Мой отчим - советский пенсионер

Глава 22

Бабушка, заявившись на следующий день ко мне на работу, только охала да ахала, удивлялась неожиданному визиту участкового в родительский дом. Но сказала, что не стоит беспокоиться прежде времени: участковые — люди доверчивые, скорей, соседская бабушка или "Нат Пинкертон" могут что-то раскопать, нежели простой советский участковый. Скорее всего, цель его визита соответствует той, которую участковый и назвал. Просто нам нужно быть "проще"… Порой бабушка выражается так неясно, словно тот Мафусаил, почти вечный старец библейский, проживший якобы 969 лет, если не ошибаюсь… Еще бабуля мне поведала о приключениях сыщика Ната Пинкертона, и обещала старые книжки принести почитать. И посоветовала мне делать вид, будто я вовсе забыла о вчерашнем явлении в доме представителя "органов", будто мне это неважно, и интереса не представляет. Дядя Семён не должен придти к выводу, что мне известно больше, чем он думает. Вот только вопрос: а что он думает?…

Перед обеденным перерывом забегал Тараска, принёс еще горячую, завернутую в промасленную бумагу котлету по-мински, — я их так люблю, а он запомнил, что я когда-то сказала. Специально заказал в ресторане, велел завернуть и принес. Заботливый! И так он мне нравится… Может, это и есть любовь?…

Рассказала Тараске о словах приходившего к нам участкового. Рассказ про мальчишек-хулиганов и самогонку его мало заинтересовал, но, услышав, что милиционер спрашивал про Катьку, Тарас оживился:

— Вытаскивать нужно девчонку!.. Не дай Бог, затащат её в секту. Слыхал, руководители сектантов позволяют им только на своих жениться или замуж выходить, а бывает, что и дома свои иные "одурманенные опиумом для народа" им отписывают… А если человек живет в коммунальной квартире, так заставляют вступать в фиктивные браки, прописываются, и опять-таки, становятся хозяевами жилищ как основные квартиросъемщики. Верящие во что-то люди столь наивны… Вот взять моих родителей: так искренне и без рассуждений прониклись идеями Октябрьской революции, что нам, их детям, дали такие откровенно нелепые, — если не сказать хуже, — имена… А Катька молодая еще и такая несчастная!.. И приветливая: так радостно нас чаем поила, любому гостю радуется. Искренняя она!

Я даже рассердилась: с чего бы Тарасу малознакомую Катьку так хвалить? Говорю:

— А я, что же, по-твоему, не искренняя, да? Обидно слышать такие речи!

Тарас засмеялся, смутился как-то, чмокнул меня в щеку, словно этим мог меня умилостивить. Я и вправду смягчилась: много ли мне, глупой, нужно? Слово одно… Но — ласковое… И я готова любому объяснению поверить…

Тарас сказал, что сегодня вечером он уезжает в незапланированный рейс, поэтому вот "забежал" днём, предупредить, чтобы я не обижалась. Поэтому, думаю, он и котлету принёс, — в качестве мелкой подхалимской взятки… Хороша оказалась котлетка: съела, — пальчики облизала, прониклась к Тарасу нежностью…

День быстро пролетел: почти и не кашляла, похоже, мой бронхит на убыль пошёл. Не понимаю, зачем отчиму далась нелепая эта затея с инсценировкой моей болезни? Чего он хочет добиться? Надеюсь, он не отравить меня хочет таблетками? Но те препараты, что Марь Сергеевна прописывает, я и не пью вовсе, — просто не покупаю их в аптеке, так что "залечить" меня явно не удастся. А впрочем, такие мысли — глупости: всё, что отчим готовит, он первым и ест, так что подобные подозрения — несусветная глупость… Но цель у дяди Семёна определенно есть…

Домой пришла, когда уже почти стемнело. До чего же рано темнеет зимой! Самые длинные дни — в конце декабря… Скоро уже прибавляться начнут… Скорее бы, — в переулке фонари вечно не горят, лампочки либо разбивают, либо выкручивают: прав участковый, нужна методическая борьба и перевоспитание местных хулиганов. Что же это творится: зимой страшно после пяти вечера идти домой, — темно, идешь и дрожишь, мечтаешь быстрее добежать до калитки. Почему в наше советское время еще остаются атавистические, асоциальные элементы в родном городе? Ведь они наверняка были и октябрятами, и пионерами, и комсомольцами до сих пор остаются, но им доставляет удовольствие причинять другим неприятности… Вот как я нахваталась фраз от нашего участкового, стала штампами рассуждать, словно в час политинформации на работе или комсомольском собрании… Когда только сворачивала в наш переулок, вдалеке мелькнула фигура мужская в тёмном коротком пальто, — смутно виднелся лишь абрис фигуры, но показалось, что где-то подобные очертания одежды, такую походку уже видела, но так темно было, даже мысль конкретная не пришла в голову. Вдруг чернеющая вдали, на фоне белых снегов, фигура резко исчезла, словно под землю провалилась. Видимо, человек к кому-то в гости шел, его ждали и калитку открыли заранее. Точно в гости: не живет рядом с нами ни один высокий мужчина…

Зашла домой, а дома — пир на весь мир: пирожки с потрошками куриными в духовке пекутся, благоухают по всей квартире… И что бы мы с мамой без дяди Семёна делали, если обе работаем? Снова пришлось бы висеть на шее у бабушки: предыдущий её муж как-то раз, спьяну, когда мы с мамой заявились к ним в конезавод, заявил, что "наш дом — не собес"… Мама обиделась тогда, долго к бабушке не ходила… А потом её в длительную командировку куда-то отправили, и пришлось мне с бабушкой и тем дядькой жить несколько месяцев. Пришлось помалкивать… Хорошо, что бабулин муж тот вскоре помер, — даже имени его вспоминать не хочу, маму он обидел… Но ко мне неплохо относился… Просто мама моя и впрямь немного инфантильна, у каждого человека — свой характер. Вот она, например, любит свою работу, жить не может без работы и коллектива, но готовит ровно "из-под палки", только в охотку, но каждый день — не любит…

Дядя Семён мне раздеться помог, повёл на кухню, велел вытащить из духовки любой пирожок подрумяненный, который на меня "смотрит", и откушать. Любой!.. мама-то еще нескоро придёт, часа через полтора, надо "червячка заморить"… Вытащила самый красивый и съела, облизываясь. Аппетита еще подбавляло яростное мяуканье Мотьки и Маруськи, которые прыгали мне на колени, преданно заглядывали в глаза с единственной целью: отнять мой пирожок. Пришлось дать и им по кусочку… Дядь Семён сказал, что сегодня Маруська украла со стола половину помидора солёного и съела, я сперва не поверила, но он обещал показать это чудо позже, когда мама с работы придёт и мы "семейно" сядем ужинать. Ладно, подожду вечера, посмотрю, как кошеня малое будет помидор соленый лопать… Чудеса…

Однако, поздний вечер принёс нам совсем иные, неожиданные "чудеса"…

Мамочка пришла с морозца вся такая розовощекая, с хлопьями нежданно начавшегося снегопада на воротнике, сияющая белозубой улыбкой, весёлая. Но не одна: вслед за ней в дверь протиснулась роскошная седовласая бабушка высокого роста и немалого веса, — нет, не так: прекрасно одетая пожилая дама, в черном длинном, приталенном пальто, пошитом явно на заказ, с бобриковым воротником-шалькой, в кожаных сапожках югославского или чехословацкого производства.

В руках неизвестная дама держала черный кожаный ридикюль с серебряной пряжкой с блестящими стразами, — тоже явно импортный. И пахло от неё так необычно, никогда подобный чарующий аромат не доводилось мне встречать.

Несколько позже мне довелось узнать больше о том аромате, оказалось, так пахнут французские духи фирмы "Живанши". С ума сойти… Настоящие французские… Якобы дом "Живанши" создал француз с аналогичной фамилией, по имени Юбер, не так давно, в 1952 году, а те духи, чей запах меня столь пленил, созданы для знаменитой Одри Хёпберн, и называются "Fleur D'Intendit". Это — дивный фруктовый аромат на фоне цветущего цветочного букета, в удивительно гармоничной и завершенной композиции. Вначале, восприняв запах аромата, мне причудилась сладость фруктов, — то были малина, персик и дыня. Зимой… Потом навеялись воспоминания о живом аромате белой сирени, разбавленном благоуханием чайной розы и фиалки. И, под конец, еще некие неведомые ароматы… Сама гостья комментировала впоследствии, что так пахнут гелиотроп, сандаловое дерево, ирис и сладкая белая ваниль. Чудный запах, — почудилось, что нахожусь в удивительной стране, где пахнет сразу и весной и летом, лишь пенья птиц не слышно в саду за окном… уж эти французы… Хочу такие духи!..Хотеть не вредно…

Дама, оказывается, пришла к нам ужинать и ночевать. Обомлели мы с дядей Семёном: совершенно незнакомая женщина приведена мамой в дом почти как родная, никогда не замечала за мамой подобного доверительного отношения к чужим людям! Имя гостьи: Марфа Ивановна Свирская; пенсионерка из южного городка Геленджик, приехала в Сальск навестить бывшего фронтового друга Петра Максимовича Загорулько, проживавшего по улице Егорлыкской, в своем частном домовладении. Но только не довелось ей его увидеть… И дама вдруг зарыдала в голос, так жалобно как чайка над морскими волнами…

Тогда инициативу представления нас гостье мама взяла в свои руки:

— Это вот — муж мой, Семён Васильевич, это — доченька, Зоя… Марфа Ивановна сегодня пришла к нам в горисполком, хотела сразу пройти к председателю исполкома, но его на работе нет как нет: он с проверкой по сёлам ездит, вместе с замом… То есть у нас временно начальство отсутствует. Тогда она к нам пожаловала в канцелярию, в отдел планирования и сбыта, всё пыталась найти "старшего". А нет старшего!.. Вот бывает же так!.. Даже начальницы нашего отдела — и той нет: на больничном, представляете?

Тут Марфа Ивановна и вовсе расплакалась от безысходности: оказывается, приехала она в гости, по недавнему приглашению в письме, к своему фронтовому товарищу, тоже служившему военврачом, подобно ей, а он умер! Умер всего несколько дней назад, скоропостижно, от инсульта! Вот как бывает!..

Билет обратный у Марфы Ивановны — на проходящий поезд — только через неделю. Расстроилась она, узнав от соседей о смерти своего фронтового товарища, поехала на такси обратно на железнодорожный вокзал, перекомпостировать билет на ближайший рейс до Новороссийска.

Заняла очередь, — сами знаете, сколько народа иной раз у касс собирается, да и не все окошечки порой открыты, — устала стоять, присела на скамью в зале ожидания, да и задремала. Из всех вещей при ней был ридикюль, который она всегда в руках держит крепко, и маленький чемодан дорожный, который Марфа Ивановна не сподобилась сдать в камеру хранения, время было ночное…

И чемодан у нее за те несколько минут, что спала, украли! А билет обратный и деньги с подарками, именно там находились! Она решила, что раз чемодан у неё с замочком внутренним, так в нем безопаснее ценные вещи хранить, но не тут-то было: воры все равно "увели" чемоданчик, не посмотрели, что в нём — замок! И никакого Марфе Ивановне утешения в том, что ключик от замочка — в её ридикюльчике спрятан… осталась она без чемодана, денег и подарков привезённых!

Пошла в опорный пункт милиции, они её выслушали, заявление приняли, устроили в комнату отдыха до утра, но кормить-то её, бывшую фронтовичку, никто не стал! И билета обратного у неё нет, и ни копейки денег…

Вот мы с девчатами из нашего планового отдела, выслушав такую печальную историю, накормили Марфу Ивановну обедом, решили помочь ей с билетом обратным, но, когда я с ней пришла на вокзал, оказалось, что билетов нет! Скоро Новый год! Все студенты домой едут, многие работающие взяли отгулы, едут к родственникам, — мест нет!

Хотели её посадить "зайцем", так куда там: проводницы и слушать отказались: якобы меры предосторожности в поездах под Новый год ужесточены, милиция дорожная "лютует", никто не захотел взять безбилетного пассажира, даже за деньги. Вот удалось ей приобрести обычный билет в купе только на послезавтра… В плацкарте тоже мест не было… Предложила я Марфе Ивановне у нас пока пожить. Еще Машка с Лилькой хотели её взять к себе, но у Машки — отец болен, а у Лильки — детишек трое, шумно в её доме, вот Марфа Ивановна и приняла моё приглашение: наша-то Зоечка — давно уже не шумный ребёнок…

Мы с дядей Семёном слушали, глаза округлив от удивления. Вот как бывает: и "адресат выбыл", и деньги украли… Но то, что дама — "приличная", почтенная, видно сразу: по лекалу дорогой одежды, по холёным рукам с красивыми ногтями. И по манере выражаться, — она, в дом войдя, нас приветствовала так витиевато, как учитель русского языка или журналистка какая-нибудь… Не подумаешь, что бывший военврач… Тут и гостья успокоилась, перестала всхлипывать, взяла инициативу беседы в свои руки:

— Простите меня, любезные хозяева, за неожиданное вторжение в Ваше жилище! Поверьте, мне самой донельзя неудобно смущать покой вашей семьи своим назойливым присутствием! Если бы не произошедшие досадные события, — никогда бы не осмелилась посторонним людям своё общество навязывать…

Тут мама, само собой, принялась Марфу Ивановну уверять в том, что у нас места много, и никого гостья не стеснит, и вообще мы гостей любим… И долг каждого советского человека, и любого сальчанина в частности, — помочь попавшему в беду другому советскому человеку, тем более, фронтовичке, спасавшей наших солдатиков, пострадавших в боях…

Мама говорила так страстно, пылко и горячо, что я даже удивилась несколько: обычно она отличается сдержанностью и крайней взвешенностью в высказываниях, трудно сходится с людьми, недоверчива к посторонним, и склонна к анализу. А тут — просто полюбила эту чужую женщину… Чудеса!.. Гостья тем временем продолжала:

— Дело в том, что к Петру Максимовичу, бывшему военному хирургу, приехала я не с "бухты-барахты"… Дело в том, что на фронте был у нас "фронтовой роман", но Пётр, как порядочный человек, вернулся с фронта домой, к жене и подрастающим детям. Однако, знал он, где меня искать: всю жизнь прожила я в своём доме в приморском городе Геленджике, мужа потеряла в первый год войны, детей не имела, но после войны вернулась в родной город: там ждала меня любящая старушка-мать, немощная и несчастная… Но мамы уже шестой год нет в этом мире… Несколько лет назад Пётр разыскал меня в Геленджике, будучи в командировке в Новороссийске, и вновь вспыхнули чувства, словно у молодых влюблённых. Однако же, супруга Петра, будучи тяжело больной, висела камнем на его шее: не мог он попросить у неё развод, просто не мог, — у нее было больное сердце… Но месяц назад получила я весть печальную от него, — радостную для меня весть, что жена Петра умерла. И он зовёт меня приехать к нему, обсудить будущие наши взаимоотношения… А что тут обсуждать, если любила его всем сердцем? Он не мог приехать ко мне: хозяйство держал значительное, любые домашние животные нуждаются в присмотре. И вот я приехала. А он — умер… Соседки сказали, что всего три дня, как умер…

И с этими словами, гостья вновь зарыдала безудержно и безутешно, как дитя…

Потом, наплакавшись, продолжила:

— Поверьте, я не буду для Вас обузой! Решительно всё верну, чем Вы мне поможете: за билет купленный, за смену белья, что мне Грушенька обещала дать, даже за еду вышлю, по возвращении домой, всё до копейки! Поймите: никогда не оказывалась в положении просителя! Мне эта ситуация так тягостна, унизительна, что хоть в омут головой: всё равно Петруша мой умер, а с ним надежды на новую жизнь и счастье… Да еще дурные люди чемодан украли! Плохо, видимо, милиция работает в Сальске, если на вокзале так запросто пассажиров грабят… Конечно, воры умеют видеть состояние человека: была я заплаканной, несколько не в себе, а у воров, как некогда у беспризорников, глаз намётанный на чужую слабость и беспомощность…

Мама постелила Марфе Ивановне в мансарде, но ушла она спать еще не скоро. Успокоившись несколько, она стала гораздо более приятной собеседницей, вовлекла нас всех в разговор о приморских городах, рассказала о Геленджике родном. И такой хорошей оказалась рассказчицей, что мне немедленно захотелось стать жительницей того благодатного местечка, рая на земле, каким предстал из её рассказа город. Современное название города происходит от адыгейского "хъулъыжъый" — "маленькое пастбище", "маленькая поляна". Также существуют версии от арабского "хеленж" — тополь, или тюркского "геленд-жик" — "белая невеста", где истина, — неведомо… Городок — древний, живут там все больше русские, украинцы, армяне и греки. Население — около пятидесяти тысяч человек, но летом население удваивается, если не утраивается. Есть в городе своя водичка целебная, есть два чудных мыса — Тонкий и Толстый… А рядышком — поселения курортные: Кабардинка, Прасковеевка, Дивноморское, Джанхот и другие…

Потом еще я рискнула спросить у Марфы Ивановны, чем это от неё пахнет, и тогда она вытащила из ридикюльчика флакон гранёный с золоченой крышкой, и подушила мне кожу на запястье, — якобы, здесь аромат дольше сохраняется, и поведала чарующую своей недоступностью сказку о доме моды "Живанши", его дивной одежде и прекраснейших духах, которые ей нравятся больше, чем та "Шанель N 5", за которой все так гоняются в ЦУМе и ГУМе в Москве… Я спросила:

— Неужели в Москве можно так запросто приобрести подобное чудо? И там на каждом углу дефицит продают импортный? Я только недавно начала модой интересоваться, плохо понимаю в вопросах "доставания" дефицитных вещей…

Улыбнулась Марфа Ивановна иронически, назвала меня "милой девочкой":

— Пойми, Зоя, такой товар и в Москве — дефицит. Просто в крупнейших универмагах столицы есть специализированные отделы по продаже импортных товаров по особым бумагам, по линии МИДа люди там отовариваются, по списку заранее заказанных из-за границы товаров.

Но есть одно неудобство: заказанную вещь нельзя поменять, даже если размер не подошел, — или бери, или отказывайся. Эти духи мне случайно достались: супруга некоего дипломата горько плакала на пролете лестницы в универмаге, подошла я к ней, утешить хотела. Оказывается, она ту самую "Шанель" модную заказывала, а ей прислали, по ошибке, вот эти… Она их, забрала, конечно, но запах ей не понравился совсем. Не на барахолку же ей нести духи! Тогда я и предложила горестной даме перекупить у неё духи в полтора раза дороже их отпускной цены, — она согласилась. Вот и вся история! Кстати, очень многие перекупщики дежурят дни напролёт у дверей тех специализированных отделов, сами пристают к выходящим с сумками людям с просьбами продать "импорт", не боятся даже и милиции, — спекулянтов в нашей советской стране не любят!.. Зато мне повезло с духами…

Спать Марфу Ивановну мама повела в начале одиннадцатого вечера. Перед тем, как пожелать нам спокойной ночи, пожилая женщина рассказала еще, что её дом — велик, в летнее время она сдаёт "дикарям" все сараюшки и подклети, и немало на том зарабатывает. Дружит с тамошним участковым, который закрывает глаза на её квартирантов и "левые" доходы, и помогает в том случае, если с кем-либо из жильцов возникают "неприятности": пьянка, неуплата и отказ "съезжать" и т. п. И будет просто замечательно, если мы к ней приедем на следующее лето отдыхать: родни у неё никакой нет, а мы для неё стали роднее родных теперь, "особенно Грушенька-спасительница"… Её дом станет нашим домом, и его двери всегда будут открыты для нас, как и её сердце благодарное…

Марфа Ивановна выражалась, ровно во французском или итальянском кино…

Когда мама повела гостью укладываться, отчим тихо спросил:

— Что думаешь о нашей временной постоялице, Зоя? Понравилась она тебе?

— Не знаю, дядя Семён, — ответила я неуверенно. — Она — милая, сердечная, и паспорт свой нам показала, так что обмана, скорее всего, в её словах нет. Однако, слишком она многословна, слишком обещаниями сыплет, словно ветер листьями…

— Вот именно, Зой: слишком! Все в ней несколько преувеличенно… Однако, духи — настоящие, можешь мне поверить! Знакомый мой некогда был связан с кем-то из посольских работников, и у жены его были подобные духи… Не хотелось бы мне оставлять её одну в нашем доме… Береженого Бог бережёт!

— Дядя Семён! Ты уверен, что вся наличность в доме надежно спрятана? — я чуть не заикалась, произнося эти слова. — Знаю, что у мамы есть свой тайник, о котором даже я не знаю, его никто не найдёт. Но… твои деньги хорошо припрятаны?

— О чем ты говоришь, Зоя? — отчим улыбнулся, но беспокойство в его глазах заплескалось, — верную я тему затронула. — Сама знаешь: пенсию ежемесячную я, как штык, отдаю милой твоей матушке… Но, конечно, есть у меня и малые накопления в наличности: всегда нужно иметь кое-что про запас… На какие шиши иначе вам, моим милым "девочкам", подарки дарить?… Завтра, если уйду куда, всё своё возьму с собой: не мебель же неподъемную этой Марфе у нас воровать…

На другой день мне не сиделось на месте: всё мыслишки колобродили в голове, беспокоили подозрениями. Из-за дяди Семёна с его аферами, я стала такой подозрительной: все вокруг мне кажутся обманщиками… В обед, не выдержав, я предупредила Валю с Полей, что мне срочно нужно отлучиться. Срочно! В поликлинику! Но там может быть очередь… поэтому, если чуть запоздаю по окончании обеденного перерыва, пусть прикроют меня перед Владленой Карповной, что-нибудь наплетут "замше", лишь бы не влетело. Но о поликлинике — молчок! Девчата, конечно, обещали выручить. Золотые у меня сослуживицы…

Помчалась я по нехоженым, после снегопада, тропинкам, искать ту улицу Егорлыкскую, о которой рассказала Марфа Ивановна, будто на ней проживал её любимый Пётр. Улицу долго искать не пришлось: хорошо город знаю, но как узнать о правдивости слов Марфы Ивановны? Придется народ опрашивать.

Постучала я в одну калитку, в другую, — никакого ответа, то ли дома нет, то ли не открывают чужим людям. Наконец, из одного дома, с авоськой в левой руке и клюкой в правой, вышла на улицу древняя старушка, лет за восемьдесят, но самостоятельная: явно собралась в магазин идти. Я — к ней, говорю:

— День добрый Вам, бабушка! С почты я, — лежит у нас на почте посылка на имя Петра Загорулько, сколько раз отправляем ему повторные извещения, но он все не приходит забирать своё добро. Послали меня лично его уведомить о необходимости получения посылки, иначе, как месяц закончится, нам её придется вернуть на почтовый адрес отправителя. Бабушка, будьте добреньки, подскажите, как найти дом Загорулько: вся улица снегом засыпана, номеров домов не видно, замерзаю совсем, но не могу найти его дом, и никто не открывает, не подсказывает…

Так жалобно я просила, что камень бы вздрогнул, а старушка — в ответ:

— Детонька! Говори громче: глуха совсем старая Никитична, то есть я…

Пришлось мне ту же "песню" второй раз повторить, кричать на морозе ох трудно!.. Старушка поняла, что к чему, рукой показала на дом с закрытыми ставнями, окрашенными краской в зеленый цвет, — весёлый такой дом с виду:

— Вот же его дом, Петюшки-то… но запоздала твоя посылка, милая: отошлите её отправителю, — умер Пётр Загорулько. Уже несколько дней, как умер!

Поблагодарила старушку, помчалась стремительной ланью обратно на работу, и, сворачивая на другую улицу, ведущую по направлению к центру города, нос к носу столкнулась с отчимом. Бежала бегом, глядя под ноги, выискивая, где бы шагнуть, не угодив в сугробище, — и прямо головой почти уткнулась ему в грудь. Он тоже замер, пораженно на меня уставился, словно не веря, что я — это я… Спрашивает:

— Ты что здесь делаешь, Зоя? Ты же должна быть на работе в это время!

— Должна! — отвечаю с неожиданным апломбом. — Но я и есть на работе: меня сюда послали по служебной необходимости!..

— Брось, Зоя, ты меня не обманешь… — отчим заговорил тихо, словно удивляясь чему-то и думая об ином, не о словах своих. — Признайся, приходила проверить правдивость слов Марфы Ивановны? Что же, нашла здесь дом Загорулько?

— Нашла, — отвечаю нехотя. Мудр отчим: мигом мою ложь раскусил! — Только Пётр Загорулько умер несколько дней назад, точно, как и сказала Марфа Ивановна.

— Отлично… То есть хорошего-то нет ничего в человеческой смерти. То хорошо, что эта часть рассказа нашей гостьи — правдива… Но не узнала ли ты, разыскивала ли день назад некая немолодая женщина покойного Загорулько?

— Нет! Тут никто двери открывать не хочет! Все такие скрытные и боязливые. Одна только "допотопная" бабуля мне ответила, что Пётр умер, и все…

— Ты, пожалуй, права: не станем же мы стучать во все калитки и окна, выспрашивая, не то нас самих сочтут за подозрительных личностей… Ладно, пошли назад, доведу тебя до людных мест или до работы, — как скажешь… Однако, удивлен я, признаюсь, несказанно! Вот не ожидал тебя здесь встретить…

— А я — Вас, — ответила я, не подумав. — Зато мы можем быть уверены, что Марфа Ивановна сказала правду: имя друга, ею названное, правдиво…

— Имя — настоящее, ты права, но как мы можем быть уверены, что о смерти некоего Загорулько она узнала именно здесь, и использовала его имя для своей "легенды"?

— Что? — переспросила я недоумённо. — При чём здесь какая-то "легенда"?

Отчим засмеялся покровительственно, взглядом подобрел, но пояснять ничего не стал…