Мой отчим - советский пенсионер

Глава 23

Отчим довёл меня до улицы Ленина, а там свернул в другую сторону, на дорогу, ведущую к дому. Тем временем, снегопад усилился, моя шапочка-"менингитка" из серебристой норки вся заиндевела, за воротник снег нападал, замерзла я немного. Запоздала на работу, конечно. Обед уже кончился, когда я добежала стремглав до дверей почтового отделения. Перед дверями еще и споткнулась на обледеневших ступеньках, беззвучно выругала наших двух гордых уборщиц, которым недосуг за разговорами посыпать приступочки песком. Взялась за ручку дверную, чтобы повернуть и войти, наконец, на работу, где меня, должно быть, уже поминают недобрым словом, — и тут почти лбом столкнулась с парнем, выходившим на улицу. Посторонилась, пропуская посетителя, он, в свою очередь, передо мной широко двери распахнул, рукой указал, мол, проходите! И говорит:

— Какие прекрасные девушки на нашу почту заходят! Наверняка, пришли перевод получать или посылочку, очаровательная незнакомка?

Мне, честно сказать, юноша не понравился: пусть молод, — лет двадцати всего, но глаза цепкие, скользкие, неопределённого цвета, нос слишком мелкий, птичий, лицо широкоскулое, худое и какое-то недоброе, что ли. И рост столь мал… При моих 173 сантиметрах парнишка гораздо ниже меня, но туда же: похоже, "кадрит"…

— Нет! — отвечаю. — Никто мне посылок не шлет ниоткуда, как и переводов. Всё еще впереди! А иду я на почту потому, что здесь работаю! Пропустите, пожалуйста, не задерживайте: и так с обеденного перерыва запоздала…

Юноша заулыбался как хитрый Чеширский котяра, но пропустил меня на работу без дальнейших уговоров, и дверь придержал любезно. Сам улыбался, но глаза смотрели холодными синими узкими льдинками.

Заскочила на почту и тут же забыла о случайном встречном: на работе меня заждались… Оказывается, Владлене Карповне приспичило вызвать меня к себе для "дружеской беседы", так как человек я на почте — новый, вот "замша" и решила меня расспросить, как мне работается. Или, возможно, хотела просто на мне злость выместить, вызванную к жизни кем-то другим… Начальство наше часто, осерчав на одну сотрудницу, шумит на всех, — злость "сливает".

И вот захожу на работу, а на моём месте сама Владлена Карповна сидит, переводы выдаёт и открытки продаёт. Вальку, пытавшуюся меня заменить на рабочем посту, направила на другой участок работ, и ждёт меня, "грешную"… Увидела я "замшу", — обомлела… Владлена змеисто мне заулыбалась:

— Пройдём, Зоечка-красавица, в мой кабинет. Разговор есть!

В "кабинете" она мне много чего выдала: и что работаю я "без году неделя", причем без сноровки и энтузиазма, — и что другую работу по специальности найти в нашем невеликом Сальске нелегко, и что я должна ценить свое место, а не шляться в рабочее время неизвестно где и зачем…

Все-то она сказала правильно: и работа мне почти не нравится, и энтузиазма в заколачивании посылок во мне не наблюдается, и открытки посетителям я просто продаю, но не навязываю… Словом, Владлена мне пообещала, в случае, если еще раз опоздаю утром или после обеда, — уволить в одночасье "по статье"!

Пыталась я заикнуться, что для такой "статьи" требуется опоздание от четырёх часов, а сталинский подход давно неприменим, но мое глупое, детское замечание еще сильнее взбеленило руководительницу… Словом, она просто выставила меня из кабинета:

— Иди работать, Зоя! И чтобы больше подобного не случалось. Всё!

Рабочий день тянулся неимоверно медленно: несколько раз Владлена выглядывала со своей "руководящей территории", озирала меня пустым взглядом и вновь удалялась "рисовать" табель рабочего времени на январь-месяц. Посетителей было немало: многие покупали открытки поздравительные и конверты, торопились поздравить родных и друзей с Новым Годом… Хорошие люди в стране Советской: не забывают о близких, делятся словом ласковым… Вот я читала, что в мире капитализма люди редко других с праздниками поздравляют, никто никому, кроме как себе самому, счастья не желает…

Относительно Марфы Ивановны я пришла к выводу, что Марфа Ивановна сказала правду: раз Пётр Загорулько действительно скончался недавно, — откуда бы могла об этом знать приезжая дама из Геленджика? Причем мне хотелось в мыслях называть Марфу Ивановну именно "дамой": очень хорошо она выглядела, как картинка в журнале глянцевом: прическа — волосок к волоску, лицо и руки холеные, просто "шедевральная" дама… Не может такая "королева" быть обманщицей!

Особенно много народу пошло после пяти вечера, когда уж стемнело. Люди с работы, видно, возвращались, и все, забегая на несколько минут на почту, оставались надолго, увлекшись увлекательным процессом выбора открыток… Так что пришлось мне работать непрерывно и старательно, как тому "медвежонку"…

Выходя с работы вечером, вновь наткнулась на парня, встреченного мною после обеда. Чудеса, да и только! Оказывается, он именно меня здесь и поджидал: решил навязаться в ухажеры. Пришлось вежливо парнишке объяснить, что, во-первых, у меня есть "парень", а во-вторых, люблю только высоких! Лучше резко осадить сразу, чем подавать обманчивую надежду… Только парень оказался не промах:

— Что же Вы, Зоя, простым народом брезговать начали? С простым шофёром вам общаться приятно, а с демобилизованным солдатом, — слабо?

И еще фразу добавил, неприличную, типа того, не все равно ли мне, с кем… Вот я разозлилась на такое наглое поведение!.. И потом: откуда этот нахал узнал моё имя? Он, что, специально сведения обо мне собирал у наших сотрудниц? Как это я его вечером не увидела на почте?… Работы много было, — головы не поднимала…

— Сорока на хвосте принесла, — ответил юный недоросль, непонятно, зачем ко мне прицепившийся, когда я на полголовы его выше… — Вот вы какая, Зоя: горделивая и самовлюбленная! А показались мне простой на первый взгляд…

Словом, едва я от молодого человека, представившегося Максимом, сбежала, как сразу почувствовала несказанное облегчение… Удивительно: к одним людям симпатия возникает спонтанно, за считанные секунды, к другим — антипатия столь же быстро родится. К третьим мы никаких чувств не испытываем… Как к стене…

Примчалась домой, а тут Марфа Ивановна "кошеварит", словно на целый полк… Накормила она нас ватрушками, пирожками, печеными и жареными, — очень вкусной мне её стряпня показалась… Удивительно: и маникюр шикарный не пожалела! В тот момент Марфа Ивановна показалась мне такой славной, доброй! Чуть позже, часу в восьмом вечера, соседка Катька "за солью" прибежала, — повод нашла, так Марфа Ивановна и её приголубила, пожалела. За ужином инициатива в разговоре исходила так же в основном от гостьи: вначале она рассказывала о своём героическом прошлом, как на Курской дуге, в "передвижке", — то есть передвижном, мобильном госпитале, — раненых спасала от смерти неминуемой. Причем о себе и своих личных геройствах почти не упоминала, в отличие от многих фронтовиков, но хвалила мужество русских врачей и, особенно, санитарок, — большинство из которых являлись совсем молодыми девушками в военные годы:

— Представьте себе, друзья мои, — Марфа Ивановна нас почему-то именно так называла, — отчим еще на ушко мне пояснил с усмешкой, что так ФДР, — то есть Рузвельт, — любил всех вокруг именовать, — тащит на себе такое дитя, с бараньим, пардон, весом, — здоровенного детину, а он повиснет на ней всей тяжестью и считает, что она — орловский тяжеловоз. Это, Зоечка, порода такая опрощенная: есть рысаки орловские, есть тяжеловозы, — то есть крупняги некондиционные, на них только сани возить… Наслышана о любви твоей к лошадушкам… Ох, и любила сама я в детстве коней и езду верховую, особенно мне на иноходце скакать нравилось, — интересная переступь копыт… Ты когда-нибудь каталась на жеребце-иноходце?

— Нет, — ответила я, удивляясь перескоку мыслей веселой пожилой дамы. — И где же Вы, Марфа Ивановна, на коне катались? Неужели в своём Геленджике?

— Да Бог с тобой! — Марфа Ивановна вздохнула протяжно, — то было еще в другой жизни, в которой всё у меня было… То есть не у меня, конечно, но у родителей… Но эта тема не слишком интересна… Отвлеклась я, однако. Что хочу сказать? Если бы не мужество и героизм наших девочек-санитарок, — многих ныне здравствующих фронтовиков на свете бы не было! Но мало кто славит девчат-спасительниц, тех, которые в боях никого не убили, а лишь жизни спасали. Неправильный подход у государства: им, этим девочкам, нужно бы не менее медалей давать за то, что сынов России спасали. А уж хирурги русские — это вообще ангелы на земле божьей…

— Марфа Ивановна, — спрашиваю, — Вы, что же, верующая? Бога часто поминаете…

— Зоечка, но что есть атеизм и что такое вера? Ответить по-простому ты сможешь ли в ответ? Воспитали меня в традициях православия, но в детстве не задумывалась о том, каков он, — Бог-создатель, творец, на что он похож, и на каких небесах живёт? Детям свойственно слепо верить в то, что им говорят взрослые. Разумеется, не думаю, что то высшее существо, что создало мир, похоже во всём на человека благородного и прекрасного и напоминает внешне, допустим, Семёна Васильевича… Шучу, хозяин ласковый… Но мир создан столь разумно и разно, что и мысли во мне не возникает о невероятной случайности слепой природы, благодаря которой возникла к жизни вся наша светло-прекрасная Вселенная. Думаю, без высшего существа тут не обошлось, но, возможно, то существо не есть персонификация некоего сверхчеловека, — возможно, наш Бог — сам кроха-экспериментатор, сам часть иной Вселенной, несоизмеримо большей и иерархически сложнее устроенной, нежели наша…

Тут отчим вступил в беседу с гостьей, да так-то горячо оспаривая высказанные дамой "идеалистические идеи", и понеслось-поехало, — такая философская дискуссия развернулась, отчим начал фамилиями Канта и Гегеля сыпать, но Марфа Ивановна не отличалась склонностью отстаивать истину в споре: она мило улыбнулась, и отступила, фигурально выражаясь, с поля боя — назад пятками:

— Я, батенька, сама — баба тёмная, умею только шить тела да кромсать. Просто в тридцатые годы был мой муж человеком, подающим надежды немалые, и стать бы ему академиком, когда не друг любимый, — Иудушка местного значения.

Словом, пришлось мне тогда из Москвы-столицы возвернуться к матушке, жившей в Геленджике тогда, — работала в местной больничке, там меня и застало начало войны, оттуда и на фронт ушла… Все идеи, что высказала, — не мои, но супруга… Извините, не хотелось бы продолжать этот спор. Так на чем остановилась? Ах да, о роли хирургов еще стоит упомянуть в великой войне. Хирург фронтовой — это работа адова: страшная, мерзкая, отвратная, но богоугодная, пусть неблагодарная… Сейчас многие хирурги опошлились, стали, слыхивала, в благодарность за спасённую жизнь деньги и подарки брать, но так не должно быть: хирург — он священник от скальпеля, ему бог дал право и возможность жизнь человеку продлить, не должно тут быть никакой меркантильности и мыслей о наживе.

Вот великий наш Пирогов, дай Бог ему светлую память, — тот был от Бога хирург, — герой! Как он себя на Кавказе проявил!.. А в годы Крымской войны был главным хирургом в Севастополе осажденном… Именно он и есть основоположник отечественной военно-полевой хирургии. Он первым применил метод эфирного наркоза, научил оперировать с минимальными потерями. Однако же, когда Николай Иванович рассказал Александру II об основных проблемах в русской армии, особливо связанных с медициной, — царь не вник, а Пирогова вскоре в отставку отправили без права на получение пенсии, — это после всех его подвигов во имя жизни в Севастополе! Такова она, власть, — к слову придирается, не ищет, где глубина и правда… Однако, после его приглашали как хирурга еще к участию в русско-турецкой войне, и он, уже старенький, поехал спасать солдатиков, и лечил не только наших, но и болгарских воинов-освободителей. А умер в 1881 нелепо: от осложнений, вызванных неудачным удалением зуба, — всех спасал, но его не спасли. Бог ему и на старости лет ниспослал испытание… Захоронен был в деревне Вишня близ Винницы, забальмирован и лежал в мавзолее, который еще называют "церковь-некрополь". Жаль, во время войны тело великого врача было повреждено…

Слушала я Марфу Ивановну, чуть рот не приоткрыв, а Катька вовсе глаза округлила, головой покачивала, и еле вымолвила:

— Так, значит, он, — как Ленин, — тоже лежит в своём Мавзолее, Ваш Пирогов? Чудеса!

И я о том же думала: оказывается, не один Мавзолей в нашей великой стране: в одном спит вечным сном великий вождь наш, "дедушка Ленин", в другом — гениальный хирург Николай Иванович Пирогов. Нужно это запомнить на будущее!

Катька наелась и быстро убежала, не стала задерживаться. Похоже, она постепенно становится почти членом семьи, — с другими-то соседками ближайшими мы отношения поддерживаем, но сухо, сдержанно, — тут одни бабушки древние живут, а с Катькой и мне есть о чём поговорить, и она старается быть полезной из благодарности: то фруктов принесёт, то овощей свежих со своей овощной базы. Неужто — правда: неизвестные сектантки втягивают её в секту? С трудом верится… Но, когда я пыталась откровенно на эту тему с Катериной переговорить, — она резко замкнулась в себе, отказалась обсуждать свои взгляды и свой круг общения.

Мама с отчимом после ужина вдвоём убежали на кухню посуду мыть, меня не взяли. Странные люди: такие уже немолодые оба, но так хотят побыть вдвоём иной раз, просто дивуюсь на них и светло завидую. Мы же с Марфой Ивановной остались вдвоём в зале. Увлекла она меня своим рассказом о Пирогове, честно сказать, — умеет рассказывать, и патриотизма сколько в её слова звучало, — но без патетики… Может, нужно было мне самой стать врачом, — приносила бы людям реальную пользу своими действиями? Но одна девушка, учившаяся со мной в техникуме, бросила мединститут на первом курсе: тоже, при поступлении, была полна высоких идей о спасении жизней, а разок сходила в патолого-анатомичку, в обморок упала и еле потом поднялась, — так и бросила ту медицину. Сказала: "не дал Бог жабе хвоста! Не суждено мне быть врачом, не стоит время терять". Наверно, и я — бесхарактерная…

Снова мы с Марфой Ивановной разговорились. Она меня о работе моей спрашивала, о коллективе, об отношениях с руководством, о трениях с посетителями. Послушала, головой покачала, и говорит:

— Работу менять тебе нужно, Зоя! Работа — не волк, в лес не убежит… Какие твои годы? Тебе девятнадцати нет? Попробуй еще поучиться, поступить в институт, найти себя, — человек и в семьдесят лет не должен опускать на себя руки. Зачем тебе нужно, что та Владлена на тебя рычит по пустякам потому лишь, что она — твоя начальница, что её наделили правом командовать и зло срывать на других? Есть такие творческие работы, где ты можешь с руководством контактировать лишь изредка… Вот что ты еще умеешь делать этакое? Может, рисовать, шить, петь, танцевать? Жила бы ты в Москве, я бы тебе посоветовала пойти в манекенщицы, — пусть платят им как "техникам 8 разряда", то есть уборщицам, но у всех они на виду, можно выйти замуж за интересного, неглупого человека. И представь, какой восторг: пройти летящей походкой, представляя себя лебедем белым, по демонстрационной площадке, — за рубежом место, где девушки ходят, называют "подиум", — демонстрировать людям ту одежду, которую еще только будут носить вскоре, вызывать восхищенные взоры и зависть окружающих…

— Не люблю вызывать зависть, я тихоня, — скромно заметила. Но, думаю, глаза мои загорелись от нарисованной Марфой Ивановной картины: я — на "подиуме"… Эх!.. — А люблю я танцевать, и пою средненько: музыкальную школу закончила, и рисую акварели, — бабушка научила, она прекрасно рисует… Но не люблю быть на виду…

— Глупости, дитя! Все мы в юности были тихонями… Это сейчас есть девицы наглые уже в юности, но этих не стоит принимать во внимание, — настоящие мужчины таких подсознательно обходят как непонятных существ, наделённых женской внешностью… Итак, талантов нераскрытых в тебе — немало! Так попробуй же услышать в себе зов будущего: что влечёт тебя более всего? И сдай документы сразу в два вуза, когда соберёшься поступать, или попробуйте гарантированно заручиться поддержкой одного из преподавателей, чтобы были поблажки при поступлении…

Слушала я Марфу Ивановну и поражалась, — что она говорит?

— Как в два вуза, Марфа Ивановна? У меня всего один аттестат зрелости! Как могу я его представить в два института сразу? Вы ничего не путаете?

— Да не выжила еще из ума старая хирургиня, Зойка! Что тут такого удивительного и непонятного для такой светлой умом, как ты, девушки? Заяви об утере старого аттестата, обратись в свою школу, они тебе дадут дубликат аттестата зрелости, только и всего. Вот если человек теряет паспорт, или документы у него воруют, — он заявляет в милицию о произошедшем, ему сперва дают справку, а вскоре выписывают новый паспорт. То же самое и с аттестатами. Моя соседская девочка, та, что выучилась на швею, потом на технолога швейного производства, в итоге стала в Москве "техником 8 категории", а после вышла замуж за работника нашего посольства во Франции, именно так и поступила с паспортами и документами об образовании. И тебе советую.

Помолчала я, обдумывая мысль, и тут такой хохот меня взял, — гомерический, дикий, словно я — Гаргантюа какой… Вспомнила я два виденных мною у отчима паспорта, а сколько их еще у него, должно быть… Оказывается, никакой тут сложности нет, чтобы новый заполучить документ… Смеюсь вовсю, не могу успокоиться… Даже Семён Васильевич из кухни прибежал:

— Что такое, Зоечка? Тебе плохо? Ты смеёшься, как в истерике… Что случилось?

— Все хорошо, дядь Семён, — отвечаю. — Просто вот Марфа Ивановна мне советует сразу в несколько ВУЗов документы подавать, чтобы точно куда-то поступить. А чтобы подавать в разные места, нужно несколько аттестатов, — вот она и советует дубликат взять взамен якобы утерянного. Смешно мне!

— А что? — отчим за ухом себя почесал, макушку погладил, размышляя. — Дельная мысль, Марфа Ивановна… Подсказали, спасибо! Я сам этим займусь, Зоечка, ты же всё время на работе, — будет у тебя дубликат и больше шансов в жизни!

Похоже, дядя Семён с Марфой Ивановной имеют немало точек соприкосновения. И я тоже уже научилась кое-что понимать в этой жизни, а недавно еще была "зеленым огуречиком", пока училась в своем техникуме.

Взял дядя Семён да и уселся на диван рядом со мной и моей пожилой собеседницей, решил третьим быть в нашей беседе. Но мне его любопытство не понравилось:

— Марфа Ивановна, — говорю, — пройдёмте в мою комнату! Я вам свои акварели покажу, и наброски карандашные… Там нам уютней будет!

Теперь дядя Семён засмеялся моему откровенному заявлению:

— Что, Зоя, лишний я? Ну, смотри… Почему же ты мне свои рисунки не показала ни разу? Даже и не знал, что ты у нас — юная художница…

Пришлось пообещать ему показать рисунки "в другой раз". Привела Марфу Ивановну в мою маленькую комнатёнку, — светлую, чистую, с ковриками на стене и на полу. Коврики — простенькие, плющевые, нарисованы на них красавцы-олени, — мама хотела настоящий, шерстяной ковер на стену мне повесить, но я воспротивилась: привыкла с раннего детства видеть рядом с собою на стене прекрасную оленью пару с удивительными ветвистыми рогами…

Марфа Ивановна от некоторых рисунков пришла в восторг, некоторые раскритиковала, и я поняла, что она не чужда некоторых художественных если не навыков, то знаний. Потом она принялась мне о своём далеком детстве рассказывать, оказывается, выросла она близ Левадии, там где цари отдыхали, знала лишь роскошь и потребительство, но, когда пришла революция, её отца уже в живых не было, он погиб раньше, в 1915 г., старшие братья все уехали за границу, — они были офицерами на фронте в Первую Мировую. А они с матерью остались здесь… Каким чудом удалось девочке выжить, а потом еще и выучиться на врача, — Марфа Ивановна не рассказывала. Думаю, она не хуже отчима знакома с трюками по смене документов и социального происхождения… Сменили паспорта, — и выжили!

Потом снова вернулись к вчерашней теме духов. Марфа Ивановна под нос мне вновь "Живанши" подсунула, сказала, что они ей надоели… Удивительно, как такой стойкий, чудесный аромат может надоесть? Тем более, что флакон почти полон, то есть гостья ими почти и не пользовалась? Или у неё полно других духов…

Тогда я робко попросила Марфу Ивановну продать мне её духи. Безумно хочу их иметь и благоухать как Одри Хепберн! Марфа Ивановна задумалась. Сказала, что, конечно, деньги ей нужны, в дороге нужно будет питаться, и потом еще потребуется брать такси из Новороссийска до Геленджика, — не ждать же автобуса полдня! Словом, через несколько минут все мои скудные сбережения, — как-то: триста тридцать рублей, — перекочевали в ридикюль Марфы Ивановны, зато я сделалась счастливейшей обладательницей настоящих французских духов! И теперь все будут меня запоминать не по внешности рыжекудрой да угловатой, но по чудному запаху… Это мне Марфа Ивановна сказала: мужчины и через много лет, вспоминая женщину, помнят именно ее неповторимый аромат, складывающийся из запаха свежести нежного тела и благоухания духов, которыми не зазорно подушиться…

Еще Марфа Ивановна дала мне бумажку со своим адресом в Геленджике и велела непременно к ней приехать на следующее лето, или весной, или осенью, — всегда она будет мне рада! И объяснила, как добраться из Новороссийска до Геленджика, а потом — до её дома с автобусного вокзала.

Спать я легла совершенно счастливою: теперь в моей жизни все будет совершенно иначе! Я буду пахнуть как великая актриса, такая же худая, как и я…

С утра я с Марфой Ивановной не смогла попрощаться, но она обещала мне письмо написать, как только домой приедет. Отчим должен её на поезд посадить в четыре часа пополудни. Странно: вначале Марфа Ивановна показалась мне подозрительной, а вчера в душу вошла как родная просто…

Надушилась я французскими духами, — пожалуй, слишком сильно, и побежала на работу без завтрака, — проспала немного, будильник не услышала. Рабочий день тянулся монотонно и тоскливо: Владлена часто подходила взглянуть, как я работаю: похоже, она решила ко мне придираться. Что за собака её укусила? Перед обедом неожиданно вздумал заглянуть Грант, — давно его не видывала. Принюхался ко мне, как кот лесной — манул: видела в зоопарке, как манул колбасу нюхает, которую я ему кинула через решетку. Видимо, понравился ему запах: пригласил суп поесть в ресторане, — пыталась было отказаться: обед у нас длится всего сорок восемь минут, — но Грант умеет уговаривать. Пошли в "Юбилейный", откушали "галопом по Европам" бульон куриный и беф-строганов с пюре. Но на работу прибежала вовремя, как ни странно, Грант меня почти за руку тащил по обледенелым улицам. Держал крепко, как бьющийся хрусталь. Может, зря я так Гранта отдалила от себя? Может, он — хороший, а родителей его можно переубедить?

Заскочила на работу, а в дверях вновь на непонятливого Максима нарвалась. Что за странный парень? Зачем он ко мне пристал? Ведь ясно и понятно все объяснила: не нравишься! Так нет же: стоит, смотрит, злобится… Так он косо посмотрел на меня с Грантом, словно прожечь хотел… Попрощалась с Грантом, побежала на своё рабочее место. И тут уже сюда, к рабочей моей "позиции" вновь приставучий Максим подходит:

— Так Вы, красавица Зоя, не только с неким русским водителем встречаетесь, но еще и с армянином? Только со мной поделиться не хотите своей любовью? Так, значит?

Тут меня осенило: может, он — пьяный? Что за ересь несёт этот парень? Какая ему разница, с кем я общаюсь, — мы с ним фактически незнакомы!

— Знаете что: дайте-ка мне во-он ту открытку поздравительную, что на стенде висит. Во втором ряду — третья, со снеговиками… — Встала я, пошла открытку ему искать, как попросил. Приятен он мне или неприятен, но на работе мой долг — обслужить посетителя… Повернулась, а парень руку просунул сквозь стеклянное окошечко и мою сумочку гладит по кожаной поверхности, — я ее еще не успела вниз спрятать. Совсем сумасшедший, чужие вещи трогает… — Какая у вас сумка замечательная: кожаная, дорогая… Зря вы меня отвергли, Зоя! — повернулся Максим и отошел от моего окошечка, а я посетителем занялась. Потом сумку схватила, заглянула мельком — кошелек на месте, вниз убрала, подальше от любопытных глаз.

К вечеру приключилась небольшая неприятность у нас на работе: Владлена Карповна непонятно засуетилась, забегала по почте, тщательно глядя себе под ноги. Полька подбежала на минутку, сказала, что у "Карповны" "где-то" серёжка упала, — видно, замок расстегнулся, — теперь вот бегает, ищет. Но в зал к посетителям она после обеда не выходила, значит, где-то валяется ее серьга, — либо в кабинете под столом, либо возле мест, где работники сидят: она нынче ко всем подходит с проверкой, словно у нее репей под хвостом… А самой смотреть нужно было, чтобы не расстегивался замок! Сама и виновата!

Припомнила я серьги начальницы: огромные такие, висячие, "цыганские", массивные, у нее мочки ушей провисли от долголетнего их ношения, что выглядит… не слишком эстетично, скажем. Никогда бы не надела такие серьги… Наверно, каждая по десять граммов золота потянет…

Только так и не нашла Владлена своей серьги. Заставила уборщицу все углы десять раз обыскивать, но осмотр тот ничего не дал. Тогда ей взбрела в голову идея, что сережку подобрал некто из коллектива и прикарманил. Совсем с ума сошла! И тогда велела "замша" каждой сотруднице, вместе с сумкой и верхней одеждой к ней в кабинет заходить поодиночке, — присвоила себе право обыска. Мол, милицию, вызывать не будем: не деньги же из кошелька украли, а с пола чужую вещь подняли, но вещь должна быть найдена!

Полька из кабинета Владлены со слезы выскочила: сказала, что та у неё в пальто все карманы вывернула с таким остервенением… Сумку перетряхнула… А потом еще саму Польку щупала, — серьга-то большая, крупная, ее далеко не спрячешь. И заставила сапоги снять, — ну как её серьга у Польки в сапоге, на стельке лежит?… Совсем ополоумело руководство! Поневоле вспомнила я слова Марфы Ивановны: нужно работа такая, чтобы контакт с начальством был минимален…

Начинаю всей душой стремиться вырваться из этого дамского коллектива: одни сплетни, подозрения и намеки. Забавно все это первое время, но надоедает…

Девчата из кабинета выходили одна за другой с вытянутыми лицами, Валя даже заплакала, сказала, никогда еще ее так не унижали. Пусть бы лучше милицию вызвали! Может, у Владлены у самой "крыша едет", сняла и забыла, куда положила?

Когда моя очередь настала, позади меня "в очереди" одна уборщица осталась. Но на неё всего больше подозрений, — уборщица не однажды в день по всем концам территории с тряпкой пройдётся. Зашла я в кабинет со спокойной душой: чего мне бояться? Я серьги начальственной в руках не держала, — вот она мне нужна! Своего золота — предостаточно!

"Замша" залезла в карманы пальто, вывернула их грубо так, но я смолчала. Потом велела мне к ней подойти, — и давай меня лапать, как игрушку мягкую! Даже грудь ощупала, тьфу, противная! Конечно, ничего не нашла. Потом сумку схватила и перевернула, потрясла, так что все содержимое на стол попадало. И с тихим звоном упала сережка золотая, та, которую Владлена ищет… Но как она ко мне в сумку попала? Я ведь ее не находила, не поднимала с полу, — значит, подбросили… Ума хватило понять, что кто-то это сделал специально. Но зачем меня подставили? Кому я мешаю на работе, — не сплетничаю, не сексотничаю, не пью… Что же это такое?!

— Будешь отпираться, поганка? — Владлена просто шипела, как змея, не говорила. — Завтра же напишешь заявление об уходе по собственному желанию! Не будем предавать огласке печальное происшествие… Что, золото чужое любишь, маленькая дрянь? Сейчас я скажу остальным, что они могут идти домой, что я нашла серьгу в ящике своего письменного стола, не буду тебя позорить, мерзкую воровку, а стоило бы милицию вызвать и сдать тебя в участок… Змею пригрели на груди… Молодая работница пришла, выпускница с красным дипломом, — хороша молодая смена! Вон пошла! Чтобы завтра же заявление было на столе! Мне такой кадр не нужен!

Шла я домой, захлебываясь слезами: не в том дело, что мне жаль распрощаться с работой на почте, сама мечтала о другой судьбе, — но за что меня так оболгали, за что меня, незаслуженно, Владлена будет считать воровкой и мысленно плеваться при одном упоминании моего имени? Не брала я той проклятой сережки, не брала!