Лощина Язычников. Книга Блэквелл

Глава 48

Фэллон

Если бы слезы могли говорить, я задавалась вопросом, какие слова они бы сформировали. Может быть, какое-то имя, которое они написали бы по буквам на полу его прихожей.

Я не знала, как долго я здесь лежала. В какой-то момент я заставила себя перестать плакать, надеясь, что, сдерживая слезы, мое сердце не узнает, что оно разбито. Это было бесполезно. Я была безнадёжна, прижимая книгу к груди, когда солнце опускалось в лес через окно.

Краткое чувство безмятежности охватывало меня в сладкие, спорадические моменты сна. Джулиан тоже был там. Потому что он всегда был везде и нигде… И я ненавидела его за это, за то, что он сделал со мной. За то, что он сделал с нами! За то, что не боролся сильнее!

Куда они могли его отвезти? Что они могли с ним сделать? Ничто не имело смысла, и я не могла понять, почему его друзья — единственные три человека, которые должны были понять — избили его голым на полу его спальни. Это разбило мое гребаное сердце, и я ничего не могла поделать! Я обнаружила, что схожу с ума — схожу с ума — кричу, плачу, дрожу и совершенно неподвижна. Взлеты, падения и бездна, снова и снова, все для него. И все это ради человека, который не смог научиться любить себя так, как любила его я. Тот, кто вообще не мог сопротивляться.

Потребовалось все — все — чтобы не вырвать каждую страницу из корешка этой книги, которую он оставил мне, и вместо этого я швырнула ее через всю хижину к стене. Я вцепилась в свои волосы! Он не сопротивлялся. И теперь я осталась одна, борясь с самой собой достаточно за нас обоих. Все, что он сделал, это украл книги, стоило ли так с ним обращаться? Заберут ли они и его жизнь тоже? Неизвестность медленно убивала меня. Я больше ничего не знала. Затем, после очередного безумного приступа, я снова впала в неподвижность.

Прошло время, и входная дверь в хижину со скрипом отворилась.

Я не потрудилась поднять голову, чтобы посмотреть, но шаги становились все ближе и громче. Чья-то рука легла мне на плечо.

— Фэллон, что ты здесь делаешь?

Голос не принадлежал Джулиану. Мне больше не было дела до того, кому он принадлежал и что они со мной сделают. Кто бы это ни был, он обошел меня кругом, присел на корточки. Мой взгляд оставался парализованным на том же месте, где раньше была стена. Теперь только выцветшая джинсовая ткань.

— Почему бы тебе не позволить мне отвезти тебя домой?

— И где это? Дом? — прошептала я, узнав, что это был Джон. Наступила долгая тишина, в воздухе повисла большая ноющая пустота. Я глубже вжалась в деревянный пол, если это вообще было возможно. Джон потер мою руку, и я отдернула ее.

— Я хочу быть здесь, когда он вернется.

— Джулиан не вернется, — сказал он, и его слова врезались в меня. Я зажмурилась, заставляя свои слезы не верить в это. Я сжала свое сердце, отвергая свое сердце, чтобы принять это. Я сжала свой разум, желая забыть об этом.

— Он в камере. В туннелях.

— Тогда, я полагаю, мы оба заключены в тюрьму этой боли. Хорошо. Он этого заслуживает.

Я не хотела так говорить, но я не могла сдержать свой гнев. Джулиан мог бы бороться против них. По крайней мере, попытаться. Если не для себя, то, по крайней мере, для меня.

— Тогда тебе также будет приятно узнать, что через семь дней он будет приговорен к Плетеному человеку. Если ты действительно так считаешь, ты пойдешь со мной и позволишь мне отвезти тебя домой, чтобы ты была в безопасности. Сегодня первый день Самайна, и сегодня полнолуние. Никогда не знаешь, какие пакости припасли жители равнин.

Он сделал паузу, переводя дыхание.

— Затем ты сможешь попрощаться с городским монстром, когда придет время. Он захочет тебя увидеть.

Монстр. Он сказал это с отвращением, как будто хотел испытать мое обожание, вызвать во мне злость.

И я прошептала:

— Все люди в той или иной степени монстры.

Я перевела взгляд на него, прищурив глаза. — Если Джулиан хочет меня видеть, ему придется либо вырваться из этой камеры, либо преследовать меня. И если он не выйдет, и ты случайно увидишь его, скажи ему, что я сказала, что он всего лишь мудак-примудак.

Я опустила взгляд.

— Тебе придется говорить «мудак» дважды, потому что он очень слаб.

Джон подождал довольно долго, и, не двигаясь с моей стороны, он тяжело вздохнул, хлопнул ладонями по бедрам и встал. Мой взгляд вернулся к тому же месту на деревянной стене. Мой пульс, казалось, тоже пришел в норму, как будто теперь, когда Джон ушел, Джулиана в камере не было. Он всего лишь прятался где-то в тени, куда его загнал этот город, — возможно, убегал в лес.

На небольшом расстоянии я услышала шарканье половицы. Затем щелчок.

Затем послышались шаги. Пауза. И дверь открылась. Затем закрылась.

Шли минуты, и ветер завывал сквозь треснувшую створку окна над кроватью, где мы спали менее суток назад, пробиваясь в хижину, в мое сердце. Тихий крик угас и уплыл сливаясь с наступающей ночью. Крик, который был не моим. Я шмыгнула носом, перекатываясь на спину, затем на бок, чтобы повернуться лицом к звуку. Простыни Джулиана были все еще растрепаны, как мы их и оставили. Петля окна застонала, когда створка слегка качнулась.

Крик продолжился, и я поднялась на ноги и пошла с осторожностью. Это был Самайн, единственный раз за весь год, когда завеса была самой тонкой. Мои колени коснулись края матраса, и я переползла через кровать, выглядывая в окно, ожидая увидеть нечто большее, чем деревья в лесу. Но там ничего не было, и порыв ветра прошелся по их ветвям, согнув кончики. Я вцепилась в ручку окна, чувствуя неземной холод, заключенный в этом месте. Я отдернула руку, мои нервы были на пределе.

И плач раздался снова. Ниже.

Я опустила взгляд и увидела белый, как кость, комочек меха.

— Каспер, — прошептала я. — Где ты был?

Каспер снова закричал, и частичка жизни вспыхнула во мне.

— Подожди, я иду!

Я встала с кровати, схватилась за дверную раму и бросилась в коридор к задней двери. По пути я остановилась, уставившись на открытую книгу, которую Джулиан оставил мне. Я наклонилась и подобрала ее, прежде чем выскользнуть на холод за домом.

Один зеленый глаз и один голубой глаз смотрели на меня с земли под окном Джулиана. На мгновение мы встретились взглядами, а затем Каспер начал кружить по хижине. На мне все еще была футболка Джулиана и пара его клетчатых пижамных штанов, когда мои босые ноги быстро двигались по лесу, пачкая стопы. Каспер отправился на юг. Я была в добрых четырёх метрах позади него и слышала, как усиливающийся ветер свистит в ветвях деревьев, когда мы проносились через лес.

Становилось все холоднее и холоднее, а мои глаза не отрывались от мучнисто-белой фигуры, перепрыгивающей через корни и рытвины в земле. Я позвала Каспера, но он не замедлился. Он был на задании. Возможно, пытается мне что-то сказать, привести меня куда-то.

Только через некоторое время мне пришло в голову, что мы направляемся в сторону похоронного бюро. Вдалеке мерцание пламени факелов и свечей окутывало кладбище, горожане, одетые во все белое, купались в мягком желтом лунном свете. Деревья вокруг меня редели, пока навесы не превратились в бархатистую темноту ночи. Сегодня вечером все звезды упали с неба и танцевали над кладбищем. Они были здесь, чтобы отпраздновать жизнь близких, застрявших на другой стороне, возможно, даже смогут навестить их в эту ночь. Простая красота зажгла огонь в моей груди, и я замедлилась до половины бега трусцой, наполовину ходьбы.

Каспер мяукнул передо мной, направляя меня к углу рядом со зданием, где было темно и пусто. Он покружил на месте, прежде чем сесть рядом с надгробием, одиноко сидящим перед буковым деревом. Его ветви нависали надо мной, и мой взгляд остановился на вырезанной на камне надписи:

ФРЕЙЯ ДЕЛИЯ ГРИМАЛЬДИ МОРГАН

«ОДИНОКАЯ ЛУНА»

10 ИЮЛЯ 1968 — 1 ИЮЛЯ 1996

ЛЮБИМАЯ МАТЬ, ЖЕНА, ДРУГ

и моя луна

«Моя луна» казалось вырезанной постфактум, и мои глаза затуманились, но я не могла сморгнуть слезы. Они застыли там, в моих глазах, размывая надгробие, искажая слова. Мне было холодно, но я не дрожала. Я слышала приглушенные голоса горожан вдалеке, но, казалось, ничего не улавливала. Мне казалось неправильным стоять здесь, у ее могилы. Она умерла, подарив мне жизнь, а я принес ей только смерть.

— Я так долго ждала встречи с тобой, Фэллон.

Голос был знакомым и похожим на песню на ветру. Я резко подняла голову от надгробия, и рядом с деревом стояла женщина с фотографии, которую я видела раньше. Ее волосы были вьющимися белыми прядями, а глаза походили на бледные сапфиры. Мне показалось, что я каким-то образом узнала ее лицо, и не по фотографии, а по зеркалу.

Небольшие различия. Мои волосы были прямыми, а ее волнистыми. Мой нос был меньше, острее. Те же губы. Но это было так, как будто я уже знала ее, мгновенное воспоминание было похоже на мечтательное времяпрепровождение. Я нервничала, но мои нервы успокоились, как будто вспомнили, где приклонить голову.

Моя мать была здесь, стояла передо мной. Мои глаза моргнули, и слезы были теплыми, когда они скатились по моим щекам.

— О, малышка, пожалуйста, не плачь.

Она сказала «малышка», и я покачала головой, а слезы катились градом, одна за другой. В течение двадцати четырех лет я страстно желала услышать голос моей матери, зовущий меня по любому имени. Я представляла себе, как это будет звучать. Если бы у меня была такая мать, которая повышала бы голос, когда злилась, пела мне перед сном, шептала сказки, как это делала Мариетта, в ее смехе звучала музыкальная мелодия. О, как я завидовала всем тем, у кого вообще была мама, которую я подслушивала, жалуясь на запреты, чрезмерную заботу, правила и комендантский час. Я стояла в стороне, желая поменяться с ней местами! Желая, чтобы кто-нибудь приютил меня, приютил, накричал на меня!

Я убила ее, а она называла меня малышкой.

Если бы я не застыла на месте, я боялась, что упаду. Но она держала подбородок высоко поднятым и выдерживала мой пристальный взгляд, хотя у нас обеих в глазах стояли слезы.

— Мне так жаль, — воскликнула я, когда она подошла ближе.

— Это не твоя вина, Фэллон. Ни в чем из этого нет твоей вины.

— Ты умерла из-за меня.

Она улыбнулась.

— Ты все неправильно поняла. Я умерла, чтобы ты могла жить.

— Я не понимаю.

Еще одна волна слез омыла мое лицо, и я не хотела вытирать глаза, боясь, что это сотрет ее видение.

— Дедушка умер, и это была моя вина, — сказала я ей на случай, если она еще не знала. — Я не смогла ему помочь. Я подвела его. И папа тоже умер. Мариетта мертва, ты мертва. И теперь… Джулиан… и я люблю его. Я люблю его так сильно, что это причиняет боль… и, может быть, это из-за меня. Потому что смерть окружает меня.

— Но именно поэтому я здесь. Ты должна выслушать меня, Фэллон. Родимое пятно на твоей коже связывает тебя с родословной детей луны, разновидностью ведьм, которые изначально обрели силу через любовь и страдания. Теперь твой долг — поддерживать нашу магию живой.

— Магия? У меня нет магии, — я покачала головой, слыша ту же историю и все еще не в силах в это поверить, — Они пытались. Папин ковен пытался вытянуть это из меня, пытался заставить меня стать одной из них. Они пытались! Надо мной издевались, меня предавали и лгали, и как бы далеко они меня ни подталкивали, я ничего не могла сделать, чтобы остановить их. Во мне ничего нет! Никакой магии! Я ничего не могу сделать. Я всего лишь девушка.

— Ты не просто девушка. И если никто этого не видит, будь сама себе любовником. Дети Луны никогда не должны были быть в ковене, потому что мы сами по себе, — цыкнула она, — Упрямые, дикие и раскованные. Скажи мне, что я ошибаюсь, Фэллон. Скажи мне, что ты не заинтересована в том, чтобы направлять духов, которые ищут тебя, или блуждать под фазами луны, когда я знаю, что ты это делаешь. Скажи мне, что ты не испытываешь неуверенности, но все же любишь сильно, потому что, когда мы любим, это редко, и это по-настоящему. Но твое сердце — дикий зверь, сам по себе. Любовь такая яростная и ненависть такая грубая, что это твое проклятие, лунное дитя. Ты не просто девушка, но если ты не встанешь и не скажешь им, кто ты такая, они сделают это за тебя

— Одинокая Луна, — прошептала я, глядя на нее.

Она понимала, каково это — быть похожей на меня. У меня было так много вопросов, но она могла уйти в любой момент, а времени не хватало. Должен был быть способ освободить Джулиана, и, возможно, у нее были ответы на все вопросы.

Я сделала шаг вперед, чувствуя, как в груди нарастает давление.

— Они забрали Джулиана, и он умрет, если я ничего не смогу сделать, чтобы остановить это!

Она сделала шаг назад, ухватившись за дерево.

— Есть еще кое-что, из-за чего я пришла сюда, чтобы сказать тебе.

— Тогда скажи мне. Пожалуйста, если это касается Джулиана, мне нужно знать!

— Проклятие Полых язычников передается по нашей родословной. Пока мы живы, живо и их проклятие. Если с тобой что-нибудь случится до того, как у тебя родится ребенок, наша магия тоже умрет. Это твоя ответственность — убедиться, что ты останешься в живых. Ты никому не можешь доверять.

— Я могу доверять ему, — заверила я ее. — Он любит меня, я знаю, что любит.

— Конечно, любит. Каждый раз, — прошептала она, ее дух начал колебаться, исчезать. Ее слова не имели смысла, как будто она говорила сама с собой. Ее глаза встретились с моими.

— У меня нет времени, но помни, Фэллон, он может любить тебя, но он никогда не выберет тебя. Он всегда будет выбирать ковен, и каждый раз тоже. Отпусти его, малышка. Ты должна выбрать себя.

Дерево появилось позади нее, и ее дух улетучился вместе с ночным ветерком.

— Ты ошибаешься, — сказала я ей, паника клокотала внутри меня.

— Ты сделаешь то, что правильно, я знаю, что ты сделаешь, — ее голос тоже превратился в шепот, и я заставила свои ноги податься вперед, чтобы обнять ее, удержать ее дольше, убедить ее.

— Я люблю тебя, Фэллон.

Затем она исчезла, ее послесловие, как туман, тянулось за ней, а я цеплялась за воздух, мои руки ничего не держали. Я пошатнулась вперед, пока мои ладони не ударились о дерево, остановив мое падение. Я повернула голову влево, вправо, назад, в поисках ее. Но она ушла и не собиралась возвращаться.

Каспер кричал, выгибая спину и терся о мою ногу, давая мне знать, что он все еще здесь. Я обхватила себя руками за талию, засунув внутрь книгу Джулиана, желая, чтобы ее визит дал мне больше ответов, чем вопросов.

Фрейя не могла знать Джулиана так, как знала его я. Когда мне нужны были слова утешения, поддержки, она только рассказала мне все, что я никогда не хотела слышать о нем, о том, как к нему относится остальной город! Мои мысли бежали, бежали и бежали, не имея смысла в моей голове. Она говорила о проклятии и о том, как оно было связано с нашей родословной. Что я должна остаться в живых.

Так вот почему Кэрри Дрисколл хотела моей смерти? Хотя холод обжигал мои ноги, уши, нос, мои внутренности онемели от этих ощущений. Знал ли об этом Джулиан? Я опустила голову, глядя на могилы, мимо которых проходили мои ноги, когда я шла по кладбищу, прокручивая в голове последние несколько дней. Джулиан действовал один, без других язычников, украл книги, уничтожил книги! Единственным возможным выводом было то, что Джулиан действительно знал, как снять проклятие, и он сделал все это, чтобы убедиться, что никто другой этого не узнает.

Джулиан пытался защитить меня.

Я не знала, идти ли мне обратно к Джулиану или к дедушке. Потеряв чувство направления, я наткнулась на скамейку на кладбище и опустила голову. Мягкий свет от свечей и факелов медленно покачивался вдалеке, жители города находили места и расстилали одеяла, чтобы провести ночь на кладбище, чтобы воссоединиться со своими близкими.

Джулиан Блэквелл сидел в камере. Он пошел против всех, чтобы защитить меня.

— О, Фэллон, — знакомый голос наполнил холодный воздух.

— Ты дрожишь, — сказала она. Я знала, что чья-то рука ласкает мою кожу, но я не пыталась пошевелиться. — Ты заболеешь, если останешься здесь на всю ночь без пальто.

— Он мудак, — кажется, закричала я, и поняла, что снова плачу, только потому, что почувствовала вкус соли на губах. Теперь я была на ногах, глядя в мягкие карие глаза. — Я ненавижу его, Киони! Я сама хочу убить его за это! Кем он себя возомнил?! Думаешь, он мог бы стать кем-то вроде героя?

Воздух вырвался из моих губ, и я покачала головой:

— Так вот что это?

Я кивнула, пытаясь разобраться в своих мыслях.

— Он думает, что может умереть и оставить меня вот так. Он эгоистичен, и я этого не потерплю. И ты знаешь, что она ошибается! Я перевела взгляд на Киони, которая вцепилась пальцами в мою руку, таща меня к машине.

— Кто ошибается?

Я фыркнула.

— Моя мать.

Брови Киони поползли вверх.

— Верно, я разговаривала с Одинокой Луной. Не такая, как ее расхваливали.

— Ты сейчас несешь чушь. Ты не это имеешь в виду.

— Я имею в виду каждое слово.

Я повернулась и закричала в воздух.

— Ты слышишь это, мама? Ты ничего не знаешь!

— Фэллон, ты официально свихнулась, теперь садись в машину.

Она открыла дверь и с таким же успехом могла толкнуть меня на пассажирское сиденье. Затем закрыла дверь.

Казалось, прошла целая вечность в этой застойной тишине, пока водительская дверь не открылась, и Киони скользнула на водительское сиденье рядом со мной. Она потерла руки друг о друга, подула на ладони горячим воздухом.

— Хорошо, теперь давай просто надеяться, что я не убью нас по дороге к Бенни.

— Что ты вообще здесь делаешь? — спросила я, зарываясь пальцами в книгу и глядя через ветровое стекло, образы Джулиана, запертого и одинокого в туннелях, поглощали мой разум.

— Потому что, к сожалению для меня прямо сейчас, я твой хранитель, и я должна убедиться, что ты не наделаешь глупостей.

Мой смех был пустым.

— Ну разумеется.

Киони повернулась ко мне лицом, когда мы лежали в темноте в моей спальне. Она не отходила от меня. Даже заставила меня стоять с ней в ванной. Я не переоделась из одежды Джулиана. Я не отложила книгу. Каспер вернулся в дом и свернулся калачиком на одеяле, накрыв мои ноги. Глаза Киони были закрыты, но я знала, что она не спит.

— Я должна умереть, чтобы проклятие было снято? — спросила я вслух. — Это то, что сказала мне Фрейя. Что единственный способ снять проклятие с Полых Язычников — моя смерть.

— Это правда, — прошептала Киони, не открывая глаз. — Если Норвежский Лес узнает, они убьют тебя. Если Священное Море узнает, они используют это против Норвежского Леса. Твой отец, Мариетта, Бенни, я… мы все в конце концов сказали бы тебе, как только ты… если ты когда-нибудь забеременеешь. Потом все начали умирать… Есть что-то такое в знании правды, что может быть опасно до этого.

— Бремя.

— Вот именно.

— Я бы не хотела, чтобы моему ребенку пришлось пройти через это.

— Вот именно, — снова сказала Киони. — Тогда, возможно, ты бы избежала беременности или влюбленности. Или, с другой стороны, ты могла бы жить здесь и за что-то испытывать ненависть к Норвежскому Лесу и рассказать Священному Морю секрет. Это могло сработать в любом случае, и у лунной девушки не было причин знать об этом, пока она не забеременеет. Таким образом, каждое решение, которое ты принимала, было вызвано тем, что ты хотела его принять. Не из-за проклятия.

— Книги, которые украл Джулиан… они находились во владении Священного Моря. Ты думаешь, они знали все это время?

Вздох сорвался с ее губ.

— Нет, даже книги загадочны. Кантини знают, да, но они Хранители секретов. У Священного Моря никогда не должно было быть книг с самого начала, и Виола Кантини никогда бы не раскрыла секрет никому, даже своему ковену. Они не могут.

— Итак, Джулиан в камере, потому что он украл книги у ковена, которых у них вообще не должно было быть.

— Джулиан в камере, потому что он предал свой ковен и ворвался в покои Священного Моря. Это нарушение мирного договора между двумя ковенами. Джулиан потерял всякую честность. Он проклятый язычник из Пустоты, и для того, чтобы Норвежский Лес сохранил доверие, Джулиан должен быть принесен в жертву.

— Человек в обмен на взлом и проникновение — это несправедливо.

Ее глаза распахнулись.

— В этом городе так оно и есть.

Я придвинулась ближе к Киони, скользнула взглядом между ее глазами.

— Я люблю его, — прошептала я. — Скажи мне правду. Скажи мне, как мне спасти его?

На мгновение Киони замолчала, как будто тщательно подбирая слова. Затем:

— Ты не можешь. Единственный способ спасти Джулиана — это какое-то чудо, а чудес в Воющей Лощине не бывает.

Мой взгляд скользнул по ее круглому лицу. — Чудо, то, чего никогда не было, — прошептала я, не сводя с нее глаз, и мое пустое сердце затрепетало в груди.

Я знала, что должна была сделать. Это было рискованно, но мне больше нечего было терять. Глаза Киони посуровели, как будто она осознала мое откровение.

Но мое сердце приняло решение.