Легенды о мастере Тычке

***

Хотя сказка со сказом сродни, однако сказ любит к были вязаться, а сказка от него — подальше держаться.

Много разных историй я слышал от наших заводских дедов о мастере Тычке и Петре I. Сначала, когда еще под носом было сыро, принимал их за сказки, потом — за красные были, а когда у меня не только голова, но и руки приучились думать, я понял, что деды мне сказывали сказы, чтобы я ближе к жизни держался и не позволил попам и всяким государевым подпевалам свою голову бурьяном засеять.

Один из этих сказов я расскажу нам.

Когда в Питере бабы через улицы из окна в окно ухватами горшки еще передавали, а для великих дворцов только стопы ставили, по младу городу разнеслась молва, что в одной из церквей, стоящей в недальной веси, сотворилось чудо. Нежданно залилась слезами икона святой богородицы, и плачется она за людей, творящих грех, осмелившихся вместе с царем Петровым построить новую столицу на том месте, которое бог облюбовал для кустари и хляби. Что создано богом, то не должно тревожиться человеческими руками. А город, рожденный не по воле всевышнего, будет сожжен небесным огнем, его пепелища разметаны конскими хвостами, люди будут выведены, как лиха трава с чистого поля.

А знамо, что молва не по лесу ходит, а по людям, если уж она пошла, то ее ни конному, ни пешему не нагнать, ни царским указом не заворотить.

Заволновался народ и грянул ту церковь искать; может, еще богородица прощение даст.

Услышал и Петр этот некрасный звон. Сел он на стул, сколоченный своими руками, и такую беспомощь почувствовал, хоть кидайся в омут. Как собрать снова разбредший народ? С помощью войска? Люди не рыба — войско не сеть. Что делать? И захотелось ему найти ту церковь и поглядеть самому на чудо-икону. Кого с собой взять? Не генерала же, делающего все дела, как при атаке, в лоб. Вдруг ему пришла мысль: не уехал ли еще в Тулу мастер Тычка — веселый мудрец? И тот на его счастье оказался в Петербурге.

Накинул Петр поверх своего царского мундира армячок, надел на голову шапку-пирожок — волосяной сторожок и направился с Тычкой шажком, с посошком искать церковь, где богородица слезы льет. Ее оказалось нетрудно найти, только надо было за людьми идти, цепочкой тянувшимися но полям и лесам. Она стояла на пригорке между трех деревень. Серая, неприглядная, срубленная невесть в какие времена. Но церковушка еще жила и походила на хитрую побирушку-богомолку, в сирой одежде, привыкшей показывать, как она во имя людей несет свой нелегкий крест и все время думающей, в какой бы деревушке можно послаще поесть.

Внутри церковка была разделена белым шнурком на две части. По одну сторону шнурка находилась икона святой богоматери, а по другую — стояли миряне и глазели на ее плачущее лицо. Ежели кто-то из мирян забывался и, сам того не замечая, перешагивал через шнур, чтобы поближе посмотреть на чудо, то ему низенький и тощий попик скорбным голосом говорил:

— Нельзя. Богом не позволено. Грех великий на себя примешь.

Вдруг один долговязый мужик с голым, как колено, подбородком перешагнул через этот шнур и сказал:

— А мне богом дозволено, — и потянул за собой другого мужика, с ладонями шире лопаты.

Люди от испуга ахнули и, толкая друг друга, кинулись к двери, чтобы уйти от греха подальше. А долговязый мужик сбросил с себя армяк и предстал перед всеми в царской одежде. Люди еще больше испугались и пуще прежнего наперли друг на друга, проклиная узкие церковные двери. Человек в царской одежде строгим голосом крикнул:

— Стоять всем на месте! — и добавил: — Если кто хоть дрыгнет ногой, сухим веником того заставлю попарить.

Тут уж не только люди, сама церковь перестала дышать. Мужиком в царской одежде, конечно, был Петр.

Когда наступила тишина, Петр подмигнул мирянам, засмеялся раскатисто, давая понять, что он пошутил, затем испытующе поглядел на попика, который ни жив ни мертв стоял рядом, оглядел плачущую икону и спросил Тычку:

— Большой ли тут заложен секрет?

Тот ответил:

— Что хитро, то и просто.

— Что надобно сделать, чтобы разгадать снятую тайну? А то у самих святых отцов не найдешь концов.

Тычка мазнул пальцем по иконе, потом, не торопясь, обнюхал его и сказал:

— Для разгадки тайны требуется перед иконой поставить табурет и на него вам надобно встать.

Когда принесли табурет и Петр, взгромоздившись на него, заглянул за икону, он увидел на другой ее стороне старую деревянную плошку, заполненную лампадным маслом, а вернее, половину плошки, приклеенную к иконной доске. И приклеена она была точно на уровне глаз изображения богоматери. А на уровне ее зрачков, с обратной стороны проткнуты иглою две дырочки. Когда перед иконой зажигали свечи, масло в тех дырочках разжижалось, вытекало из них и медленно лилось по щекам святой богоматери.

Петр долго разглядывал икону, то с той, то с другой стороны, а потом спросил попа:

— С каких ты пор стал ворожить?

Тот жалобно и смиренно ответил:

— Когда нечего стало в рот положить.

Оказалось, что на строительство Питера-города согнали всех жителей близлежащих деревень. Люди добирались домой только спать, валясь с ног от усталости. У них совсем не оставалось времени приходить в свою церковь. Теперь они и венчались и причащались и все прочие свои божественные дела наспех справляли в городе. Служитель деревенской церкви остался совсем без прихода.

— А знаешь ли ты, для чего строится русский город на Неве? — спросил Петр насмерть перепуганного попа.

Рад бы ответить ему бедный попик, но он этого не знал. Плюхнулся он плашмя на пол и нечеловеческим голосом завыл:

— Государь, кормилец и хранитель ты наш земной, пощади меня ради Христа, мной хоть лавки мой да еще дресвы подсыпай, только не губи.

Но у царя Петра уже дергалась щека и дрожали усы. Он обернулся к мирянам и сказал:

— Люди, вы слышали, что он говорит? А теперь посмотрите, что он сотворил.

Петр снял икону, повернул ее и обратную сторону показал мирянам.

Этого ему мало показалось. Петр слез с табуретки, схватил попенка за гриву и выволок его на улицу, где толкалась уйма народу, жаждущая своими глазами поглядеть на плачущую икону. Петр опять икону показал людям с той и другой стороны, потом поставил ее на видное место, а содержимое плошки попу приказал не выхлебать, а вылакать по-собачьи, глаза богородицы вылизать насухо. И говорят, до самой кончины Петра глаза богородицы были сухими.