Меня любил Ромео

Глава 37

Я чувствую точный момент, когда умирает мой двоюродный брат. После разговора с Джузеппой я выбралаего. И здесь среди аромата трав и уюта, Бенволио сидит рядом со мной и учит Виолу писать буквы ее имени, а меня внезапно охватывает паника.

Я вскакиваю со стула и через комнату спешу к Тибальту, растянувшему перед огнем.

Возможно, горе и сожаление сводят меня с ума, но мне кажется, что на долю секунды я чувствую на себе его объятия. Это похоже на волны невесомого тепла и нежности. А голос Тибальта беззвучной песней доносит до моего слуха слова:Не плачь обо мне, ибо в твоем сердце я переживу самого себя.

Разочарование слишком велико, чтобы его вынести. В один момент Тибальт жил, а в следующий его не стало. Как будто призрачная его часть всё это время оставалась среди нас, а теперь навсегда покинула этот мир.

— Он ушел, — шепотом говорю я целительнице.

Приходится сдерживать ком в горле.

Джузеппа подходит к Тибальту, прижимает палец к его шее и кивает. Я поворачиваюсь к Бенволио, который уже встал, готовясь помочь мне нести мертвое тело в гробницу Капулетти. Пока он укладывает его на своем плече, меня за рукав дергает Виола.

— А можно мне с вами? — спрашивает она. — Я хочу помочь.

Я решительно мотаю головой.

— Нет, ребенку нечего делать ночью на кладбище. Оставайся здесь, а мы скоро придем.

— Ну пожалуйста, Розалина, — просит Виола.

Ее красивое лицо становится серьезным, и она внимательно изучает стены, пока ее не озаряет идея.

— Я могу нести лампу! — говорит она. — У вас ведь руки будут заняты, а я помогу вам увидеть дорогу в темноте.

Несмотря на тяжесть момента, я смеюсь ее и поворачиваюсь к Бенволио. Он тоже усмехается.

— Попробуй ей что-нибудь запретить, — говорит он. — Стоит на своем, совсем как ты.

Я обреченно вздыхаю и поддаюсь Виоле. Снимаю с крючка фонарь, чтобы вручить его ей, а затем крепко целую ее в макушку.

Когда пламя в лампе вспыхнуло, мы втроем уходим в ночь вместе с безжизненным телом Тибальта. Верона спит в тишине и ночной прохладе. Когда мы проходим площадь и подходим к склепу Капулетти, Бенволио просит меня пойти вперед и разведать обстановку.

Судя по глухому шуму со стороны, этой ночью бодрствуем не только мы. У меня в животе сворачивается страх.

Через несколько минут я добираюсь до церковного двора и захожу в длинный коридор склепа, где вижу какого-то испуганного монаха. И он, черт возьми, далеко не один. Я прячусь в тени и всматриваюсь холодный полумрак.

А потом внутри меня всё падает. Отчаяние, страх и разочарование скручиваются в узел у меня в груди, потому что это конец.

Ромео вернулся в Верону. И он лежит мертвый, а рядом с ним, в луже крови, валяется бездыханный Парис.

Джульетта тоже мертва. Проклятый нож торчит из ее груди, а моей голове звучит ужасное:«Есть и другие кинжалы».Но я же сама позволила этому случиться, не так ли?

И всё же к этому невозможно быть готовой. Рыдания подступают ко мне так близко, что я вот-вот согнусь пополам и закричу во горло. Но нельзя, чтобы нас раскрыли, иначе насчет Тибальта будет слишком много вопросов.

Усилием воли я заставляю себя отложить скорь и сосредотачиваюсь на остальных присутствующих. На тех, кто жив.

Здесь герцог Эскал, как и Бальтазар, рыдающий над телом своего господина. Рядом с ними куча вооруженных стражников, держащих в руках лопаты и обнаженное оружие. Родители Джульетты и Ромео тоже тут. Синьор Монтекки сообщает, что его жена умерла этой ночью, и падает на колени, когда видит тело сына.

— Бессовестный! — плачет он. — Совсем забыл приличье и слег в могилу раньше отца!

Мне вдруг отчаянно хочется убежать и запретить Бенволио заходить сюда. Заставить его не смотреть. За пару дней он похоронил двух друзей, одного врага и родную тетю — не многовато ли для одного человека?

Тот монах, которого я заметила первым, рассказывает трагическую историю тайной свадьбы, датского снотворного и недоставленного вовремя письма. Историю Джульетты, которая проснулась и нашла Ромео мертвым, а потом связала его клинок и совершила над собой насилие.

Синьор и синьора Капулетти пробуют смириться со смертью дочери во второй раз, а герцог Эскал с помощью Бальтазара пытается выяснить, при чем тут вообще Парис и почему второй его родич умер, втянутый в распри двух семей.

Я решаю, что услышала достаточно. Больше не хочется. Моя печаль уступает только моему разочарованию. Нужно убираться и найти Бенволио. Я собираюсь уйти тайком и начинаю пятиться к выходу, но внезапно мне на плечо ложится чья-то рука.

Признаться, я бы не удивилась, если бы, повернувшись, увидела призрака — это было бы достойным финалом. Эта проклятая гробница в последние пару дней охвачена фантомами.

Но это не дух, а всего лишь какой-то усатый молодой человек. Судя по ливрее, слуга герцога. Он, должно быть, ждал господина снаружи.

— Вы ведь Розалина? — шепчет он.

— Она самая.

— Синьор Бенволио послал меня передать, что он ждет вас на кладбище.

— А где именно?

— В тени самого высокого надгробия.

Я киваю.

— Спасибо, что принес мне эту весть.

Он поворачивается, чтобы уйти, но оглядывается еще один раз.

— О, и госпожа, синьор Бенволио держит в руках какого-то покойника.

Я снова киваю, не выказывая замешательства, что удивляет молодого слугу. С этим удивлением он и уходит, а я бросаю последний взгляд на картину внутри склепа.

Отцы Ромео и Джульетты обнимаются и плачут, обещая друг другу возвести золотые статуи своих детей. Герцог сочувственно хлопает их по спинам и произносит быструю и пламенную речь в память о почивших.

— Никогда еще не было истории печальнее, чем история Джульетты и ее Ромео, — вздыхает он.

Родители Джульетты содрогаются в объятиях друг друга, таких же теплых, как кровь их только что умершей дочери. Герцог выказывает желание уйти, и его свита и стражники следуют за ним.

Я пробираюсь дальше во мрак, ныряя в темную нишу под большим распятием, чтобы удаляющаяся процессия меня не заметила. Синьора Капулетти плачет, ее муж отчаянно ревет, а старый Монтекки шатается, онемевший от траура. Когда они удаляются, я вхожу в самое сердце погребальной камеры и смотрю на мертвых.

Примерно через минуту ко мне присоединяется Бенволио. Он замирает и тихо ахает, когда видит, что стало с Ромео. Его глаза мгновенно затягиваются слезами, но он держится стойко и старается не показывать свое отчаяние. Только крепче вжимается в тело Тибальта, будто при жизни тот был его лучшим другом.

Виола прячем за его ногой, грустно переводя взгляд с Ромео на Джульетту.

Джузеппа, к моему удивлению, тоже здесь. Я вопросительно смотрю на нее, а она приподнимает сумку со своими инструментами и лекарствами.

— Мне принесли весть о переполохе на церковном дворе, — поясняет она. — Нескольким стражникам нужны были перевязки.

Мы вчетвером стоим в затхлой тишине, не сводя глаз с ужасной картины. А потом… Меня не покидается чувство, что что-то не так. Что-то во всём этом кажется неправильным. Или наоборот, кажется до ужаса правильным?

Моя душа холодеет и тут же согревается, требуя подойти к ним. Я собираю в кулак всё свое мужество, чтобы сделать шаг и изучить эти милые трупы.

И… Да! Надежда не издевалась надо мной!

Пальцы Джульетты вокруг рукояти кинжала не застыли в посмертной судороге, а губы Ромео далеко не такие синие, как положено мертвецам. Эти двое еще теплые, и я, содрогаясь, прикладываю руку к горлу Джульетты. Там только намек на пульс, всего лишь робкий шепот, но этого достаточно!

Окрыленная, я касаюсь запястья Ромео и убеждаюсь, что он тоже еще живет. Боже, благослови аптекаря, чей яд оказался таким паршивым!

Я поднимаю глаза на Джузеппу.

— Мы должны их спасти, — шепчу я.

Она качает головой, и я свирепею.

— Почему нет? — кричу я. — Почему нет?! Семьи примирились, что мешает нам спасти их?

— Может, здравый смысл? — она указывает на Джульетту. — Такое уже не излечить.

Я заставляю свои мысли работать с утроенной силой. Что можно сделать, чтобы это исправить? Что можно сделать? Нужно же что-то сделать!

— Кинжал! — говорю я. — Мы можем убрать кинжал и сшить…

— Дитя, услышь себя! — взывает ко мне Джузеппа, размахивая руками у меня перед лицом. — Она проделала дыру в своем сердце! Такую вещь нельзя просто сшить, что за безумие!

— Безумие?! — кричу я голосом, которые отдает истерикой. — Не рассказывайте мне о безумии! Безумие — это позволить этим двум красивым, порывистым… идиотам умереть! И даже не попробовать их спасти!

Бенволио укладывает Тибальта на ближайшую пустую плиту и подходит ко мне, нежно обнимая за плечи.

— Розалина, нет…

— Да, Бенволио, да! Мы должны хоть что-то сделать!

Я отказываюсь дальше слушать их возражения и одним быстрым движением вырываю нож из груди Джульетты. Густые брызги крови пачкают мне лицо, но я игнорирую их, как и крики Джузеппы, и испуганное лицо Бенволио, которое становится пепельно-белым.

Я должна что-то сделать. Иначе зачем всё это?

Бенволио

Я не знаю точно, как долго Розалина простояла с ножом, занесенным над грудью Джульетты. Мне показалось, что я вижу в ее глазах следы безумия, вызванного отчаянием невероятной силы. Но в итоге она... Она ничего не сделала. Просто осторожно положила кинжал рядом с телом своей кузины и медленно спустилась на колени прямо в кровавую лужу на полу.

А я вдруг в полной мере осознал, что, наряду с запахом давно умерших тел, в мрачном склепе теперь пахнет еще и свежей кровью. Кровь буквально везде, куда бы я не посмотрел.

Тошнота поднимается из моего живота и подступает к горлу.

О нет, я не упаду в обморок. Я не буду падать в обморок. Я не буду…

… А, ладно, это бесполезно.

Последнее, что я вижу, это Розалину, смотрящую на меня через плечо. Она улыбается? Слава Богу, мой позор хотя бы вызвал в ней улыбку, пусть и наполненную душевной болью.

Меркуцио бы поднял меня на смех. Мне кажется, что я даже слышу его злобный хохот, прежде чем окончательно погрузиться во тьму.