Маленький содом

ПИКНИК

Давно уже полковые дамы мечтали о пикнике, и вот, наконец, долгожданный день настал. По узкой шоссейной дороге, заваленной разбросанными в беспорядке булыжниками, тащились десять экипажей. В первом восседала супруга полкового командира с сестрой, в остальных разместились жены, свояченицы и сестры офицеров всего полка. Справа и слева, сзади и спереди, словно почетный конвой, гарцевали молоденькие офицерики. Они сидели на конях с таким видом, словно впереди им грозила опасность, и каждый был готов грудью защитить едущих в экипажах красавиц, прятавших свои личики под дорожными вуалями и прозрачными, как папиросная бумага, зонтиками. Все были веселы и довольны: ведь предстояла не заурядная прогулка или бал, а пикник. Пикник! Слово-то какое прелестное! И с какой важностью его произносили! Некоторые офицерши, подметив, какими глазами смотрят на девушек молодые поручики, уверяли себя, что скоро сбудут с рук своих сестер, платья которых пока обходились мужьям дороже, чем платья их собственных жен,— ведь на гарнизонной ярмарке невест началась ужасающая конкуренция с тех пор, как офицеры все чаще и чаще стали выбирать себе подруг жизни в местном купечестве.

— Смотри, смотри, Марийка, Иванов так и липнет к нашему экипажу!

— Очень он мне нужен! — ответила Марийка, стрельнув глазами и сдвинув негустые черные брови.

— Не просчитайся!.. Еще немного, и Рада совсем вскружит ему голову.

И правда, двадцатишестилетняя Рада просто ела глазами обожателя Марийки.

— Не могу понять,— подчеркнуто громко заметила жена батальонного командира, обращаясь к докторше,— какое может быть местничество между офицерскими женами? Почему полковница должна ехать в переднем экипаже?

Ах, оставь! Неужели ты ее не знаешь? Как-то раз она мне сказала, будто детей у нее не было потому...— понизив голос, докторша начала что-то шептать.— И потом... адъютант ходит к ним каждый вечер... якобы с докладами. Знаем мы эти доклады!

— Вы слышали, Ольга, что Еленка... ну да, та самая... на другой день после свадьбы!.. Он ее чуть не убил. Вот и верь людям после этого! А какой скромницей притворялась, все глаза опускала...

— Чему же тут удивляться, Катерина? Вся в мамашу. Да я давно это знала, но помалкивала. Зачем, думаю, мешать, пусть, думаю, выйдет замуж девушка. Однажды, помню, портниха при мне принесла ей платье, и платье это было ей широко... И вот не прошло трех месяцев с тех пор, как поручик Зоров стал к ним ходить, а она уже не могла застегнуть пуговицы!

— Так ему и надо! Не понравилась ему, видите ли, наша Невяна! Пусть теперь гложет огрызки...

Офицеры пришпорили коней и как сумасшедшие помчались во весь опор. Десятки карих, серых, голубых глаз жадно впились в скакавших всадников. Но вскоре офицеры придержали коней и шагом поехали искать самое тенистое место в роще, где компанию уже давно поджидала повозка с закусками, напитками, посудой и домотканными коврами. Разостлали ковры, расставили рюмки и бокалы, вынули бутылки с водкой и лимонадом и уже хотели было приняться за еду, как вдруг обнаружили, что привезли все, кроме хлеба. Как видно, о хлебе помнят лишь те, кто только им и питается. Женщины надули губки.

Поручик Иванов мигом вскочил на коня. В эту минуту он был похож на Крали Марко[1].

— Куда, куда, юноша? — спросил его один из батальонных командиров.— Или на свиданье спешишь? Хлеб мы найдем в селе. На свежем воздухе деревенский хлеб всего вкуснее.

Иванов бросил взгляд на Марийку и соскочил с седла. Ему вдруг пришло в голову, что во время его отсутствия Марийка останется без защитника: ведь адъютант — это такой тип, что его уже четыре раза переводили из части в часть по мотивам семейных недоразумений, хоть он и холостяк.

В роще расположились по-домашнему, словно она была уготована для них самим творцом. Топтали мягкую траву, лихо рубили шашками молодые деревца и гордо, словно трофеи, подносили дамам срубленные ветки. Лица у всех сияли от удовольствия, как у людей, достигших, наконец, обетованной земли, где, кроме шашек, шпор и вестовых, нет ничего — ни чиновников, ни тем более учителей, которые только и делают, что разглагольствуют о каком-то прогрессе, о движении вперед, как будто на свете может быть лучше, чем теперь. Отовсюду сыпались насмешки и брань по адресу штатских.

— К дьяволу всех этих скотов! — кричал один капитан.— Они забыли про тысяча восемьсот восемьдесят пятый год[2]; не понимают, что, не будь тогда нас — неизвестно, на что они теперь надевали бы свои цилиндры.

— Браво, браво! Ура! — раздалось в роще, и бокалы наполнились снова.

В эту минуту мимо проходил старик крестьянин. Никто и не взглянул на него, как не обращают внимания на ползущего муравья. А старик, напротив, оглядел веселящихся и буркнул себе под нос:

— Опять принесло! — потом махнул рукой, плюнул и направился к деревне.

Водка оказалась столь живительной, что тосты начали произносить задолго до обеда.

Один элегантный майор, с браслетом на руке — сувениром несчастной любви, поднял бокал. Он считался умнейшим человеком в полку, и потому все замерли в ожидании.

— Господа!.. Я не сказал: «дамы и господа», но верю, что прекрасная половина человечества вскоре простит мне эту вольность. Господа! — Еще внушительней повторил он и незаметно опрокинул рюмку в рот. Пришлось налить ее вновь.— Господа! — в третий раз воззвал майор, поднимая рюмку. Какой-то капитан схватил его за руку.—Я пью, господа, за те хрупкие, слабые, деликатные и нежные создания, которые решились разделить с нами нашу бурную жизнь, полную борьбы, лишений, тягот!..

Дальше майор продолжать не мог,— залпом осушив рюмку, он поник головой, выразительно посмотрел на браслет и прослезился.

— Ура! Ура! — загудела роща.

— Браво! Браво!—аплодировали растроганные дамы и особенно барышни.

— Да здравствует полк!

— Да здравствуют офицеры!

— Долой штатские сюртуки!—возопил один поручик, лежавший в траве.

Возгласы «ура» и «браво» поочередно оглашали воздух; недоставало только музыки. Уставшие глотки на минуту замолкли. Командир полка, до сих пор хранивший молчание, воспользовался наступившей тишиной и приказал подать ему бокал.

— Дорогие друзья и подчиненные! Майор Маников хорошо сказал, что мы — идеалисты, идеалисты в полном смысле этого слова. Как таковые, господа, выпьем за здоровье его высочества!

Прогремело такое мощное «ура», что женщины и те невольно стали вторить восторженным кликам. Одному капитану пришла в голову блестящая мысль воздвигнуть на месте пикника небольшой памятник с надписью: «Умирали и будем умирать». Однако тут же начались споры.

Барышни настойчиво требовали украсить надпись венком из незабудок. Некоторые предлагали послать князю телеграмму. К сожалению, водка, хоть запасы ее и были немалые, все-таки кончилась. Наступило молчание. Господа офицеры в большинстве еще не успели напиться, а уже стали клевать носом, умолкли и едва держались на ногах.

Вот почему на месте этого пикника до сих пор нет памятника.

Иванов и некоторые другие офицеры, только притворявшиеся пьяными, переглядывались с барышнями, приглашая их углубиться в рощу. Глазки у девушек вспыхивали, как спички, зажженные в темной комнате. Но вот сидевшая на ковре Марийка поднялась, сказав, что идет в рощу за цветами. Иванов поспешил за ней.

— Мадемуазель, мадемуазель, — шептал он, догоняя ее.

Марийка бледнела, краснела, снова бледнела, а руки у нее дрожали, и вместо цветов она, сама того не замечая, рвала траву.

— Мадемуазель! Я, мадемуазель... ждал, ждал...

В волнении она протянула ему пучок травы вместо букета.

— Мадемуазель... Марийка... я не могу без вас, не могу,— чуть не крикнул поручик, поднося траву к губам.

В кустах кто-то дико взвизгнул... Молодые люди вздрогнули и обернулись. На земле лежала Рада и,.кого - то проклиная, билась в истерике. На крик сбежались почти все женщины и те из офицеров, которые еще держались на ногах.

— Что такое, что случилось?

Увидев целую толпу, Рада зарыдала еще громче. Наконец, одному поручику удалось «привести ее в чувство».

— Что с вами? — нежно спросил он.

— Я увидела змею...

— Какую змею? — удивилась ее сестра.

— Эту ослицу, Марийку,—злобно прошипела Рада. «А все-таки я помешала им объясниться»,— утешала она себя в душе.

Немного погодя Рада окончательно пришла в себя, и поручик увлек ее вглубь рощи, решив доказать, что змеи не так уж опасны, как она думает, и не все они ядовиты.

Он был так любезен, наговорил ей столько комплиментов, что Рада забыла про Иванова и даже перестала злиться на Марийку.

«На что он мне нужен, этот Иванов!» — в последний раз вспомнила она о поручике.

Памятным местом для многих стал этот густой нетронутый лес с той минуты, как зазвенели в нем шпоры и забряцали шашки. Теперь здесь были и «тропинки вздо-

хов» и «полянки сорванных поцелуев», а когда послышались приглашения к обеду, поручик Иванов вышел из чащи с таким торжествующим видом, словно он только что взял штурмом вражеское укрепление.

— Пора в деревню за хлебом! — весело и строго проговорил майор.— Не одной любовью жив человек!

Поручик вскочил на коня и мгновенно скрылся из виду.

А в это время по другой тропинке приближалась веселая и счастливая пара — подпоручик Агаров под руку с мадемуазель Надеждой, свояченицей начальника хозяйственной части полка. Она сияла, как восходящее солнце. Он был слегка смущен.

— В чем дело? — шушукались некоторые офицеры.

Жена начальника хозяйственной части чуть в обморок не упала от радости. Подойдя к компании, Агаров торжественно произнес:

— Господа, позвольте вам представить мою невесту!..

— Браво!..

— Ура!..

— Да здравствуют жених и невеста! — дружно крикнула вся компания.

Офицеры принялись качать жениха; барышни так стремительно кинулись целовать Надежду, словно собирались ее искусать.

«А вдруг и нам на этом пикнике улыбнется счастье?» — говорили их горящие глаза.

Командир полка, снисходительно улыбаясь, осчастливил подчиненного разрешением на вступление в брак.

— Немного поспешили, подпоручик, немного поспешили,— заметил он с улыбкой.

Надежда бросила на него такой взгляд, что полковник прикусил язык и умолк.

— Погодите, я вам покажу, как по рощам разгуливать! — сказал командир батальона Агарову.— Садитесь на коня и марш в другое село за хлебом! Кто вернется первым, того мы обвенчаем раньше, а мальчишник за мой счет.

Невеста Агарова нахмурилась снова, но вся компания поддержала майора, и подпоручик поспешил к коновязи.

— Пусть хоть поцелует невесту на прощанье! — крикнул кто-то.

Надежда покраснела как рак; ей еще не приходилось целоваться на людях.

— Нельзя, нельзя, такие дела без попа не обходятся,— строго проговорил майор; и жених исчез за деревьями, окрыленный светлыми мечтами о будущем.

Два-три нежных взгляда, легкое пожатие руки, розовое платье, мысль об обладании невинной девушкой — и вот перед ним распахнулись райские врата, и он зажмурился от предвкушения счастья. Он не задавал себе никаких вопросов, ни о чем не думал, но перед ним маячила лежащая в траве крошечная ножка, а воображение работало так энергично, что ум ни на секунду не мог сосредоточиться на одной какой-нибудь мысли. Да и напился он сегодня так, как никогда еще не напивался.

Прошло полчаса, и первым вернулся поручик Иванов.

Он был взбешен и громко ругался:

— Вы только представьте себе: эти мужики твердят, будто у них нет продажного хлеба!

— Что за безобразие! — воскликнул недовольный командир полка.

— Я предлагал им по леву за килограмм, так и слушать не хотят. Затвердили свое: «Нет и нет»... Вот болтают иные, что, дескать, крестьянин у нас живет бедно,— а лев за кило хлеба получить не желают. Устроить бы им хорошую порку, этим мужланам, чтоб запомнили!.. И такая там мерзость кругом,— продолжал Иванов,— противно даже подойти к ним... живут, как свиньи... ребятишки сопливые...

— Фи! — брезгливо фыркнула полковница, а за ней докторша и, наконец, остальные дамы.

— Дети прямо перед дверьми...

— Довольно, довольно, довольно! — замахала рукой майорша.— Я скорее умру с голоду, чем соглашусь есть их хлеб... Фи!..

— Сам виноват! — проговорил один молодой капитан.— Предлагаешь деньги там, где надо требовать властно и авторитетно... Дайте мне десяток солдат, и я вам все село сюда пригоню. С этими скотами надо объясняться не словами, а кулаками.

— Очень уж ты храбр, господин капитан,— сказал Каридов, самый молодой подпоручик в полку, один из тех людей, которые сделались офицерами вопреки своим убеждениям.— Ишь какой смельчак! Почему бы не попросить хоть две-три роты? Жаль, что в мирное время не дают орденов за храбрость.

Капитан сдвинул брови, но не огрызнулся,— видимо, только потому, что был не очень пьян.

— А все-таки, господа,— вмешался начальник хозяйственной части, посматривая на командира полка,— придется, очевидно, посылать за хлебом в город.

Командир кивнул головой в знак согласия; и спустя несколько минут повозка помчалась в столицу.

В ожидании хлеба все принялись перестилать ковры к обеду. И тут полковница принесла для себя складной стул, чем привела в бешенство докторшу и жен батальонных командиров.

—Можно подумать, что мы не догадались захватить с собой такие же стулья,— перешептывались они.— Ну к чему она его притащила?.. Лишь бы пофорсить!

— Чтоб я еще раз поехала на пикник с этой женщиной, да я лучше...— шипела докторша.

— Вы только взгляните на жену Драганова: опять в старых, заплатанных ботинках... До каких пор она будет носить это старье!

— Нет, нет, нет, как хотите, а это разврат: пошла с ним вдвоем в рощу, бог знает куда и зачем, а возвращается невестой! Что могут подумать люди?

— Скандал! И так ведет себя шестнадцатилетняя девчонка. До чего же она дойдет?

— Кому это шестнадцать лет? — взвизгнула полная капитанша.— Да ведь она кончила гимназию вместе с Тинкой. А Тинка уверяет, будто десятого августа ей исполняется девятнадцать лет, хотя мне отлично известно, что два года назад ей десятого августа стукнуло двадцать.

— Вы заметили, как он раскраснелся? А ведь погода прохладная, да и роща тенистая.

— Мы не так выходили замуж,— заключила докторша, вспомнив, как пивала сладкую наливку и родила ровно через девять месяцев после обручения.

В то время как дамы сплетничали, Агаров въезжал в село. После шума на пикнике его здесь поразила необыкновенная тишина.

Первым, кто ему встретился, был крепкий деревенский парень лет восемнадцати.

— Добрый день,— поздоровался подпоручик.

— Добро пожаловать,— ответил парень,— зачем изволили приехать в наше село?

— За хлебом.

— За хлебом? — насмешливо и удивленно переспросил парень.— Неужто пришел и ваш черед хлеб искать? Ведь вы офицер?

— Да.

— Как же так? Неужто в городе хлеба не стало?

— Просто мы позабыли его захватить.

— Ага!.. Ты не из тех ли, что наш лес портят?

Агаров вспомнил о том, что было в роще, и ответил небрежным тоном:

— Пустяки, заплатим за все.

— Заплатите!.. Кто кому заплатит?

— Мы вам; приходите потом, разберемся...

— Так ведь это уже не наш лес.

— Чей же он?

— Дьявол его знает! Мы считаем его своим, соседнее село — своим, но правительство не выпускает лесок из своих рук. Пятый год судимся, а пока суд да дело, никто не смеет и дерева срубить; только министры ездят сюда охотиться, да вот вы сегодня, потехи ради, молодые деревца посекли... Конечно, ваши грехи господь не записывает, как говорит дед Кочо, да и штрафа с вас не берут... Прощенья просим, господин,— закончил парень,— а хлеба у нас и не ищи; хватит издеваться над нами...

И парень свернул в узкий проулок.

Агаров покачивался в седле, потому что хмель его еще не прошел, и никак не мог сообразить, что же делать дальше.

То ли почувствовав состояние всадника, то ли инстинктивно, конь решил вернуться в рощу.

— Агаров едет! — зашумела вся компания.

— Агаров!.. Тоже без хлеба!

— Гнать его прочь!

— Ура!

— Да здравствует предприимчивость!

— Браво!

— Да здравствует кулачная расправа!

Агаров подъехал, но никто не спросил его о хлебе. У него уже мелькнула надежда, что хлеб привезли, но в это время с опушки послышалось погребальное пение: из села несли покойника.

Шествие, по традиции, остановилось возле одного большого камня.

— Помяни, господи, раба твоего...— монотонно затянул поп.

— Ура!.. Браво!..— неслось с полянки.

— Хватит умствовать! Да здравствует шашка!

— Ура!

— Похороны рядом,— напомнил гулякам Каридов,— замолчите хоть на минуту, покойника ведь несут.

— А мы разве не умрем? — крикнул молодой капитан и повалился под дерево.

— Ура! Браво! — гремело в роще.

— Батюшка, не останавливайся здесь,— попросил кто- то из провожавших покойника.

— Почему?

— Да потому,— громко пояснил дед Кочо,— что, когда ревут ослы, покойник вампиром становится.

Шествие двинулось дальше.

— Долой материализм! — ревел пьяный капитан.

— Свинья! — с язвительной отчетливостью проговорил Каридов.

— Свинья? Кто свинья?!—подскочил к нему молодой капитан.— Кто? Повтори — кто?

На шум сбежалось человек десять. Полковнику пришлось вмешаться.

— Подпоручик Каридов, запрещаю вам разговаривать, слышите? Я вас арестую!.. Сию же минуту отправляйтесь в город!

Каридов встал и оглянулся кругом,— никто ему не сочувствовал.

— Ольга,— обратился Каридов к девушке, с которой обручился, когда был еще юнкером,— садитесь со мной в экипаж, уедем вместе.

Сестра девушки толкнула ее и зашептала:

— Ему не служить больше...

— Ольга, Ольга! — звал Каридов.

— Без сестры я не могу уехать,— ответила ему невеста.

Каридов вскочил на коня, повернулся к офицерам, плюнул и шагом выехал на шоссе.

— Я тебе говорила, Петр, что не надо нам ехать на пикник,— заметила жена одного батальонного командира мужу.— Я тебя предупреждала, что этот Каридов будет целыми часами болтать, что народу-де есть нечего, и он вконец истреплет мне нервы!

— Я проучу этого мальчишку, я ему покажу! Под суд, под суд этих мерзавцев! — кричал командир полка.

Пикник расстроился, никому уже не хотелось кричать ни «ура», ни «браво»; а когда экипажи потянулись в город, полковница сказала:

— Чтоб его черти забрали, этого Каридова, всегда он портит нам удовольствие! Можно подумать, будто это по нашей вине народу есть нечего...

И по знаку разгневанного полковника экипажи быстро покатили в столицу.