Меня любил Ромео

Глава 5

Тибальт убирает руку с шеи какого-то вооруженного юноши, которого я не знаю. Кузен кружит вокруг него, как лис вокруг добычи. Я подхожу ближе, хотя их гневные крики слышны даже на расстоянии. Вокруг них воцарилась жуткая и тревожная тишина.

— Я просто разнимал их! — гремит незнакомец.

Кузен называет его Бенволио. И хотя этот Бенволио выглядит равным Тибальту во всех отношениях, я облегченно выдыхаю, радуясь, что он, очевидно, не настолько вспыльчивый, как мой родственник.

Пока Тибальт угрожает его жизни, я невольно восхищаюсь этим юношей. Его широкими плечами. Густыми волосами насыщенного каштанового цвета с небольшой рыжиной.

В профиль он великолепен.

— За дурака меня держишь? — кричит Тибальт. — Говоришь о мире с мечом в руке? Сражайся, трус!

Увы, как это часто бывает с людьми, действия этого Бенволио противоречат его мудрым словам.

— Кого ты называл трусом, а? Защищайся!

Мой кузен только рад принять приглашение, и они скрещивают мечи. О, Тибальт… Я точно знаю, что он скорее согласится быть повешенным, чем пропустит драку.

— Отправляйся в ад, как и все Монтекки до тебя!

Я замираю. Что ж. Бенволио — Монтекки. И я не понимаю, почему меня расстраивает этот факт. В конце концов, это было очевидно, ведь с кем еще может средь бела дня сражаться Тибальт? Да и сходство Бенволио с Ромео теперь стало очевидным.

Бенволио быстр. Он уклоняется от лезвия меча с изяществом, заслуживающим восхищения.

Еще несколько яростных выпадов и звонких ударов, и горожане обретают голос. Люди не выбирают сторон — они кричат о мире. Но их лица перекошены злостью и отвращением.

— Бей их! Бей Монтекки! Бей Капулетти!

Те, кто может, хватают дубинки, а кто-то бросается в бой, вооруженный кулаками. Суматоха поднимается страшная. Я с ужасом наблюдаю за всем этим хаосом.

Да сколько можно, в самом деле! Неужели никто не может быть просто умнее и прекратить это безумие?

Звон мечей превращается в зловещую симфонию. Тибальт уже сражается не с Бенволио, а с кем-то другим, и я ловлю себя на том, что хочу найти в толпе того Монтекки и убедиться, что он не ранен. А он, будто услышав мои мысли, с угрожающим рыком снова бросается на моего кузена.

Правая щека Бенволио уже испачкана кровью. Его собственной или чужой — не могу понять.

Мне становится страшно, и от этого страха перехватывает дух. Нужно убираться. Я верчу головой в поисках путей к отступлению, и мой взгляд останавливается на человеке, стоящем возле высоких ворот в дальнем углу площади.

О, про него я уже знаю. Это дальний родственник герцога Эскала, правителя Вероны. Он тот, кто известен как Меркуцио, чья верность принадлежит Монтекки.

И он выглядит единственным спокойным человеком на этой площади, хотя это странно. Я лично с ним не знакома, но уже слышала, что именно он — самый вспыльчивый из вражеского лагеря. Вероятно, его путают с Бенволио?

Меч Меркуцио обнажен, но он не спешит пускать его в ход. Даже когда шум нарастает, а ссора усугубляется, он не ввязывается в драку, а просто наблюдает за ней со стороны.

Когда он ловит мой взгляд, уголки его губ приподнимаются. Я слабо улыбаюсь ему в ответ. Враги или нет, мы свидетели одной и той же потасовки, и всё указывает на то, что мы одинаково ее презираем.

Когда Меркуцио начинает двигаться к собору, я разочарованно морщусь и считаю секунды до того, как он безумно ворвется в бой. Но ничего такого не происходит. Он всё еще не собирается ни с кем драться, это ясно, как Божий день.

Он медленно, по-кошачьи, идет к ступенькам собора, и, пока мой взгляд следует за ним, я замечаю то, чего мое сердце не в силах вынести.

Маленький мальчик сидит прямо у церкви. Ему на вид не больше четырех лет, и он дико визжит, когда над ним проносятся люди, кулаки и мечи. Мои мысли мечутся, как породистые жеребцы.

Почему ребенок один? Может, его бросила какая-то трусливая няня, сбежавшая при первых признаках неприятностей? Или того хуже, его отец был втянут в драку, и теперь лежит где-то раненый или мертвый?

Мальчишка начинает спускаться вниз по ступенькам, а потом раскидывает крошечные ручки в стороны и бежит… прямо в гущу боя! Ему не дадут шанса остаться в живых.

Я не могу просто стоять и смотреть, как ребенка растопчут. Мое сердце бешено колотится, и я бросаюсь в ревущую толпу навстречу мальчику. Над его головой со свистом проносится меч, который держит не кто иной, как Тибальт.

Я подхватываю ребенка на руки, и мы бежим. Его визг теперь направлен мне в ухо, но я абсолютно счастлива, что поймала его. Моя единственная цель — убрать нас обоих подальше отсюда, и, желательно, побыстрее.

Прижав к груди его голову, я начинаю отступление. Ныряю, уклоняюсь и снова ныряю в кучу обезумевших тел. Я не смотрю по сторонам. Возможно, если бы я это сделала, то избежала бы мощного удара в затылок.

Вспышка боли чуть не сбивает меня с ног.

Что, опять?

Мир вокруг больше не кажется ровным, и стены собора и лавки стремительно наклоняются. Я пытаюсь сделать шаг и спотыкаюсь, но не падаю. Главное не уронить ребенка. Я не чувствую крови в волосах, и это прекрасно, но боль пульсирует всё яростнее, а тьма перед глазами смыкается всё отчаяннее.

Но я бегу, и я уже почти на краю площади.

Передо мной жестокий крестьянский мальчишка готовится отлупить какого-то старика, который опустился на колени и просит хулигана о пощаде. Тот глух к его мольбам.

Все еще шатаясь, я собираю всё, что осталось от моей решимости, и пинаю бандита в заднюю часть бедра. Тот бросает дубинку и поворачивается, чтобы посмотреть на меня. Мой разум переполняется ужасом, и я с удивлением слышу собственные слова, будто их произносит кто-то другой.

— Уважай старших!

Во всем этом безумии выговор кажется бессмысленным.

Пока хулиган смотрит на меня, сзади кто-то смеется. Я поворачиваюсь, и небо смещается, мир кренится и шатается. Я спотыкаюсь… Но меня внезапно подхватываются на талию чьи-то руки. Сильные и уверенные. А ребенок на моих собственных руках только каким-то чудом еще не упал.

Мои глаза закрываются сами собой. Я больше не слышу шума битвы. Несу мальчика, а мой неизвестный спаситель несет меня. Вскоре крепкие руки опускают меня на землю, а затем осторожно избавляют от драгоценного груза.

Либо мальчик прекратил верещать, либо удар сделал меня глухой.

Мне так хочется открыть глаза, но больше нет сил даже на это.

Нежные пальцы касаются моей щеки, а потом перемещаются к горлу, очевидно, пытаясь нащупать пульс. Именно это я бы и сделала, будь я на его месте.

И снова рука — успокаивающая ласка на моем лбу. Пальцы скользят по волосам, затем возвращаются к щеке, где и остаются в тот самый момент, когда тьма приходит, чтобы поглотить меня.

***

Бенволио

Я отнес девушку в безопасное место, уложил на траву за собором.

Она не только смелая, но и красивая.

Я с большой осторожностью вырываю мальчика из ее бескорыстных объятий. У ребенка глаза на мокром месте — очевидно, он беспокоится за свою спасительницу. Как и я.

Я касаюсь ее щеки, ее шеи. Хвала Небесам, пульс силен! Затем я позволяю себе вольность и тяну руку к ее волосам. Короткое прикосновение к светлому шелку переполняет мое сердце радостью и благоговением.

Дождаться бы, когда она откроет глаза, чтобы узнать их цвет, но ребенок напуган, и я знаю, что она хотела бы, чтобы я полностью избавил его от опасности этого места. К тому же, я вижу, как в нашу сторону идет Меркуцио, который сможет присмотреть за ней.

Я шепчу молитву, чтобы она была здорова. И молюсь также о том, чтобы увидеть ее снова.

С надеждой в сердце, я уношу ребенка.