Мой отчим - советский пенсионер

Глава 8

Пришла к бабушке. Она как раз драники картофельные на чугунной сковороде пекла: её знакомая белоруска научила, как это вкуснющее блюдо готовить. Только бабушка моя Мария Тимофеевна немножко рецептуру усовершенствовала: внутрь слепленного драничка она еще шарик фарша мясного или рыбного добавляет, — когда что есть… И получается драник с начинкой, зарумяненный и неимоверно вкусный: я их могу десятками уплетать, — просто душа радуется, когда кушаешь.

Бабушка, конечно, мне обрадовалась, но сказала, что у неё еще "заготовки" картофельной на пару сковородок, так что я могу пока в зале подождать. Но я не стала одна сидеть в комнатах и тосковать: устроилась на кухне, на любимом с детства трехногом колченогом табурете, отполированном до блеска. На круглом буковом столе кухонном — старая оранжевая плюшевая скатерть с длинной бахромой, — любила я когда-то из той бахромы косички заплетать да расплетать, — вместо кукол была мне та бахрома. Куклы в конце сороковых были дефицит невозможный! Даже мама достать не могла… Были поэтому у меня куклы тряпичные, ватой набитые, с вышитыми лицами. А у современных девочек куклы уже есть, как и довоенные времена: снова промышленность переориентировали на выпуск мирной продукции, — во всяком случае, часть продукции…

И вот сижу я, значит, детство вспоминаю, — косички плету, всё думаю: как бы мне разговор начать: Тут тонкость нужна, а мне её как раз и не хватает. Спасибо, первая "партия" драников выпеклась: схватила я один горячий да обжигающий картофельный шарик и давай его откусывать. Чуть губу не обожгла! Вот всегда так…

Тут бабуля мне и говорит, не оборачиваясь от плиты:

— Что, Зойка, никак к цели разговора не приступишь? Начинай давай, а то ты мне своими дрыганьями на табуретке драники печь мешаешь. Отвлекаешь от выпечки.

Знаю, что просто так ты бы в кухонном чаду сидеть бы не стала. Тем более, что в зале новые толстые журналы лежат, только сегодня принесли…

Знает бабушка мою слабинку: люблю свежие литературные журналы полистать… Вздохнула я да и начала свою нескончаемую арию про все мои подозрения, про постоянные отлучки дяди Семёна из дома, про то, как нашла в его старом пиджаке один паспорт, а сегодня он к нам на почту заявился пенсию получать и предъявил совсем другой, новый документ, а потом пошёл к Владлене Карповне и просил перечислять пенсию на сберкнижку, так как собирается ехать к родственникам на длительный срок, но ведь это неправда: его отлучки длятся не более нескольких дней и нисколько не препятствуют получению им очередной пенсии. Рассказала, как ездила в посёлок Гигант, познакомилась там с Матвеевной, которая мне мёд продаёт и всё про дядю Семёна рассказала… Особенно бабушка Матвеевной заинтересовалась и качеством её мёда: сказала, что сама туда, в Гигант, съездит и тоже закупит сладкого продукта и кое-что обсудит с милейшей старушкой.

Особенно бабушку интересовало отношение отчима к матери, в каких они эмоциональных и материальных отношениях состоят: как друг друга называют, помогает ли он ей на кухне, отдаёт ли пенсию или только часть её и прочее. Короче, бабушка пекла драники и, тем временем, вела настоящий милицейский допрос со всем знанием дела. Умная у меня бабушка, что и говорить! И откуда такие познания?

— Значит, говоришь, с самого начала Сёмушка дом оформил на Грушеньку? Даже на тебя хотел в собственность оформить? Очень интересно: мать-то твоя теперь — Савчук, а ты — Знатко, то есть фамилия твоя звучит совсем иначе, на родственную не похожа ничуть… С какой же это он целью стремился домик на тебя переписать? Ай да жук знатный твой Семён Васильевич… Но ты уверена, что он Грушеньку любит? И посуду моет, и пол метёт, и зеркало трёт, и землю перед зимой вскапывает, не ленится, говоришь… Полагаю, что и впрямь он к ней неравнодушен: обманщик не будет несколько месяцев петь одну и ту же партию в опере: любит он Грушу! Но что нам от этого? Ну, как он действительно преступник? Зачем советскому человеку два паспорта? Твои подозрения небеспочвенны, Зоюшка, что-то тут скрыто, но вот что, — как узнать? Если бы он нечаянно старый паспорт затерял, должен бы потом, как обнаружил его, — сдать как утративший юридическую силу, но он этого не сделал… Но, возможно, он собирается его просто уничтожить, не хочет обращаться в органы, чтобы не вызывать смеха или нареканий со стороны подозрительных "товарищей", — возможно! Или просто нашел старый паспорт и рукой махнул на него, не разорвал, не выбросил: пусть себе лежит, всё равно никто другой не сможет им воспользоваться, — там же Семушкина фотография, паспорт — вещь индивидуальная… Вот помню, в моё время, на рубеже веков, в паспорте вовсе никаких фотографий не было: как это удобно для того, кто желает нечто скрыть и называется другим именем… Вот, помню, нужно мне было экстренно из Расеюшки уехать в другую страну, — пришлось воспользоваться чужим паспортом, — он был готов уже для поездки за границу, но в нём стоял иной возраст, и пришлось мне притвориться чуть ли не старой бабушкой… Да, было время молодое… Что удивляешься? Вот когда совсем состарюсь, — напишу специально для тебя историю моей жизни, тогда тебе на многое глазоньки откроются, а пока — рано…

Бабушка наконец дожарила драники и присела напротив меня на такую же старинную милую табуретку. Начали мы с нею кушать культурно: медленно, откусывая малыми кусочками… Хлеб у бабушки — тоже свой, домашний, она всё сама печь умеет: и хлеб, и пирожные, но шутит, что всему научилась только "при Советской власти", — нужда заставила… А раньше, мол, "на золоте ела и черной икрой закусывала"… Но верить старушке трудно: любит она прихвастнуть без объяснений, а кто же сейчас таким россказням, без аргументов, поверит?…

Бабушка ела драник, прихлёбывала чаёк и рассуждала, словно про себя:

— Допустим, он использует оба паспорта, но зачем? Если фамилии везде одинаковые? Какой в этом смысл? Лично я смысла не вижу ни малейшего… Но, допустим, он их использует с некими неблаговидными целями: что нам из этого? Вот что: если отчим твой — преступник, не приведи Бог! Рано или поздно он может пойматься. Следовательно, выяснится, что он на твоей матери, — моей дочери! — женат, то есть она, возможно, в некоторой степени причастна к его деяниям, но она-то — ни сном, ни духом!.. Знаю я мою Грушеньку: ангел невинности, и как она переживёт подобное? Её вера в человечество пошатнётся, для неё узнать, что любимый человек не в ладах с законом, — будет равносильно падению неба на землю: лучше узнать о смерти любимого, чем об его неблаговидном поведении… Так уже я её воспитала несколько ханжески, что она до сих пор многого в жизни не понимает… Ты, вон, девчонка, и то не сочла возможным её информировать о твоих подозрениях… И я тебя понимаю: Грушенька — как малый ребёнок, рассуждающий так наивно… Она и во время войны только плакала да отчаивалась, а заработать не могла никак, — пришлось мне, старой, ехать в Котлы за продовольствием… Зато она ученая у нас и член партии… Нет, Зой, ты вообрази: вдруг как отчим твой — бандит какой, — если о том станет известно, её же из партии выгонят… Какой позор!.. Значит, так: тебе предстоит проверить еще раз все документы твоих "родителей", хранящиеся в старом "армянском" доме (бабушка так и называла купленный дом "армянским"), — тщательно перетряхнёшь все папки, поищешь метрики, может, сберкнижку ту найдёшь, по которой Семён деньги в гигантовской сберкассе получал… В общем, поняла: сделаешь общий "шмон"! Да ты глаза-то не таращь: обыск проведешь, стало быть, в их доме. Потом мне обо всём отчитаешься, что и как, и где лежит… Сама лишних действий и необдуманных поездок не совершай, думай, потом делай!

— Бабушка, — говорю я непонимающе, — как же я у них "шмон" проведу, если отчим, почитай, всегда дома сидит? Сейчас вот он болеет, мало на улицу выходит, — так занялся малым ремонтом: потолок ровняет, собирается его потом лепниной какой-то покрывать, чтобы "красиво" было… Ключ от дома у меня есть, но как могу незамеченной провести "обыск"? Вечером мама еще домой приходит, вовсе "не развернёшься"… Если же мне дождаться очередной "неожиданной" отлучки дяди Семёна, — не будет ли тогда поиск интересующих документов напрасен: наверняка, он документы с собой возит. Это он в тот раз нечаянно позабыл взять паспорт из кармана, потому что уезжал в спешке и был сильно расстроен…

— Да, эта его поездка к больному другу и нынешняя болезнь свидетельствуют, по виду, в пользу Семёна Васильевича, но, возможно, его характер — чистый образец диалектики нрава… Все соединилось в гармонии: добро и зло… Нам с тобой, Зойка, важно узнать: не бандит ли страшный твой отчим, не повредит ли его поведение и возможное разоблачение Вашим, с Грушенькой, репутациям, а всё остальное не имеет ни малейшего значения. Если он, допустим, ездит с друзьями рыбачить надолго, или даже охотится несанкционированно, — это не слишком важно. В случае мелких преступлений он всегда отделается штрафом или смешной взяткой, — ничего страшного в том не вижу, если нестарый еще мужчина позволяет себе немного расслабиться в кругу других мужчин… Лишь бы по женщинам не бегал… Но не похоже, что он — "из гулящих" да неверных… Плохо, что я до сих пор плохо знаю твоего отчима: ну, была я в их доме несколько раз, но впечатления о нем никакого не вынесла. Могу лишь сказать о сдержанности и воспитанности, но говорил он так мало, что даже об уровне его образования ничего не скажу, боясь ошибиться…

Значит, так: твоя задача — "шмон" в родительском доме. Моя задача — отвлечение внимания "родителей" от твоего "шмона". Как это сделать? Думаю, завтра схожу на работу к дочери, приглашу её вместе с муженьком на ужин, Вовчика милого позову, чтобы компанию Семушке в беседе составил или там партию провернул, — они же оба в шахматы играть умеют, — изобрету какой-нибудь оригинальный предлог, чтобы поверили, что присутствие их всех необходимо, наготовлю побольше да повкуснее. Пусть приходят, скажем, часиков в семь, а ты как раз к этому времени проникнешь в дом и всё тщательно осмотришь… Насчёт тебя скажем, что у тебя заранее было сговорени свидание с Грантом. Сойдёт предлог для отсутствия? Мать твоя, пусть наивная, но замужем второй раз, должна поверить. А мужчинам старым ты и вовсе — ни к чему, без тебя они будут занимать почетные места, им всё внимание, но при молодой девушке — с тобой нужно "носиться", "старички" не любят, когда про них забывают…

Вот только что мы будем делать, если наши подозрения подтвердятся? Если Семён — правда преступник? Не знаю… Думаю, откровенно сказать матери твоей мы о таком не сможем: она — идейная слишком, жизни не понимает, да и Семёна в таком случае нужно будет опасаться… Выход один: если найдётся подтверждение некоторой неблаговидной деятельности Семушки, наша с тобой задача: потихоньку рассорить "молодых", чтобы они сами решили расстаться, и в организации той неприязни тебе, внуча, придётся постараться… Ну, такие конкретные подробности мы с тобой обсудим потом, видно будет…

Пошла я к родителям от бабушки несколько возбуждённая, от ужина отказалась без объяснений, сказала, что голова болит, — бабушка не велела говорить, что я у неё была и, соответственно, поужинала. Спала я в ту ночь неважно, беспокоилась о предстоящем вечере. Но часа в два ночи всё-таки уснула неспокойным сном, хорошо, что Мотька ко мне залез в пододеяльник прямо, пригрелся, замурчал и меня убаюкал, — без него я бы точно до рассвета крутилась от мыслей нелепых.

Следующий день промелькнул как некое серое пятно: работы было много, но эксцессов почти не было. Правда, приходила одна немолодая женщина к нашей "замше". Прямо в кабинет вошла, и вначале долго там сидела в тишине, потом оттуда громкие звуки раздавались: похоже, та тётка кричала на Владлену Карповну, как на школьницу. Валька, в своём репертуаре, помчалась подслушивать. Пришла потом с важным видом и почти до вечера сидела молча, с видом собственной важности: подслушанная тайна ей такое лицо сотворила загадочное… Но к вечеру Вальку прорвало: оказывается, приходившая дама — жена любовника нашей заведующей. Наша-то "замша" овдовела еще в 1943 году, и так жила все эти годы безмужнею, одна детей поднимала. Но теперь-то сынки её оба выросли, уехали учиться в другие крупные города, а Владлена — одинокой осталась, живет вдвоем с матерью в частном домике, но у матери с давних пор отдельный вход сделан, своя калитка, то есть у Владлены как бы своя изоляция… И вот затосковала она без сыночков да и загуляла с ближайшим соседом! Глупость, конечно, с соседом романы крутить, но где Владлене знакомиться? Она так живёт: с работы — домой, из дома в магазин и снова домой, — мал ее мир, узок как канава… На почте-то у нас мужиков нет как нет…

Но соседка оказалась не лыком шита: проследила, что муженёк "шастает" к Владлене, — и не стала на своей улице скандал поднимать. Нет, она пришла ругаться прямо на работу к мужниной любовнице, и такое тут несла! Оказывается, она кучу компрометирующего компромата на нашу начальницу "накопала": Владлена наша — член партии, — это раз; и еще "замша" оформила сторожами на почту свою мать-пенсионерку и второго мужа матери, деда Коваля, — это два. Но суть в том, что мать ее сторожить не ходит, за обе ставки пашет дед Коваль, — так и дежурит по две ночи подряд из трех (на третью ночь сторожить приходит Марфа Ивановна, мать Польки), но работать на две ставки запрещено! При желании, разъяренная соседка вполне способна найти свидетелей, способных подтвердить, что дед Коваль на две ставки "пашет" в нарушение советского законодательства. Но не это — главный аргумент шантажа: основное то, что родственники не должны работать в подчинении у другого родственника на одном предприятии, чтобы не было никаких родственных "сговоров". То есть Владлену даже привлечь могут, или административно её можно наказать уж точно… Но для соседки цель наказания Владлены не стоит, для неё главное — чтобы муж изменять перестал! Боится она, что обеспеченная Владлена Карповна перетянет ладного мужика к себе, — вот и поставила вопрос ребром: или Владлена расстаётся с ее мужем, или она "идёт в органы"… А что страшнее можно представить, чем само слово "органы"? Словом, вышла соседка, дверью хлопнув, чуть зазевавшейся Вальке лоб не разбив, — гордая и успокоенная, оставив нашу обычно строгую и "непробиваемую" руководительницу рыдающей, как дитя…

Эти-то досужие сплетни помогли рабочий день скоротать быстрее обычного: в пустых разговорах время промелькнуло незаметно… И вот уже я поворачиваю ключ в двери родителей… вначале я ушла от них в шесть вечера, сказав, что "иду по делам", — мама загадочно улыбалась, видимо, бабушка ей намекнула на мое мифическое свидание, — потом я долго и упорно целый час гуляла по магазинам. На улице уже стемнело к семи часам, когда я вернулась в темный дом и начала обыск.

Вначале розыски мне никаких результатов не дали: вообще ничего я не нашла: ни паспортов, ни сберкнижки, ни метрики дяди Семёна, ни его военного билета, или что там у него имеется. Абсолютно ничего! Везде смотрела, где можно было. Ноль. Ни в ящике для белья, ни в карманов пиджаков и рубашек, ни в портмоне отчима, — лежавшего демонстративно на прикроватной тумбочке вместе с малой толикой денег, — ничего, пусто. Совсем я отчаялась… И в этот момент Матвей размявкался, заявил о своих естественных потребностях, пришлось идти за ним убирать кое-куда, — дело житейское… Неожиданно мне пришла нехорошая идея: заглянула я в одно мусорное ведро, — у нас их два: одно для "грязного" кухонного мусора и Матвейкиных "потребностей", другое — для "чистого", не скоропортящегося мусора типа прочитанных журналов, ненужных вещей, старых исписанных бумаг. Если "грязный" мусор мы каждый день выносим, то "чистый" мусор стоит по месяцу: иной раз из него журналы назад вытаскиваем, вновь читаем и снова в мусор кидаем.

И вот вздумалось мне туда залезть… зачем? — сама не знаю…

В ворохе ненужных бумаг и обрезков тканей, оставшихся от шитья нового сарафана для меня, ничего интересного не было, но я честно перевернула ведро вниз тормашками и принялась ворошить мусор. И нашла! Огрызок письма со штемпелем Котельниковского района Сталинградской области. Письмо было адресовано отчиму, причем именно на домашний адрес "родителей". Написано оно явно было человеком небольшой грамотности: почерк нечеткий, колеблющийся, с наклоном в разные стороны. Так пишут либо недоучки полные, либо… пьяницы глубокие! Скорее, верна последняя мысль, почему-то явилась мысль…

Письмо целиком не сохранилось, но из обрывков текста я поняла, что в ноябре некий Василий Герасимович уедет отдыхать в далёкий и ему "незнаемый" Железноводск, — волею судеб ему досталась путёвка в санаторий. Потому-то он и пишет это письмо на оставленный Семёном Васильевичем адрес, что в определенное число ноября не сможет по известной им обоим бумаге получить определённую законную сумму денег, причитающуюся отчиму. То есть Семёну Васильевичу придётся самолично явиться в ту организацию, в которой и осуществляется выплата ему денег, о чем некий Василий Герасимович его и уведомляет загодя… Заканчивалось письмо уверениями в почтении и пожеланиями здоровья, — в довольно грамотных выражениях, но совершенно невозможным почерком написанных, — явно человек — жуткий выпивоха…

Итак, что же я имею в результате "шмона"? Ничего, кроме вот этого жалкого обрывочка письма, из которого, опять-таки, ничего криминального не следует. Просто отчиму нужно явиться куда-то в Котельниково за какими-то "законными" деньгами. И что из этого? Может, кто-то, с его предыдущего места жительства, откуда-нибудь из Караганды, — ему должен крупную сумму денег, и высылает её постепенно, малыми частями, — длительное время. Это возможно, но вопрос: зачем деньги посылать в Котельниково, если отчим живёт в Сальске? Это для меня загадка… Но, думаю, из тона письма могу сделать вывод, что ничего сверхкриминального в этом нет. А, может, просто знакомый должник дяди Семёна живёт в Котельниково или приезжает туда регулярно, и отдаёт свой долг знакомому дяде Семёна, а тот уже передает каким-либо образом деньги отчиму… Но почему тот человек просто не может слать деньги, в виде почтовых переводов, на адрес дома родителей? Вдруг тот человек — "нехороший", и отчим боится ему указать наш адрес? Мысль меня заинтриговала. Но как мне узнать больше подробностей?

Решено: если удастся проследить за моментом отъезда дяди Семёна в Котельниково, — мне стоит поехать, незамеченной, за ним следом и, на месте уже разобраться в непонятной ситуации…