Маньяки

11

Церковь огромная, и я сразу же ее возненавидела.

Дедушка ДеАнджелис сидит в самом начале, на его старых, дряхлых губах застыла больная ухмылка, а вокруг меня на скамьях сидят знакомые лица. Вся семья ДеАнджелис — или то, что от нее осталось, — должно быть, собралась на важный момент для Джованни.

Он стоит вначале прохода, наблюдая за мной, как ястреб, его глаза блестят миллионом темных секретов, и с каждым моим шагом по длинному проходу желчь поднимается все выше в моем горле.

Мое сердце бешено колотится в груди, и я едва слышу тихую музыку за громким стуком пульса в ушах. Люди пялятся на меня справа и слева, и я могу только представить, что им наговорили об этом союзе: что это значит для семьи ДеАнджелис — заполучить единственную живую наследницу состояния Моретти, плюс дополнительный удар по яйцам знаменитым сыновьям ДеАнджелис из-за того, что их отец украл единственную оставшуюся для них важную вещь — меня.

С каждым шагом к алтарю я напоминаю себе, что, не пройдя через это, у меня нет шансов снова приблизиться к парням. Если я сбегу сейчас, то рискую всем. К тому же, в этой самой комнате мне придется иметь дело с двумя или тремя сотнями мафиози. Бежать — не вариант, если только я не хочу получить пулю в спину.

Священник, стоящий в центре прохода справа от Джованни, выглядит так, будто его сейчас стошнит, и я молю Бога, чтобы этот парень был на моей стороне, что он, возможно, нашел какую-то лазейку в обетах, какой-то способ выкрутиться, но Джованни слишком умен, чтобы им можно было так играть. Я могу гарантировать, что вся часть "возражает ли кто-нибудь против этого союза", вероятно, будет случайно забыта. И, черт возьми, где, блядь, Джиа? Я знаю, что ей наплевать на меня, но, конечно же, в ее интересах что-то предпринять по этому поводу. Если подумать, то мне на руку, что ее не нет здесь прямо сейчас, по крайней мере, пока. Я буду более чем рада, если она приедет и "спасет" меня, как только мальчики окажутся у меня в целости и сохранности.

Когда я встаю перед Джованни, у меня сводит живот, и я прикусываю внутреннюю сторону щеки, чтобы не наброситься на него. Такой человек, как он, без колебаний поставит меня на место, особенно на глазах у всех этих людей.

Тихая фоновая музыка начинает стихать, и мои руки становятся липкими от пота. Я с трудом сглатываю, мой взгляд прикован к Джованни, пока он наблюдает за мной, его жесткие темные глаза так похожи на глаза Романа, что это убивает что-то во мне.

— Не играй ни в какие игры, — предупреждает он меня низким и приватным тоном. — Сегодня никто не должен пострадать.

Я сжимаю челюсть, и сопротивляюсь желанию заплакать, когда священник начинает говорить, приветствуя гостей на самой грандиозной свадьбе года, объединяющей две семьи во имя мира. Понимая, что все это будет кучей пылающего дерьма, я позволяю своим мыслям вернуться к мальчикам и счастливым воспоминаниям, которые мы разделили. Мы еще вернемся к ним. Я знаю, что вернемся. Просто есть еще одно препятствие, которое мы должны преодолеть, прежде чем обретем покой.

Я больше не слышу ни единого гребаного слова, сказанного священником, пока исполняю свою роль у алтаря. Джованни все это время удерживает мой пристальный взгляд в заложниках. Проходят минуты, или, может быть, часы, я, честно говоря, не знаю. Я настолько оцепенела, что сейчас для меня ничего не имеет значения.

Маркус… эта искорка в его глазах. Она исчезла.

Я всхлипываю.

Джованни тянется к моим рукам, сжимая их в своих так чертовски крепко, что у меня на мизинце появляется мучительная трещина.

— Осторожнее, — предупреждает он меня, когда я сдерживаю яростный крик. — Не заставляй меня ломать еще один.

Слезы наворачиваются на глаза, но я не решаюсь их выпустить, когда священник подходит к нам ближе.

— Ваши клятвы, — говорит он, выжидающе глядя на Джованни, прежде чем повернуться ко мне, в его замкнутом взгляде мелькает грусть.

— В самом деле, — говорит Джованни, темнота в его глазах рассеивается, когда он устраивает шоу для своих верных гостей. Он усиливает хватку на моей руке, и огонь обжигает мой палец, когда он одаривает меня мягкой улыбкой, фальшь пронизывает его черты. Проходит мгновение, и он подходит ближе, не в силах удержать улыбку от превращения в усмешку. — Я, Джованни Роман ДеАнджелис, беру тебя, Шейн Александру Моретти, в свои законные жены с этого дня. Пока смерть не разлучит нас.

Его хватка на моих руках крепнет, и не нужно быть гением, чтобы понять, что в этой клятве не было слов о "любить и беречь", "в болезни и здравии", но чего еще мне следовало ожидать? Джованни буквально только что поклялся считать меня своей женой, в любом неопределенном качестве, пока я не умру, и от этого осознания у меня в животе сжимается ужас.

Он отпускает одну из моих рук и лезет в карман своего смокинга, прежде чем снова вытащить ее. Тонкое золотое колечко лежит на его ладони, и он быстро надевает его мне на палец, прежде чем снова сжать мою руку.

Священник поворачивается ко мне, изогнув брови, молчаливо предлагая произнести мою клятву, но я прикусываю язык. Не то чтобы я собиралась придерживаться того, что вынуждена сказать сегодня, но я думала, что впервые произнесу эти слова, когда буду стоять перед любовью всей моей жизни — возможно, в конечном итоге я вышла бы замуж за одного из мальчиков, предполагая, что они смогут решить, кому из них достанется честь. Но это… я никогда не хотела участвовать в этом.

Руки Джованни сжимаются вокруг моих, и болезненный вскрик срывается с моих губ.

— Нужно ли напоминать тебе, что поставлено на карту, если ты сегодня облажаешься? — говорит он, и мои мысли тут же возвращаются к трем возлюбленным моей жизни в камерах замка. — Приступай к делу.

Я тяжело сглатываю, и одна слезинка скатывается по моему лицу, когда я смотрю на сотни членов семьи ДеАнджелис, собравшихся в церкви, и ни у одного из них не хватает смелости что-либо предпринять. Поворачиваясь к Джованни, я даю ему именно то, что он хочет.

— Я Шейн Александра Мариано…

— Моретти, — рявкает Джованни, его глаза сверкают огнем. — Шейн Александра Моретти. Это то, что указано в твоем свидетельстве о рождении, и это имя, под которым ты принесешь свою клятву. Начни сначала.

Рокочущий смех заполняет большую церковь, и звук эхом отражается от высоких потолков, когда унижение захлестывает меня. Я никогда не видела копию своего свидетельства о рождении, так что откуда мне, черт возьми, знать, что в нем написано? Сделав медленный, глубокий вдох, я начинаю сначала, мой тон наполнен густым, смертоносным ядом.

— Я, Шейн Александра Моретти, — выплевываю я сквозь стиснутые зубы, — беру тебя, Джованни Романа ДеАнджелиса, в законные мужья.

Еще одна слеза скатывается по моему лицу, и я отвожу взгляд, чувствуя себя абсолютно мертвой внутри. Проходит мгновение, прежде чем Джованни снова сжимает мою руку, отчего ее пронзает жгучая боль.

— Продолжай.

Я, блядь, не могу этого сделать.

Гнев захлестывает меня, и я вырываю руку из его хватки, срываю кольцо с пальца и бросаю его на пол, позволяя ему закатиться далеко под скамьи, чтобы его никогда не нашли.

— Пошел ты.

По церкви проносится ропот, и я ожидаю, что меня вот-вот ударят рукой по лицу или приставят пистолет к голове, но Джованни лишь улыбается с извращенным удовольствием. Он указывает на мужчину, сидящего в первом ряду, и протягивает к нему руку.

Парень ухмыляется и встает, прежде чем передать ему телефон и вернуться на свое место, поправляя при этом пиджак. Джованни не произносит ни единого гребаного слова, молча поворачивая телефон, чтобы показать мне экран, в его темных глазах светится смех.

Мой мир рушится, когда я смотрю на телефоне прямую трансляцию с игровой площадки парней. Я качаю головой, моя грудь поднимается и опускается от учащенного дыхания.

— Нет, — кричу я, вырывая телефон прямо у него из рук, когда вижу Маркуса избитым и окровавленным, скрючившимся в углу своей камеры, а над ним стоит мужчина с пистолетом, направленным прямо ему между глаз.

Это разрывает меня на части, и когда я снова смотрю на Джованни, я знаю, что он без колебаний нанес бы последний удар, чтобы покончить с Маркусом. Он всегда был тем, кто бросал вызов Джованни, всегда была тем, кто выводил его из себя самыми невыносимыми способами. Леви научился держать рот на замке, в то время как Роман просто делал все, о чем бы ни попросил его отец, чтобы все это дерьмо не свалилось на плечи его братьев. Но не Маркус. Он храбрый… или, может быть, просто чертовски глупый, и я знаю, что в глубине души, возможно, позволить этому человеку застрелить его и избавить его от страданий было бы благословением для Маркуса в данный момент, но мне невыносима мысль о том, что я потеряю его. Маркус сильный, он справится с этим. Ему просто нужен кто-то, кто спасет его, кому не наплевать. Ему нужен гребаный ангел-хранитель, и это именно то, кем я планирую стать.

Мой разум кружится от горя, когда я смотрю на Маркуса, избитого и истекающего кровью, и я едва замечаю, как рука Джованни тянется к телефону, прежде чем он убирает его.

— Продолжим? — требует он, чертовски хорошо зная, что загнал меня в угол, заставляя действовать, и я ни черта не могу с этим поделать.

Слезы туманят мне зрение, и я смаргиваю их, когда в горле образуется комок, из-за которого говорить почти невозможно. Джованни засовывает телефон в карман своего костюма и снова берет меня за руки, крепко сжимая их. Но на этот раз я не чувствую боли. Я совершенно онемела.

Пытаясь вспомнить, где я остановилась в своей клятве и что должна сказать дальше, я бросаю взгляд на священника, который выглядит бледным, как привидение, явно увидев экран телефона и осознав, насколько далеко зашло это дерьмо.

— Я… Я не могу вспомнить слова.

Священник кивает и смотрит на Джованни, его челюсть сжимается, прежде чем снова посмотреть на меня.

— Повторяй за мной, — говорит он, прежде чем начать произносить клятву заново. — Я, Шейн Александра Моретти, беру тебя, Джованни Романа ДеАнджелиса, в законные мужья.

Проглатывая комок в горле, я произношу слова, которые уничтожат все, чем я являюсь.

— Я, Шейн Александра Моретти, беру тебя, Джованни Романа ДеАнджелиса, в законные мужья.

— Хранить и оберегать тебя с этого дня, — продолжает священник.

— Хранить и оберегать тебя с этого дня.

Ухмылка Джованни становится шире, и я слушаю следующую часть клятв.

— В лучшем и худшем, в богатстве и бедности, в болезни и здравии.

Мой желудок сводит от мысли, что мне придется сказать это, но, думая о Маркусе в той камере, я выдавливаю слова сквозь зубы.

— В лучшем и худшем, в богатстве и бедности, в болезни и здравии.

Священник выглядит мрачным, но неохотно продолжает.

— Любить и лелеять до тех пор, пока смерть не разлучит нас, согласно святому Божьему писанию, я клянусь тебе.

Закрыв глаза, я позволяю словам поглотить меня, разрушить каждую частичку себя, которая у меня осталась, и позволяю им превратить все в пыль, оставив от меня не более чем пустую оболочку. Эти слова обязывают, и хотя я не собираюсь придерживаться их, они заставляют меня чувствовать себя так, словно вокруг моего горла натянули поводок. Но мальчики…

Я произношу эти гребаные слова.

— Любить и лелеять до тех пор, пока смерть не разлучит нас, согласно святому Божьему писанию, я клянусь тебе.

Джованни ухмыляется, в его глазах сверкают невысказанные секреты и планы на мое будущее, и каждый из них, я уверена, хуже предыдущего.

— Это было не так уж сложно, правда, жена? — Джованни насмехается. — По-настоящему тебя заставит мучиться то, что будет дальше. Из того, что я слышал, тебе нравится, когда тебя удерживают и трахают, не так ли? Ты шлюха, но с этого дня ты моя, и я могу делать с тобой все, что захочу.

Тьма окутывает меня, и я сдерживаю слезы, зная, что ни за что на свете не смогу выбраться из этого целой и невредимой. Независимо от того, как быстро я смогу обрести свободу, Джованни не станет ждать, чтобы изнасиловать меня, не будет ждать, чтобы вбить последний гвоздь в гробы своих сыновей. Это будет его больная игра, и она уничтожит меня.

Священник бросает взгляд на Джованни.

— Ты можешь поцеловать свою невесту, — решительно говорит он, испытывая отвращение к только что произошедшим событиям, хотя что-то подсказывает мне, что он абсолютно ничего не мог с этим поделать. Я не сомневаюсь, что он тоже участвует в игре, и его драгоценной жизни угрожают, чтобы обеспечить его сотрудничество.

Джованни не теряет времени и делает шаг ко мне. Он заводит мою руку за спину, сгибая при этом сломанный палец, заставляя меня вскрикнуть, и, едва мои губы раздвигаются, он прижимается своим ртом к моему, погружая язык в мой рот, а по моему лицу текут слезы боли и отвращения.

Это длится недолго, но оставляет во рту неприятный привкус. Мне хочется вырваться, но прежде, чем я успеваю это сделать, Джованни толкает меня обратно к алтарю, пока его верная семья аплодирует его новому браку.