Мой отчим - советский пенсионер

Глава 26

Главный фасад гостиницы, выходящий на Манежную площадь, имеет четырнадцать высоченных этажей; второй корпус, выходящий на Охотный ряд, — всего десять. Странным мне показалось прекрасное, но асимметричное строение.

Девушка-администратор встретила отчима так радостно, что сомнений не оставалось: номер нам "зарезервирован", а Семён Васильевич с ней хорошо знаком. Маму это обстоятельство не сказать, чтобы слишком порадовало, но смешно было ревновать дядь Семёна к девице почти моих лет. Просто он умеет заводить нужный связи, — это не каждому дано… Улыбнулась про себя: наличие денег в кармане задачу "наведения мостов" немало облегчает. Попробуйте завести "связи" без гроша за душой, — посмотрим, как у вас это получится! Не было бы у отчима знакомой "врачихи" Марьи Сергеевны, — пришлось бы мне в безработных ходить, наверно…

Девица, представившаяся Натой, — нелепей не придумать, — осмотрела тщательно наши три паспорта, выдала ключи. Оказывается, отчим заказал трехкомнатный "семейный" люкс: зал и две раздельные спальни. И две ванные комнаты, — с ума сойти. Вот это шик! Никогда и подумать не могла, что придется очутиться в таком номере, с таким комфортом, — пожалуй, здесь даже слишком шикарно для такой "зеленой" девчонки как я… И зачем отчим меня взял с собой в эту поездку? И ехал бы вдвоём с мамой, — было бы им вместо свадебного путешествия, — я могла бы и у бабушки пожить, и одна, в конце концов. Вдвоём им было бы приятнее, думаю. Но, раз так сложилось, буду получать удовольствие, гулять по Москве, любоваться музейными экспонатами, — жизни радоваться! Вот что только дядь Семён имел в виду, говоря, что это путешествие он затеял исключительно ради "маленькой Зойки"? Наверное, надумал мне принца подыскать из числа посольских работников, — смеюсь… И с чего он так со мной носится, как с писаной торбой? Разве может чужой человек полюбить, как отец, падчерицу, а?

Пока поднимались по лестнице, — пешком решили пройтись, — вещи наши нес носильщик, — отчим повествовал об истории гостиницы "Москва". Вначале слушала я его невнимательно, однако, вскоре увлеклась: дядь Семён — хороший рассказчик и все про всё знает. Дядь Семён сказал, что гостиницу построили в 1933–1935 гг. по проекту сразу трёх архитекторов: Савельева, Стапрана и Щусева, но главную роль сыграли разработки последнего.

Некогда Охотный ряд отличался удивительной антисанитарией, — он был настоящим очагом заразы на заре двадцатого века. Реконструировать его начали, однако, не со сноса торговых лавок, — представлявших реальную опасность для населения, — но с уничтожения часовни Александра Невского. Меня это удивило: именно многолюдные магазины обычно способствуют распространению инфекции, и зачем было церковь сносить? Но власти сочли иначе…

К концу двадцатых годов все деревянные торговые лавки, однако, также уничтожили, всю торговлю местную переместили на Цветной бульвар, и церковь Параскевы Пятницы, — икона ее хранится у бабули в доме, несмотря ни на что, — тоже "удалили". Очистился Охотный ряд от "опиума для народа", будь то религиозные здания или торговые ряды, опустошающие карманы честных горожан. И решили возвести здесь нечто впечатляющее. Савельев и Стапран предложили строгий проект, в духе коммунарской "аскезы" и конструктивизма, — массивный монолит без излишеств. Но их проект "Самого" не удовлетворил, глава государства тяготел к большей пышности, внешней красивости, — к т. н. "сталинскому ампиру".

И тогда позвали талантливого Щусева "отредактировать", то есть, попросту говоря, — переделать проект гостиницы. Щусев оказался человеком, тонко чувствующим пожелания руководства: он не стал ссориться с двумя другими архитекторами: сохранил "костяк" их проекта, его конструктивную основу, но добавил изысканно-скромный декор в стиле неоклассицизма.

Окончательный проект "Москвы" утверждал лично Иосиф Виссарионович, и его подпись под проектом наделала немало шума и неразберихи. Щусев принес на подпись проект главного фасада с двумя вариантами оформления. Оба варианта были совмещены в одном чертеже: на правой части был изображён строгий вариант, на левой — с бОльшим количеством элементов декора. Сталин поставил подпись посредине. В итоге, в одном фасаде были реализованы оба варианта оформления, в буквальном соответствии с утверждённым чертежом. Нелепо звучит, но получилось очень интересно и необычно, ни на что не похоже.

Словом, я могу гордиться тем, что поселилась в гостинице, проект которой был одобрен лично "отцом народов". Не каждому так везет, как мне!

Мебель в номере, — во всех комнатах, — была светлой, "по моде". В зале стоял огромный двухстворчатый шифоньер с зеркалами снаружи и внутри. Ковры — повсюду: на стенах, на полу, на креслах. В моей спальне, гордо и мудро, смотрел со стены товарищ Мао Цзэдун. В точности такой, как у родителей дома. Мир — большая деревня, — так бабушка говорит… В зале и в другой спальне радовали взоры ковры с восточной орнаменталистикой, — неяркие, скромные, натуральные. Такие видела я в детстве, когда мы с бабушкой ездили в Душанбе к ее знакомым. Там неподалеку — Горно-Бадахшанская автономная область, где ткут точно такие ковры и добывают волшебные бадахшанские рубины, — бабушка камни прикупила на рынке, у перекупщицы, — причем разговаривала на фарси, — способности у неё к языкам…

В холодильнике "Саратов" (отчим пообещал мне, при случае, рассказать о происхождении холодильника, и как у него в начале века был холодильник, — вот ведь выдумщик!) чего только не было: мы его открыли, — и ахнули! Банки икры черной и красной, ветчина в банках, сервилат, окорок рязанский, масло вологодское в пачке, печенье финское в длинной скругленной пачке, — оно оказалось с шоколадом… Пожить здесь неделю, — можно менять всю одежду, — на пару размеров… А бутылки вин: даже мама, всегда спокойная, ручками взмахнула, — "Киндзмараули", "Токайское", "Абрау-Дюрсо" и шампанское "Мадам Клико" (Veuve Clicquot Pousardin La Grande Damme), — настоящее французское, произведено из отборного винограда (черные Пино Нуар и Пино Менье и белый Шардоне, — отчим объяснил). Вот когда я почувствовала благодарность бабушке за науку, — это она научила меня французскому языку, и пониманию, что такое "дама Клико"…

Главным украшением зала являлся телевизор "Янтарь", — с диагональю 53 см! Такого огромного экрана, в бытовых условиях, мне еще видывать не приходилось: ну, там маленькие компактные "Рекорд", "Старт" — видела, как и старенький "КВН", но диковинный "Янтарь" — нет! Отчим обрадовался, сказал, что у нас есть собственный "дальновидец" — televisorium. Будем теперь программы ТВ смотреть по вечерам, а днем — культурная программа…

Потом мамочка в ванную комнату побежала, — после дальней дороги. Отчим принялся по телефону названивать, — через коммутатор, — тут и такая услуга имелась. Я сделала себе бутерброд из "бородинского" хлеба с красной икрой и запрыгнула на свой огромный диван, бездумно болтая в воздухе ногами. Съела, — полегчало на душе. Пошла в свою ванную, в нее вела дверь из моей спальни, — рот открыла, и закрыть не могу: вода бежит из двух краников горячая и холодная, а на стене — "Инструкция по эксплуатации", — специально для таких, как я, невежд. На полочке над ванной стоят тубы с шампунями: русские, болгарские, польские, и на одном флаконе — надпись по-французски, — этот пузырёчек я и взяла. Голову вымыла, в ванне рыбкой поплескалась, — глубокая ванна, утонуть можно, — песню спела "По долинам и по взгорьям" под плеск воды. Зубы почистила, — и спать завалилась на диковинных подушках, — пёрышки в них не чувствовались. Что там мать с отчимом делали: может, в ресторан при гостинице ходили, или обошлись дарами холодильника в номере, — знать не знаю. Снился мне быстроходный парусник с алыми парусами, и я на нём — молодой капитан корабля…

На следующее утро завтрак принесли в номер: отчим заказал по телефону. Мне — горячий омлет с поджаренной ветчиной и кофе со сливками по-венски. Мама с дядей Семёном откушали варёные, "в мешочек" яйца с докторской колбасой наисвежайшей, выпили чаю цейлонского с печеньем финским, которое извлекли из холодильника. Мне тоже печенье понравилось: кругленькое, тоненькое, обильно шоколадом намазано, — пальчики оближешь.

После завтрака приступили к "культурной программе": магазины, Мавзолей, ёлка, кино, музеи… Начали, как правильные советские люди, с Мавзолея, спроектированного тем же самым архитектором А.В.Щусевым, приложившим руку и к строительству нашей "Москвы". В истории мира известно немало мавзолеев, например, в Галикарнасе… Вначале наш Мавзолей был деревянным и имел форму куба. Здание Мавзолея, в которое мы вошли, — явилось уже третьим: железобетонное, с кирпичными стенами и гранитной облицовкой; внутри — мрамор, лабрадор и порфир… Здание нашей Памяти… В войну тело Ленина эвакуировали в Тюмень, лишь в 1945 возвратили на положенное место.

Отстояв небольшую очередь на улице: пошел маленький снегопад, ноги начали мёрзнуть, — вошли в вестибюль с трепещущими сердцами. Во всяком случае, я чувствовала себя возбуждённой: здесь лежали наши Вожди: Ленин и Сталин. Много грязи последние годы льют на Сталина, но он пока лежит в Мавзолее, — он тоже частица памяти советских людей. Я так думаю, несмотря на то, что помню, как ночью бабулиного мужа в недалеком 1952 году приходили арестовывать, — в рамках "сталинской внутренней политики"… Память, добрые и страшные воспоминания, не вычеркнуть, пока жив человек. Пока он "при памяти".

Каждый час, по сигналу Кремлевских курантов, у Мавзолея сменяется почетный пост N 1. Впечатляющее гражданское зрелище. Сердце гордостью полнится…

На Мавзолее — надпись: "Мавзолей В.И. Ленина и В.И. Сталина". В траурном зале — гранитная плита с расположенными друг над другом надписями "Ленин" и "Сталин"… Впрочем, и здесь, в самом центре народной гордости, не обошлось без происшествий: отчим рассказывал, что в ноябре прошедшего 1957 года некий чудак А.Н. Романов бросил бутыль с чернилами в Мавзолее. Но в Ленина не попал. Зачем он это сделал? Странная демонстрация убеждений, глупости или ненормальности. Или слава Герострата до сих пор тревожит многие умы? По-моему, раз Мавзолей создали, — так пусть он и стоит века нетленным, пусть люди смотрят на Вождей. Возможно, пройдут годы, — мы переосмыслим идеи и ценности, но каждое поколение вправе оставить по себе вечную память для потомков. Чтобы помнили.

Вышли из Мавзолея просветленными. Особенно мама: у неё были слезы на глазах. У Семена Васильевича лицо преисполнилось странным светом, он сказал:

— Все-таки не все заветы Ленина мы исполнили… Уверен: он искренне хотел лучшей жизни для людей, был исполнен веры в светлое будущее, как думаете, девочки? Но, с течением времени, все истолковывается столь превратно, что становится прямо противоположным первоначальному благому замыслу… Разве думал Христос, что, с его именем на устах, пресвятая инквизиция будет посылать на аутодафе, в ужасных желтых санбенито, несчастных еретиков, или тех, кого сочли таковыми?

Мама, похоже, на последнюю фразу отчима особого внимания не обратила. А мы с дядей Семёном переглянулись. Похоже, мы очень хорошо понимаем друг друга…

Перекусили на скорую руку в случайной кулинарии: по два беляша и кофе. Захотелось попробовать обычной еды московского "общепита". Беляши были вполне свежими, и начинка — хороша, но кофе — не очень, мягко говоря.

Прошлись по Красной площади. Повосторгались, по традиции, Кремлём, — и в ЦУМ. Назад, в "Москву" вернулись нагруженные ворохами покупок, — от бесконечных тканевых сумок и плетеных авосек руки отваливались. Много чего купили! Мне, например, несколько костюмов удалось приобрести, — большая удача, учитывая мой высокий, для женщины, рост и полудетскую худобу. Мама хотела, чтобы я взяла зеленый костюм, — под цвет глаз, но отчим настоял, и мы купили два одинаковых костюма: зеленый и кремово-белый, маркий, — но смотрелся дивно в примерочной, прекрасно сочетаясь с моей русо-рыжей косой. Теперь я чувствовала себя почти богатой… Отчим углядел в отделе бижутерии бусы, и купил маме нить модных бус из разных поделочных камней, чтобы под разные цвета одежды подходили, мне взял малахитовые, из граненых продолговатых бусин. Еще шапочку прикупили: "боярочку-менингитку", кремового цвета, из нежнейшей норки. И бежевые кожаные сапожки, которые мне показались лишними в гардеробе, но привыкла уже доверять вкусу отчима.

Вечером нарядились: мама в красное платье полудлинное, с расклешенной юбкой, приталенное, делавшее ее выше ростом; отчим — в серый приличный скромный костюм, я — в новенький зеленый костюм, с юбкой до середины икры. Представляю, какой длинной "шваброй" выглядела я со стороны в такой юбке…

Одевать теплую одежду не пришлось: всего лишь спустились вниз, в ресторан "Москва". Заказали шашлык из телятины, жареной на мангале, картофель печёный, салат из свежих овощей, маслины, красное полусладкое вино молдавское, отчим попросил маленький графинчик "Беловежской пущи", — излюбленного напитка Никиты Сергеевича. Я тоже попробовала, из храбрости, огненного напитка, закашлялась, рассмешив взрослых. Тогда отчим попросил принести мне ликер "Шартрёз". Заказал, почему-то, целую бутылку. Я спросила, зачем мне столько, но он не ответил, продолжая увлеченно беседовать с мамой. Разговаривая, он глазами блуждал по всему огромному залу ресторана. Его поведение показалось странным. Но объяснение вскоре нашлось: неожиданно дядя Семён выскочил из-за столика и подбежал к элегантной даме в черном платье, показавшейся в дверях ресторана. Почти расшаркался пред незнакомкой. Затем подвел её к нам с мамой, представил:

— Девочки! Позвольте рекомендовать вам давнюю знакомую, Симону Яковлевну Ройзман, преподавателя Московского университета с кафедры романно-германской филологии, специалиста по французскому и старофранцузскому языку. Она любезно согласилась принять приглашение и отужинать с нами.

Похоже, мама рассердилась, и ее возмущение мне было вполне понятно: как мог дядя Семен, ни о чем не предупредив, приглашать на наш первый ужин в столице неизвестную даму? Кто она такая? Мы просто терялись в догадках.

Дама вела себя раскованно, очевидно, привыкла по ресторанам ходить. Увидев бутылку "Шартрёза", радостно всплеснула сухонькими старыми ручками, увидев которые, я тут же поняла, что мама не должна ревновать к этой даме, — судя по коже рук, лет ей не менее семидесяти, хотя и держится молодцом. Слышала, тут в Москве многие женщины омолаживают лицо путем подтяжки кожи за ушами, — например, к такой процедуре всенародно любимая артистка Любовь Орлова не раз прибегала…

— Ой! Шартрёз! Какая прелесть! — казалось, радость престарелой красавицы не знает границ. — Семён Васильевич, вы — кудесник, как в воду смотрели: заказали мой любимый напиток. Любите вы этот ликёр? Как нет? И вы, Аграфена Васильевна, тоже от ликёра отказываетесь? Право же, зря, это — истинно дамский напиток, и он стоит внимания, как Париж — мессы… Помните такое выражение?

— И всё равно его убил Равальяк, — ляпнула я, не подумав. — И месса не спасла.

— Какая милая у Вас, Семен Васильевич, девочка… Образованная… До чего приятно иметь дело с детьми, которые знают чуть больше, чем даты проведения съездов партии и партконференций… Но таких — мало… У меня уже складывается хорошее впечатление о вашей дочери: никаких рекомендаций не надобно, порода видна сразу.

Рада, дорогая Зоечка, что вы наслышаны о славном весельчаке Генрихе, — с такими королями нескучно было жить… Очаровательное было времечко…

— Да уж! — говорю. — Куда как очаровательное: тьму народа перерезали в Варфоломеевскую ночь. Что же хорошего в таком изуверстве религиозном?

— Зоенька, вы полагаете, количество погибших в 1572 можно сравнить с жертвами нашей Гражданской войны? Ах, простите, вы не жили в начале века, девочка, зачем же я вас так сразу стращаю нашими временами… Вернёмся лучше к "Шартрёзу": описание сего благословенного ликёра, "эликсира долголетия", в далёком 1605 году, передал монахам-картезианцам монастыря Гранд-Шартрёз французский маршал Франсуа д, Эстре. Налейте-ка мне еще рюмочку, Семён Васильевич, пожалуйста… Но рецепт ликера был непомерно сложен, и лишь в восемнадцатом веке монах-аптекарь Жером Мобек стал производить ликёр в лечебных целях, в малых количествах, и наладил его продажу в Гренобле и Шамбери. Этот целебный эликсир назывался "Elixir Vegetal de la Grande Chartreuse". Какая прелесть…

— "Растительный эликсир Гранд-Шартрёз", — пробормотала я автоматически. Мне показалось невежливым, что дама бубнит по-французски себе под нос, тогда как мама языка галантности и моды совершенно не знает.

— Ребёнок знает Язык? — дама, словно не замечая меня, обратилась взоромк "старшим". — Она, полагаю, учила французский в школе?

— Вовсе нет, — гордо улыбнулась мама. — В тех школах, в которых довелось обучаться Зое, преподавали лишь один язык, — немецкий. Поэтому в аттестате у Зои стоит пятерка по немецкому. Французский же Зоя изучала вместе с моей матерью, женщиной широких познаний и большой судьбы…

— Очень хорошо! — Симона Яковлевна словно чему-то обрадовалась. — Задача моя упрощается, ежели девочка прилично двумя языками владеет. Ну, немецкий ее мне не интересен: не люблю этот варварский язык сыновей Рейна, а вот что-нибудь по-французски, деточка, не могли бы вы произнести? Буквально, несколько фраз, — и не тушуйтесь: знаю, что без подготовки — трудно. Понимаете, мне нужно определить, к чему направлены ваши способности: ведь именно в этом и состояла, думаю, просьба Семёна Васильевича? Не так ли? Вы же хотите учиться в ВУЗе, Зоенька?

У мамы лицо странно вытянулось, и тут же выражение его переменилось: если последний час она сидела, как на иголках, нервничала и без конца прическу поправляла, то сейчас вдруг заулыбалась, на дядю Семёна посмотрела с благодарностью. Мама поняла, зачем отчим эту странную тетку пригласил: чтобы меня ей показать. Оказывается, у него далеко идущие планы в отношении моей будущности. Удивляюсь я маме: сколько лет одна прожила, а теперь так красиво дядю Семёна ревнует, словно девушка молоденькая. Чувства у них…

Однако, что мне сказать бабушке с пергидрольными прядями и анчутками-бесенятами в карих глазах? Растерялась я: не ожидала экзамена в ресторане.

— Расскажу Вам, Симона Яковлевна, о Париже, можно? — она кивает согласно.

LutХce (Lutetia), ou LutХce Паризиориум (Lutetia Parisiorum) — l'Иtablissement ancien sur la place du Paris moderne. On peut trouver la premiХre mention de LutХce comme sur l'Иtablissement sur l'Нle Ю "les Notes sur la guerre Gauloise" Julia CИsar, de 53 annИes avant notre Хre. AprХs CИsar Ljutetsija Иtait un principal Иtablissement de la tribu celtique паризиев. Les historiens supposent: LutХce s'installait un des Нles de la Seine, — le Tamis. Le nom "Paris" est mentionnИ pour la premiХre fois conformИment Ю 300 annИe de notre Хre. — Говорила я бегло, спокойно, точно так, как учила бабуля. Потом то же самое повторила по-русски, для родителей. — Лютеция (Lutetia), или Лютеция Паризиориум (Lutetia Parisiorum) — древнее поселение на месте современного Парижа. Первое упоминание о Лютеции как о поселении на острове можно найти в "Записках о Галльской войне" Юлия Цезаря, от 53 года до нашей эры. После Цезаря Лютеция являлась главным поселением кельтского племени паризиев. Историки предполагают: Лютеция располагалась на одном из островов Сены, — Сите. Название "Париж" впервые упоминается применительно к 300 году нашей эры. Дальше рассказывать? Мне бабушка всю историю Парижа поведала.

— Дальше?… нет, пожалуй, не нужно! — вскинулась, словно проснувшись, Симона Яковлевна. — Поражена! Просто поражена я вашей девочкой, господа Савчук! У нее же произношение автохтонно французское, лучше моего. Похоже, ваша бабушка, детка, немало лет провела во Франции… Сколько вам лет, дитя моё, Зоечка?

— Восемнадцать. — Сама еле удерживаюсь от смеха: странная манера выражаться у Симонии Яковлевны, — будто она из далеких веков возникла в этом ресторане.

— Вы раньше где-нибудь учились? Или не поступили и теперь готовитесь?

— Училась. В техникуме связи. Сейчас работаю… На почте — служащей.

— Бог мой! Какой ужас, — цветок в пыли… И подумать только: кого мы принимаем в наши стены: по звонку, по велению свыше, по разнарядке — отслуживших в армии, сирот, не умеющих толком писать, инвалидов детства… А такие как Зоечка, — умные, талантливые, артистичные, прозябают… На почте! Возмутительно! Я помогу вам, детка, поступить в МГУ, — даже не беспокойтесь, Семён Васильевич, ни о чем, — сами понимаете, что я имею в виду, — я хочу помочь Вашей девочке. Она достойна учиться, у нее прекрасные данные, — нужно дать ей шанс на лучшее будущее! Телефон мой у Вас есть, не так ли? Позвоните мне на днях, подумаем вместе, что предпринять… Тут вот еще вопрос: с общежитием для первокурсников — проблема извечная, живут скученно, по десять человек в комнате, — чистый кошмар… Вы какими-нибудь скромными средствами располагаете, Семён Васильевич?

— Да мне не привыкать! — засмеялась я. — Я уже жила так, когда в техникуме училась. Даже одиннадцать нас было в комнате, — и ничего!

— Нет, девочка, Вы не правы: у человека должен быть простор для творческого воображения, для нормального дыхания, в конце концов! Знаете, сколько страшных болезней передается воздушно-капельным путем, — а если такая скученность?… Нет, так дело не пойдёт. Ничего, придумаем, найдем выход. Ах, как Вы меня, старую, порадовали, голубушка Зоя, словно нектара целительного впрямь испила, — люблю находить юные дарования. У Вас, решительно, способности к языкам. Это ценно! Прекрасная выйдет переводчица в будущем… А чем Вы увлекаетесь? Что любите?

Я зарделась, не сразу собралась с духом для ответа. Мама опередила:

— Читать любит классиков, в том числе западных авторов. Римом Древним увлекается, все крылатые фразы наизусть помнит. Французскую историю так же любит. Еще стихи пишет на досуге, — и никому не показывает, знаете ли…

— Так я и думала! — воскликнула Симона Яковлевна. — ЧУдная девочка. Пусть поступает. Во всём посодействую. Вопрос с жильём разрешим. Помогать, надеюсь, сможете? Стипендия, сами знаете, — символ веры, — Москва требует денег…

Вечер завершился на высокой ноте. Мама к чудаковатой преподавательнице прониклась почти нежностью. Отчим вызвал для дамы такси, — и она унеслась в ночь. Мы расплатились, — головокружительная сумма оказалась на счету, — в номер пошли. Мама незлобиво пеняла отчиму на его скрытность, а он лишь отмахивался. Такой уж он человек: неплохой, но скрытный. Умеет молчать.

На следующий день мы осматривали экспонаты, представленные в музейных фондах Исторического музея. Потом мне "приспичило" осмотреть все "сталинские высотки" — семь зданий, выстроенных в конце 1940-х — начале 1950-х гг. Все эти здания, вершина "сталинского ампира" в архитектуре Москвы, по плану, должны были обрамлять так и не возведенный Дворец Советов.

Вначале осмотрели 36-этажное здание МГУ. Я представила себе, что мне дан судьбой шанс: попробовать поступить сюда. Даже голова закружилась от счастья.

Потом посетили 26-этажный жилой дом на Котельнической набережной: в доме оказалось 700 квартир. На Кутузовском проспекте восхищались 29-этажной гостиницей "Украина", достроенную лишь в прошедшем году. На Смоленской-Сенной площади пришли в восторг от огромного герба СССР и стального шпиля, окрашенного охрой, на 27-этажном здании МИДа. Жилой дом на Кудринской площади не так велик: 24 этажа — главный корпус и по 18 — два боковых. Тут мы зашли в кинотеатр "Пламя", перекусили в местном буфете. Высотку на площади Красных Ворот занимает Министерство транспортного строительства, — в главном корпусе, и два жилых корпуса. В правом крыле здания находится один из двух вестибюлей станции метро "Красные ворота". Последней "сталинской высоткой" является гостиница "Ленинградская", расположенная на Каланчевской улице, в 17-этажном здании у Комсомольской площади. Гостиница эта, по своему архитектурному облику, понравилась мне гораздо более "Москвы": чувствуется воздействие элементов этнических: тут и древнерусские мотивы, и московское барокко. Красота! После всех этих походов мне пришла "замечательная" идея:

— Дядь Семён! А купи мне квартиру в одной из "сталинских высоток", а? Что тебе стоит? Ты же всё можешь, ты — волшебник! Пожалуйста! Или такое чародейство тебе не по силам? Не продают жилье в Москве иногородцам непрописанным…

Мама мои слова восприняла за бред слегка простудившегося ребёнка, — потащила "домой", в гостиницу, чаем отпаивать. А дядя Семён посмотрел на меня загадочно, подмигнул заговорщически, отвечает:

— Почему бы и нет, Зоя? Но квартиру купить в одном из этих домов — трудно, почти невозможно. А хорошо бы еще прикупить гараж возле такого домика, — представь, сколько такой гараж будет стоить через время, — скажем, лет через тридцать-сорок…

— Поехали быстрей в "Москву"! — рассердилась мама. — Похоже, вы оба приболели.

Странная ситуация: по идее, ближе мамы у дяди Семена нет никого, но целиком он ей довериться не может, — слишком мама "идейная", слишком односторонне мыслит. Как бы она восприняла информацию о его похождениях пенсионера-"массовика"? Слегла бы, думаю, с инфарктом. Нет, нельзя ей ничего знать. Но неужели у мамы и мысли не возникает о непомерности наших трат? Слишком она доверчива…

Сходили в Большой театр. Несколько раз бродили по музеям вдвоём с мамой: отчим отлучался "по делам". Каким делам? Вечно он скрытничает, а мне так знать все хочется, — спасу нет! Но не оставлю же я мать одну, не побегу следить за отчимом, — приходится лишь догадываться о причинах его отлучек. Думаю, цель его поездок — выгодное вложение его сбережений. А во что он их вкладывает, — все равно все не узнаю: захочет, сам скажет, если сочтет нужным.

От бесконечных экскурсий я и впрямь снова раскашлялась. Отчим принялся повторять, что нужно меня показать местному "специалисту". Мама не спорила. В пятницу вечером отчим сказал маме, что в субботу с утра он даст ей ответственное поручение, — она должна будет съездить по одному адресу и купить там одну вещь, о покупке которой он заранее договорился, именно в определенный день и час. Её задача — лишь передать деньги и забрать "вещь". Мама пыталась прекословить, что не желает ехать одна на другой конец Москвы, но отчим убедил ее, что она поедет на такси. Он ее сопровождать не может, так как именно завтра, в двенадцать, договорился показать меня специалисту-пульмонологу, — и обязан присутствовать на этой консультации. Мама этого человека не знает, и не сможет заменить отчима. Доводы дяди Семена всегда звучали убедительно. Мама, конечно, согласилась ехать "на Кудыкину гору", лишь бы "ребенка" показали хорошему врачу. Очень жаль, что оба дела как раз совпадают по времени.

Субботнее утро оказалось морозным. Поземка мела с рассвета. Мама ушла около десяти часов утра, вскоре после завтрака. Отчим тут же заторопил меня одеваться. Почему-то попросил надеть тот самый белый костюм, который ему так понравился в ЦУМе. Хотела заспорить, что иду к врачу, — не на смотрины, — не стала. Ему виднее.

Потом дядя Семён сопроводил меня в такси, и велел таксисту довезти нас до ближайшей хорошей парикмахерской. Удивилась я безмерно. Зашли мы в женский зал, — он проник в служебное помещение, с кем-то переговорил, — а только в очереди мне не пришлось сидеть: тут же подошла ко мне красивая женщина средних лет, позвала за собой. Что велел ей сделать со мной дядь Семен, — понятия не имела, поэтому пропищала испуганным мышонком:

— Надеюсь, Вы меня не остричь собираетесь? Что вы делать хотите?

— Какой у Вас папочка славный! — пропела дама-куафер. — Щедрый, добрый. Велел Вам прическу к важному приему сделать, и накрасить изысканно. Все исполним.

В несколько минут женщина сотворила с моей головой чудо: прическу изящную, кудри колечками выложила вокруг лба и висков, сзади распустила кокетливые пряди. Ресницы мне накрасила, — я даже дергаться начала с непривычки. Однако, взглянув на себя в зеркало, ойкнула: лицо округлилось волшебным образом, щеки заалели, глаза сделались глубоки и загадочны, как два озера. Чудеса, да и только!

Дядя Семён и сам удивился произошедшим во мне переменам. Покивал благодарно парикмахеру, что-то ей тихонько в карман сунул, — вновь в такси усадил ожидавшее.

Двинулись вперёд неспешно: отчим сказал таксисту, что нам нужно ровно к двенадцати на место добраться. А таксист и рад: лишнее время — лишние деньги.

Наконец, добрались до места назначения. Расплатился дядя Семен с водителем. Что-то не показалось здание похожим ни на жилой дом, ни на больницу: красивое строение с запорошенной снегом вывеской… Таксисту отчим велел оставаться на месте, не отъезжать. Мне сказал расстегнуть верхнюю одежду: мол, в ЭТО здание придется без пальто входить. Посреди зимы-то! Чудит он… Но не спорила: пальто расстегнула, из машины вылезла, — пошла ко входу в здание. Рассмотрела, наконец, вывеску, — язык проглотила, закашлялась, — слюной подавилась. Надпись гласила: "Дворец бракосочетания". Отчим меня за руку придерживал, дверь распахнул.

— Мы зачем сюда пришли? — спрашиваю. — Кто у нас сегодня женится, дядя Семён?

— Сегодня, Зоечка, ты у нас замуж выходишь, — отвечает. — Сейчас всё тебе объясню…