Легенды о мастере Тычке

***

Всякое мастерство любит не только сноровку и терпение, но и веселую удаль.

Иной раз посмотришь на обыкновенного каменотеса, он словно играючи из камня лыко дерет. И так у него красносмотрительно выходит, будто из камней сказки складывает. А отойдет от своего детища — мужик мужиком.

И никто не подумает, что он творец-художник. Так и бабы у нас, вроде бы на первый взгляд неуклюжи, да на деле очень проворны и дюжи. Некоторые даже по мужицкому ремеслу любого молодца за пояс заткнут и ахнуть ему не дадут.

Глядючи на наших девушек, чуженины из ближайших городов и весен всегда с удивлением и завистью говаривали:

— Глянь-кось, тульские муравейки-невелички, а на себе таскают больше своего веса, да еще легко и красиво.

Конечно, с берега всегда красиво смотреть на гребцов.

И сколько людей с разных сторон ни старались к себе заманивать наших тулянок, обещая им всякие блага, ни одна из них не соглашалась покинуть своего города. И по очень простой причине. Если человек хоть раз испытал хмельную радость своего рукотворства, заставляющего волновать других, он уже не может жить и работать только ради хлеба и даже большого достатка. Посади его в царский дворец, он и там будет себя чувствовать несчастным. Об этом сложено немало печальных легенд, но самая печальная из них — о лучнице Катерине — непокорной душе.

Когда-то на зеленом уголочке тульской земли, на том чудесном месте, где с детской радостью встречаются серебряные воды Тулицы с небесно-голубыми водами величавой реки Упы, жил лучник Аноха. Нельзя сказать, что он ленив и для семьи работал плохо, но был не из тех мастеров, что гладко стружат и кудрявыми стружками вьюжат. Ремесло его скудно кормило. Жил, как говорится, в Туле, а ел дули. А приучаться к другому — было уже поздно. Анохе так опротивело свое ремесло, что когда он приступал к работе, его начинало тошнить. Но нужда может заставить не только опротивевшую работу делать, а даже черту зубы чистить. И никуда не денешься. И жить Аношке было тяжко и умирать боялся, как бы его на том свете не заставили мастерить луки и стрелы.

А была у Анохи дочушка по имени Катюшка. Хороша — как писаная миска. Быстра, проворна и на руку легка. За что ни возьмется, все у нее в руках горит. Мать-то за ней больно не следила. Кроме Катюши, у нее было еще два сидня, два лежня и два ползня. Девчушка своей волей и жила. А руки у нее молодые да свежие, играться бы им как котятам, не зная усталости. А нечем. Мать даст ей постирать пеленки, а что для нее эти пеленки — шырк-мырк, и они уже на веревке. Руки какого-то другого дела просили. От нечего делать иной раз Катюшка присядет к отцу и начинает его пытать, почему это не эдак, почему то не так.

— Много будешь знать, скоро состаришься, — обрывал ее Аноха.

А Катюшка, будто не слыша его, опять за свое:

— Почему калены стрелы и луки ты делаешь не так, как дед Григорий, а дед Григорий — не так, как дед Егорий. У одних стрелы летят дальше, а у других — нет?

— Бог про то весть, что в котоме-то есть: а ведому и тому, кто несет котому.

— А почему всяк свою тайну так бережет?

— О чем не сказывают, о том не допытываются, — уже сердясь, говорил Аноха и прогонял ее прочь.

А Катюшку еще больше любопытство брало. Ей было жалко отца, что его за мастерство не так почитали, как деда Григория и деда Егория. Она начала похаживать к ним и другим мастерам по лучному делу да поглядывать за их работой. А потом, тайком от отца, и сама стала мастерить луки и стрелы. Сперва не прытко, а там потише. Скоро только блины пекут.

А когда смелости набралась, со своей работой на посиделки начала похаживать.

- Давай. Катюшечка-душечка, постигай мужицкую науку, если и она пойдет тебе на руку, — шутили над ней мастера.

- А не дойдет ли, правда, она до вашего умельства? — с опаской спрашивали их жены.

- Дойдет, обязательно дойдет, пока песок по камню взойдет, — отвечали мастера. — Но бывают и такие чудеса, когда курица поет и печка кашляет.

На первый взгляд кажется, чего еще проще, как изготовить лук. Возьми гибкую ветку, согни, приладь к ней бечеву, и он готов. Может быть, где так и делался лук, а на Руси он никогда не изготовлялся из одного куска дерева, а всегда был составным. И не всякое дерево годилось для этого дела. Очень пригодным считались ясень, вяз и можжевельник. А делали так: продольные слои этих деревьев складывались и склеивались. Между ними для упругости ставились роговые пластины и проваренные сухожилия животных. Все это прессовали и долго просушивали, иногда по нескольку лет. Концы лука, которые назывались рогами, при сушке выгибались в обратную сторону. Перед тем, как накладывать тетиву, лук обклеивали кожей или берестой. Тетиву делали из сухожилий или скрученных кишок животных, из сыромятного ремешка, а иной раз даже из шелка. Верхняя, выпуклая часть лука называлась хребтом, а верхние части рогов — подзорами.

Стрелу тоже не очень просто делать. Она не только должна быть прямой, но мастеру нужно было рассчитать так, чтобы центр тяжести находился на границе первой трети ее длины — ближе к наконечнику. Изготовляли их или из тростника или из легкого дерева. Но самыми лучшими считались "каленые" стрелы. Такое название они получили от слова "колоть", "раскалывать". Это были стрелы, склеенные в продольном направлении из четырех частей. Затем на древко насаживали кольцо или железо. Сзади прорезывали ушко для тетивы, закрепляли перья. На Руси очень ценились стрелы с орлиными перьями. Но это еще не все. Мастеру нужно сделать колчан или, как еще его называли, "тул" из дерева или кожи, по-своему украсить, чтобы угадывали сделавшего его мастера.

Каждый колчан рассчитывался на пятьдесят-шестьдесят стрел. Стрелы расходовались очень быстро. Хороший лучник в одну минуту мог выпускать по десять-двенадцать стрел. Сам лук размещался в особом футляре-налуче. Тул и налуч прикреплялись к поясу. Все снаряжение лучника называлось саадаком. Стрелы, выпущенные из лука за триста шагов, могли пробивать толстую дубовую доску. А выпущенные из сильного лука летели на расстояние до восьмисот метров.

Секрет изготовления луков и стрел каждый мастер скрывал от другого, как огонь скрывается в кремне. Он передавался по наследству, от одного поколения к другому. Катюшу никто не остерегался. Ее считали несмышленышем. А она, играючись, так приноровилась к этому ремеслу, что анохинские стрелы пошли в ход и стали лучшими. Правда, пока они стали такими, за это время Катюша уже успела подрасти. Она удивительной казалась людям. О ней говорили:

— Эко, каналья, прямо заживо творит чудеса.

Хорошая нива — всякому в диво. А потом старики с грустью добавляли:

— Что делать... Горы падают, долы встают.

Катюша, и правда, так вымахала, что ее хоть замуж выдавай. Аноха сначала-то за Катюшу обрадовался, а потом, спохватившись, подумал: "Чего это я радуюсь? Если бы она была бы парнем, то это рукоделие ему бы пригодилось. А она — Катюша. Как только замуж выйдет, сейчас же все эти игрушки забросит, ей некогда будет с луками и стрелами заниматься, надо за детьми следить. Пока о ней слава идет, надо поторопиться выдать ее за какого-нибудь пожиточного парня и самому хоть немножко возле них пожить по-человечески".

А Катюша возьми и прилипни, и не к кому-нибудь, а к Ивану Озорнину, которого в нашем городе еще прозывали мастером Тычкой, за коим по царскому указу следили сразу тридцать три глаза, потому как старшему следильщику было велено одним глазом поглядывать еще за другими мастеровыми.

Правда, мастер Тычка нравился Анохе, он его уважал и за смелость, и за смекалистость, и за справедливость. Но ежели бы он ко всему этому был бы и пожиточным, это еще так-сяк. А то ведь у этого Ваньки Озорнина, как и у Анохи, один хлеб да живот — и без денег живет. Но дело в том, что он и Катюшка как-то сразу сдружились, будто их сам черт веревочкой связал. Дело уж дошло до того, что даже при людях начали в переглядушки играть. "Куда-нибудь бес, что ли, этого Ваньку прибрал", — думал Аноха. Оно так почти и получилось. Однажды Ивана Озорнина посадили на телегу и повезли куда-то на самый край крещеного света. Тогда это было не дивом. Надумает государь где-нибудь храм или дворец соорудить, туда осязательно туляков притулит.

- Колесом дорога! — Люди всегда кричали вслед уезжающим мастерам, чтобы они снова вернулись назад. Но мастеровые не всегда возвращались домой.

Ради их золотых рук там мастеров насильно заставляли жениться или загоняли в долги, или находили какие-нибудь другие причины, чтобы они оставались на ионом месте.

После уезда мастера Тычки у Катюши из рук стала валиться работа. Снова зажили неважно. Но Катюша на это не обращала внимания. А Аноха твердил ей:

— Замуж, замуж тебе скорее надо выходить, пока еще над тобой витает дух славы. И выйти надо обязательно за богатого.

Но Катюша об этом и слышать не хотела.

- Зачем мне богатство да немилая жизнь? — говорила она. — Клен да береза — чем не дрова? Хлеб да вода — чем не еда?

Однажды к Анохе пришел купец Чуженин, который раньше луки и стрелы покупал у деда Григория, деда Егория и других мастеров. Тайком об этом человеке говорили, что он с бесами дружбу водит и ему сам черт круглые сутки деньги чеканит. А на вид он был ласковый: голова с поклоном, язык с приговором, ноги с подходом, руки с подносом. И его чертячей душе очень по нраву пришлась Анохина Катюша. Ему даже понравилось, как у нее сгибаются кисти рук и пальцы, чтобы быстрее делать стрелы и считать деньги. Наобещав золотые горы, он и упросил Аноху отдать ее за него замуж. А Аноха, позарившись на богатство, сразу и поймался на золотой крючок. Катерина не раз видела этого человека у других мастеров. Только он тогда не хотел ее замечать — она была ещё девчонкой. Этот купчик-голубчик был таков, что его копейка нищему ладонь прожигала.

Сколько Катюша своего батюшку ни просила не отдавать ее за нелюбимого человека, Аноха был неумолим. Ему хотелось, если уж не самому богатым быть, то, но крайней мере, хоть пожить рядом с богатым человеком. Перед тем, как Катюшу нарядить и увезти навсегда из родного города, она попросилась в последний раз выйти на берег речки Тулицы, где когда-то встречалась с самым веселым тульским озорником, с Иваном Озорниным. А в те времена Тулица еще была глубокая и сюда из дальних стран прилетало много лебедей. И вот, когда Катюша на глади воды увидела белую стаю, она, подобно крыльям, подняла руки к небу и воскликнула:

— Милые лебеди, белые подруги мои, не дайте в обиду меня. Возьмите на волю с собой.

И кинулась к ним. Стая лебедей поднялась в небо — и после того Катю-Катерину никто не видел на земле.

Когда мастер Тычка снова вернулся в Тулу и пришел на берег Тулицы на встречу с Катюшей, там о ней он услышал только эту легенду.