Меня любил Ромео

Глава 1

Верона, Италия, май 1595 года

Весна в этом году выдалась необычайно жаркой, но мне не нужно прятаться в тени или идти на другие ухищрения, чтобы остыть. Меня и так бьет озноб. Потому что я не помню, как меня зовут и каким образом я тут очутилась.

Я стою посреди ухоженного одноэтажного домика и рассматриваю в свои руки. Пальцы кажутся странно чужими. Медленно перевожу взгляд на алые юбки. Красивые. Робко приподнимаю их и таращусь на сатиновые туфли, расшитые золотой нитью.

Наряд дорогой. Определенно, я не простолюдинка. Но когда я пытаюсь вспомнить свое имя или хотя бы имена родителей, к горлу подступает тошнота. Хоть бы не заплакать. Что со мной не так? Меня одолела какая-то болезнь?

Усилием воли я заставляю себя поднять глаза и осмотреться. Взгляд скользит по комнате, стен которой почти не видно за плотным слоем полок и шкафов. Кругом стоят баночки и склянки, ступки, миски, ведерки, наполненные засушенными травами.

Туман в голове немного прояснился. Кажется, я в доме целителя. Нет, не целителя — целительницы! Что ж, уже лучше — я хотя бы вспомнила свою наставницу Джузеппу. Возможно, если сосредоточиться на событиях, которые произошли не ранее часа назад, клубок мыслей распутается?

Я пробую сделать шаг в сторону стола. Ноги меня слушаются, а это уже хорошо. Тянусь и открываю небольшую банку, чтобы понюхать жирную мазь, которая хранится внутри. Резкий запах жалит мне глаза.

— Для ожогов, — говорю я вслух, будто проверяя саму себя.

Запах спровоцировал вспышку воспоминаний. Добрая старушка Джузеппа объясняла мне, как именно наносить мазь на поврежденный участок кожи. Я позволяю себе робкую улыбку — кажется, я ученица целительницы.

Но где сама Джузеппа?

Нужно продолжить исследовать стол, чтобы еще что-нибудь вспомнить. Я тянусь к другой банке. Второй аромат оказался куда приятнее.

— А это от сыпи…

Моя улыбка стала шире.

— … а еще защищает розы от тли.

Розы. Это слово поднимает во мне тревогу, которую я пока не могу объяснить. Я почти схватила третью банку, но меня прерывает настойчивый стук в дверь.

— Эй, есть кто-нибудь? Нам нужна помощь! Пожалуйста!

Я бросаюсь к двери, на ходу поправляя непослушные светлые пряди. И не зря — молодой человек, который стоит на пороге, выглядит довольно красивым — крепкий, высокий, с копной русых кудрей и большими карими глазами, которые широко распахнулись, когда он увидел меня. Не хотелось бы предстать перед таким красавцем в растрепанном виде.

На вид этому парню лет шестнадцать-семнадцать. Кажется, я уже видела его раньше, но времени на раздумья нет. Раненый товарищ, который свисает с его плеча — вот кто срочно требует внимания.

Пострадавший выглядит на несколько лет старше и едва может стоять. Его нос кровоточит, а левый глаз опух до неприличия.

— Его избили? — спрашиваю я, впуская посетителей в дом.

Невредимый юноша не отвечает. Просто таращится на меня во все глаза. Выглядит несколько глупо.

— Что случилось? — повторяю я громче. — Он избит?

— Эм… д-да-а. Да, избит.

— Как его зовут?

— Петруччо, госпожа.

Я хватаю Петруччо за торс, и мы втаскиваем его в дом, укладывая бедолагу на узкую деревянную скамейку под окном. Его левая рука свисает под страшным углом.

— Вы целительница? — спрашивает красивый синьор. — Такая прекрасная синьорина способна излечить любого одной лишь силой взгляда.

Я игнорирую комплимент, потому что есть дела поважнее. Я разрываю окровавленную рубашку Петруччо, обнажая его грудь, где сияет огромное пятно всех оттенков красного — от малинового до пурпурного.

Жестом я прошу его друга отойти, чтобы дать мне больше света. Он подчиняется.

Петруччо издает низкий стон, пока я его осматриваю. Кажется, левая рука доставляет ему больше всего страданий, и это не удивительно. Похоже на вывих. Еще чуть-чуть, и был бы перелом. А вот ребра...

— Ребра сломаны, — качаю я головой. — Три или четыре, понять не могу.

Я обязательно удивлюсь, как всё это определила, но позже. В конце концов, если я вспомнила про Джузеппу, то и остальная память обязательно вернется.

— Дайте ваш кинжал, — прошу я друга Петруччо.

Он медлит, и я смотрю на него. Его брови взлетели наверх и выгнулись в ужасе.

— Вы… Вы хотите ему что-то отрезать?

Он в порядке? Я немного теряюсь от глупости его вопроса.

Как жаль. Такой красивый, а всё-таки идиот.

— Кинжал, — повторяю я и тяну руку. Мой тон не терпит возражений.

Всё еще напуганный, синьор снимает с пояса кинжал и протягивает его мне. Я склоняюсь над Петруччо.

— Откройте рот, пожалуйста, — я стараюсь сделать свой голос милым и спокойным.

В глазах Петруччо пляшет страх, но он всё-таки подчиняется моей просьбе, и я вкладываю кинжал в его раскрытые губы.

— Зажмите рукоятку зубами посильнее. Вот так, вот так. Вы молодец!

Я прикладываю ладони к его плечу, надеясь, что эти прикосновения достаточно нежные. Нельзя, чтобы пациент дернулся раньше времени. Потому что в следующий миг ему будет больно. Очень и очень больно.

Воздух наполняется сдавленным криком Петруччо, когда я надавливаю.

— А-а-а-ахм-м-м!

— Не выпускайте кинжал! Сжимайте в зубах!

Следующее движение я делаю настолько быстро, насколько могу. Приглушенный рев агонии вырывается из легких Петруччо, но всё уже кончено. Поврежденный сустав встал на место.

На миг воцаряется тишина, а затем пациент шумно выдыхает и посылает мне взгляд, полный благодарности и облегчения. Я отвечаю безмятежной улыбкой, и Петруччо тоже улыбается мне, всё еще сжимая в зубах кинжал.

Теперь нужно найти чистую ткань.

— Кто это с вами сделал? — спрашиваю я у Петруччо.

Он вынимает изо рта оружие и усмехается.

— Да так, один излишне вспыльчивый малый…

Его друг громко фыркает.

— Правильнее сказать, излишне ревнивый муж.

Они посмеиваются, пока я прикладываю прохладную ткань к опухшему лицу пациента. Следующие несколько минут я посвящаю тому, чтобы тщательно промыть его раны и нанести слой заживляющих мазей. Затем туго затягиваю грудь Петруччо в чистые муслиновые бинты.

— Это большее, что можно сделать для ваших ребер, — поясняю я. — Нужно время, чтобы они пришли в порядок. А еще, боюсь, эту ночь вы проведете здесь, вам пока опасно вставать.

К тому же, не помешает дождаться Джузеппу, чтобы Петруччо осмотрела настоящая целительница.

Я встаю, чтобы убрать окровавленные кусочки ткани и натыкаюсь на взгляд друга Петруччо. Такой странный… Он сбивает меня с толку.

— Синьор, вы меня слышали? Ваш друг останется здесь. Сможете забрать его завтра после полудня, а пока…

— Вы так изысканно красивы, — шепчет он, не обращая внимания на мои слова.

Я хмурюсь.

— Боюсь, это не имеет значения…

— Для моего сердца ваш образ — единственное, что имеет значения.

Я вздыхаю, стараясь унять раздражение. Перебивать девушку — не лучший способ завоевать ее внимание.

— Благодарю за комплимент, — выдавливаю я. — А теперь вам лучше уйти…

— Как вас зовут, прекрасная синьорина?

Я замираю. О, если бы я только знала! Тревога, которую я на время отбросила, накрывает меня с новой силой, угрожая перерасти в панику. Итак, я умею вправлять вывихнутые плечи, но всё еще понятия не имею, как меня зовут. Бывают ли ситуации нелепее, чем эта?

— Прошу, назовите ваше имя, — с жаром продолжает юноша и подается вперед. — Клянусь, я буду прославлять его на каждом углу или хранить в глубинах своей души, как величайший секрет. Сделаю, как вы пожелаете, только, молю, скажите, кто вы?

Что ж, красноречия ему не занимать. Красивый, глуповатый, восторженный и странно знакомый… А сам-то он кто?

Я вдруг понимаю, что мой рот приоткрыт, будто бы в изумлении. Поджимаю губы в кривой ухмылке, чтобы юноша не заметил моей растерянности. Мало ли, как он ее истолкует?

— Ну ты даешь! — хрипло усмехается Петруччо, подав голос со скамьи. — Кто же не слышал про красавицу Розалину?

— Розалина, — шепчет его друг. — Моя неземная, прекрасная Розалина.

Его глаза начали блестеть.

Наверное, стоит поблагодарить Петруччо, который невольно раскрыл мне тайну моего имени, но новый поклонник не дает мне этого сделать. Он хватает мою ладонь и прижимает ее к своим губам на несколько долгих секунд.

Мне это не нравится. Я резко одергиваю руку, отшатываясь от него, но такая реакция, кажется, ни капли его не смущает. Он одаривает меня счастливой улыбкой.

— Этой ночью я усну с вашим именем на устах, дорогая Розалина.

С этими словами он разворачивается и делает три широких шага к двери. Но прежде, чем выйти в жаркий весенний вечер, он замирает, а потом снова поворачивается ко мне.

— Знайте, мой ангел, — говорит он нежным и сладким тоном, — что человека, который влюбился в вас этим вечером зовут Ромео. Ромео Монтекки.

Внутри меня всё падает. Эти слова гремят, как раскат июльского грома.

И когда Ромео Монтекки скрывается за дверью, я уже всё вспомнила.