Маленький содом

МАЛЕНЬКАЯ «HAHA»[47]

— Мама! Мы опоздаем. Поезд приходит ровно в двенадцать. А сейчас уже двадцать минут двенадцатого.

— Успеем,— ответила мать, сидевшая перед зеркалом.

Она не торопилась. Ей необходимо было совершить несколько тонких, артистически искусных косметических манипуляций, но так, чтобы их не заметил даже самый проницательный глаз.

Талантливо была замаскирована и новая, самая невинная морщинка.

— Мама, я посылаю за фаэтоном.

— Хорошо.

— Мар-ри-я! — протяжно крикнула дочка, выглянув в коридор.— Беги к отелю «Болгария» за фаэтоном. Найми тот широкий, на каком мы ездили в Банки.

Она прошла в гостиную, повертелась перед зеркалом, оправила юбочку, вздернула спереди блузку, лукаво улыбнулась, сделала себе грациозный реверанс и поставила высший балл всем своим прелестям.

— Надя, ты готова?

— Да.

Надя вошла в комнату матери, опытным взглядом окинула всю ее фигуру и пришла в восхищение. Она знала, что мама ее красива, а дочка похожа на нее.

Подъехал фаэтон, и мать с дочерью отправились на вокзал.

— Как я рада, мамочка, что приезжает дядя.

Надя недаром радовалась и по праву гордилась братом своей матери, известным в провинции адвокатом, видным общественным деятелем, депутатом. Случилось ему быть даже министром... ровно четыре месяца и два дня. Он остался холостяком, так как политическая деятельность помешала ему жениться. Однажды он, на свою беду, влюбился в барышню, которую считал совершенством. Но она была дочерью лидера враждебной партии; и ради своей партии адвокат пожертвовал любовью.

Сестра обожала бывшего министра. Когда он впервые приехал к ним в гости в сопровождении телохранителя, восседавшего на козлах, она раскаялась, что согласилась выйти за такого человека, как ее благоверный.

Правда, он богат, но состояние нажил на спекуляциях кожей, университета не кончил, а главное — никогда не был министром. И ее замужество показалось ей непростительным мезальянсом. Она даже стала бояться, как бы этот ее неравный брак не отразился на судьбе Нади, но утешалась мыслью, что в ее дочке материнская кровь возьмет верх над отцовской.

К часу дня хозяйки и гость приехали с вокзала.

Сели обедать.

Надя вертелась около дяди и болтала без умолку.

— После обеда мама с папой пойдут в гости, а мы с тобой — в кино, на дневной сеанс. Сегодня в последний раз показывают «Возвышенное счастье» Нордикса. Играют Аста Нильсен и Псиландер. Я в них влюблена! Она, правда, очень уж худенькая, но играет великолепно. А он — ах, до чего он красив! Пойдем вдвоем с дядей, под руку, важно-преважно.

— В котором часу начинается сеанс?

— В пять, но мы выйдем в три. Ты еще успеешь отдохнуть. У вас там есть кино?

— Неважное.

— А театр?

— В театре не бываю.

— А мы слушали недавно «Лоэнгрина» и «Летучего голландца»; немецкая труппа приезжала на гастроли.

— На школьном дневничке все это, наверное, отражается?

— Ну уж извините!

— Конечно, нет! с гордостью возразила мать.— Ни концерты, ни театральные премьеры мы не пропускаем, но учимся очень хорошо.

— Хватает ли времени?

— В Софии день долгий. В прошлом году я кончила с отличием, и в нынешнем так будет.

— Посмотрим!

— Посмотришь и удивишься. Я твое письмо берегу, Помнишь свое обещание?

— Помню, помню.

— Если забудешь — напомню сама. Летом мы поедем в Банки, Своге, в Баня-Костенец. Впрочем, нет,— туда не хочу! Надоели они мне. Хочу в Чам-Корию. Дядя, слушай, почему бы тебе не остаться в Софии навсегда?

— Какая у тебя отметка по истории?

— Шестерка[48] .

— Помнишь, что сказал Юлий Цезарь? Лучше быть первым в деревне, чем последним в городе.

— Пусть будет по-твоему. А все-таки какие у нас бестолковые адвокаты!

— Фи, Надя!—вмешалась мать.— Что это за выражение? Можно подумать, что ты воспитывалась на улице!

— Э, мама, теперь каникулы, а дядя свой человек.

Дядя с племянницей отправились в кино. Зал был полон.

Во время антрактов дядя разглядывал публику. Преобладали студентки и гимназистки. Надя была знакома с доброй половиной зрительниц.

— Видишь вон ту? Хорошенькая, правда? А эта?

Прелестные головки, стройные фигурки — подтянутые, в коротких платьицах, живые лукавые глазенки — все это напомнило старому холостяку о чем-то далеком, забытом. Грустная мелодия навевала на него тоску об утраченном.

Сеанс окончился. Зрители вышли на улицу.

— Ты доволен, дядя? Оркестр играл чудесно, особенно первая скрипка. Раньше этот скрипач служил в гвардии. Сегодня какой день? Четверг? Завтра в казино концерт. Пойдем туда? А сейчас покатаемся по Царьградскому шоссе. Познакомишься с нашим бомондом.

Дядя остановил элегантный экипаж.

— Дядя, ты где сядешь?

Он невольно усмехнулся, услышав этот наивный и в то же время лукавый вопрос.

— Конечно, слева от тебя. Ты ведь дама, да еще столичная.

Они уселись. Надя оправила платье, откинулась на спинку сиденья и как-то сразу стала серьезной. Она гордо сидела рядом с дядей. Он был одет по последней моде; янтарный мундштук в зубах, тяжелая золотая цепочка на жилете, крупный брильянтовый перстень на правой руке.

По дороге Надя увидела знакомых учительниц и совсем заважничала — едва кивнула им головой.

Выехали на шоссе. Тут самолюбие Нади было немножко задето: мимо промчался автомобиль, в котором сидела ее одноклассница рядом со своей матерью.

— Дядя, это княгиня с дочерью. Надежда и Евдокия. Они возвращаются из загородного дворца,— сказала она таким небрежным тоном, как будто не раз ездила в автомобиле княгини с ее дочерью.

«Счастливицы!»

Надя опоздала к обеду.

Но вот открылась дверь, и она вошла спокойно, с торжествующим видом. Зажав что-то в руке, она молча подошла к дяде.

— Смотрите, вот письмо с вашей подписью: «Если ты, Наденька, перейдешь в шестой класс, то получишь от меня подарок по своему вкусу; цена не имеет значения». А вот и мой дневник.

— Браво, Надя! Убеждаешь не хуже адвоката. Все доказательства налицо.

— Едем, сегодня же! Список я уже приготовила.

— Какой список?

— Увидишь. Не забудь же — подарок по моему вкусу, а цена не имеет значения.

Ровно в четыре часа Надя разбудила дядю, сама принесла ему кофе и пирожные.

— Возьмем экипаж — ведь нам надо объехать столько магазинов. Лучше с почасовой оплатой — так будет дешевле.

Приехал экипаж.

— Вези к Леону Фрею! — приказала Надя.

Дядя покосился на нее, но приказание было отдано таким повелительным тоном, что он решил молчать до конца.

Подъехали к магазину.

— Что же ты хочешь купить?

— Письменный стол.

— Это разумно! Молодец.

— А папочка считает меня вертушкой.

Надя вошла в магазин. Тут рядами стояли письменные столы — большие, маленькие, со всякими ящичками и отделениями, крытые сукном всех цветов — зеленым, черным, светлым.

Она выбрала стол с темно-красным сукном. Точь-в-точь такой она видела у госпожи Розы.

— Поставьте его в сторонку. И это кресло.

Надя села, откинувшись на спинку кресла, и облокотилась на стол.

— Удобно! Правда, дядя?

Он подошел, потрогал рукой стол и машинально спросил:

— Сколько?

— Не бойся, дядя, здесь торгуют без запроса,— ответила Надя успокоительным тоном; как будто «торговать без запроса» — это все равно что даром отдавать товар покупателям.

Но вот она куда-то юркнула и снова скрылась из виду в лабиринте мебели.

Вскоре продавец принес туалетный столик с тремя зеркалами и два пуфа — один побольше, другой поменьше.

Дядя вытаращил глаза.

— И это?

— Классный наставник учит нас совмещать приятное с полезным.

— А маленький пуфик для чего же?

— Эх, дядя, сразу видно, что ты холостяк и ничего не понимаешь. Смотри!

Надя села на высокий пуф и, воспользовавшись случаем поправить свои кудряшки перед зеркалом, положила левую ногу на низенький пуфик.

— Теперь понял?

— Ну и что, помогает?

— Конечно, без пуфика нельзя... И вот еще две картины.

Это были пейзажи заурядной работы, с виллами и гондолами.

— Надя! Эта мазня годится только для парикмахерских.

— Но зато какие рамки!

Рамки, и правда, были красивые, дорогие.

— Купим другие картины. Одну повешу над кроватью, другую — над туалетным столом. А на письменном столе будет портрет дяди.

Надя выбрала изящную рамку и для портрета.

— Давай сфотографируемся вместе.

Купили еще кое-какую мелочь. Дядя расплатился.

Надя оставила в магазине свой адрес:

— Сегодня же доставьте покупки!

Дядя с племянницей направились в другие магазины. Купили картины, коврик к письменному столу, две вазы, крошечный будильник, мраморную чернильницу с фигуркой Дианы на охоте, небольшой, розовый с лиловым, висячий фонарь.

— Вот и все! Видишь, какая я скромная. А могла бы накупить всякой всячины,— ведь ты не возражал бы? Теперь пройдемся пешком до кафе.

На следующий день Надя занялась убранствам своей комнатки.

Она переставляла мебель, стучала молотком, обливалась потом. Наконец, устала, села в кресло и выдвинула ящик, в котором лежали учебники, тетради и вся ее корреспонденция — письма от него.

Здесь хранились, правда, письма и от других, но эти были ей дороже прочих, на них она отвечала всегда. Надя достала толстую пачку писем, перевязанную ленточкой, развязала ее, взяла одно письмо, перечитала его и задумалась.

«Красивый... любит... Но мне не пара — беден. Мама вышла замуж за старика. Разве это плохо? Правда, папа постоянно твердит, что надо экономить деньги, а мама все-таки делает все, что хочет».

Сестренка Нади и горничная с любопытством заглядывали в дверь ее комнаты. Братишка, гимназист-второклассник, с презрением прошел мимо.

«Девчачьи глупости! Лучше бы дядя купил мне ружье, которое стреляет бесшумно».

Немного погодя Надя ушла, а сестренка влетела в ее комнату и пришла в такой восторг, что даже палец в рот сунула. Девочка видела обстановку и получше, но только у взрослых, а теперь и у Нади такая же. Значит, и ей, младшей сестренке, когда-нибудь подарят такие вещи.

Она присела на маленький пуфик.

— Ох, боженька! Скорей бы, скорей мне вырасти!

Она посмотрелась в зеркало и залюбовалась ка свою

мордашку.

Пришла мать и, опытным взглядом окинув комнату, во всем и всюду увидела следы своего влияния. Отметив кое-какие промахи, она стала самодовольно восхищаться дочерью.

— Вся в меня!

Позвали отца.

— Ого!..

Он особенно внимательно осмотрел туалетный столик.

— Что ты так смотришь на него, папа?

— Вспомнилось, милочка, что в твои годы я работал мальчишкой на побегушках в Панагюриште, а шевелюру свою расчесывал перед оконными стеклами.

— Фи! Услышит кто-нибудь и в самом деле подумает, что ты был в услужении.

— Ну и пускай думает,— проворчал отец.

Потом пришел дядя.

— Вот видишь, Петр, я же тебе говорил, что столица хоть кого разорит. Здорово ощипала тебя наша столичная барышня!

— Неужели я не заслужила подарка, дядя? — обидчиво спросила Надя.— И как ты выражаешься, папа,— ощипала!

— Не слушай его, Надя.— И мать нежно обняла свою любимицу.

— Будет он помнить сегодняшний день! — смеясь, пробормотал отец.

— Конечно, будет; а мы будем жить по-своему.

Горничная доложила, что ужин готов.

— А ты поблагодарила дядю? — спросила девушку мать.

— Ай!—вскрикнула Надя и покраснела.

Никто и рта не успел раскрыть, как она прыгнула, словно заяц, обвила рукой дядину шею и крепко поцеловала его.

В чудесном расположении духа она села за стол, убежденная, что этим поцелуем отплатила дяде за все.

— Папа, дядя исполнил свое обещание. Теперь очередь за тобой,

— Что еще выдумала!

— Время терпит... Но ведь ты сам сказал, что, если я перейду в следующий класс, ты повезешь меня в Абацию.

И она весь вечер без умолку болтала про Абацию, забыв и о дяде и о своей нарядной комнатке.