поколение, от народа к народу, которая в продолжение многих веков разносила по всей Европе славу французского имени, которая стала точкой отправления огромного поэтического движения и которая после многочисленных переделок, достигнув нашего времени, все еще волнует сердечные струны.

«Когда, стоя близ развалин бедной часовни, построенной вместо часовни Карла, смотришь на расстилающуюся у ног долину, где когда-то столько храбрых нашли свою кончину, то кажется, будто слышишь стоны и плач тысячи умирающих людей; чувствуешь, несмотря на целые века расстояния, живую связь, соединяющую наши души с душой этих отдаленных предков, которые за столько веков до нас любили наше отечество, из которых одни отдали за нее свою жизнь, а другие уже на нашем языке воспели ее славу и горе. Это место заслуживает того, чтобы его сделать целью паломничества. Оно для нас вдвойне священно», — такими красивыми словами заканчивает свои этюд о Ронсевальской долине Гастон Пари.

Мы, конечно, не можем утверждать, что гибель Роланда, как она описывается в поэзии, заставляет звучать в нас высокие чувства патриотизма. Для нас разгром французского арьергарда является ни больше, ни меньше как одним из военных случаев, которых в истории можно насчитать целые десятки. Гораздо важнее со всеобщей европейской точки зрения то поэтическое движение, которое породила собой «Песня о Роланде».

Благодаря ей образовался целый цикл сказаний и легенд о Карле и его сподвижниках. В этих сказаниях обрисовываются следующие моменты из истории Карла: древний геройский дух обращается мало-помалу в придворную вежливость, рассказываются отдельные характеристики рыцарей, воспеваются величие Карла, мудрость герцога Баварского, мужество Роланда, его дружба с Оливье, низость и предательство Ганелона и, наконец, общая гибель героев. Попытка привести эти сказания в одно общее целое была сделана в романе Жирарта Омьенского, а кроме того, в большом стихотворении Адене под заглавием «De Berte aus grans píese». Это стихотворение, как и роман Жирарта, написано александрийскими стихами; в нем описываются история матери Карла Великого, гонения, которым она подвергалась, и в заключение восстановление ее прав. Содержание страдает длиннотами, но написано все произведение в старинном духе, наивно и трогательно.

Роман Жирарта Омьенского в первой книге повествует о преследованиях, которые испытал Карл в своем детстве, его бегство в Испанию, где он под чужим именем поступает на службу к сарацинскому королю и совершает первые свои геройские подвиги. Здесь он влюбляется в Галиену, дочь сарацинского короля, и затем после покорения отцовского царства женится на ней. Во второй книге описываются саксонские и славянские войны; в третьей и последней — поход в Испанию и гибель Роланда. Весь этот роман написан на основании старинных героических песен, целым потоком лившихся из уст трубадуров после Ронсевальского погрома. Между прочим, здесь имеется очень поэтический рассказ, относящийся к детству Роланда.

Кроме упомянутых двух произведений, есть еще прозаические сочинения, описывающие жизнь Карла и Роланда на основании старинных сказаний. Из них заслуживают упоминания роман Виана и книга четырех сыновей Эмона. Обе книги описывают битвы Карла с вассалами.

Роман Виана является, однако, лишь отрывком большого стихотворения и, по-видимому, должен был иметь семь частей. В введении рассказывается, как поэт по имени Бертан находит случайно в аббатстве Сен-Дени книгу, в которой описывается происхождение главных франкских фамилий. Первая, самая знаменитая фамилия — короля, вторая — Доона Майнцкого, могущественного, богатого и храброго, но, к сожалению, не особенно преданного: из этой фамилии вышел Ганелон; третья — Гарева Монклэва, из которой выходили великодушные и мудрые герои. Не входя в оценку этого произведения, мы приведем из него несколько выдержек относительно осады Карлом Великим Вианы, или Виенны на Роне. Чтобы читателю было понятно содержание отдельных отрывков, мы сделаем сначала небольшой эскиз этого сказания.

Ренье и Гергард, сыновья Гарена Монклэвского, оказали Карлу Великому существенные рыцарские услуги. Первому он отдает освобожденную Геную, второму обещает освобожденное герцогство Бургундское. Но спустя некоторое время он влюбляется во вдову герцога и предлагает ей свою руку. Герцогиня, успевшая за этот срок влюбиться в Гергарда, просит дать ей время на размышление и призывает его к себе. Гергард находит странным, что женщина зовет мужчину. Она посылает вторично гонцов, но он приказывает передать ей, что раньше двух недель не может приехать; оскорбленная этим отказом, она приглашает Карла, и тот немедленно приезжает. Она отдает ему свою руку, и Карл, чтобы удовлетворить Гергарда, жалует ему крепкий город Виану на Роне. Гергард входит в покой императора, чтобы поблагодарить его и поцеловать у него ноги. Сидевшая рядом с супругом императрица выставляет вперед свою ногу, так что Гергард целует ее туфлю вместо ноги императора. Затем он отправляется в Виану, где женится на вдове прежнего повелителя. Спустя некоторое время к императорскому двору приезжает Эмери, сын Милона Апулийского, племянник Гергарда. Однажды, в отсутствии императора, императрица рассказывает за столом, как она поступила с дядей Эмери, и тот в гневе бросает в нее ножом, однако ранит ее неопасно. Воздержавшись от дальнейшей мести, он отправляется в Виану к своему дяде. Этот последний решает отмстить за себя и объявляет войну императору. Карл отправляется с войском к Виане и осаждает ее в продолжение семи лет. Гергарду помогают его братья Милон Апулийский, Арнольд Боландский и Ренье Генуэзский, последний — вместе со своим сыном Оливье и дочерью Аудэ. В войске Карла находится его племянник Роланд, герцог Баварский. Оливье поймал как-то залетевшего сокола Роланда, и из-за этого между рыцарями происходит первая ссора. Следуют описания отдельных сражений и рыцарских подвигов. Однажды прекрасная Аудэ вместе с другими дамами вышла из города, чтобы посмотреть на битву. Роланд нападает на нее и хочет увести в лагерь, но брат спасает ее. Затем Оливье отправляется в палатку императора с предложениями мира, но император не принимает его условий, после чего Оливье вызывает Роланда на остров, находящийся против Вианы, на поединок; условия поединка таковы: если Роланд будет побежден, то император снимает осаду, если же падет Оливье, то герцог Гергард отдаст Виану и очистит страну. Между Оливье и баронами императора возникает кровавый спор. Вианцы выходят к нему на помощь. Происходит общее сражение. Вианцев теснят; Гергард трубит отступление и схватывает коня Оливье за узду, чтобы тот не остался в сражении, а затем спешит укрыться за стенами города вместе со своим войском.

Уже вианцы вернулись в город, подняли мосты и заперли ворота. Увидев это, Карл от бешенства едва не теряет рассудка и громко кричит: «Доблестное рыцарство, вперед за мной и станем штурмовать крепость! Если кто теперь отстанет, то все, что он имеет во Франции: замок, город или поместье, — все будет сравнено с землей».

При этих словах все двинулись вперед по направлению к крепким стенам. Вианцы же в ответ начали бросать камни, и более сотни юношей прекрасной Франции были сброшены наземь.

— О император, — обратился тогда герцог Найм длиннобородый с речью к Карлу, — если вы хотите взять город силой, город, окруженный крепкими стенами и башнями, насчитывающими несколькими столетий существования, построенный еще язычниками, то вам это не удастся никогда; поэтому пошлите лучше во Францию и позовите сюда плотников, и когда они придут, прикажите им построить какой-нибудь помост, с которого можно было бы напасть на стены.

Карл, услышав такие слова, глубоко опечалился. Но герцог с раскрасневшимся лицом продолжал:

— О император Карл, не скрою я от вас, глупо и неразумно поступаете вы, если думаете, что можно штурмом взять крепость, построенную язычниками! Всю жизнь простоите вы здесь и все-таки ничего не добьетесь. Прикажите прислать из Франции ремесленников, и тогда старые стены падут.

Карл слушает его речь и еще больше распаляется гневом.

— Monjoie! — восклицает он. — Чего же вы медлите, мои доблестные рыцари?

Снова начинается штурм крепости еще с большею яростью. В это время на стене города показывается прекрасная Аудэ. Она одета в богатый плащ, вышитый золотом; ее голубые глаза блестят, а на лице горит юный румянец. Она выходит на крепкую стену. Увидев общее смятение, она берет камень и сбрасывает его со стены; тот попадает в шлем гасконца и, раздробив железо, едва не убивает его до смерти. Роланд, увидев девушку, окидывает ее смелыми взорами и громко восклицает:

— Клянусь Сыном Девы Марии, с этой стороны город никогда не будет взят, так как против дам я никогда не бьюсь!

Немного спустя он обращается уже прямо к ней:

— Кто вы, прекрасная дама? Не оскорбляйтесь лишь моим вопросом, потому что я ничего дурного не держу в мыслях!

— Сударь, — отвечает она, — не скрою от вас, кто я такая. Воспитавшие меня называют меня Аудэ — я дочь Ренье, который правит Генуей, сестра Оливье, племянница Гергарда, могущественного повелителя Вианы. Мой род велик, благороден. До сегодняшнего дня еще никто не владел мною и не будет владеть, пока я нахожусь под защитою Оливье и Гергарда.

— Очень жаль, — заметил на это про себя Роланд, — что ты не находишься в моей палатке, но, впрочем, это еще может случиться после битвы, на которую вызвал меня Оливье Генуэзец.

Но умная прекрасная Аудэ заговорила вновь:

— Господин рыцарь, теперь вы знаете все обо мне, так скажите же мне в свою очередь, кто вы сами и откуда ведете свой род! Вам очень идет и щит с крепкими ремнями, и меч, который висит у вашего бедра, и копье, на котором развевается знамя; хорош также и ваш конь, быстрый, как стрела. Вы сильно теснили сегодня наши войско, и, по всем видимостям, вы доблестный рыцарь. И когда вы мне скажете, кто вы такой, тогда я поверю, что ваша неприятельница действительно очень красива.

Услышав эти слова, рыцарь рассмеялся и проговорил:

— Да, вы говорите правду, во всем христианском мире нет вам подобной.

Затем Роланд открыл ей свое происхождение, если не совершенно, то во всяком случае правдиво.

— Прекрасная дева, — проговорил он, — друзья зовут меня Роландом.

Это обрадовало Аудэ.

— Так, значит, вы тот рыцарь, который должен будет выступить на единоборство с моим братом. Вы, вероятно, не знаете, как отважен Оливье. Поистине говорю вам, меня это очень огорчает, потому что охотно приняла бы вас в число своих друзей, так как знаю, как верно служите вы Карлу. Ведь если бы я не избегла вас вчера, то вряд ли бы мне пришлось снова увидеть отчизну.

Услышав это, Роланд ответил:

— Прошу вас, не насмехайтесь надо мной!..

В это время император обратился к графу Берри:

— Господин Ланберт, сообщите мне, пожалуйста, точные сведения, кто эта дама, которая стоит там, на стене, и разговаривает с Роландом.

— Клянусь честью, — ответил Ланберт, — это прекрасная Аудэ, дочь Ренье Генуэзского. Ломбардский герцог собирается жениться на ней и увезти к себе в Руэн.

— Ну, этому не бывать, — воскликнул император, — так как Роланд сам, кажется, метит на нее. Прежде чем ему удастся увезти ее, сто рыцарей, закованных в железо, распрощаются со своей жизнью.

Так говорил Карл, а Роланд в это время отошел от Аудэ. Император заметил его и поманил его к себе.

— Скажи, племянник, — проговорил он, — что ты думаешь насчет прекрасной девушки, с которой ты только что разговаривал? Если она чем-нибудь разгневала тебя, то прошу простить ее.

При этих словах вся кровь прилила к лицу Роланда — ему стало стыдно за дядю.

— Она тебя задержала слишком долго, — продолжал император. — Пока ты с ней разговаривал, из города вышел Оливье и с ним сто рыцарей и напали на твое войско. Наших двадцать человек сложили свои головы, а многие другие попались в плен. Аудэ, по всей вероятности, знала об этом и нарочно задерживала и насмехалась над тобой.

Услышав это, Роланд воспылал страшным гневом, но в это время Карл опять обратился к нему с дружескими словами:

— Ну, не сердись так сильно, дорогой племянник: из любви к этой красавице мы можем снять осаду и вернуться к домашнему очагу.

— Как вам будет угодно повелеть, — ответил Роланд.

Раздался звук трубы, и войско повернуло обратно.

Ночью императору приснился сон, будто его ястреб вступил в жестокий бой с соколами, залетевшими из города, и как после долгой борьбы птицы помирились. Мудрец предсказал, что этот сон относится к предстоящему поединку юношей. Рано поутру Оливье вооружился. Старый еврей Иоахим подарил ему хорошее вооружение и между прочим натыльник, который надевал еще Эней. Оружие, кроме того, благословил епископ. Оливье выезжает, несмотря на отговаривания Гергарда, и, достигнув острова, три раза трубит в рог. Роланд сильно радуется, заслышав звук трубы, опоясывается мечом Дурандалем и, не отвечая на просьбы Карла остаться дома, быстро уезжает.

Роланд сел на драгоценного коня, надел на шею щит и взял в руку крепкое копье, к которому пятью гвоздями было прибито маленькое знамя. Он быстро промчался мимо палаток, переправился вплавь через реку и очутился на острове, где поджидал его Оливье отважный. Герцог Роланд направил на него коня, а тот поскакал ему навстречу, прикрывая щитом свое лицо, так как мужество Роланда ему было хорошо известно. Приблизившись к Оливье, Роланд воскликнул:

— Кто вы такой, рыцарь? Отвечайте! Свободный аллеман, баварец, фламандец, норманн или кто-нибудь другой?

— Как, Роланд, вы больше уж меня не узнаете? — возразил Оливье. — Я сын храброго Ренье, повелителя Генуи, и мой дядя Гергард — храбрый вождь, мой кузен Эмери — мужественный юноша, у которого вчера вы отбили лошадь; чтобы отмстить за моего кузена, я и пришел сюда. Мне очень памятен тот день, когда я чуть было не лишился своей сестры и только благодаря своему мечу спас ее от вашей власти. Тогда вам пришлось сильно пришпоривать коня, чтобы доскакать до своего дома. Но это говорю я, не желая пристыдить вас, наоборот, ради заключения мира, я готов хоть сейчас отдать за вас свою сестру.

— Что за болтовню приходится мне слышать! — воскликнул Роланд. — Когда тебя я приведу как пленного в свою палатку, то, если захочу, возьму тогда и твою сестру.

— Ну нет, — ответил Оливье, — этому не бывать, пока я буду жив.

Оливье вначале был полон самых рыцарских чувств, но, услыхав высокомерную речь Роланда, глубоко оскорбился.

— Роланд, в вас говорит пустое тщеславие, — промолвил он. — Вы слишком заносчивы, если надеетесь покорить меня и моего дядю Гергарда. Не будет вашим он вассалом никогда, в этом я вас уверяю.

— Ты заблуждаешься, — ответил ему Роланд, — и вся твоя брань на меня нисколько не действует. Коли Бог поможет мне, то твоя голова еще до вечерни будет отделена от туловища при помощи моего Дуранд аля.

— Ну, этого я не позволю сделать над собой, — возразил Оливье, — так как моя смерть может принести несчастье дяде Гергарду.

Таких двух рыцарей еще никто никогда не видал. Племянник императора обратился к сыну Ренье со следующей речью:

— Вассал, останови поток твоей речи. Я пришел сюда, чтобы биться за твердый город Виану, и если ты храбр, то докажи теперь это.

В ответ на это Оливье возразил:

— Роланд, благородный рыцарь и храбрый герой, прошу вас, ради Бога оставим ссору и заживем в дружбе. Я отдам за вас свою сестру, красавицу Аудэ, вы будете повелевать Вианой, на что охотно согласится дядя мой Гергард, а я же буду вашим вечным спутником и всегда стану сражаться рядом с вами.

— Не говори мне больше о мире, — перебил его Роланд. — Когда я убью тебя, то Виана и Аудэ и так будут принадлежать мне.

— Нет, господин Роланд, — сказал Оливье, — то, что вы говорите, никогда не случится. Лучше согласитесь на то, что я предлагаю вам из любви: примите мир и станем друзьями. Ради этого я даже отказываюсь от чести нанести вам рану и победить вас. В конце концов все-таки вследствие такого поступка на меня и на мой весь род ляжет несмываемое пятно позора. Король и дядя мой никогда не помирятся между собой, и все время у них будут возникать ссоры и раздоры. А если вы сделаете то, о чем я вас прошу, дядя мой и я будем навсегда вашими покорными вассалами.

— Довольно, — вскричал Роланд, — ты не перехитришь меня! Мне нужно или убить тебя, или взять в плен и привести к моему дяде Карлу. У него в палатке ты пробудешь до тех пор, пока тебя не вышлют из этой страны. А вслед за тем я получу Аудэ вместе с городом Вианой, из которого будет изгнан твой дядя Гергард.

— Это все пустые выдумки, — ответил Оливье. — Я буду дураком, если стану продолжать упрашивать тебя о мире. Помоги же мне Бог! Теперь, Роланд, берегитесь, я больше уж не стану щадить вас.

С этими словами оба рыцаря пришпорили своих коней и разъехались в разные стороны, и при повороте потрясали копьями и прикрылись щитами. Затем они поскакали друг другу навстречу.

Все видевшие этих рыцарей и наблюдавшие, как они ловко управляли своими конями, клялись, что никогда не приходилось им видеть более прекрасных рыцарей. Оба противника нанесли друг другу могучие удары, от которых разлетелись в куски их щиты и сломались копья, и только крепкие латы остались невредимы. От этого толчка сильные кони упали на передние колена, но оба рыцаря сейчас же подняли их и, разъехавшись снова, как два сокола, бросились друг на друга.

Роланд, сидя на гасконском коне, обнажил свой крепкий Дурандаль и ударил им по шлему Оливье, но удар, нанесенный с громадной силой, скользнул по шлему, и меч рассек седло, разрубил пополам великолепного арагонского коня, на котором сидел Оливье, и сам рыцарь очутился на земле.

— Monjoie! — воскликнул Роланд. — Еще сегодня будет разрушена Виана, в которой прятался твой Гергард-предатель; еще сегодня ему придется понести наказанье — он будет повешен, как последний вор.

Но в это время Оливье обнажает свой меч и, как разъяренный лев, бросается вперед. На городской же башне стоит озабоченный Гергард с крепко сжатыми устами — ни за какие сокровища он не проронил бы теперь ни одного слова, но тут не выдержал он и воскликнул:

— Всемогущий Боже, пославший Сына Своего ради нашего спасения, спаси для Твоей славы моего рыцаря, которому в настоящий момент угрожает Роланд. Потеря такая была бы слишком сильна для меня.

Прекрасная Аудэ тоже стоит у своего окна и плачет, опершись на локоть. Когда она увидела, что брат ее упал с коня на зеленую траву, от горя у нее едва не разорвалось сердце. Тотчас же она спустилась к себе в часовню и там распростерлась ниц перед иконой Божией Матери, прося Ее в горячей молитве помирить рыцарей, так как они оба дороги ей.

Но оставим деву и вернемся к Роланду и его противнику, отважному Оливье, который сражается стоя на земле. Он поднимает свой меч с золотой рукоятью и ударяет им по шлему Роланда с такой силой, что сбивает с него драгоценные каменья и перья. Но меч соскальзывает и падает на переднюю часть лошади и рассекает пополам гасконского скакуна рыцаря, причем вместе с конем валится на землю и Роланд. Оливье ликует, видя своего врага спешившимся, и за эту победу он не взял бы в дар Орлеан вместе с епископством Реймским.

Если бы вы сами присутствовали на острове, где происходил поединок, то вы сами бы признались, что никогда не видали двух более достойных и более отважных героев. Они ловко и сильно наносят друг другу удары мечами, проворно защищаются щитами, от их ударов летят такие искры, что вся полянка освещается точно молниями. Такой ожесточенной борьбы еще не видал никогда ни один человек и никогда, наверное, больше не увидит.

Герцог Гергард продолжает смотреть на бой со стены города, рядом с ним стоят Арнольд Боландский и Эмери, отважный рыцарь. Ренье Генуэзский начинает жаловаться на судьбу, которая подвергает такой опасности его сына.

— Святая Мария, — говорил он, рыдая, — возьми под свое покровительство моего сына и не дай ему погибнуть в этом бою!

И Карл Великий тоже с своей стороны молит Пресвятую Деву:

— Святая Мария, сохрани мне Роланда — он наследует мою корону!

А на острове между тем происходит битва, и каждый из бойцов, не щадя своих сил, наносит противнику удар за ударом, превосходя яростью диких зверей. Ни один из них не хочет ни в чем уступить друг другу. Сверкающие мечи бьют по шлемам, по щитам и разрубают золотые звенья, точно шелковые нити. От силы удара брызжут вокруг искры; они так разгорячились, что все их желание состоит лишь в том, чтобы покончить друг с другом. Уже разбиты были панцири и щиты, и если бы не воля Бога, оба они уже давно бы пали мертвыми.

На городской стене стояла благородная дама Габорг и, ломая руки, громко жаловалась:

— О Виана, лучше бы тебя поглотил огонь и испепелил все твои строения вместо того, чтобы из-за тебя бились таких два рыцаря! Коли умрет один из них, мы знаем наперед, что армия Франции опустошит всю эту страну.

Аудэ же после короткого раздумья обратилась со следующей речью к знаменитому Арнольду Боландскому:

— Скажите, дядя, как бы нам без позора помирить тех двух благородных рыцарей?

— Ничем не могу помочь, — ответил храбрый муж. — Этот поединок решили устроить император Карл и дядя твой Гергард.

Оба рыцаря все еще продолжали битву, стоя на земле, так как мы уже сказали, что лошади их были разрублены. Но, наконец, Роланд заговорил:

— Клянусь честью, господин Оливье, еще ни разу не встречал я в жизни такого доблестного рыцаря, как вы. Но раз мы уже встретились с вами в открытом поле, то будем продолжать битву, пока один из нас не будет побежден или убит! И пусть никто не смеет вмешиваться в нашу битву. Отсюда вижу я, как две дамы, стоя на стене, ломают себе руки и, по-видимому, скорбят за вас.

— Вы правы, — ответил ему Оливье, — это дама Габорг и моя сестра Аудэ, которые печалятся за мою участь. Если Бог поможет мне уйти отсюда живым, то завтра же я сообщу ей, что только вы достойны быть ее мужем, или же она должна поступить в монастырь.

И вот на миг оба бойца разошлись, чтобы сделать передышку. Роланд немало нанес сегодня ударов своим Дурандалем, который так верно послужил ему впоследствии во время битвы при Ронсевальской долине. Когда они снова сошлись грудь с грудью, Оливье поднял свой меч и нанес Роланду могучий удар, но тот успел загородиться щитом, и меч, глубоко врезавшись в выпуклую поверхность щита, сломался у самого эфеса. Оливье отбросил обломок в реку, и тотчас же всем стало известно, что Оливье сломал свой меч. Услышав это, Аудэ упала без чувств на землю, но затем, поднявшись, обратилась с молитвой к небесам. И сам король, когда ему доложили об этой грустной вести, заплакал тихо, прикрыв лицо дорогой мантией.

Когда Оливье увидел, что все его оружие изломано, а верный конь разрублен пополам, то он пришел в великий гнев. Оглядываясь по сторонам и не находя нигде ни запасного оружия, ни места, куда он мог бы укрыться, Оливье от горя и досады едва не сошел с ума. И он уже решил принять честную смерть, лишь бы не спасаться от врага бегством, и с этим намерением кинулся с кулаками на Роланда. Но Роланд понял его намерение и, не желая пользоваться своими преимуществами, проговорил:

— Как вы храбры, господин Оливье, сломали свой меч и щит, тогда как у меня в руках меч, который никогда не может сломаться. Я племянник императора Франции, и если бы я теперь вас ранил или убил, то покрыл бы себя несмываемым позором за то, что напал на безоружного. Ступайте же скорей за мечом и захватите также бутылку вина или кларета, так как мне очень хочется пить.

Оливье, услышав эту речь, поблагодарил его.

— Господин Роланд, я вам очень признателен. Если вы немного отдохнете здесь, то я схожу и переговорю с перевозчиком, который привез меня сюда, чтобы он принес мне новое вооружение.

— Как вам будет угодно, — ответил Роланд.

После этого Оливье поспешил к берегу и стал звать перевозчика, и когда тот подъехал, он ему сказал:

— Слушай внимательно меня! Иди скорей в Виану и там скажи моему дяде, что у меня сломался меч и чтобы он сейчас же прислал мне новый, а я за это уж постараюсь с Божьей помощью одержать победу и выручить его из беды. Пусть он также пришлет бутылку вина или кларета, так как Роланду очень хочется пить.

— Все будет, сударь, исполнено, как вы приказываете, — ответил перевозчик и вскочил в свое судно.

Он живо переправился на другой берег и бегом отправился по направлению к Виане, как приказывал ему Оливье, которого он сам хотел выручить из беды. Войдя во дворец, он прямо обратился к герцогу:

— Ради Бога, — проговорил он, — господин Оливье приказал передать вам, сударь, чтобы вы помогли ему в его беде, так как у него сломался меч. Пошлите же ему другой как можно скорей и вместе с тем бутылку вина или кларета, так как Роланд, племянник императора, очень хочет пить.

— Все будет сделано, — ответил Гергард и немало дивился на геройство и великодушие племянника короля.

Герцог не замедлил ответить мужественному перевозчику.

— Друг, — сказал он, — спаси тебя Господь от беды! Неси скорей помощь отважному Оливье! Вот ключ, спустись в погреб и выбери вина, какого хочешь; возьми также и эти два меча: один принадлежит мне, другой — Ренье, отцу Оливье.

— Охотно исполню ваше повеление, — ответил посланец.

Весь этот разговор подслушал Иоахим, еврей, снабдивший Оливье оружием, и, боясь, как бы ему не попасть в ответ, поспешил обратно в свой дом, где отыскал другой чудесный меч, хранившийся у него сотни лет и принадлежавший знаменитому рыцарю Клозаманту, который потерял его в лесу близ Рима в той страшной битве, когда его умертвил Мокон Вальфондейский. Рыцарь упал с разрубленной головой, а меч вывалился у него из ножен и затерялся в густой траве. Спустя долгое время его нашли во время сенокоса крестьяне из окрестной деревни и отнесли его папе римскому. Тот обратил внимание на его богатую отделку и, кроме того, из надписи, вырезанной на нем, узнал, что называется меч Альтеклэр и что он изготовлен в Риме, а сковал его известный мастер Монификан. Папа приказал очистить его и приложить к другим своим сокровищам. Пипин Французский получил его в дар, когда короновался в Риме. Бевонский герцог отдал его в виде платы, от герцога впоследствии получил его Иоахим. С тех пор о мече никто больше ничего не слышал до того дня, пока еврей не узнал, что данное им Оливье оружие все сломалось.

Этот добрый еврей передал блестящий стальной меч герцогу Гергарду, а вместе с ним вино и золотой кубок. Сейчас же был снаряжен паж, который и повез все эти вещи на берег, где его уже ждал бравый перевозчик. Граф Оливье вышел ему навстречу, взял меч и, налив вино в золотой кубок, подал его Роланду, который так хотел утолить жажду. Паж, видя, что благородный рыцарь Роланд закинул назад голову, захотел изменнически помочь своему господину и обнажил меч, готовясь нанести удар. Заметив то, Оливье бросился на пажа и нанес ему такой жестокий удар кулаком, от которого тот как подкошенный свалился на землю.

— Собачий сын, — воскликнул Оливье, — ты этим поступком лишился всей моей любви! Завтра же чтобы тебя не было у меня во дворце: иди куда хочешь и ищи себе приют у других господ.

Когда Роланд утолил свою жажду, он обратился к Оливье:

— Оставим разговор об этом негодяе. Если бы я был убит, вся Франция очутилась бы в нужде и все бароны с королем во главе пожалели бы обо мне. Беритесь же за оружие, еще сегодня должен Гергард затрепетать при нашем входе в город.

— Пустую болтовню опять приходится мне слышать, — ответил Оливье. — Во всем я полагаюсь на Бога да на свое оружие, с помощью которого надеюсь отстоять интересы дяди.

Оба рыцаря схватились за мечи, и Роланд, взмахнув Дурандалем, ударил в шлем своего противника и рассек его до нижнего ободка, но Бог не допустил погибнуть герою, и меч, соскользнув налево, ударился об щит, разбил его и врезался глубоко в землю. Вся кровь вскипела в сердце Оливье.

— Да спасет меня Бог! — воскликнул он. — Я вижу по удару, что это далеко не шутка!

Он замахнулся Альтеклэром и нанес в свою очередь удар Роланду в шлем. Шлем разбился, но меч, соскользнув налево, попал в щит и, расщепив его, врезался в землю. Не встать бы Роланду от этого удара, если бы его не защитил Господь.

— Ого, — сказал Роланд, — я вижу, ты не жалеешь своих ударов.

Снова оба стали наносить друг другу такие удары, каких еще из смертных никто не видал. Рыцари, как два леопарда, бросались друг на друга, но никто не уступал своему врагу ни на волос. Аудэ наблюдала за битвой с большим страхом и не переставала молиться за обоих благородных героев. Их бой привел в трепет даже самых храбрых рыцарей. Вот Оливье опять поднял свой меч и нанес удар в лицо своему противнику. Меч срезал кусок забрала и раскромсал на груди у Роланда до сорока шести железных звеньев. От этого удара герцог Роланд пришел еще в большую ярость и, схватив в обе руки Дурандаль, нанес могучий удар по шлему Оливье. Силен был удар: шлем раскололся у Оливье, и больше ста звеньев разорвалось на панцире; из левой руки Оливье обильно потекла кровь, и он упал на одно колено. Но через минуту герой, призвав на помощь Бога, еще с большей яростью стал продолжать борьбу.

— Скажите мне, Роланд, что это за меч, которым вы наносите такие могучие удары? — спросил Оливье.

— Сударь, — отвечал Роланд, — этот меч мой, и называется он Дурандаль, и им-то я думаю наказать вас, а также и герцога Гергарда, который послал вас на этот поединок.

— Ну, в этом вы ошибетесь, — возразил Оливье, — и если Бог сохранит мое вооружение, то я вам докажу противное.

Снова схватил Оливье свой меч и ударил им по шлему Роланда, а затем по стальному нагруднику, от которого отбил целый кусок.

— Твой клинок рубит великолепно, — воскликнул Роланд, — и ты сам, юноша, бьешься прекрасно!

В то время как на острове стоят два храбрых соперника и наносят друг другу могучие удары, герцог Гергард находится на городской стене и молит Бога в следующих выражениях:

— Помоги тебе Господь, Оливье, в этот трудный день! Если ты покоришь сегодня храброго Роланда, то никогда потом император Карл не станет притеснять нас.

В то же время император Карл преклонил колени в своей палатке и молил Создателя, чтобы Он сохранил его племянника Роланда.

На лужайке же все еще продолжали сражаться два бойца. В войске Карла собрались сто рыцарей и, потихоньку вооружившись, собрались ехать на помощь Роланду; но когда про то узнал Карл, он приказал сейчас же вернуть их обратно и наблюдать издали за ходом битвы.

А рыцари все продолжали биться, и искры сыпались от их стальных клинков. Вдруг Роланду пришла мысль испытать благородство Оливье.

— Оливье, — сказал Роланд, — я чувствую себя больным, и мне необходимо немного отдохнуть.

— Очень жаль, — ответил Оливье, — мне было бы приятнее сразить тебя мечом, но если тебе нездоровится, то поди и отдохни под деревом. Я же помахаю над тобой зеленой веткой, чтобы доставить тебе прохладу, пока ты будешь отдыхать.

Услышав эти слова, Роланд сильно удивился и громко закричал:

— Неужели вы думаете, что я говорю вам правду, господин Оливье? Я сказал все это лишь для того, чтоб испытать вас, на самом же деле я могу сражаться четыре дня без пищи и питья.

— И я также, — ответил Оливье. — Итак, начнем снова бой.

— Согласен, — воскликнул Роланд, — будем биться до завтрашнего вечера!

Снова загорелась жаркая битва, однако оба героя до того утомились, что не знали даже, как будут продолжать дальнейшее сражение.

— Оливье, — обратился к рыцарю Роланд, — такого могучего противника я еще не встречал; никто так долго не мог бы сражаться со мной.

— Роланд, — ответил ему Оливье, — пока Господь не оставит меня Своей помощью, до тех пор ни один человек на свете не может причинить мне вред.

Долго бы еще продолжалось их сражение, если бы Бог не решил прекратить эту смертельную борьбу. В самый разгар их битвы, когда их ярость достигла апогея, между ними вдруг спустилось облако и разделило их непроницаемой стеной; через минуту из облака вышел ангел и, обратившись к обоим рыцарям, сказал:

— Благородные рыцари, вы слава и гордость своей страны, но ваш поединок продолжается слишком долго. Итак, стерегитесь от дальнейшей ссоры, так как Бог запрещает вам это, и я сообщаю вам Его волю. Если же вы хотите испытать вашу храбрость, то идите в Испанию и там сразитесь с язычниками за христианскую веру.

В ужасе стояли оба рыцаря, услышав это повеление Бога; ангел же продолжал:

— Не устрашайтесь, так как Бог хочет лишь прекратить ваш смертельный бой. Идите в Испанию против короля Марсилия, правящего сарацинами, и этим вы заслужите себе вечную славу.

Когда ангел скрылся, рыцари обратились с молитвой к Богу, а затем Роланд проговорил:

— Оливье, друг мой, я люблю вас, как никто на свете. С этих пор не будет замка, ни клочка земли, которого бы я ни поделил с тобою братски. Теперь, если тебе это будет приятно, я возьму за себя Аудэ. Не дальше как через четыре дня император заключит с вами мир, а если он не согласится, то я перейду на вашу сторону, и тогда ему никогда не добиться победы.

Оливье с радостью выслушал эти слова и, подняв в небу руки, проговорил:

— Всесильный Боже, благодарю Тебя за Твою милость! Поверьте мне, Роланд, я люблю вас больше всего на свете. С готовностью отдам за вас свою сестру, лишь бы только состоялся мир у нас с Карлом. Теперь же снимите ваш шлем, и облобызаем друг друга.

Оба рыцаря обнажили головы и с радостью поцеловались в знак дружбы. Затем они сели на зеленую траву и повели братскую беседу.

Далее следует описание возвращения Роланда к императору. Он советует Карлу заключить мир с Гергардом, и когда тот отказывается, клянется никогда больше не опоясать бедра мечом. Карл отправляется на охоту и отбивается от своей свиты. Герцог Гергард и некоторые другие рыцари узнают об этом случае и подземным ходом пробираются в лес, где нападают на Карла. Эмери предлагает убить его. Гергард же и другие падают перед императором на колени и просят о мире. Император соглашается и уходит вместе с ними опять-таки подземным ходом в город, где и проводит всю ночь. Аудэ, которая ему очень понравилась, он просит отдать за своего племянника Роланда. Наутро Карл и Гергард в сопровождении двух тысяч всадников выезжают из города в богатых одеждах, но без оружия. С радостными кликами приближаются они к лагерю. Франки, все еще отыскивающие императора, предполагают, что вианцы воспользовались их замешательством и хотят атаковать их. В полном вооружении едут они им навстречу. Карл улыбается, выезжает вперед и объявляет о мире. В день святого Морица Аудэ и Роланд обручаются. В тот же самый день приходит известие о вторжении во Францию сарацинов. Карл поручает Гергарду и его брату охранять в его отсутствие королевство, а сам отправляется в поход; Роланд дает Аудэ свое кольцо, а она же в обмен — белое знамя. Но свадьбе мешает Ронсевальская битва.

Много других легенд и песен сохранилось у романских народов о Роланде, но перечислять их мы не будем, чтобы не утомлять внимания читателя. Можно с уверенностью сказать, что Роланд был одним из самых популярных героев Средневековья и послужил для многих поэтов сюжетом для рыцарских романов, из которых «Неистовый Роланд» Ариоста и «Влюбленный Роланд» Боярдо не забыты еще и до сих пор.