Мой отчим - советский пенсионер

Глава 11

Оказывается, они в кино ходили. Понравился им фильм. Называется "Сказание о Земле Сибирской", снят режиссёром Пырьевым. Принялись они мне одновременно рассказывать о содержании: мама взахлёб, а отчим — спокойно, взвешенно, тихо так, вкрадчиво. Но именно с его слов я больше конкретных деталей запомнила, чем из маминых "перескоков", очень быстро она мыслью "прыгает"… В фильме некий пианист Андрей Балашов после тяжелого ранения на фронте во время Великой Отечественной Войны лишился возможности профессионально заниматься музыкой, потому что повредил руки. Гордый, не попрощался с лучшими друзьями и горячо любимой Наташей, взял да и уехал в Сибирь. Не захотел, чтобы его жалели. Работал где-то на строительстве комбината, по вечерам пел в местной чайной. Случайно, по неблагоприятным погодным условиям, на аэродром неподалеку от той самой стройки посадили самолёт с артистами, отправляющимися на конкурс за границу. И именно в этом самолёте летят Борис и Наташа. Андрей встретился с ними случайно, и эта встреча перевернула его существование: он уехал в Заполярье и там сотворил симфонию "Сказание о земле Сибирской", которая получает всеобщее признание. А главные роли в фильме сыграли Владимир Дружников и чудесная, простая и милая актриса Марина Ладынина. Вот только из рассказа "родителей" что-то я не поняла, как там с любовью в конце дело обстоит: надо самой сходить посмотреть. Фильм, оказывается, не новый, а я не видела. Как так?

Легла спать в мансарде крошечной. Родители еще долго на кухне шумели, чай пили. Удивляюсь выносливости организма отчима: недавно еще был на краю смерти, и вот уже веселит мать напропалую, хочет жить полной жизнью. Мама мне шепнула на днях, что, оказывается, они вдвоём с отчимом ездили недавно на Маныч, — есть там одна "хорошая бабушка", знахарка Пелагея, она Сёмушке помогла. Как помогла? Такие взрослые люди, а верят во всякую ерунду… Но, судя по тихим звукам поцелуев, которые я вчера вечером поневоле услышала, знахарка и правда чародейка, — родители мои — люди далеко не молодые… Дяде Семёну уже шестьдесят, а он!.. Неунывающий человек. И что я такая подозрительная? Ведь наверняка никому ничего дурного он не делает. Подумаешь, две квартиры, или лишний паспорт, не сданный в милицию, — и что из этого? Имя везде одно и то же… Уверена, что он никого не убил и не ограбил ночной порой. А эти все квартиры, — это такая чепуха, все нормальные люди хотят иметь собственность, не готовы люди пока к коммунизму, каждый стремится иметь своё… В каждом советском человеке, бабушка говорит, в глубине души таится "акула капитализма", и должны пройти века, чтобы у этих акул выпали ядовитые зубы своекорыстия… Вот зачем, спрашивается, я по чужим карманам лазаю, "шмон" в вещах устраиваю? Стыдно самой за такое поведение… Понравилась мне игра в Холмса, вот что, но сама и на Ватсона не тяну…

Мотька, серенький и слегка пушистый, с глазками, начинающими зеленеть, — недавно еще глазенки светились голубизной, — залез ко мне в дырку пододеяльника, залег на шерстяном одеяле, замурлыкал счастливо. Уснул. И я вскоре уснула.

На другое утро пришлось рано просыпаться: будильник загодя завела. Мама идёт на работу позже, а почта начинает с восьми утра ежедневную круговерть. Даже репродуктор не стала включать: пусть старшие спят. Тихонько выпила чай, заваренный на листьях смородины, — вкусно с мёдом! Съела ватрушку домашнюю, вчерашнюю, и засобиралась. Уходя, споткнулась в коридоре в сумраке, свет пришлось включить, а ведь хотела сэкономить. Застегнула свои полуботиночки-"ботильоны", улыбнулась себе перед зеркалом, настраиваясь на хорошее, и тут увидела, что споткнулась я о разбросанные вчера отчимом его ботинки. И какие ботинки: забавные, крокодиловые, что ли? Наверно, искусственная кожа. Нагнулась, хотела поставить ботинки на подставку для обуви, — тяжеленькие оказались. У левого ботинка набойка каблука слегка отходит, гвоздик один, похоже вылетел. Того и гляди, отвалится набойка широкая. Смотрю, а из-под набойки будто краешек какой-то бумажки торчит, миллиметра на три, но видно. Ну и сапожник: бумагу внутрь подошвы напихал!.. Удивительное дело: отчим и так высоченный, зачем ему еще такой подбор высокий на обуви? Чтобы с деревьями соперничать?

Побежала на работу, чуть не опоздала. И чего я такая нерасторопная, "чаи гоняю" по полчаса, — есть люди, которые на ходу едят молниеносно. Эх, Зойка-Зойка… Никогда из тебя ничего путного не получится… Сонькой бы тебя назвать…

С утра заходила бабушка, мы с ней пошептались заговорщически, бабушка очень заинтересовалась прочитанным мною письмецом из города Горького. Никаких выводов делать не стала, отнюдь не поторопилась назвать отчима преступником, — напротив, поулыбалась мило, сказала, что "зря он так рискует". И всё. Мне посоветовала держать язык за зубами, матери ни слова не говорить, и отчиму, во время моих шпионских "вылазок" на глаза не попадаться, быть осторожнее. Но это мне и самой давно понятно было… Вот только ночевать бабушка к себе не пригласила: наверно, к ней дед Вовчик придёт или она сама к нему пожалует. Так что мне там рады не будут. Впрочем, бабушка велела "если что", — к ней бежать. И держать её в курсе всех новостей…

После обеда объявился Грант: "девчата" так на него посмотрели… И беззвучно прыснули со смеху: у него пиджак такого же цвета точно, как у "Трактора" Ивановича, который уже почти "Тарас"… Это же надо: у "гадкого утёнка" зараз два жениха! Почти успех… А почему, собственно и нет? Мне же нужно научиться разбираться со своим сердцем, — для этого нужно уметь сравнивать…

Грант предложил после работы "прогуляться". Не любит он, в отличие от Тараски, в более позднее время свидания назначать и еще куда-то идти: ему куда удобнее встретить меня после работы, а то, что мне хотелось бы переодеться, отдохнуть немножко после работы, — в учёт не берёт. И домой спешит рано: у них в доме так заведено, родители должны быть спокойны за "ребёнка", если он в городе. Согласилась, конечно, пойти, а почему нет? Я ни с кем словом не связана, хочу прогуляться! Послушаю рассказ об одиссее Гранта, который куда-то уезжал. На сессию и не только. Конечно, Тараска мне больше понравилось, проще с ним, что ли, но и с Грантом — интересно. Зато мама говорит, что семья Гранта "твердо стоит на ногах". Но меня это обстоятельство мало волнует пока. Сам-то Грант не работает!

Удивительно: где он берёт деньги на посещение ресторана и чайной? Отец даёт?

Грант кратко отчитался об успешно сданной сессии, слишком уж сдержанно, — очевидно, тема ему не слишком интересна. Потом стал рассказывать о Ереване, где проживает его родная тётка и сестра замужняя, а я в городе была только в детстве проездом: бабушка любит меня по турпоездкам таскать, ей "семь вёрст — не круг", в её-то годы… Но город почти не помню. Грант на любимого "конька" сел: оказывается, раньше город, в русской транскрипции, назывался, — до 1936 г. — "Эривань". Расположена армянская столица на левобережной, — по реке Аракс, — части Араратской долины. Армянские легенды возводят основание Еревана к самому праотцу Ною, выводя название города из восклицания: "Ереванц!", что значит: "Она появилась!", якобы сказанного Ноем, когда из воды показалась вершина Малого Арарата.

При Советской власти начали общую реконструкцию Еревана, проводимую еще с 1924 года по проекту архитектора Александра Таманяна, разработавшего неповторимый национальный стиль с использованием элементов традиционной церковной архитектуры и туфа как основного строительного материала. Мало в Армении стройматериалов, — это и от бабули слышала… В ходе реконструкции город полностью изменил свой вид; большинство старых зданий были уничтожены: камень старой крепости пошел на облицовку набережной, дворец сердара, почти все церкви и мечети снесли. Даже жалко, — то была память прошлого… Были проложены новые улицы, провели все коммуникации. Лесопосадки на окрестных холмах покончили с бесконечными пыльными бурями, бывшими бичом старой Эривани…

Слушала Гранта я с интересом, но позёвывая: с Тараской было проще и веселее. Лекции иногда и сама читать умею, но я же с Грантом не как с академиком общаюсь… Наконец не выдержала, "в лоб" спросила:

— Грант! А где Ваша машина? Что-то вы без "коня железного"? Куда Вы её дели? И что Вы так долго делали в Ереване? Может быть, у Вас там зазноба спрятана?

Грант засмеялся вполне искренне, остановил поток красноречия.

— Машину, Зоя, я продал. Буду теперь новую покупать.

— Что так? Ведь и та была хороша? Признайтесь, Грант, Вам деньги были нужны?

Вот как я его "подкалываю"! Настоящей "язвой" становлюсь, как губы накрашу.

— Нисколько, Зоя. Просто там, в Ереване, спрос на машины, — выше предложения. Там люди богаче живут, понимаете? Больше денежной массы… Специально там дорого машину продал, — немного добавлю и куплю с рук более новую, — по деревням поезжу, поспрашиваю, может, кто и продаёт…

— Грант, в деревнях люди небогато живут. Откуда у них машины?

— Зоенька, удивляете! В деревнях есть простые люди, а есть "контора и правление", у которых немало чего найдётся, — это у них оседает распределяемый дефицит. Вот через несколько дней, спорим, уже найду новую машину для покупки? Хотите, и Вас с собой возьму, чтобы Вы модель посмотрели? Хочу, чтобы Вам машина нравилась.

— С чего бы это? — язвлю. — Всё равно армянин должен жениться только на армянке. Зачем же Вам учитывать моё мнение при покупке автомобиля? Пусть Вам родители подсказывают, что к чему, — они за Вас все вопросы будут решать самые важные.

— Вы, Зоя, не правы! Вы всё вспоминаете те слова, услышанные при первом визите, но они были произнесены бездумно. И потом, — бывают же исключения!

— Ну да, конечно, — говорю. — Но исключение не отменяет правило. Так кому же охота чувствовать себя белой вороной? Не понимаю я наших отношений, Грант! Да ладно, оставим эту тему. Расскажите, что еще, помимо продажи машины, вы делали в Ереване? Или только на скамеечке сидели и ели мороженое?

Нет, Зоя, — Грант улыбнулся этак горделиво, лицо вскинул вверх. — Я там работал. И заработал немало, смею Вас уверить!

— Как так? — спрашиваю. — Вы же сами говорили, что у Вас и книжки трудовой нет?

— Причём тут книжка, Зоя… — Грант будто даже занервничал. — По трудовой мне сроду за краткое время столько денег не заработать.

— И чем же Вы там занимались? Грузчиком на вокзале мешки таскали?

— Что же Вы обо мне такого мнения невысокого? Нет, Зоя, я там за вечер мог тысячу, а то и две "снять". Иной раз, в выходной день, и больше.

Тут во мне любопытство проснулось:

— Не томите, Грант! Начали рассказывать, так скажите правду! Дразнитесь тут…

— Зоя, я там играл. И на этом заработал немало за три недели.

— Как играл? В карты, что ли? Или в ваши хвалёные нарды? Или в шахматы?

— Нет, Зоя: на аккордеоне. В ресторане. И пел. И еще там стоял рояль: я ведь и на рояле немного играю, правда, не слишком хорошо. Люди там "денежные", много заказывают в ресторанах еды, а под хорошую закуску душа песни просит, знаете?

Вот они и просили меня их любимые песни спеть, за одну по стольнику платили. Конечно, в ресторане есть хороший патефон, но "живую музыку" люди любят.

— Ничего себе! — У меня почти дар речи отнялся. — В месяц я получаю шестьсот двадцать как молодой специалист, а Вы за вечер — тысячу, или больше… До чего же дёшев мой труд… Что, в Ереване люди — все миллионеры?

— Нет, Зоя. Просто они умеют деньги зарабатывать как-то иначе, видимо. И там это модно — заказывать музыку в ресторане, посетители ресторана один перед одним похваляются своей щедростью и тароватостью… А Ваша зарплата, простите, это жалкие крохи, которые Вам платит государство от щедрот своих. За такие деньги на работе я бы только спать на диване согласился, а Вы ведь работаете, устаёте в конце дня, отдаёте все силы, а зачем? Вот мой отец много лет отработал, а в итоге имеет свои тысячу двести пенсии начисленной, и ту получать не может, потому что пока работает. Если еще несколько лет отпашет, — прибавят еще сто двадцать, но это уже предел максимума, верхняя планка. Так зачем выкладываться на работе?

В словах Гранта имелся свой смысл, даже мудрость странная. Но его речи звучали не по-комсомольски… Не стала я высказывать своё мнение, — зачем сердить человека? Только возникла у меня мысль: не стоит ему доверять информацию о моих подозрениях насчёт отчима. Вон как Грант деньги любит, а мне это корыстолюбие отчего-то не по душе пришлось. Нет бы мне порадоваться за друга, а я снова недовольна, — "легкие заработки" мне не по душе. Надо пересматривать взгляды на жизнь, наверное: вон "замша" бесконечно подарки принимает от всех и по любому поводу, и это считается в порядке вещей. Почему бы Гранту не использовать все свои способности для некоторого обогащения? Он же не вор…

И еще какая-то мысль проскользнула мимолётно, когда упомянул о размере пенсии своего отца. Мелькнула мысль, хвостиком махнула, исчезла…

— Самыми популярными, пожалуй, являются песни военных лет: "Ехал я из Берлина", "Бери шинель, пошли домой", песни старые — русские народные, национальные, комсомольские, песни о спорте и о городах, о труде и о море, даже пионерские песни порой заказывают. Очень любит народ по сей день любимые песни Сталина: одну Вы, несомненно, знаете, это "Сулико", а еще "Волжская бурлацкая"… Народ от той "Черной ласточки" просто с ума сходит. Кстати, Зоя, знаете ли вы, что Сталин и сам неплохо пел, высоким таким тенором?

— Нет, — отвечаю, заинтересовавшись. — В нашей деревушке — Сальске — записи товарища Сталина не крутят по репродуктору, и по приёмнику тоже слышать не приходилось. А какие песни сами армяне предпочитают?

— Конечно "ОВ, Сирун, Сирун…"

Не стала спрашивать о содержании, постеснялась. Посидели мы в кафе маленьком, выпили кофе и по пятьдесят грамм коньяка хорошего, съели по несколько пирожных, и отвел меня Грант домой. Снова я к родителям пошла. Все-таки грустно мне одной, без мамы да бабушки, а у них, у каждой, своя личная жизнь… Может, и здесь мне не рады, но дом — громадный, моего присутствия почти незаметно, зато не одной ночевать в пустой квартире…

Подошла к калитке, открыла дверь. Свет не горит. Но рано им куда-то идти гулять, обычно после ужина ходят. Наверно, в магазин пошли. Заглянула в привешенный у входной двери почтовый ящик: лежит открытка поздравительная, — к Ноябрьским праздникам посылали, но припоздала, — видать, "на быках ехала", — так бабушка шутит часто: наверно, и впрямь доводилось на быках путешествовать…

Открытка адресована дяде Семёну. Судя по штемпелю: отправлена из соседнего относительно крупного населённого пункта, Пролетарской… Даже обратный адрес есть. Запомнить нужно… В открытке мало что сказано:

"Семён Васильевич! С праздником Вас — с Победой Октябрьской Революции! Всего доброго! У нас всё в порядке, только дом соседний сгорел, деревянный, хорошо бы Вам самому увидеть, что произошло. На месте и решите, как поступать. В нашем доме ремонт продолжается: давно бы его можно закончить, кабы деньги были. Мы по воскресеньям завсегда дома. Может, подъедите, посмотрите, как время найдете? Колесниковы". И весь текст.

Прочла открыточку, — и назад в почтовый ящик бросила: пусть себе лежит, получателя дожидается. Прошла в дом, сготовила ужин: картошечки пожарила на всех с лучком. А к картошке будет та чудесная рыбка, которую дядя Семён якобы из Маныча привёз, а сам, хитрец, купил на привокзальном торге в Котельниково…

На следующий день бабушка моя опять заходила, принесла мне обед: кусочек тушеного с овощами кролика в горшочке, и кусок хлеба. Вкусно, — пальчики оближешь… Поделилась с ней информацией про полученную открытку: правда, никаких сведений о квартирах "левых" в ней не было. Бабушка сказала, что нам самим стоит туда съездить, если дядя Семён засобирается куда-то ехать в воскресенье. Вдруг что интересное узнаем? И велела мне передать отчиму её просьбу: мол, желает "старушка" службу посетить в церкви в Пролетарске, зятюшка её отвезёт? И еще хочет она в гости к знакомым зайти там же в Пролетарске… А меня с собой возьмёт, — пусть только попробует отказать ей "зятёк" в просьбе!..

Передала я вечером бабушкины слова отчиму. Он как-то странно посмотрел, сказал, что планировал сам в выходной вновь поехать на Маныч, но с удовольствием нас подвезёт до Пролетарской церкви, — от Маныча, мол, это недалеко.

В воскресенье бабуля примчалась с утра. Тоже решила в сыщика поиграть вместе со мной. Отчим уже машину заводил. Мама тоже было хотела с нами напроситься, но бабушка ей "наказ" принесла: целого кролика, — велела маме его зажарить к вечеру. Пришлось маме "по хозяйству" остаться хлопотать. А мы с ветерком помчались, — дорога-то неважная, неасфальтированная, но сухая, утрамбованная, — давно дождей не было.

Пролетарская — это бывшая станица Великокняжеская. В черте Пролетарской протекает река Маныч — левый приток Дона. История района насчитывает более трех столетий. Когда-то Кара-Чаплакскую слободу посетил Великий князь Николай Николаевич и в 1875 года появилось повеление царя: "Зачислить в сословие Донского казачьего войска станицу на урочище Кара-Чаплак и именовать ее Великокняжеской". Читала в старинной газете, — у бабули на чердаке куча таких редкостей, что в 1915 году в Великокняжеской располагались управление окружного атамана, управление окружного воинского начальника, земельный совет, казначейство, земская больница, 2 церкви, реальное училище, высшее начальное женское 4-х классное училище, 2 приходских училища, ремесленная школа, несколько заводов и 9 ветряных мукомольных мельниц. Ежегодно 30 января, в пятницу недели святой Пасхи, 29 августа и 1 октября здесь проводились ярмарки.

В результате нового административного деления в 1924 году был образован Пролетарский район, в 1925 году станицу переименовали в Пролетарскую. Удивляюсь одному: почему до сих пор статус города станице не дадут? Большая же!

Доехали быстро до церкви. Отчим спросил: во сколько нас обратно забирать? Но бабушка руками на него замахала: мол, что ты, что ты! Сами доберемся, — для нас это будет как настоящее приключение! Отчим обрадовался, похоже, и уехал.

Зашли в церковь. Бабушка перекрестилась истово, — удивив меня, если честно. Дома она обычно мало рвения в вере выказывает. Купила свечек, поставила во здравие. Ушли оттуда быстро: у нас была и иная цель, помимо посещения церкви.

Быстро нашли ту улицу возле Маныча, название которой было указано в открытке.

Дом обнаружили скоро: кирпичный, добротный, с большими окнами и черепичной крышей. Недешевый дом. Но только забор с одной стороны возле дома напрочь сгорел, а на соседнем земельном участке чернел остов недавно сгоревшего дотла домовладения. Понятно стало, о каком заборе речь.

Возле калитки в дом стояла машина дяди Семёна. Значит, он до сих пор здесь. А из дома музыка патефонная слышится: Козловский поёт. Бабушка сказала, что негоже нам торчать за камышами, спрятавшись как мыши, и предложила погулять по станице. Честно говоря, ничего хорошего здесь я не увидела: река, дороги плохие, представляю, какая здесь грязь после дождя. В сравнении с Сальском, Пролетарской нечем похвастаться. Мёрзли мы часа два, гуляя по улицам, наконец снова подались по требуемому адресу. Машины не было. В доме было тихо, но слышался негромкий разговор мужчины и женщины. Бабушка смело подошла к калитке, закричала:

— Эй, хозяева! Есть кто живой? Отзовитеся!

На её зычный крик выглянула баба чисто русской внешности: в длиннющей юбке, темной старой телогрейке, полная, в платке черно-цветастом, в галошах и шерстяных носках. Осмотрела нас критически. Спросила не менее зычно:

— Что кричишь, мамаша? Чай, не глухие живут тута! Что хочешь?

— Да вот, милая, сошли с поезда. Приехали к родственникам, они возле церкви живут, а они, представляешь, в санаторию подались. Обратные же билеты у нас только через три дня. Вот ходим-ищем, у кого бы пожить эти дни. Не сдадите ли комнату бабушке с внучкой? Мы вам хорошо заплатим! Чай, не нищие…

Бабушка так убедительно вещала на простонародном языке, — заслушаешься! И баба в телогрейке "прониклась": поверила, уже более доверчиво нас оглядела, пригласила в дом зайти чайку испить. Но добавила, что ничем нам помочь не может. Сказала, что зовут её Манькой, что "мужик ейный" только что в сарай пошел "скотине корм задать", а она пока нам "обскажет", что к чему.

— Понимаю, люди добрые: вы, поди, решили, что раз дом велик, так и места много? Так оно так, но дом-то этот — не наш: наша хата в пяти домах отсюда стоит, в ней посля проливного дождя крыша рухнула, вот никак новую не настелим… В этот дом нас хозяин ласковый пустил: он гостил в нашем дому раньше, купил здесь самый дорогой дом по дешевке, — хозяева срочно к детям уезжали, и позволил нам здесь пожить, пока у нас ремонт завершится. А на днях тут пожар приключился: у соседей, — Катьки-вдовы да матери ее старой, — хата деревянная выгорела напрочь, еле мы сами Сёмушкин дом отстояли, вон забор весь прогорел… Сегодня сам хозяин приезжал, посмотрел, дал денег на новый забор, и такой уж добрый человек: велел нам сюда Катьку с мамашей её пустить пожить, пока что "не изменится"… А что же изменится-то? Если только в правлении Катьке жильё новое не выделят: она же — вдова фронтовика, сын в армии… Нам-то, конечно, без радости, что тута Катька еще жить будет, но потеснимся как-то… Вас мы бы и рады впустить, но без сговора с хозяином никак нельзя: уважаем мы его, не пойдем против его воли. Вот сейчас "сбираюсь" идти за Катькой Полуляшихой, передам Сёмушкину волю, нехай начинают вещи собирать да сюда перебираются… А Вам, милые, дам адресок людей добрых, которые могут вас приютить на пару деньков. Уж вы не обессудьте…

Манька-толстуха написала нам на желтом клочке газеты адрес и имя хозяев, и мы ушли, якобы "по указанному адресу". Пошли на автобусную станцию, сели на проходящий, идущий до Ростова. Заплатили, заняли места, и только потом начали обсуждать впечатления. У бабушки глаза светились, как у кошки любопытной. У меня, должно быть, тоже… Бабушка спросила тихим голосом, но озорно:

— И что ты обо всём этом думаешь, Зойка? Значит, и здешний дом — ЕГО дом?