Маньяки

8

Мне требуется два часа, чтобы добраться до знаменитого особняка ДеАнджелисов. Я останавливаюсь снаружи, держась на приличном расстоянии, чтобы иметь хоть какое-то преимущество, прежде чем бездумно ворваться туда. Подъездная дорожка длинная, но даже глубокой ночью здесь царит жуткая тишина.

На территории дома нет ни единого огонька. Даже тех, что освещают подъездную дорожку по ночам. Когда я останавливалась здесь, они всегда были включены, несмотря ни на что, даже в середине дня. Царит холод, но я полагаю, что этого следовало ожидать после гребаной резни, произошедшей во дворе перед домом.

Я закусываю губу, глядя вперед на собственность, а мои руки трясутся на руле. Мое нутро кричит, что их здесь нет. Здесь слишком тихо, но я должна проверить, я должна знать наверняка, даже если для этого придется обыскать каждую комнату в этом огромном доме.

Выключив фары, я направляю дерьмовую "Короллу" вглубь участка, молча поражаясь тому, что старая груда металла смогла проехать так далеко. Я с тревогой смотрю на густые кусты, окружающие особняк ДеАнджелисов. У меня не слишком хороший опыт общения с этими кустами, но это единственный вариант, который у меня есть.

Выскользнув из машины, я прерывисто вздыхаю и начинаю свой путь через густые кусты, прислушиваясь к любым признакам того, что я, возможно, здесь не одна. С трудом сглатывая, я продвигаюсь вперед, крадучись ступая одной ногой перед другой. В последний раз, когда я видела эти кусты, Маркус прятался в них, стреляя во врагов, которые пришли за нами. Прошла всего неделя, но за это время так много изменилось. Я бы отдала все до последней частички себя, чтобы иметь возможность вернуться назад и изменить то, что произошло той ночью.

К тому времени, как я добираюсь до поляны на краю зарослей кустарника, я вся в поту, но не от пятнадцати минут пешего хода, а от явного беспокойства о том, что я могу обнаружить на другой стороне.

Вблизи я вижу дом ДеАнджелисов таким, какой он есть, — братской могилой. Кровь все еще окрашивает бетон, а вокруг стоит запах сырости, от которого у меня першит в горле. Тел не осталось, но это дерьмо было бы слишком очевидным. Один быстрый полет беспилотника ФБР над этим местом заставил бы все правоохранительные органы обрушиться на их задницы, а это не то, чем кто-либо из них может рисковать.

Черт, та ночь… Были убиты не только двоюродные братья мальчиков, но и многие люди Джованни, люди, которые, вероятно, пришли на работу, не зная, что Джованни приготовил для них, люди, у которых, вероятно, были семьи, ожидавшие их дома.

Все это было дерьмовым шоу, и оно не должно было так закончиться. Черт, этого вообще не должно было случиться.

Сделав шаг в сторону дома, я подавляю страх разоблачения. Между мной и домом не меньше двухсот ярдов, а до тех пор я буду на виду, ни деревьев, ни кустарников, ничего, что могло бы меня скрыть, только я и ухоженная трава.

Я ступаю ногой на газон, когда позади меня раздается треск ветки, и я поворачиваю голову, готовая кричать до тех пор, пока не сдадут легкие, но прежде чем звук успевает вырваться из моего горла, сквозь густые заросли деревьев сверкают две пары черных глаз.

У меня перехватывает дыхание, мои глаза расширяются.

Этого не может быть.

Проходит мгновение, и я, прищурившись, вглядываюсь сквозь деревья, жалея, что не могу видеть лучше, но через мгновение Дилл и Доу выступают из темноты. Я опускаюсь на колени, облегчение захлестывает меня, когда они направляются ко мне. Я падаю на лесную подстилку, ветки и мох прилипают к тыльной стороне моих рук, когда волки-убийцы принюхиваются прямо к моему лицу — их собственная версия проверки меня.

— Я знаю, я знаю, — шепчу я, обхватывая руками их большие головы и встречая их затравленные взгляды, ненавидя мрачную тьму, отражающуюся в них. Эти придурки прошли через ад, как и все мы. Им пришлось стать свидетелями того, чего не должно видеть ни одно животное, и из-за это у меня разрывается сердце. — Мы найдем наших мальчиков. С ними все будет в порядке.

Шатаясь, я поднимаюсь на ноги и чувствую себя в миллион раз лучше, зная, что Дилл и Доу прикрывают меня. Они не допустят, чтобы со мной что-то случилось. Дилл — тому доказательство. Этот здоровенный ублюдок уже получил за меня пулю — долг, который я никогда не смогу вернуть, хотя я дам ему абсолютно все, что он захочет. Бесконечный запас угощений — будет сделано. Почесать за ухом — будет сделано. Большой, жирный сочный стейк в три часа ночи — его желание для меня закон.

Я безумно люблю этих волков. Они стали моей семьей, моим домом, и от осознания того, что они в безопасности и им не причинили вреда, у меня словно гора с плеч свалилась.

— Ладно, ребята. Вы готовы? — Спрашиваю я, глядя через поляну на большой дом. Доу урчит, когда я чешу ее макушку, они пристраиваются чуть позади меня по бокам, как их учили мальчики, всегда прикрывая мою спину.

Мы выходим на поляну все вместе, и я вцепляюсь в шерсть на их шеях, пока они движутся вперед, их скорость помогает мне передвигаться по траве гораздо быстрее, чем я могла бы сделать это в сама.

Через несколько мгновений мы в безопасности особняка и обходим его сзади, держась в тени. Здесь три задних входа, и все три заперты. Я содрогаюсь при мысли о том, что могу поднять тревогу, но делаю то, что должна.

Схватив один из уличных стульев, я поднимаю его и прерывисто выдыхаю. Если бы кто-то был внутри, наверняка что-то бы уже произошло. Выдав желаемое за действительное, я на полном ходу бросаюсь к одному из многочисленных задних окон, позволяя металлическим ножкам стула пробить хрупкое стекло.

Оно разлетается на миллион осколков, крошечные фрагменты разносятся по комнате за окном, как дождь, а я тяжело сглатываю и стою неподвижно, как статуя, молча прислушиваясь к любому намеку на шум внутри. Ничего не происходит, и через мгновение я вхожу внутрь, задыхаясь, когда волки следуют за мной.

— Нет, — быстро произношу я, мои глаза расширяются, как блюдца, но, черт возьми, уже слишком поздно. Волки ступают по осколкам стекла так, словно это просто песок под их голыми лапами.

Я таращусь на этих здоровенных придурков.

— Вы что, тупые? — Спрашиваю я, наблюдая, как они важно проходят мимо меня, опустив хвосты и не издавая ни звука, как будто они так же, как и я, прислушиваются к шуму в доме. — Не приходите ко мне плакаться, когда порежете лапы и вам понадобится, чтобы кто-нибудь вас пожалел.

Дилл стоит впереди, его тело напряжено и неподвижно, он оценивает ситуацию, и через короткое мгновение эта напряженность исчезает, и он продвигается вглубь дома, Доу следует за ним. Дилл оглядывается на меня, и я задаюсь вопросом, пытается ли он отправить сообщение, дать мне знать, что в доме безопасно.

— Хорошо, — бормочу я, на всякий случай понизив голос. — Давайте найдем парней и уберемся отсюда.

Мы ищем уже час и ничего не находим, и чем больше времени проходит, тем лучше я понимаю, что люди Джии будут искать меня. Их первая остановка должна быть здесь, и, честно говоря, я немного обеспокоена тем, почему они до сих пор не появились… если только Джиа специально не попросила их не делать этого. В конце концов, она знает, что я планирую пойти за Джованни. Возможно, я играю ей на руку и даже не подозреваю об этом.

Доу обнаружила две потайные комнаты: одну — за книжной полкой в кабинете Джованни, другую — за камином в главной гостиной; о существовании обеих я даже не подозревала, но в любом случае обе они были пусты.

Как я и ожидала, мы нашли камеры под домом, и у меня кровь стыла в жилах, когда мы спускались туда, но Дилл и Доу не выглядели обеспокоенными. Они продолжали идти, продолжали искать, пока наконец не пришли к выводу, что их здесь нет.

Я тяжело вздохнула, когда мы двинулись обратно через лужайку, волоча ноги по подстриженной траве. Часть меня знала, что их здесь не будет, но я надеялась на это, мне нужно было, чтобы это было правдой. Сама мысль о них, умеющих для этого мира, одиноких и страдающих… черт. Я не могу это переварить.

В последний раз, когда Джованни пытался заставить кого-то исчезнуть, парням потребовалось несколько дней, чтобы найти меня, и это при том, что у них была целая жизнь на подготовку и ресурсы. Я здесь совсем одна, и если Джованни увел их куда-то вроде своих пустынных камер, то мне крышка — нам всем крышка.

Тяжесть наваливается на меня, и Доу толкает меня в бок, ее большое тело прижимается к моему. Я цепляюсь за ее шерсть, а ногтями чешу ее за ухом.

— Где они, черт возьми? — Я спрашиваю больших волков.

Доу поднимает свою большую голову, ее угольно-черные глаза впиваются в мои, когда мы скрываемся в кустах. Я натянуто улыбаюсь ей, не зная, почему пытаюсь утешить волчицу, как будто она может понимать человеческие жесты, но на тот случай, если она может, я хочу, чтобы она знала, что все будет хорошо.

Вспоминая все, что я знаю о Джованни, я пытаюсь сложить кусочки воедино. Он держал Фелисити в своей домашней камере несколько месяцев, прежде чем отвезти ее в пустынную камеру, он поместил и меня в пустынную камеру вместе с Арианой, но до этого…

Мальчики как-то упомянули, что их отец использовал их подземную игровую площадку в замке для своих собственных нездоровых игр… Что, если он привел их туда? Это было бы вишенкой на торте этого и без того хренового дерьмового шторма. Держать их взаперти в их собственных гребаных камерах, использовать их собственные инструменты против них, использовать пространство, которое они создали, — это отвратительно и кричит о Джованни.

Они должны быть там.

Вновь обретенная надежда ярко вспыхивает в моей груди, и я ускоряю шаг, продираясь сквозь густые кусты. Волки остаются со мной, помогая вести меня сквозь темноту, пока мы наконец не выходим с другой стороны и не находим дерьмовую "Короллу" именно там, где я ее припарковала.

Распахнув водительскую дверь, волки врываются внутрь, проскальзывая посередине между передними сиденьями, чтобы найти места для своих больших мохнатых задниц сзади, и еще до того, как за мной закрывается дверца машины, двигатель с ревом оживает, и я съезжаю с обочины, стремясь поскорее добраться до мальчиков.

Поездка долгая, и, несмотря на то, что мне потребовалось много часов, чтобы добраться до этого места, я боюсь, что эти несколько потраченных впустую часов сегодня дорого мне обошлись.

Напряжение нарастает, как будто волки знают, что это конец, что то, во что мы собираемся вступить, может оказаться фатальным. Тишина заполняет машину, а волки остаются настороже, их тела напряжены, словно они готовы к любой войне, готовы все исправить.

Приближаясь к замку, нервозность поселяется глубоко в моем животе.

Я понятия не имею, что мне делать, у меня нет никакого плана действий, только то, что я должна попасть туда и каким-то образом вывести их, если, конечно, они еще живы. Черт, я могу попасть в ловушку. Парни могли погибнуть на поле боя той же ночью, но я отказываюсь сдаваться сейчас.

Предполагая, что Джованни где-то здесь, я не еду по главной дороге. Вместо этого я направляюсь в густые заросли кустарника, окружающие участок, и отчаянно ищу незаметную грунтовую дорогу, которую мальчики проложили сквозь деревья. Сейчас уже далеко за три часа ночи, и события прошедшей ночи уже давят на меня, но одна только мысль о том, чтобы оказаться рядом с ними, увидеть и обнять их, подстегивает меня. Я готова пойти на все, лишь бы еще раз услышать эти глубокие, властные голоса.

Неделя, в течение которой я считала их мертвыми, разрушила мою душу, и теперь настало время вернуть то, что принадлежит мне.

Найдя узкую тропу, я сворачиваю с дороги и ныряю головой вперед в густые заросли деревьев. Волки встаю еще прямее, наблюдая за новым адом перед нами, как будто они в ужасе от того, что я собираюсь сбросить нас со скалы, и, честно говоря, учитывая то, как колотится мое сердце, и тревогу, пульсирующую в моих венах, это вполне реальная возможность.

— Давай же, — бормочу я, шаря глазами по кустам, осматривая каждый темный угол. — Где же это?

От отчаяния мой желудок скручивается в узел, пока я ищу маленькую пристройку, которую мальчики построили здесь в качестве своего убежища. Мне довелось воспользоваться ей всего несколько раз, и те несколько раз, когда я это делала, я была либо на грани смерти, либо уже без сознания. Я не помню, какой длины эта тропа и насколько глубоко она уходит в гущу деревьев.

Проходят минуты, и как раз в тот момент, когда я убеждаю себя, что повернула не туда, фары отражаются от темно-зеленой пристройки, замаскированной так, чтобы ее можно было спрятать за деревьями. Если бы свет фар не попал точно в цель, я бы проехала мимо. Я давлю на тормоза, шины с визгом останавливаются. Я заглушаю двигатель и выхожу из машины к темной пристройке, где только мягкий лунный свет указывает мне дорогу.

Волки устремляются за мной, когда я иду через пристройку, проскальзывая мимо старого "Эскалейда", которым, вероятно, не пользовались месяцами. Несколько бутылок с водой валяются забытыми на низкой скамейке, и я быстро открываю их, давая обоим волкам попить, прежде чем найти люк, ведущий вниз в длинный туннель.

В длинном извилистом коридоре кромешная тьма, темнее ночи, и я оглядываюсь в поисках фонарика или старой лампы, чтобы осветить путь, но ничего не нахожу. Я думаю, здесь мне придется полагаться на себя саму и свою память.

Волки спускаются за мной в туннель, и мы идем, кажется, целую вечность, с каждым шагом все ближе и ближе к разгадке моей судьбы. Мальчики построили туннель под кухней для персонала, ведущий в замок, и я понятия не имею, как мне спуститься на игровую площадку, не выдав себя. Если Джованни в замке, то мне конец. Остается надеяться, что замок не заперт, как Форт-Нокс.

Мои руки дрожат, когда я достигаю конца туннеля, и я стону, нащупывая тяжелый книжный шкаф, который ребята держали у входа, чтобы скрыть туннель.

— И как, черт возьми, я должна это сдвинуть? — Бормочу я, когда волки отступают, оставляя меня разбираться с этим самостоятельно.

Схватившись за старый шкаф, я делаю глубокий вдох и толкаю изо всех сил. Этот ублюдок не двигается с места, ни хрена не происходит, кроме того, что ломаются мои ногти. Я сдерживаю крик, разочарование быстро берет надо мной верх, когда я пытаюсь снова и снова, пока, наконец, не начинаю понемногу убирать его с дороги.

Пальцы кровоточат, ладони болят и покрываются волдырями, но я не останавливаюсь, пока не образуется достаточно большое пространство, чтобы мы с волками могли протиснуться. Мы проходим сквозь него, волки следуют за мной по пятам, и мы все напряженно вслушиваемся, пытаясь понять, что происходит в этой тюрьме.

В особняке ДеАнджелисов царила мертвая тишина, но в отличие от него здесь слышно тихое вибрирующее жужжание холодильника, слабый гул кондиционера, а если прислушаться, то, возможно, даже я слышу слабый плач новорожденного ребенка.

Моя спина напрягается. Я об этом не подумала. Все, на чем я была сосредоточена, — это спасение мальчиков, но если ребенок тоже здесь, если есть шанс, что я смогу спасти его… Черт. Нет ничего такого, чего бы я не сделала.

Поднимаясь на кухню для персонала, я оглядываюсь по сторонам, борясь с желанием включить свет. Уже поздно, есть большая вероятность, что Джованни крепко спит, но как насчет его охраны? Такой человек ни за что не сможет спать спокойно, зная, что его сыновья внизу, на игровой площадке, и каждый из них придумывает самые жестокие способы убить его. Нет, Джованни нужно, чтобы его постоянно окружали люди и следили за собственностью, как ястребы.

Не желая рисковать, проходя через дом, я веду волков прямо к выходу для персонала. Дверь не заперта, и я с облегчением вздыхаю, а на моей коже выступает легкая испарина. Волки следуют за мной прямо через дверь и, словно уже уловив запах мальчиков, устремляются к задней части дома. Я спешу за ними, отчаяние не знает границ, когда стараюсь держаться в тени.

Вокруг никого нет, ни охранников, ни камер, поэтому я мчусь, как чертов маньяк, ко входу на подземную игровую площадку. Волки с легкостью проносятся по длинной извилистой дороге, и я заставляю себя не отставать, каждый шаг длиннее и стремительнее предыдущего.

Уходящий вниз холм быстро выравнивается у подножия, и я спотыкаюсь, падая прямо на колени. Тихий крик вырывается из моей стиснутой челюсти, но я поднимаюсь на ноги, мои колени порезаны и кровоточат. Я не включаю большой верхний свет, это слишком заметно, но вдоль ряда камер, расположенных с каждой стороны, висят старые масляные лампы.

Волки убегают далеко вперед меня, и я даже не вижу, где они, но сейчас это не имеет значения. Я должна найти их. Я должна знать, что с ними все в порядке.

Схватив одну из масляных ламп, я спешу вдоль ряда камер, осматривая их слева направо. Я нахожу трупы мужчин, которых никогда не знала, законченные требуют, чтобы я остановилась и освободила их, другие называют меня грязной шлюхой и пытаются схватить меня через решетки, но я не обращаю на это внимания. Мы можем заняться спасением людей, как только у меня будет то, что мне нужно. Черт, да кто вообще знает, что эти люди сделали, чтобы оказаться здесь. Все, что я знаю, это то, что эти камеры были пусты, когда мы покинули это место несколько недель назад.

Камеры начинают пустеть, и я качаю головой — мне это совсем не нравится. Если бы они были здесь, я бы их уже нашла. Я должна была их найти, но я продолжаю идти, не желая останавливаться, пока не проверю все до единой.

Осталось пройти еще немного, но масляные лампы больше не освещают путь. Впереди нет ничего, кроме темноты, и я с трудом сглатываю, но продолжаю, не зная, что могу найти.

Протягивая масляную лампу, я стараюсь осветить как можно больше камер. Первая слева от меня пуста, и страх тяжело опускается у меня в животе, когда я поворачиваюсь направо и поднимаю фонарь. Камера использовалась, грязная, с лужами засохшей крови, размазанными по холодному бетонному полу. Я качаю головой, в ужасе от того, что могу обнаружить, когда тихий стон доносится из оставшихся камер, глубже в темноте.

Я поворачиваю голову, глаза расширяются, сердце бешено колотится.

Я знаю этот гребаный стон. Я знаю его, как собственную гребаную душу.

— Маркус? — Я бросаюсь к нему, слезы заливают мне глаза, и я несусь влево, прижимаясь к холодным металлическим прутьям. Наклоняю масляную лампу вперед, тусклый свет проникает в камеру, и я нахожу Маркуса лежащим на полу, его кожа липкая и бледная. — Маркус?

Он смотрит на меня сквозь маленькие щелочки, у него едва хватает сил, чтобы как следует открыть глаза.

— Я так и знал, — говорит он с тяжелым, побежденным вздохом, в его голосе слышна грусть. — Так выглядят небеса.

Его глаза блестят, и я быстро понимаю, что на самом деле он смотрит не на меня, а сквозь меня, как будто даже не видит, что я стою здесь, перед ним.

— Маркус, пожалуйста, — зову я, опускаясь на окровавленные колени и протягивая руку сквозь решетку, пытаясь взять его за руку.

Пальцами касаюсь его липкой кожи, и его глаза открываются немного шире, мягкая улыбка трогает уголки его губ.

— Такая чертовски красивая.

Блядь, блядь, блядь.

Что мне делать?

Я крепче сжимаю его руку, дергаю за нее, тяну, позволяя ей тяжело упасть на пол, — все, что угодно, лишь бы привлечь его внимание.

— Давай, Маркус. Это я, — умоляю я, слезы текут по моему лицу. — Посмотри на меня. Ты не умер. Я здесь. Приди в себя. Я прямо здесь.

— Императрица? — Позади меня раздается шепот, похожий на вопрос, и я снова хватаюсь за масляную лампу, выпуская руку Маркуса и практически бросаясь к темной камере через плечо.

Я врезаюсь в решетку, в груди сразу же начинает болеть, когда я обнаруживаю Романа, растянувшегося в дальнем углу, прислонившегося к задней стене, его голова тяжело опущена.

— Роман? — Я зову, мои глаза сканируют его измученное тело.

Его голова медленно поднимается, и усилие выглядит болезненным, но он не останавливается, пока его обсидиановые глаза не встречаются с моими, сама тяжесть его взгляда опускает меня на колени.

— Я же говорил тебе… бежать, — выдыхает он, откидывая голову к бетонной стене и отказываясь отвести от меня взгляд.

Я качаю головой, поспешно вытирая глаза.

— Я не оставлю тебя, — говорю я ему, позволяя ему услышать решимость в моем голосе. — Я не оставлю вас здесь умирать. Где Леви?

— Посмотри на нас, императрица, — выдыхает он, не утруждая себя ответом на мой вопрос. — Мы все равно что покойники. Спасай себя.

Я качаю головой, скольжу взглядом по решеткам, пытаясь придумать способ, как вытащить их. Должен быть ключ… что-нибудь.

Развернувшись, я мчусь к последней камере в задней части, страх тяжелым грузом ложится у меня внутри, когда я направляю масляную лампу на решетку. Тело лежит на полу, и я втягиваю воздух, обнаруживая Леви, распростертого на бетоне, неподвижного… не… Нет.

— Леви? — Я хватаюсь за прутья. — Леви. О Боже, нет.

Он отрывает голову от бетона, глаза открываются крошечными щелочками.

— Шейн? — бормочет он, как будто не может поверить в то, что видит. — Это ты, малышка?

Облегчение проносится сквозь меня, как гребаная ракета, и я снова падаю на пол.

— Да, Леви, — выдыхаю я. — Это я. Я собираюсь вытащить тебя отсюда.

— Тебе надо было бежать, — говорит он мне и стонет, пытаясь подняться с пола, но это слишком сложно, и он довольствуется полуползанием, ставя одно колено перед другим, прежде чем рухнуть на пол. Он оказывается достаточно близко, чтобы протянуть руку через решетку и взять меня за руку.

Я крепко сжимаю его руку, цепляясь за него изо всех сил, поскольку воспоминание о том, как он умолял меня не смотреть, выворачивает меня изнутри.

— Тебе здесь небезопасно, — говорит он мне, его кожа такая же липкая и бледная, как у его братьев… только у Маркуса … черт.

Слезы текут по моему лицу, когда я смотрю в камеру прямо напротив камеры Леви и обнаруживаю Маркуса там, где я его оставила, бормочущего нежности о том, как прекрасно я выгляжу на небесах.

— Он умирает, да?

Леви кивает, и, похоже, ему требуется вся его энергия, чтобы поднять на меня взгляд, его темные глаза полны горя.

— Да, Шейн. Ему недолго осталось. У него инфекция. Но я рад, что ему удалось увидеть твое лицо в последний раз.

Я качаю головой.

— Нет, — требую я, вытаскивая свою руку из его слабеющей хватки и поднимаясь на ноги, отчаяние овладевает мной. Мой взгляд перемещается слева направо, от камеры Леви к камере Романа и обратно к камере Маркуса. — Я собираюсь вытащить вас отсюда. Мы не для того прошли через все это, чтобы вы, ребята, сдались сейчас. Я вам не позволю. Я собираюсь вытащить вас отсюда.

Леви грустно улыбается мне, и я смотрю на него в ответ, но в тот момент, когда на его лице отражается ужас, а глаза расширяются от страха, острое жало впивается мне в шею сбоку, и позади меня появляется тело.

— Так, так, так. Кажется, моя невеста вернулась ко мне.

— ИМПЕРАТРИЦА, — рычит Роман, его тело врезается в решетку с отчаянием, которого я никогда раньше у него не видела.

И вот так я бесформенной кучей падаю к ногам Джованни.