Маньяки

29

Лифт звенит о прибытии, и я едва могу дождаться, когда дверь полностью откроется, прежде чем выскакиваю в маленький коридор и перешагиваю через три тела, которые мы явно забыли убрать.

— СРАНЬ ГОСПОДНЯ, — кричу я, врываясь в камеру и обнаруживая троих парней, прислонившихся к затемненным стенам. Взгляд Леви сосредоточен на его руках, а не на цепях, которые грудой лежат в центре комнаты. — Я ВЫЖИЛА.

Маркус вскакивает на ноги, а голова Романа поворачивается ко мне, его темный пристальный взгляд скользит по моему телу, но Леви просто продолжает смотреть на свои руки.

Я пересекаю камеру, присаживаюсь перед ним на корточки и заставляю его посмотреть мне в глаза.

— Пойдем, — говорю я ему. — Давай выбираться отсюда.

Он хмурит брови и смотрит на меня тяжелым взглядом, который кажется таким далеким. Он выглядит так, словно попал в мир боли, заново переживая те ужасные несколько дней, что он был прикован здесь, вспоминая жало хлыста, когда тот врезался ему в грудь. Я наклоняюсь, провожу пальцами по его лицу, и в одно мгновение он снова становится тем парнем, которого я в последний раз видела наверху, пытающимся защитить меня от своих заклятых врагов.

— Да, — говорит он, беря меня за руки и позволяя мне поднять его, явно потрясенный тридцатью минутами, проведенными здесь внизу. — Пошли.

Мы поднимаемся обратно наверх, и, поскольку нам больше некуда идти, и, нигде мы не будем чувствовать себя в безопасности, мы остаемся здесь, называя пока это место домом. Я рассказываю ребятам обо всем, что произошло во время встречи, и вздыхаю с облегчением, когда они подтверждают, что все, что я сказала о семье ДеАнджелис и их новорожденном брате, было правильно.

— Я думаю, нам нужно провести еще одну встречу с оставшимися членами семьи ДеАнджелис, — бормочет Роман, пока я веду их по мега-особняку, несмотря на то, что они уже изучили планировку, как изучали изгибы моего тела. — Они должны быть готовы, и мы должны знать, на чьей стороне они сражаются.

Я усмехаюсь.

— Мне нужно напоминать тебе, что все эти ублюдки до единого просто стояли и смотрели, как твой отец принуждал меня к браку, и ни хрена не предприняли по этому поводу? Они точно знали, что он намеревался сделать со мной в течение следующих нескольких часов.

— Доверься мне, — говорит Роман, останавливаясь посреди коридора и поворачиваясь ко мне, он берет меня за подбородок и заставляет встретиться с ним взглядом. — Я не забыл, и все они понесут наказания за свои действия. Но у нас есть приоритеты, и мы не можем сжечь те немногие оставшиеся мосты, которые у нас есть, пока не будем уверены, что они нам больше не понадобятся.

Я высвобождаю подбородок из его мягкой хватки и отвожу глаза. Я знаю, что он прав, и полностью согласна с его доводами, но это не значит, что мне это должно нравиться.

— Неважно, — бормочу я, как взбешенный подросток. — Но для протокола, твой дедушка получит мою шпильку прямо в свою задницу. Мне действительно не нравится этот парень.

Маркус сдерживает смех, обводя взглядом окружающие комнаты, и убеждаясь, что мы действительно здесь одни.

— Становись в очередь, — говорит он, прежде чем движением подбородка указать вглубь дома. — Если мы останемся здесь, я хочу, чтобы это место дважды прочесали.

Не говоря больше ни слова, Роман и Маркус обходят дом, убеждаясь, что никто из семьи Моретти не чувствует себя здесь как дома, и не прячется под моей кроватью с ножом.

Леви остается со мной, не желая покидать меня, и пока он со мной, я не вижу причин не привести его в порядок. В его волосах и на теле все еще есть засохшая кровь, и сейчас трудно сказать, его это кровь, оставшаяся после пребывания в камере, или же это последствия убийства охранников Джии в фойе.

Кроме того, в его плече есть незалеченная пулевая рана, полученная от Джии в ту ночь, когда она забрала его, и хотя она выглядит неплохо, в основном это просто уже поверхностная рана, мне бы не хотелось, чтобы в нее попала инфекция и причинила ему еще больше боли.

Эта война между Джией, Джованни и нами оставила у мальчиков шрамы, которые не должен носить ни один мужчина, но она подходит к концу. Я чувствую это. Не успеем мы оглянуться, как будем отдыхать на частном острове, нежась в лучах солнца, пока парни будут драться за то, кто трахнет меня первым. В конце концов, это, вероятно, превратится в очередную эпическую вечеринку вчетвером, но, черт возьми, о чем девушка еще может мечтать.

Леви сжимает мою руку, когда я веду его вверх по лестнице в комнату, которую я использовала всю неделю, пока жила здесь. Комната чужая, слишком чистая, слишком обезличенная, и в ней абсолютно нет ощущения дома. Не очень то приятно будет остаться здесь на… черт, я не знаю, как долго, но это определенно поможет мне с приходом на место Джии на вершине пищевой цепочки семьи Моретти. В этом доме у меня есть эксклюзивный доступ ко всем файлам Джии и семьи Моретти одним нажатием кнопки. Кроме того, потрясающий тренировочный зал и оружейная, построенные Джией, не останутся без внимания.

Заведя Леви в отдельную ванную комнату, я наклоняюсь под душ и поворачиваю кран до тех пор, пока не начинает струиться горячая вода и вокруг нас не начинает клубиться пар. Я подхожу к Леви, и мои руки опускаются к бинтам на его груди.

— Ты в порядке? — Спрашиваю я, медленно снимая их и морщась от того, как липкость стягивает его открытые раны.

Леви кивает, его губы сжимаются в жесткую линию, ожидая, что я потороплюсь и сниму бинты. На моем лице расплывается ухмылка, и я не могу не поддразнить его.

— Ты сражался в битвах, был ранен ножом, подстрелен и сталкивался лицом к лицу с худшими типами людей, но липкий бинт — это то, что тянет тебя ко дну?

Его рука обвивается вокруг моей талии, и я снимаю остатки бинта с его кожи и бросаю в таз.

— Тебе лучше следить за своим языком, соплячка.

Трепет пульсирует глубоко внутри меня, но я отгоняю его. Вряд ли сейчас время и место думать о моем женском стояке. Леви прошел через ад. Единственной мыслью в моей голове должна быть попытка понять, что для него сейчас лучше.

Я скольжу пальцами вниз по его сильному телу, пока не добираюсь до верха брюк и быстро расстегиваю пуговицу. Он поел, ожидая появления семьи Моретти, но после трех дней пребывания на цепях и недели на игровой площадке я не удивлена, обнаружив, что его брюки сползают с узких бедер. Он похудел. Они все похудели, но пройдет совсем немного времени, и они вернутся к нормальной жизни, будут править миром и напоминать женам, мужьям и детям, почему они властвуют над каждым их кошмаром.

Леви снимает штаны и хватается за край моей майки, прежде чем стянуть ее через голову. Он бросает ее за спину, и она приземляется где-то на полу, но я могу сосредоточиться только на нем. Он держит одну руку на моей талии, в то время как другая тянется к поясу моих леггинсов, но когда на его лице появляется гримаса боли, я быстро беру инициативу в свои руки, стягивая их с бедер, пока они не спадают полностью.

— Пойдем, — бормочу я, беря его за руку и ведя под горячий душ. Его большой палец проводит взад-вперед по моим костяшкам, словно пытаясь успокоить меня, хотя это я должна помогать ему. Всегда самоотверженный. Его боль не имеет для него значения, даже не фиксируется в его сознании, когда он думает, что кто-то другой может нуждаться в нем больше.

Боже, я люблю его. Он просто немного ненормальный, просто немного сломленный, но именно это делает его таким чертовски невероятным, таким сильным и всем тем, что мне всегда было нужно. Даже несмотря на страдания и боль, он никогда не терял надежды на что-то лучшее, никогда не отдавал себя тьме.

Вода каскадом льется на нас обоих, и он закрывает глаза, позволяя боли уйти. Я беру мочалку и намыливаю ее, прежде чем нежно прижать к его загорелой коже. Мой взгляд задерживается на его сильном, скульптурном теле, рассматривая его татуировки и шрамы, смывая каждую каплю крови и напоминание о пытках, которые он перенес за последние несколько недель.

Он заслуживает гораздо большего. Он заслуживает того, чтобы ему поклонялись и превозносили. Он и его братья — короли в моих глазах, и, несмотря на взгляды общества на них, — они всегда будут вызывать у меня глубочайшее уважение. Я не знаю, что бы я делала, если бы потеряла кого-нибудь из них. Мое сердце все еще колотится от боли при мысли о том, что я чуть не потеряла Маркуса.

Но я ни черта не почувствовала, когда оборвала жизнь Джии… кем это меня делает?

Черт.

Пальцы Леви сжимаются на моей талии, в то время как другая его рука касается моего подбородка, мягко приподнимая мою голову, пока он не находит мои глаза.

— В чем дело?

Проходит мгновение, и я перевожу дыхание, позволяю словам, которых я боюсь, вылететь на свободу.

— Я плохой человек? — Спрашиваю я его. — До того, как я встретила вас, ребята, мысль о том, чтобы оборвать чью-то жизнь, вызвала бы у меня тошноту. Если бы я знала, что все это будет моим будущим, я бы покончила с собой. Но прошло девять месяцев, и я никогда не была так счастлива. Бесчисленное множество людей погибло от моей руки, и я ничего к ним не чувствую. Я знаю, что через несколько месяцев я даже не вспомню об этом. А Джиа… я даже не вздрогнула. Это женщина дала мне жизнь, а мне было все равно — до сих пор все равно.

Он качает головой, когда моя рука задерживается на его руке, и мыльная пена медленно стекает по его накачанным мышцам.

— Ты неплохой человек, Шейн. Ты просто стала другой. Тебе нужно помнить, что ты видела и пережила то, что обычным людям просто не дано увидеть. Они могут прожить целую жизнь, прежде чем столкнутся с такой жестокой резней, к которой привыкла ты. Ты приспособилась, и из-за этого ты воздвигла щит вокруг своего сердца, удерживающий всех, на кого тебе плевать на расстоянии, и не позволяющий им причинить тебе боль. — Он на мгновение замолкает, и на его губах появляется улыбка. — Это иронично. Тебе пришлось научиться не пускать людей туда, куда мне и моим братьям пришлось научиться впускать тебя.

Я придвигаюсь к нему, и он обхватывает рукой мой затылок, прежде чем притянуть меня к своей груди. Я ахаю, не желая прикасаться к глубоким рубцам, покрывающим его кожу, но, тем не менее, он прижимает меня к себе. Между нами наступает мгновение тишины, когда мы просто стоим в объятиях друг друга, медленно делая глубокие вдохи и примиряясь со всем, что произошло.

— Я ненавижу, что тебе больно, — говорю я ему, пока опустошение нарастает в моей груди.

— И именно поэтому ты никогда не сможешь стать плохим человеком, — говорит он мне. — У тебя самое большое сердце, которое я когда-либо видел. Ты сильная и бесстрашная, идеальный баланс для меня и моих братьев. Ты преуспеешь как лидер семьи Моретти. Ты станешь самой могущественной женщиной на земле, но мы уже знали это.

Улыбка растягивает мои губы, когда я отстраняюсь и встречаюсь с его великолепными глазами, сверкающими в тусклом свете ванной.

— Ты же знаешь, что я люблю тебя, правда?

— Я знаю, — говорит он, и его ухмылка становится еще шире. — Ты кричала так, что услышал весь мир. Довольно сложно было игнорировать это. — Я прищуриваю глаза, и тихий смех вырывается из его груди. — Я тоже чертовски люблю тебя, малышка, даже несмотря на твои многочисленные недостатки.

— Недостатки? — Я смеюсь. — Умоляю, скажите, что это за ужасающие недостатки, которые так отвратительно привлекли твое внимание?

— Все просто, — говорит он мне, хватая меня за талию и притягивая обратно, наклоняясь, пока его губы не оказываются прямо над моими. — Ты соплячка. Ты не знаешь, как просто сидеть спокойно и делать то, что тебе говорят, и, черт возьми, неужели тебе так сложно прожить хотя бы один день, не вызывая у меня желания увидеть отпечаток моей руки на твоей идеальной заднице?

Его член напрягается, и я приподнимаю бровь, глядя на него снизу вверх, а жар медленно наполняет мое естество. Мои глаза темнеют от желания, и я позволяю ему увидеть, как непреодолимая потребность начинает наполнять мое тело.

— Ты должен простить меня, папочка, — мурлычу я, наблюдая, как его глаза расширяются от свирепого голода. — Я и не подозревала, что все мои недостатки так сильно беспокоят тебя. Как мне загладить свою вину перед тобой?

Глубокое рычание вырывается из его груди, и оно взывает к пороку, живущему внутри меня. Я никогда не была сторонницей всего этого папочкиного извращения, но однажды я подшутила над ним, и его глаза загорелись, как на четвертое июля, точно так же, как сейчас, и если это то, чего он хочет, то это именно то, что он получит.

Он сжимает челюсть, когда им овладевает смертельная серьезность, заставляя мое сердце биться еще быстрее.

— Встань на колени, — выплевывает он, сжимая свой твердый как камень член в крепком кулаке.

Несмотря на то, как сильно я хочу сделать именно это, потребность надавить на него трепещет в моей груди, проверяя эти новые границы и выясняя, где лежат наши пределы.

— А если я скажу — нет?

В его глазах вспыхивает огонь, и от одного взгляда на то, как он возбуждается, я уже практически пускаю слюну при мысли о его твердом члене у меня во рту, но это ничто по сравнению с пульсацией между моих ног. Боже, мне нужно, чтобы он прикоснулся ко мне.

Он обвивает рукой мое тело, медленно спускаясь к моей попке. Крепко сжимает ее, и в тот момент, когда я стону и отталкиваюсь от его руки, желая большего, он отпускает меня и обрушивает на нее резкий жгучий шлепок. Я задыхаюсь, мои глаза расширяются, а его взгляд пылает, как расплавленная лава.

— Твою мать, — выдыхаю я, задыхаясь от желания большего, шок и желание в моих глазах совпадают с растущей потребностью, сияющей в его.

— На колени, — произносит он, и эти слова наполнены властью, говорящей мне, что он больше не потерпит никакого неподчинения.

Не произнося ни единого слова, я опускаюсь на колени, его жилистый, толстый член оказывается прямо перед моим лицом. О, черт, мне нужно попробовать его на вкус, нужно свести его с ума от желания, нужно показать ему, насколько это действительно может быть вкусно и чего именно ему действительно не хватало последние несколько недель.

Вся эта история с папочкой может мне понравиться. Интересно, как к этому отнесутся Роман и Маркус? Все трое выдвигают требования, как чертовы дьяволы, коими они и являются.

О Боже. Моя киска сжимается от этой восхитительной мысли.

Слишком голодная, чтобы терять еще секунду, я провожу языком по губам, прежде чем открыть рот и наклониться. Он выпускает свой член, и он тяжело подпрыгивает передо мной, головкой касаясь моих влажных губ. Я беру его в руку, глядя в эти темные, горящие глаза, и медленно прикасаюсь к нему губами.

Удовольствие разливается по его лицу, и это уже стоит каждой секунды, хотя я почти не двигаюсь. Желая гораздо большего, я начинаю двигаться вверх и вниз по его толстому члену, обхватывая рукой его основание, и двигая ей вверх-вниз в соответствии с ритмом моего рта на его члене.

Я скольжу языком по его головке, и стону, пробуя на вкус эту маленькую капельку влаги, которая заставляет голод вспыхивать внутри меня. Мне нужно больше, нужно взять все, что он готов дать.

Рука Леви зарывается в мои волосы, двигая меня вверх-вниз и насаживая глубже на его член, пока я не чувствую его у себя в горле. Моя киска ноет, мои стенки сжимаются вокруг сладкой пустоты, отчаянно желая быть заполненной и растянутой до тех пор, пока я не смогу больше терпеть.

Скольжу языком по его кончику и спускаюсь вниз по стволу, и опускаюсь ниже, обхватываю его яйца, крепко сжимая именно так, как ему это нравится.

— Черт, Шейн, — стонет он, его рука сжимает мои волосы. — Покажи мне, на что ты способна.

Черт, он знает, как я люблю вызов.

Я заглатываю гребаную наживку и даю ему именно то, что ему нужно, и даже больше, его низкое рычание подстегивает меня. Вверх, вниз, обхватываю и сжимаю. Это опьяняет, но ничто не делает меня более влажной, чем его рука, сжимающая мои волосы, и его тело, содрогающееся от моих прикосновений.

Я ухмыляюсь смотря на его член, как голодный лев, и жду, когда меня угостят, а затем, как я и ожидала, он дает мне именно то, чего я хочу, и изливает горячую сперму мне в горло.

— О, черт, — стонет он, и это звучит как музыка для моих ушей.

Не тратя ни капли, я проглатываю все и, подняв взгляд, обнаруживаю, что его глаза, полные благоговения, уже прикованы к моим. Я медленно выпускаю его изо рта, но отказываюсь разжимать пальцы на основание его члена — потому что, черт возьми, почему бы и нет.

— Хорошая девочка, — выдыхает он, и, черт возьми, трепет, который пронзает меня и опускается к моей жаждущей киске, намного сильнее, чем я могла себе представить.

Леви наклоняется и сжимает мой подбородок своими сильными пальцами, поднимая меня на ноги и не сводя своих смертоносных глаз с моего разгоряченного взгляда.

— Скажи мне, чего ты хочешь.

Мой голос срывается на хриплый шепот, и я потрясена. Каждый раз, когда я говорила ему о своих желаниях, я говорила об этом более чем откровенно.

— Я хочу, чтобы ты заполнил мою киску и трахал меня так, словно завтра не наступит.

Уголок его рта приподнимается в дерзкой ухмылке, и на мгновение я забываю обо всем, забываю причину, по которой мы вообще оказались в этом душе. Все остальное не имеет значения.

— О, я буду, мой маленький дьяволенок. Я собираюсь трахать тебя, пока ты не потечешь, — говорит он мне глубоким голосом, наполненным низким рычанием. — Но не раньше, чем я почувствую вкус твоего возбуждения у себя на языке и почувствую, как ты кончаешь на мои пальцы.

О, Боже милостивый.

У меня перехватывает дыхание, желудок сжимается, сгорая от такого сильного желания, что я знаю, что не смогу с ним справиться, но, черт возьми, я готова абсолютно на все, что готов сделать этот зверь.

Он заводит руку мне за спину и выключает воду, прежде чем обе его руки оказываются на моей заднице, поднимая меня вверх. Мои ноги обвиваются вокруг его талии, и прежде чем он выходит из душа, его губы обрушиваются на мои.

Леви крепко целует меня, выходя в комнату, и опускает мою задницу прямо в кресло перед окном от пола до потолка. Прохладный воздух касается моей кожи, и мои соски мгновенно твердеют, отчего голод в его глазах только усиливается.

Он разорвет меня на части, и это будет лучшее, что я когда-либо испытывала.

Леви опускается на колени, его взгляд блуждает по моему телу, как будто он не знает, с чего хочет начать, пока его глубокий голос не заполняет тишину комнаты.

— Раздвинь их.

О Боже.

Я раздвигаю колени, и наблюдаю, как его взгляд опускается к моей киске, его язык скользит по нижней губе, более чем готовый поглотить меня.

— Шире, Шейн, — приказывает он. — Я хочу видеть все.

Меня охватывает трепет, и я глубже усаживаюсь в кресло, давая себе пространство, чтобы раздвинуть ноги, насколько это возможно. Когда я чувствую прохладный ветерок на своих самых интимных местах, я знаю, что я настолько обнажена, насколько это возможно для человека, и что он получает абсолютно все, о чем просит, и даже больше.

Леви стонет, и этот звук зажигает меня, но не так сильно, как ощущение его пальцев, прижатых к моему клитору и медленно спускающихся вниз, смешивающихся с моей влажностью. Он проникает в мою сердцевину и внимательно наблюдает, как засовывает в меня два толстых пальца.

Он вынимает их обратно, и его глаза горят, когда он рассматривает их, видя, как они покрыты моим возбуждением. Он приподнимается на коленях, показывая мне взглядом встретиться с ним по середине, и я делаю именно это, прежде чем он запускает свои пальцы мне в рот. Я обсасываю их досуха, и прежде чем успеваю проглотить, его рот оказывается на моем, его язык погружается внутрь и я делюсь с ним моим вкусом.

Он не прекращает поцелуй, когда его пальцы снова проникают в меня, и я задыхаюсь ему в рот, мои глаза закатываются к затылку, и удовольствие проносится сквозь меня подобно мощному шторму.

— О, черт, Леви, — стону я в его поцелуй, прежде чем он медленно отстраняется и опускается ниже, всегда желая увидеть вблизи свою работу.

Я падаю обратно в кресло, мои руки блуждают по телу, каждое нервное окончание оживает, но, черт возьми, если он этого не сделает…

— О, черт, — стону я, запрокидывая голову, когда его теплый рот накрывает мой клитор, а язык с умелой точностью облизывает тугой бутончик.

Я тянусь вперед и запускаю руки в его волосы, удерживая его прямо там, когда он начинает ласкать меня, его пальцы двигаются внутрь и наружу, его язык кружит, и он посасывает и отправляет меня в мир сладкого блаженства. Я стону и задыхаюсь, не в силах удержаться на месте. Его пальцы поглаживают мою точку G, двигаясь взад-вперед, и моя киска сжимается вокруг них, отчаянно желая быстро наступающего освобождения.

— Черт, — стону я. — Черт, черт, черт.

Лучше этого ничего не бывает.

Его язык скользит по моему клитору еще раз, и я кончаю в порыве взрывного удовольствия, которое сотрясает все мое тело, пробегает по венам подобно электрическому току, достигая всех моих самых чувствительных местечек. Я поджимаю пальцы на ногах и закрываю глаза, запрокидываю голову назад в безвозвратном удовольствии.

Но он не останавливается. Его пальцы продолжают двигаться, а язык — работать, пока я испытываю кайф, а мои стены сжимаются вокруг него.

Святой ад. Почему я так долго сдерживалась? Ну… я точно знаю, почему, и по чертовски веской причине, но чееееерт. Я знала, что он позаботится обо мне, и никогда не заставит меня чувствовать себя так, как тот, кого нельзя называть, заставил меня чувствовать себя, пока рот его сына все еще обхватывает мой клитор.

Когда я наконец отхожу от эйфории, его глаза сверкают, и он отстраняется, освобождая меня от своих интенсивных прикосновений и давая мне возможность отдышаться. Я сажусь в кресле прямее, мое тело совершенно измучено, но все еще жаждет ощутить полноту его толстого члена, особенно после того, как он дал мне обещание трахать меня, пока я не кончу.

Я задерживаю взгляд на нем, но движение ниже привлекает мое внимание, и я обнаруживаю, что он снова тверд, как камень, а его член крепко зажат в руке. Он собирается сделать шаг, но я качаю головой.

— Даже не думай об этом, черт возьми, — говорю я ему, поднимаясь с кресла и опускаясь на него сверху, медленно насаживаясь на его член и ощущая это восхитительное проникновение, когда он растягивает мои стенки, и его хриплый стон звучит у меня в ухе. Как только я полностью опускаюсь, я сжимаюсь вокруг него, наслаждаясь тем, как глубоко он проникает. — Я руковожу этим шоу.

И, не раздумывая ни секунды, я скачу на его члене, как гребаная наездница, отдавая ему всю себя.