Маленький содом

ГЕНКО МИХОВ

На днях Генко Михов навсегда распростился с казармой, в которой оставил свой зуб. Этот зуб Генко никогда не забудет, будет помнить его до гробовой доски. И если когда-нибудь состоится страшный суд, Генко предъявит иск за зуб. Да Генко и не мог избавиться от мысли о зубе: ведь стоило ему вымолвить слово, как язык его попадал в пустое место, где когда-то был зуб, и напоминал о том, что случилось...

Генко был добрый малый, кроткого нрава, однако в душе его таилась лютая ненависть ко всем офицерам, и он ненавидел даже офицерских жен и детей. Еще находясь на военной службе, он иной раз в минуты мечтательного настроения воображал, что в один прекрасный день сделается депутатом парламента и тогда распустит всю армию. Мечтал он об этом не потому, что заразился какими-то идеями, вовсе нет: просто ему хотелось отомстить военщине за выбитый зуб.

С каким злорадством вошел он после увольнения в запас в первоклассное кафе, битком набитое офицерами! Генко сел за столик в самом центре зала и громко (чтоб все слышали) заказал кружку пива. «Ну-ка, попробуйте меня спросить, как я посмел сюда явиться!» — говорили его глаза.

Первые дни Генко просто не знал, куда бы ему пойти, что бы такое сделать, чтобы все люди видели, как он счастлив, что избавился от всякого начальства. Он подумывал даже о том, что не плохо было бы напечатать в какой-нибудь газете рассказ о выбитом зубе. «Вот только бы найти человека, который сумел бы побойчей расписать всю историю и все фамилии пропечатать, чтобы им, подлецам, до смерти не забыть, черт бы их побрал!»

Но вот миновала неделя, другая, и Генко, пожалуй, уже насытился свободой; он снова привык ходить куда угодно и делать, что хочется, и уже начал подумывать: а не пора ли начать искать работу? В казармах у него подобных забот не было! Появится лишний грош — он выпьет, повеселится, приволокнется за кухаркой. Генко был тертый калач; своим дамам он дарил подарки и считался первым кавалером среди солдат всего военного городка. Одну служанку даже уволили из-за него: хозяйка застала ее вместе с отважным Генкой в гостиной. Генко до сих пор помнит растерянную физиономию барыни, но не может вспомнить, как он выбрался из этого дома...

Сейчас Генко волей-неволей вынужден был признать в глубине души, что у солдата есть одно замечательное преимущество: ему не надо бороться за кусок хлеба; на вечерней поверке прочитаешь молитву «Хлеб наш насущный даждь нам днесь», и господь бог преподнесет тебе не только хлеб, но и суп и кашу. Штатским хуже, им трудно получить работу, а найти постоянное место и думать нечего. Куда деваться Генке с его двухклассным образованием, если даже люди, кончившие гимназию, бродят, как и он, в поисках работы.

Правда, у Генки была крыша над головой,— дядя не собирался выгонять его из своего дома; да и у отца Генки было в провинции маленькое хозяйство. Но... старик и сам-то еле-еле сводил концы с концами, а Генко за время службы в армии привык и покутить, и поухаживать, и побренчать в кармане деньжатами. Впрочем, он и сейчас не требовал от жизни многого: он не прочь был бы стать рассыльным или наняться к какому-нибудь богачу ухаживать за садом и лошадьми; на худой конец пошел бы даже в извозчики. Генко не хотел только снова браться за кустарное ремесло и особенно за свое прежнее — портновское дело. Но, увы, он очень скоро убедился, что Болгария не нуждается ни в рассыльных, ни в извозчиках и, как это ни грустно, почти не нуждается и в нем, Генке. А тут еще дядя принялся его попрекать: «Почему сидишь сложа руки? Лентяй, не выйдешь ты в люди!»

Вот почему, хочешь не хочешь, пришлось Генке взять в руки своих старых «друзей» — иголку и ножницы. Одно утешало его, когда он поступил на работу к одному известному в городе портному: свое дело он знал так хорошо, что даже сам Найман, по его словам, готов был вместо вывески повесить над входом в свою мастерскую костюм, сшитый Генкой.

Новый хозяин с первых же дней понял, что Генко будет ему отменным и дешевым помощником. Все заказы, требовавшие особо мастерской работы, он поручал только ему. Хотел было передать ему и заказы офицеров, но Генко категорически заявил, что он охотнее лишится еще одного зуба, чем станет обшивать этих «разбойников». Тщетно грозил хозяин выгнать его, тщетно обещал платить ему лишние тридцать стотинок за каждую пару офицерских штанов — Генко не уступал.

«Вот дал бы тебе кто-нибудь из них по зубам, поглядел бы я, согласился бы ты их обшивать или нет!» — думал Генко.

Немудрено, что хозяин прямо остолбенел, когда однажды увидел, что Генко приметывает красный кант к офицерским брюкам. Он удивился еще больше, когда Генко сказал:

— Я сам отнесу их поручику.

Генко ухмылялся в усы при мысли о том, как почувствует себя поручик, когда наденет новые штаны... в которые мастерски зашита толстая игла... Довольный своей тайной местью офицерству, Генко сам отнес брюки заказчику.

После этого случая Генко уже не мог отказываться от офицерских заказов и, согнувшись над каким-нибудь мундиром, не раз вспоминал о выбитом зубе, шепча про себя:

— Черт с ними, ведь не даром же я на них работаю!..

Так промелькнули два года. И вот Генке Михову пришлось съездить в провинцию, чтобы получить отцовское наследство. Решив ни в коем случае не покидать столицы, Генко распродал унаследованное имущество и, вернувшись в Софию, открыл на вырученные деньги собственную мастерскую.

«Теперь я сам себе хозяин,— думал он.— Закажу-ка я такую вывеску: «Генко Михов, гражданский портной».

Будь это возможно, Генко написал бы и еще: «Офицерских заказов здесь не принимают».

Но подумать только! Не успел Генко открыть свою мастерскую, как явился первый заказчик — офицер! Он сказал, что хочет сшить шинель у Генки Михова, так как слышал-де, что Михов—лучший портной. Генко хотел ответить, что не только не станет шить для него шинель, но даже пуговицы не пришьет, однако, сам того не желая, заюлил и сказал:

Хорошо... Сию минутку снимем с вас мерочку...

И затем, старательно снимая мерку с офицера, он время от времени просил его то «поднять ручку», то стать попрямее.

Как только офицер ушел, Генко опомнился и сам на себя подивился: как же он взялся шить шинель этому офицеришке, если надо было просто-напросто выгнать его вон?!

«А можно ли было выгнать? — оправдывался он перед самим собой.— Что ж поделаешь—ремесло!.. Каждый имеет право войти ко мне в мастерскую... К тому же зуб-то мне не он выбил. Этот, может статься, неплохой человек».

С тех пор дела Генки день ото дня шли все лучше и лучше, у него отбоя не было от офицерских заказов, и военные обращались к нему чаще, чем к другим портным. Зато штатские заказчики появлялись у него редко, предполагая, что портной, который шьет на офицеров, дорого берет за работу.

Генко так привык вертеться в офицерской среде, что ему уже не надо было писать на вывеске «военный портной»,— его знали почти все, а некий генерал Крушанов даже выразил ему благодарность за мастерски сшитые брюки. Генерал сам сказал ему, что только в этих штанах чувствует себя хорошо. И Генко просиял от этой похвалы. Что ж, в конце концов Генке не чуждо было ничто человеческое!

Если другим людям приятно, когда генерал придет к ним в гости или неожиданно пожмет им руку, так как же было не возгордиться Генке, если он генералу шил штаны?

Он даже не видел никакой связи между этим генералом и своим выбитым зубом. Уходя от «его превосходительства», Генко думал: «Они, наверное, безобразничают только в казарме, а дома — люди как люди».

Счастье так часто улыбалось Генке, что вечером, укладываясь спать, он нередко спрашивал себя с удивлением: «Неужели я когда-то мечтал наняться к кому- нибудь в услужение?»

А в последнее время, перед каким-то национальным или военным праздником, офицеры стали со всех сторон осаждать Генку: одному — штаны, другому — мундир, а генерал заказал и то и другое. Генко ночи напролет не смыкал глаз. Когда генеральский мундир был готов, Генко не позволил своим подмастерьям даже пуговицы к нему пришить — все сделал сам, потом аккуратненько завернул заказ в чистое полотно, сколол булавками, пришпилил сверху счет и отправился в генеральский дом.

Генерал сидел за столом, пил кофе, покуривал, и настроение у него, по-видимому, было самое благодушное. Он приказал слуге впустить портного.

Генко вошел, осторожно положил сверток на диван и с почтительным видом стал у двери. Генерал начал примерять мундир. Генко с волнением ожидал приговора, как начинающий писатель, сдавший рукопись в редакцию.

— Хорошо... Отлично... Превосходно... Первоклассный мастер... Ты, наверное, учился где-нибудь?

— Нигде не учился, господин генерал: я самоучка,— по-солдатски четко ответил портной.

Генерал сел к столу и принялся разглядывать Генку, словно незнакомое пресмыкающееся.

— Ты обедал?

— Так точно, господин генерал!

— Эй, Иван, принеси-ка стакан вина!

Принесли вино. Генко выпил и облизнулся — такого вина он еще не пробовал.

— Солдатом, наверное, был? — спросил генерал, взглянув на вытянувшегося в струнку портного.

— Так точно, господин генерал!

— Такой молодой, а переднего зуба уж нет,— проговорил генерал, заметив дырку в зубах Генко.

Генко смутился. Ему стало неловко «Как быть? Что ответить?» — думал он.

— В детстве потерял его, господин генерал: с дерева свалился —ну, зуб и вылетел,— торопливо пробормотал Генко и только тут спохватился, что соврал без зазрения совести.

— Не ладно это... денег ведь у тебя хватает, почему не вставить искусственный зуб?.. Нынче не то, что в прежнее время, нынче искусственную голову тебе поставят, если захочешь... А так ни одна девушка на тебя и смотреть не станет.

Но тут генерал умолк, спохватившись, что слишком заболтался с каким-то портняжкой. Он прошел в соседнюю комнату, достал из ящика письменного стола несколько банковых билетов и, вернувшись, протянул их Генке.

Возвращаясь домой, Генко мучился. Почему он не посмел сказать правду о выбитом зубе?

Но вскоре, ощутив в руке банкноты, он успокоился и сказал себе: «А ведь правильно он сказал: «Почему, говорит, не вставишь искусственный зуб?» Эх, куда ни шло, завтра же пойду к зубному врачу!» Восхищаясь генералом, Генко решил выпросить у него (и вскоре действительно выпросил) позволение написать на вывеске; «Военный портной Генко Михов, поставщик генерала Крушанова».

1902