Мой отчим - советский пенсионер

Глава 31

Ни о чем не думая, вернулась на такси в номер в "Москве": мне было необходимо принять душ… Вернулась, — и первым делом хотела было отправить темно-красную чудесную розу в мусорный ящик. Взяла ее за колючий стебель, укололась, вдохнула аромат, — и не стала выбрасывать цветок. Не стоит вести себя глупо: роза не виновата, что мне ее подарил Эдуард…

Пока купалась, черные мысли стали одолевать: жизнь казалась такой беспросветной и ненужной, словно меня бросили в необъятную черную пропасть, и я лечу вниз, и никак не могу дождаться, когда он наступит, мой последний миг… Вышла из ванны, — будто немного легче стала на душе, будто спали ненужные заблуждения и обманные ожидания… ошиблась я, нужно постараться забыть и ни о чем не думать. Представить себе, что мне приснился дурной сон, кошмар, а снам не стоит придавать значения. Всё забудется! Только не нужно постоянно возвращаться в мыслях к Его образу… Я не позволю себя унизить… Я — самая лучшая, самая-самая, и лучше мне быть одной, чем одной из многих…

Посмотрела на себя в зеркало: глаза злые и светятся, как у рассерженной рыси. Сама на себя не похожа… нельзя мне сейчас оставаться одной, тяжело. На часах было уже почти девять, но я не хотела думать о позднем часе: решила собраться и поехать в гости к тому самому фронтовому другу дяди Семёна…

Оделась наспех, волосы в косу заплела, и устремилась прочь из номера.

Однако, уйти из гостиницы сразу не удалось: меня окликнула дежурная по этажу, в тот момент, когда я уже собиралась спускаться по лестнице:

— Девушка! Вы из тринадцатого? Вас Зоей зовут, не так ли?

— Да, — я остановилась в удивлении. Обыкновенно дежурные делают вид, что являются особами королевских кровей: здороваются хмуро и глаза опускают. То ли дело горничные: любезны, старательны и просты в поведении. Из них большинство — деревенские, отсюда и простота. Дежурные, похоже, сплошь москвички, из "семей служащих", устроившиеся на работу по немалому блату, — им правда есть чем гордиться на своем посту… — Что вы хотели?

— Тут только что телеграмму принесли на ваше имя. Я было хотела к вам в номер идти, чтобы отдать, а тут вы сами вышли, еле вас не упустила, — быстро ходите…

— Давайте телеграмму! Или вам нужны мои паспортные данные? — спрашиваю, а сама начинаю понемногу тревожиться, беспокойство нарастает. Что могло приключиться, что мне, впервые в жизни, телеграмма пришла?

— Вот здесь распишитесь, пожалуйста, в получении, — дежурная мне ведомость подсунула на подпись. Расписалась я криво и скорее в текст углубилась.

Оказалось, телеграмма от бабушки. Значит, явно что-то случилось! Текст телеграммы гласил: "Срочно, с ближайшего переговорного пункта, позвони моей соседке. Я у нее заночую, буду звонка ждать. Любящая бабушка" Даже все знаки препинания бабуля расставила, не пожалела… Что все-таки случилось?

Раз бабушка у соседки, значит, с нею самой всё в порядке, как я понимаю. Значит, то, что она хочет сообщить, это нечто важное для нас: для меня, мамы или отчима. У мамы никаких проблем быть не может: она у нас в семье — самая чистая и безгрешная, как ангел.

У меня есть некоторые грешки на данный момент: куплен больничный лист, но этим все и ограничивается. Особого преступления в этом нет, и не думаю, что маленький подлог кто-то раскроет, тем более, что бронхит у меня действительно был. Нет, за себя я никакой тревоги не испытываю. Все мои основные беды теперь связаны с милой столицей и одним из москвичей… И нигде мне не будет хуже, чем здесь в настоящее время, когда, кажется, птицей бы полетела в южные края, подальше от древнего города, доставившего мне такое разочарование…

Итак, скорее всего, бабушка хочет сообщить нечто, связанное с отчимом. Что-то мне это подсказывает… Или я ошибаюсь? Посмотрим…

— Подскажите, где расположен ближайший переговорный пункт? — обратилась к дежурной, наблюдавшей за мной с явным любопытством: она даже подбородок вытянула в мою сторону, словно стремилась мысли мои прочесть. Вот бывают же такие любопытные люди: проблемы чужих людей интересуют их больше своих собственных! И не потому, что хотят помочь, но просто из суетности…

— Зачем вам идти куда-то? — искренне удивилась дежурная. — Воспользуйтесь телефоном в своём номере: закажите через коммутатор соединение. Или хотя через мой номер, — пожалуйста… Зачем куда-то идти на ночь глядя такой молодой девушке? Только время зря потеряете, да и мороз на улице… Пользуйтесь благами, предоставляемыми нашей прекрасной гостиницей!

Я засмеялась, позабыв о своих мыслях: дежурная так расхваливала свое предприятие, сиречь "Москву", что впору побеждать на социалистическом соревновании всех дежурных… Порою мысли посторонние в голову лезут…

Оказалось, что переговорный пункт еще работает и находится совсем неподалеку: дежурная все-таки разъяснила мне его местонахождение. Прибежала на телефонную станцию я в несколько расстроенных чувствах, торопясь услышать бабушкины новости. Однако, пришлось еще несколько минут ожидать соединения, пока наконец работница АТС не назвала мою фамилию:

— Сальск вызывали? Третья кабина, — проходите. Пять минут у Вас!

Заскочила в кабинку, уселась на крохотное сиденье, схватила трубку:

— Алло, бабушка! Это я, Зойка! Что случилось? Как твое здоровье, родная?

— Зоя, не части с вопросами… Здоровье мое в порядке, слава Богу, веду здоровый образ жизни, в воскресенье ездила кататься на Орлике, как всегда. Так что сердце в норме, 120 / 80, как всегда… Что-то у тебя голос дрожит странно: случилось что? Странная у тебя дикция, словно не ты разговариваешь… Как там Грушенька с Семеном? Нормально? Ну, и хорошо…

Теперь слушай, Зоя: возникла проблема у нас, связанная с твоим отчимом. Ах, ты уже почувствовала, что это из-за него тебе бабка послала телеграмму?… Соседка пока отошла погреб запирать на ночь, у тебя там ушей лишних нет? Не знаешь? Но ты не в гостинице точно? Ладно, скажу коротко. На иносказания времени нет, и не думаю, что кому-то приспичит прослушивать нашу с тобой родственную беседу: пришла разработка по поводу нашего Семена Васильевича, но пока только подозрения возникли…

Произошла невероятная случайность, Зоя: было совещание директоров райсобесов области, и личность Семушки заинтересовала двух случайно столкнувшихся директоров, но у них и мысли не возникло о том, что это — один и тот же человек, подумали — совпадение редкостное; однако, в Сальский райсобес пришел запрос по его личному делу. Пока что о данном запросе известно только мне и той женщине, которая меня проинформировала по данному поводу. Ты помнишь, я тебе о ней рассказывала, в ходе моих былых изысканий.

Зоя, нужно срочно оповестить об этой неприятности Сёмушку, и чтобы завтра же он выехал в Сальск. Возможно, лучше будет, если зятёк приедет первым, а вы — следом за ним: так мы с ним больше возможностей обсудим, без Грушеньки, с мамой твоей трудно придётся, если придется что-то конкретное пояснять… Хотелось бы обойтись без лишней откровенности: сама знаешь принципиальность твоей мамочки… Словом, внученька, ты меня поняла: сегодня же всё объясни отчиму, и завтра пусть выезжает в Сальск, но едет не в тот дом, где живет с Грушенькой, но прямиком ко мне. Все поняла, Зоенька?

— Всё, бабушка, передам дословно, — подтвердила я, внутренне холодея: что же теперь будет? Как воспримет мама, если с отчимом что-то случится, не дай Бог?

— Не переживай, Зойка! Ты плохо знаешь свою вечно молодую бабку и совсем не знаешь о моей туманной молодости: я — волчица старая, против меня мелким государственным сошкам не тягаться… Важно одно: чтобы Семен сразу приехал ко мне! Все, лапочка, время заканчивается… Целую тебя нежно… Зоя, ты что, плачешь, внучка? Что случилось? Скажи бабушке, кто обидел мою девочку?…

И все: связь оборвалась, оплаченные пять минут закончились. Хорошо, что так: еще немного, и я бы разрыдалась в полный голос, ощутив поддержку и понимание близкого человека. Бабушке мне всегда было легче довериться, нежели маме, постоянно занятой мыслями о работе.

А в последние годы у мамы часто болела голова, — особенности канцелярской деятельности сказывались, но мама не унывала, а иронизировала над собой: "Мигрень — работать лень"…

И мне пришла крамольная мысль, осуществление которой сделает меня еще более одинокой, чем сейчас: мама и дядя Семён должны переехать, раз проживание далее в нашем городке для них небезопасно. И хватит маме работать: от ее работы никому пользы нет, только пенсию почти всю забирают из-за совмещения с зарплатой: не должен работающий советский человек целиком всю пенсию получать! А денег на жизнь им хватит: не одна, чай, пенсия… Лишь бы удалось дяде Семену свободу сохранить, а для этого нужно постараться, и я, со своей стороны, просто обязана, ради мамы, помочь ему. И дела мне нет до того, что мой отчим — не совсем правильный человек: а кто в этом мире кристально чист? Кто, скажите мне? Если только слепые, глухие да блаженные…

От телефонной станции я взяла такси, уже в третий раз за сегодня, — и протянула таксисту бумажку с адресом. Шофер присвистнул отчего-то, назвал совсем божескую сумму за проезд и с ветерком довез меня до дома по улице Гиляровского. Вылезла я из такси, а шофер, с запинкой, спрашивает вслед:

— Девушка! Вас до квартиры не довести? А то в подъезде, похоже, темно, страшно вам будет одной идти. Этаж вряд ли первый… Так проводить вас?

Задумалась на мгновение: таксист прав, темнота на улице беззвездная, и в подъезде явно лампочка перегорела, даром, что дом хорош, новый, из красного кирпича… И таксист вполне приятный, молодой, веселый, не рвач, ровно по счетчику сумму назвал, чаевых не взял, — неплохой человек. Только вот внешности его я не рассмотрела, просто не хотела смотреть по сторонам.

Выпрыгнул таксист из машины и устремился по ступенькам крыльца: заботливо мне дверь подъезда отворил, посветил крохотным фонариком, — он, похоже, всегда фонарик ручной с собой возит, — работа такая…

— Погодите минуту, я посвечу на номера квартир первого этажа, — шепчет. — Ага, вот здесь девятнадцатая, а вам двадцать седьмая нужна… По три квартиры на этаже… Значит, нам с вами аккурат на третий этаж подниматься… Вы же не домой идете, я так понимаю, девушка?

— Нет, у меня тут родители в гостях, а я дома задержалась, опоздала… Теперь вот разыскиваю их, я тут прежде никогда не была… Спасибо большое, что довели, здесь и впрямь так страшно, в этом пустом темном подъезде… — сама не понимаю, отчего пустилась на такую длинную тираду. Слова отвлекали…

— А вдруг я тоже такой же темный и страшный, как этот подъезд? — Шофер наклонился почти вплотную ко мне, и на миг мне стало страшно, словно я оказалась в сказке братьев Гримм, — бабушка мне их много рассказывала… Взгляд мой упал на лицо таксиста, я увидела, что он совсем молод: наверно, недавно после армии, — высок ростом и улыбчив, как мальчишка-подросток. Раньше я бы не преминула отметить, с каким симпатичным таксистом мне довелось ездить!

— Девушка, вы простите, что вмешиваюсь, не моё это дело… Но у вас на лице пятнышко черное, как линия вертикальная, — на щеке правой. Такое впечатление, что у вас глаза были подкрашены, а потом вы в снегопад угодили, и тушь ваша потекла немного… Правда, снегопад у нас давно был, сразу после обеда, а у вас подтёк совсем свежий… Ну, это не моё дело… Вы просто вытрите щеку-то, а то стороннему человеку сразу видно, что вы плакали, вот! — И замолчал таксист.

Я оторопела: душ приняла, косу переплела, но лицо вроде чистое было, помню, в зеркало смотрела. Но я и после душа еще плакала, наверное, вот ресницы и потекли… Не надо было глаза красить, если следить за собой не умею!

— Спасибо, молодой человек! Очень вам признательна… — Представила себе: хороша бы я была, заявившись в подобном виде в гости к высокопоставленному другу моего отчима. Что обидно: меня видели и дежурная по этажу, и тетенька на телефонной станции, — и ни одна из них не сказали мне о размазанной туши!

— Вы простите, если я вас обидел своим замечанием, я только как лучше хотел…А меня Матвеем зовут… Нам с мамой только недавно квартиру отдельную дали, так что я начал теперь с девушками знакомиться… То есть хочу знакомиться… Давайте познакомимся? Вы такая хорошенькая, даже лучше Лидии Серовой и Марины ЛадынинойЯ только осенью вернулся из армии, — там тоже шоферил… То есть начальство возил… В армии жизнь проще была, чем на гражданке…

— Мы уже дошли, — оборвала я Матвея неожиданно. — Спасибо вам огромное! А то, что вы недавно вернулись из армии, я сразу поняла. Вот та дверь, что мне нужна.

— Вы на меня рассердились? Простите, я такой дикарь… Вот, возьмите, — и жестом фокусника парнишка извлек из кармана куртки мятую бумажку, — здесь мой телефон. Если что понадобится, или такси будет нужно в определенное время, — звоните заранее, можно поздно вечером. Нам телефон тоже недавно поставили! Мама до сих пор в восторге, что у нас есть телефон… У меня смена скоро завершается, хотите, я последним рейсом за вами и родителями вашими заеду и довезу, куда вам нужно? Ночью такси трудно поймать на улице…

— А приезжайте, Матвей! — махнула я рукой и улыбнулась таксисту на прощание совершенно искренне. Он так хотел быть полезным, что, даже в сегодняшнем моем состоянии, я смогла это оценить. И правда: где мы ночью возьмем такси? — Как подъедите, так позвоните в дверь. Где-то часу в одиннадцатом. Идет?

Матвей закивал, еще раз осветил фонариком мое лицо и сбежал по лестнице, а я нажала кнопку дверного звонка. Очень быстро за дверью послышались шаги, и раздался щелчок. Дверь отворилась, и моим глазам предстала подлинная хозяйка Медной Горы: такая же рыжая, как и моя мама, с зелеными сияющими глазами, высокая, в зеленом же шелковом длинном халате, напоминавшем одеяние среднеазиатской шахини.

Возраст дамы определялся с трудом, но был ближе к пожилому, чем к молодому, однако, угадывалась эта зрелость лишь по мудрому выразительному взгляду, — морщин на лице практически не было, совсем молодое лицо… Как у Любови Орловой, мелькнула мысль: великая актриса, как бабуля говаривала, не раз доверяла свое лицо хирургам, в погоне за вечной молодостью.

— Голубушка, вы, верно, Зоя? — воскликнула дама в зеленом и театрально всплеснула холеными ручками. — Петюнька, иди взгляни: Семочкина доченька пришла! Ты только посмотри на ее косу — как мы с этой девочкой похожи, слов нет! — Я чуть было не прыснула: я-то сочла, что дама смахивает на мою маму, а она сравнивает меня с собой… вот смешная… многие пожилые дамы с возрастом начинают походить на старых девочек, не замечая своих чудачеств и нелепости… грустно, но все мы однажды постареем, и молодежь будет смеяться над нами.

В коридор, целиком обшитый дубом, гурьбой высыпали подвыпившие слегка дядя Семён, мама и еще один мужчина, с гордым лицом, ястребиным взором и орлиным носом. Глаза мужчины смотрели зорко и внимательно, наверное, многим хотелось спрятаться от пронзительного взора, но мне, напротив, нравится бросать вызов тем, кто смотрит слишком нескромно: я вздернула нос и уставилась по-совиному на хозяина квартиры. Тот, кажется, был почти трезв, в отличие от остальных, — заметил мою ответную реакцию и мило мне улыбнулся. Но глаза его оставались проницательно-недоверчивы: похоже, этот человек все и всех подвергал сомнению.

Где мне уже приходилось видывать на своем небольшом веку подобные взоры? Головой могу поручиться: предо мною — работник "органов", да не просто там милиционер или военный, — хуже! Люди с такими глазами приходили арестовывать бабушкиного мужа в далеком пятьдесят втором…

Меня усадили за длинный, накрытый вышитой скатертью стол, принялись угощать. Мать быстро подсунула мне бутерброд из черного хлеба с черной икрой; дядя Семён все подкладывал разных грибочков и салатиков, тогда как сама хозяйка, Ангелина Михайловна, или "просто Лина", отнюдь не стремилась выступать в роли хозяйки застолья.

Оказалось, она — актриса одного из московских театров, поет чудно, но дом — это не ее забота. Однако, сегодня домработница уже ушла, заранее все наготовив, так что всем гостям Лина предлагала самим выбирать всё, что на столе есть…

Хозяин дома, несмотря на явную неспособность супруги к ведению домашнего хозяйства, явно был очарован ею, чуть ли не пылинки с нее сдувал, — даже мне, стороннему наблюдателю, видна была его страстная любовь к жене. И гордость, что именно ему принадлежит это безвозрастное чудо…

Впрочем, несколько погодя, когда Лина подошла к роялю и спела пару русских городских романсов второй половины прошлого века, я поняла, что "Петюнька", то есть Петр Никандрович, является поклонником таланта Лины, он очарован звучанием ее голоса. Это было нечто! Меня дрожь пробрала, когда она спела: " Я ехала домой. Душа была полна…" и "Гори, гори, моя звезда…" Мама слушала хозяйку с немым восторгом, хотя она тоже неплохо поет, но маме не хватает музыкального образования и апломба всепобеждающей уверенности в себе. Я слушала Лину, полузакрыв глаза, мечтая отрешиться от всего, что угнетало душу. Не ожидала, что попаду на маленький концерт старинной музыки…

Я не могла здесь и сейчас объясниться с отчимом, следовало подождать более удобного момента для разговора. Но ничего, постараюсь сказать позже, а сейчас просто отдохну душой.

Когда Лина допела, мама, менее сдержанная и более веселая, чем обычно, вдруг решила выставить меня в невыгодном свете, сообщив присутствующим:

— А Зоя у нас тоже поет неплохо, только стесняется обычно петь на людях… Она музыке училась несколько лет. У девочки одна проблема основная: у нее столько способностей и увлечений, что трудно было определиться с выбором. И рисовать она немного умеет, рисованию училась два года, но затем бросила, решив, что ей не стать вторым Рафаэлем, и пошла в музыкальную школу… Современные дети имеют больше возможность реализовать свои способности, нежели мы в своё время… — пока мама говорила, я наблюдала за лицами присутствующих: отчим с нежностью смотрел на маму, похоже, не прислушиваясь к рассматриваемой теме, выражение лица хозяина напоминало застывший соляной столб, тогда как Лина улыбалась недоверчиво и едва ли не презрительно, полагая, что мама просто бахвалится, превознося бесталанную никчемную дочь. Возможно, так оно и было… Но меня высокомерно-снисходительный взгляд Лины рассердил!

— Так пусть ваша девочка нам споёт, — вдруг предложил Петр Никандрович, зевая. — Наши детки, оба, ни слуха, ни голоса не имеют, — все в папочку пошли, в меня…

В другой момент не стала бы поддаваться на провокацию: я не чувствовала себя здесь слишком комфортно, а петь мне нравится в камерной обстановке, чтобы чувствовать сопричастность всех присутствующих. Но сегодня был плохой день. И потом, отчим уже успел налить мне коньяка небольшую дозу, подметив мимоходом, что мое настроение — "на нуле", и следует его повысить. После коньяка я всегда становлюсь немного расслабленной и смущение уходит куда-то.

— Хорошо! Я вам спою, если хозяин просит, — я позволила себе улыбнуться чуть небрежно, скосив глаза в сторону скрытого "чекиста"… Что на меня нашло? Уселась на стульчик подле рояля, пробежала по клавишам. Настроения петь не было, хотелось завыть в голос где-нибудь в чистом безлюдном поле. Одно пришло на ум: "Он виноват, что я бледна, что верить людям перестала, что сердцем я совсем одна, что молодою жить устала… не говорите мне о нём, не говорите мне о нём…Зачем напомнили о нем? Былые дни уж не вернутся. Все в прошлом, прошлое — всё в нём. Вот потому и слёзы льются…" Романс был стар и избит, его еще Плевицкая пела на старой пластинке патефонной, я его сто раз слышала… Но сейчас эти слова в душе отозвались новой болью, показались исходящими из собственного моего сердца. Чуть не заплакала нелепо.

— Деточка! — Лина подскочила ко мне, возбуждённая и сияющая. — Танцевать вы тоже умеете? Впрочем, не сомневаюсь… Не скажу, что из Вас могла бы выйти гениальная певица, но неплохая актриса оперетты или певица в филармонии, — вполне! Очаровали меня своим исполнением! Столько души, столько правды! Вы меня растрогали, поверила вашему пению, словно то вы о себе пели… Чудесно!

Пётр Никандрович вдруг улыбнулся почти по-человечески:

— Видишь, Лина, а ты еще недавно вздыхала, что молодежь сплошь бесталанна!

— Именно таких бестолочей, Петюнька, и присылает ко мне начальство, чтобы научила азам мастерства! Понимаете, деточка: заканчивают консерваторию, а петь не могут: голос не поставлен, сцены боятся. Так зачем их учили? Я же должна таким недоучкам все разжевать с ложечки, — и освободить место! — и Лина вновь театрально взмахнула руками, словно лебедь белая. Теперь-то я понимала уже причину явной драматизации всех ее слов и поступков: артистка, одно слово!

Неужели и я такова, если такая, как Лина, меня похвалила?

— Зоя, приходите к нам в театр: я устрою вас сразу на вторые роли: с вашими внешними данными, с этим меланхоличным взглядом и вкрадчивым голосом, — вы будете иметь успех, даже без диплома консерватории, которого у меня тоже нет… поверьте, я имею влияние на режиссера, правда-правда! Деточка, главное ваше достоинство: внутреннее достоинство, спокойствие и царственная уверенность в себе! — Тут я не выдержала и негромко засмеялась. И хозяин улыбнулся тоже, поймав мою улыбку: он был опытный физиономист!

— Петр Никандрович, несомненно, принадлежит по роду занятий к определенным органам. Не так ли? — Похоже, я была пьяна. Однако, хозяин не рассердился:

— Именно так. Вам, Зоя, Семен Васильевич после поведает о роде моих занятий, но, по выражению вашего лица, вижу, что вам много слов не нужно…Рад, что Семену такая дочь досталась умненькая, — настоящий парень! Мои олухи так схватывать все на лету не в состоянии, даром, что устроил их обоих в московскую милицию, но способностей к анализу в анамнезе не наблюдалось…Жаль, что оба они сегодня в загуле, наверняка, были бы рады знакомству со столь милой девушкой… Понимаете, Зоя, они сбежали от опасения, что придется присутствовать при застолье двух стариков с женами, — разве молодым хочется общения с родителями?… Извечный конфликт отцов и детей… — Он еще и шутник, медицинскую терминологию привлекает…

Однако, не скажу, что Петр Никандрович показался мне милым человеком, — дружить с таким трудно. Чувствуется в нем "двойное дно". Такие умеют быть очаровательны, но где кончается их искренность и начинается игра, — никто не скажет.

Что странно, здесь не велись беседы о военных годах: похоже, красавица Лина не любила бесед о грустном и "тяжелые" темы, она берегла себя, а муж поступал так, как хотелось жене. Поэтому в беседе обсудили новинки кино, вспомнили поэтов "серебряного века" русской поэзии, обсудили вновь недавний прошлогодний фестиваль, который мне так и не довелось увидеть…

Лина еще раз предложила мне посетить "ее" театр, обещая протекцию. Я с милой миной ответила, что собираюсь в МГУ, хочу стать переводчицей, — люблю изучать языки… Покамест тружусь в сфере связи: зарабатываю стаж, ведь, как известно, для поступления в университет необходим двухлетний трудовой стаж. Меня занесло, похоже: откуда только взялся подобный артистизм? От Лины?

И — раздался звонок в дверь. Я совсем уже забыла, что договорилась с таксистом. Взгляд на часы: конец одиннадцатого ночи.

— Совсем позабыла, дорогие мои: договорилась с юношей-таксистом, когда ехала сюда. Он нас отвезёт обратно в гостиницу. Простите, что не предупредила.

Лина с воодушевлением помчалась отворять дверь "юноше". Через минуту Матвей оказался в зале, и был насильно усажен за стол. Ему благополучно удалось отвертеться от приема горячительного, по уважительной причине: "я за рулём", но зато тарелка Матвея оказалась полна деликатесов, причём хозяйка самолично ухаживала за новым гостем. Видимо, для мужчин она делала исключение… Забавная семья… Грозный муж — подкаблучник милой жены…

Тем временем, хозяин с отчимом на несколько минут удалились в другую комнату для приватной беседы. Почему-то я подумала, что речь пойдёт о матери Эдуарда. Дядя Семён держит свои обязательства, он — человек слова.

К тому времени, когда Матвей с трудом доел свою порцию, отбиваясь от настойчивых предложений Лины о "добавке", старшие мужчины возвратились в зал, причем отчим выглядел почти довольным, а Пётр Никандрович — почти хмурым. Очевидно, дяде Семёну удалось добиться обещания в "содействии"…

Мы распростились с хозяевами ближе к полуночи. Лина пожелала нам удачи и осталась в квартире, крича мне вослед, что ее предложение остаётся в силе. Петр Никандрович проводил нас до такси и еще о чем-то посекретничал с отчимом в ночной темноте.

Я видела, что нечто перекочевало из рук Семена Васильевича в руки хозяина. Но что, — поди разбери в кромешной тьме! А и неважно: и так ясно, что "чекист" может быть во многом полезен отчиму, — особой привязанности в отношениях мужчин мне не привиделось…Впрочем, мотивы мужской дружбы зачастую трудно понять нам, женщинам…

Матвей быстро домчал нас до гостиницы. Когда отчим расплатился, и мы все уже вышли на улицу, направляясь к фойе "Москвы", Матвей выбрался наружу тоже, якобы протереть наружное стекло тряпкой, и прошептал мне вслед:

— Зоя! Я буду ждать звонка! — но отчим, однако, услышал: хмыкнул, взглянул на меня иронически, словно заговорщик. Когда мама уже вошла в дверь, мы же еще стояли перед входом, Семен Васильевич прошептал:

— Рад, Зоя: неплохой паренек, честное слово! И без игры в "лорда Байрона"…

Не стала спорить: зачем, если мысли в разброде и нет уверенности ни в чем?

— Нам нужно срочно поговорить: я разговаривала с бабушкой… — успела шепнуть в ответ, — и тут мама растворила вновь дверь в возмущении, что мы не спешим…

На этаже сидела та же самая дежурная, с любопытством смотревшая на меня. Пришлось сделать вид, что смотрю себе под ноги, боюсь упасть…Пьяна, мол… Слава Богу, тетенька не стала спрашивать о посещении переговорного пункта.

В номере удалось перекинуться словами с отчимом лишь после того, как мама удалилась "освежиться". Отчитавшись поспешно о бабушкиных сведениях, я с нетерпением ждала отклика отчима. Он задумался, не зная, как поступить. Впрочем, тут же сказал, что не стоит мудрить: скажет, что срочно необходимо везти машину на техосмотр под угрозой штрафа, все равно мама в эти дела не вмешивается и ничего не понимает. Я переспросила, и заметила, что техосмотр отчим делал лишь несколько месяцев назад, — он искренне рассмеялся:

— Зойка! Тебя не проведёшь! Иногда я рад, что вы с твоей мамой такие разные!

На следующий утро отчим сообщил матери, что имел телефонный разговор с одним из сальских знакомых-автолюбителей, и вынужден срочно уехать домой. Мама вскинулась, заметив, что ехать стоит всем вместе, и отчим не стал с нею спорить, — для вида, как я поняла.

Однако, вернувшись с вокзала, он горестно заметил, что смог купить билеты только на разные поезда! Мама сделала сердитое лицо, но дядя Семен мигом успокоил ее объяснением: он хочет, чтобы "его девочки" ехали в самом лучшем вагоне, и только на нижних полках! Но в сегодняшнем дневном поезде полно месте, однако, все нижние полки в купе разобраны, и даже плацкартные вагоны переполнены, поэтому он осмелился купить нам на завтра два билета в купе. Две нижние полки… все наши купленные вещи он увезёт с собой, чтобы мы смогли ехать совсем без поклажи.

Словом, мамино недовольство улеглось в два счета, осталась лишь грусть от необходимости расстаться с мужем на краткий срок. У меня было гораздо тяжелее на душе: я боялась за будущее отчима, переживала о маме, и еще немного грустила безосновательно.

Свой маленький роман с Эдуардом, моим мужем и возлюбленным, моим первым мужчиной, я твердо решила выбросить из памяти навсегда. Пусть пройдёт время, — я смогу все забыть. И тогда, без лишнего проявления чувств и выражения обид, мы оформим развод. Надеюсь, с матерью Эдуарда все будет в порядке. Но как жаль, что Эдуард оказался именно таким: красивым и несерьёзным! Или вероломным? Но можно ли ждать верности от красавцев? Они не виноваты, что такими родились, и женщины сами вешаются к ним на шею, чтобы украсть свой кусочек счастья… всё, забыла!

Мы распрощались с отчимом ближе к обеду. Мама собрала ему в дорогу кучу вещей: несколько чемоданов были битком забиты. И продовольственная сумка ломилась от снеди: хватило бы на целый полк солдат, не то, что одному дяде Семёну на сутки. Порой в своей заботе мы, женщины, переходим границы…

Мама распрощалась со своим мужем ласково, но сдержанно, как всегда. Я же неожиданно бросилась к нему на шею, в тот момент, когда Семен Васильевич уже готовился забраться на сиденье рядом с таксистом. Отчим прекрасно понимал мотивы моей неожиданной нежности, объяснявшейся элементарным беспокойством за него. Он еще раз расцеловал нас обеих в щеки, и уехал. Мама вдруг сказала, когда мы поднимались по лестнице, чтобы не ждать лифт:

— Я так счастлива, Зоя, что ты смогла полюбить Семена…отчима… Так я боялась, что вы не найдете с ним совместного языка… Такая невероятная редкость — ваши отношения: он к тебе как к дочери родной отнесся, и ты к нему — как к отцу. Просто чудо! Родные люди, — и те не всегда могут похвастаться подобной привязанностью друг к другу! Знаешь, ведь вчера, когда мы были в гостях, Семушка сказал Петру Никандровичу, что ты — его настоящая дочь, просто мы с ним прежде вместе не жили, у него другая жена была… — Мы зашли в номер, мама переоделась в изумительный халат, напоминавший тот, что я вчера видела у Лины, только бирюзового оттенка, — и продолжала:

— И друг поверил Семену, я думаю: он еще после твоего прихода обратил внимание, что у вас телосложение похоже и даже разрез глаз. Ну, ты представляешь?

— точно, — подтвердила я. — Мы с дядь Семеном во всем схожи, даже в образе мыслей! — слава Богу, что мама не поняла моей иронии…

И тут к нам в дверь тихонько постучали. Так негромко, неуверенно, что у меня даже сердце захолонуло. Кто, что, почему? Похоже, нервы сдают.

— Мамочка! Если будут меня спрашивать, скажи, что я уехала домой. Срочно уехала вместе с отчимом. Пожалуйста! — я ухватила мать за руку, ощутив гладкость шелкового халата, и шептала ей на ухо, словно боясь говорить вслух.

— Ну, хорошо! — Мама не стала спорить от удивления. И так же шепотом спросила: — Но кто к нам придти можешь? Что ты темнишь, Зоя? Хорошо, если вдруг, паче чаяния, тебя кто-нибудь спросит, скажу, что тебя нет. — И мама пошла к дверям с видом разбуженной королевы: с длинными рыжими волосами, распущенными по спине, с недовольной улыбкой… Хороша моя мама!

Махнув рукой, я умчалась в соседнюю комнату и заперлась на задвижку, словно испуганный заяц. Вела я себя довольно глупо, уверена, но ничего поделать с собой была не в силах. Что теперь мать подумает? Вдруг горничная пришла делать ежедневную уборку? Мания преследования развивается явно…

Однако, в соседней комнате слышались тихие голоса. Будь то горничная, мать уже позвала бы меня обратно, смеясь над моею пугливостью. Но прошло несколько минут, а меня никто не звал: мама негромко беседовала с кем-то, но не у нас в номере: очевидно, она стояла в дверях, не приглашая пришедшего к нам. Мне причудился ее тихий смех и отдаленный мужской голос. Слов никаких не доносилось, лишь отзвуки голосов.

Наконец дверь хлопнула излишне громко: мать явно давала мне понять, что некто удалился. Но я не спешила узнать, кто приходил: меня до сих пор всю трясло, пульс частил и дышать было трудно. Нельзя так переживать по пустякам! Нужно успокоиться! Я старалась дышать глубоко, всей грудью, чтобы мама не поняла по моему внешнему виду о терзающих меня мыслях.

Мама не выдержала и сама вошла в мою спаленку. В руках она держала букет роз, большой букет! Глаза ее смеялись, лицо светилось, словно помолодело, она казалась удивленной и недоумевающей:

— Зоя, что ты от меня скрываешь? Приходил некий молодой человек с явно несчастным выражением лица. Красавчик — писаный! Слов нет у меня… где ты с этим Фебом де Шатопером познакомилась? Мы же везде вместе ходили, ты одна и по магазинам не бродила даже. Когда, где? Что за любовная интрига под носом у недоумевающей старой мамаши разыгрывается? Почему ты мне ни о чем не сказала? И, похоже, хороший мальчик, а не просто красивый: смущался, краснел, запинался, сперва двух слов не мог связать, когда меня увидел. Потом успокоился и сделался весьма речист: заявил, что я, очевидно, твоя мама, судя по нашему сходству, — и наговорил мне, старушке, массу комплиментов, — так приятно!

Точно, Эдуард умеет польстить, если хочет, мне ли не знать… мама тем временем продолжала рассказывать о сути своей беседы с моим "мужем": он спрашивал меня. И мама сказала то, что я просила: что я уехала. Вдвоем с отчимом. Срочно, безотлагательно, из-за возникших семейных проблем. Мало ли какие у людей бывают заботы, верно?

— Вообрази только, девочка моя: этот красавец осмелился спросить, где мы вчера были! Мы — то есть вся наша семья! Я так поняла из его слов, что и вчера он приходил сюда, вечером, но мы, естественно, все были в гостях… А ты почему так поздно вчера приехала, объясни мне, пожалуйста?

— По магазинам ходила, — ответила я безучастно. — Да, ничего не купила! Ничего стоящего не нашла… кроме таксиста Матвея, который меня подвез к отчимову "чекисту" и хотел познакомиться… Не смотри на меня так, мама!

— Так с какой стати неизвестный парень принес букет из одиннадцати роз? Ты хоть представляешь, сколько денег глупый мальчик за него отдал? Зоя, я тебя просто не узнаю: какие-то секреты, новые скрываемые знакомства…

— Мама! Успокойся: мы с отчимом у этого молодого человека гараж приобрели! Помнишь, вчера я отлучалась по поручению отчима? Именно у этого человека я купила гараж! Вот и все. И было это вчера в районе четырех часов дня. И еще я имела глупость сказать Эдуарду, так зовут молодого человека, в какой гостинице мы проживаем. Да, он изъявил желание узнать меня ближе, но я сочла, что Эдуард излишне красив! Выйти к нему я не захотела именно по причине этой самой его красоты: он мне очень понравился, мама, но, знаешь, как Семён Васильевич говорит: хороший мужчина — всегда чужой! Особенно молодой… Это именно по поводу этого человека дядь Семён меня предупреждал, но не сказал только, почему именно придерживается такого мнения… Думаю, девушки вокруг этого полубога штабелями укладываются, а мне мой внутренний мир всего дороже! — конечно, я сказала матери полуправду. Но суть была правдива. И с чего это глаза мамы столь мечтательно затуманились? Даже на неё Эдуард произвёл впечатление! Прав был отчим стократно: мне не нужен такой мужчина…

— Детка, а заикался он убедительно, — попыталась отговорить меня мама. — Именно в той части нашей беседы, в которой речь о тебе шла. Нравишься ты ему, поверь!

— Конечно, верю, — ответила я. — еще бы не верить: вчера он попытался мне свои чувства продемонстрировать весьма убедительно, пришлось убегать от него после совершения сделки… Мама, не витай в облаках: с этим красавцем у меня никогда ничего не получится, я сама хочу быть красивее своего мужчины, вот! Чтобы это с меня сдували пылинки…

Мать больше не пыталась меня разубеждать: нет — так нет. Но вдруг она всплеснула руками, вспомнив что-то:

— Ах да! Он тебе принёс конверт запечатанный. Знаешь, так смешно: места склейки конверта еще бумажными полосками заклеенами, словно он боится, что посторонние люди прочтут его послание… Прямо письмо от Татьяны Лариной к Онегину… И еще мне прямо в руки всунул клочок бумаги с телефоном: велел только показать тебе еще раз, а сам номер телефона пусть у меня будет…

— Дай мне этот клочок, я его порву! — Мама замахала руками: — Что ты, что ты! Верно парнишка велел мне ту бумажку у себя держать, знал, как ты отреагируешь. Чем же он так тебя обидел, Зоя? Сказал что не так? Или… предложил? Они, москвичи, не слишком уважают нас, провинциалов, сама знаю… точно, по лицу вижу: словом обидел мою девочку… Но, может, ты зря его отвергла: таких прекрасных лиц не много на свете встретишь… К таким не стоит больших претензий предъявлять, лучше к ним относиться, как к произведениям искусства: пользы никакой, но глаз радует… Зоя, я даже помолодела на миг, — с твоими тайнами сердечными не соскучишься! Ну, давай же, читай, что он там написал? Или тоже захочешь порвать на мелкие кусочки? Пожалей мальчика!

Задумалась я: порвать письмо или прочесть? Вот ведь принесла нелегкая моего непутёвого мужа: тут собираться надо, а у меня руки дрожат… Все равно, все наши отношения с моим неверным любовником окончены, к чему душу травить? А почему я должна из-за него терзаться, интересно? Ведь это я его сама бросила, значит, он пусть и переживает, чувствует себя униженным. Мне до его мыслей и чувств дела нет! Так почему бы и не прочесть письмецо? Может, каждая его фраза утешит мое ущемленное самолюбие? Выхватив конверт из маминых рук, я заперлась в ванной комнате и буквально разодрала конверт на части, стремясь вытащить листок с запиской.

"Любимая моя Зоя!", — письмо начиналось так, будто между нами ничего еще не кончено. "Произошло ужасное, дикое недоразумение! Поверь мне! С той девушкой я давно расстался. Как только маму арестовали. Но еще ранее наши отношения пришли к финишу. Думаю, она завела себе другого, побогаче. Возможно, он ее теперь оставил, раз она снова осмелилась придти ко мне, всеми гонимому и никому не нужному, кроме тебя… Никакого свидания у меня вчера не было назначено! Зоя, клянусь тебе: никогда не давал ей ключей от моей квартиры: должно быть, она их просто украла, — запасные ключи исчезли из тайника. Но дело в том, что она не знала, где находится тайник! Все это ужасная, невозможная ошибка! Словно моя судьба рушится на части и удача отворотилась, словно я проклят… Зоя, я атеист, но в последнее время все напасти обрушились на мою семью… Думал, что обрел тебя в трудный час, но судьба и тебя забрала из моей жизни. Словно мне показали частичку рая, — и тут же любовь скрылась в тумане… поверь мне, моя милая, драгоценная Зоя: я только тобой одной дышу сейчас, ты мне сил придала дальше жить и бороться… без тебя я пропаду… Зоя, вернись ко мне, пожалуйста: я так люблю тебя, всю тебя, всё в тебе, — как помешанный просто, каждую минуту о тебе думаю, жажду быть с тобой, держать тебя за руку, чувствовать биение твоего пульса, ощущать тепло твоей кожи… Зоя, я не лицемерю: я влюблен в тебя, это и есть правда! Вернись! Если не веришь, что я говорю правду, так прости за то, что ты там себе вообразила из россказней той обманщицы. Но все ее слова — неправда, Зоя! Как мне убедить тебя? Вернись ко мне, не покидай меня! Я люблю только тебя! А развод я тебе не дам!" И всё. Без подписи. Почерк изысканно-корявый, явно человек был в расстроенных чувствах, когда писал. Артист! Медленно и методично я разорвала письмо ровно на тридцать две части, потом еще рвала кусочки, уже без счета, — и все это смыла вода, унося с собой мою надежду на волшебную, бесподобную любовь. Эдуард казался мне воскресшим олицетворением идеальной красоты, но он был только мертвой статуей. Так влюбленный Пигмалион силою мысли оживил мраморную Галатею..

Что-то внутри меня вдруг заболело, запульсировало и затрепетало. Ах да, это после вчерашнего грехопадения: все тело болит… потому что я только и знаю, что прислушиваюсь к сигналам тела, некому отвлечь… Не выдержала: беззвучно заплакала, стараясь не впасть в истерику. Слезы капали на щеки, потом на грудь, я их даже не вытирала. Лучше поплакать: если все время сдерживаться, начинает сердце давить и тяжело становится… И Эдуарду бывает тяжело от неизбывных мыслей о судьбе его матери…Вот снова он проникает в мои мысли, словно назойливая муха! Всё, выплачусь и забуду свой неудачный московский роман! Свет клином не сошелся на этом человеке! Я не буду о нем думать…

Тут мама заколотила в дверь ванной, воображая бог весть что:

— Зойка, открой немедленно! Не заставляй старую мать тревожиться…

Я резко открыла дверь, мама чуть не упала от неожиданности.

— Доченька! Да ты вся в слезах! Все-таки ты что-то от меня утаиваешь, признайся! Не заставляй меня теряться в догадках! Влюбилась ты в него, но сама себя боишься, так? Мало у меня опыта, чтобы тебе советовать… Я тоже вначале боялась за Семёна замуж идти, считая его слишком красивым мужчиною, а вот видишь, как ладно мы с ним живем: лучше некуда!

Слушая маму, я еще горше заплакала: похоже, мне вдруг стало себя жалко… что же я такая невезучая? В первый раз в жизни влюбилась по-настоящему, и так неудачно, что хоть на осине вешайся… Всякий контроль над собой утратила, повела себя, как ненормальная совершенно, зачем было так спешить? Мне хотелось стать частью его во всём, не было никаких внутренних запретов: словно мое тело и душа полагали, что все мои поступки — правильны…Ошиблась я…

Мама прижала меня к себе крепко-крепко, и, на ее плече, сотрясаясь от горьких рыданий, я понемногу успокоилась. А потом мы стали собирать оставшиеся немногие вещицы. И еще раз пошли погулять по утопающей в снежном покрове, сияющей белизной Первопрестольной…

На следующий день мы смотрели на пейзажи родной страны, все более приближаясь к южным краям, к своему городу. Колеса стучали умиротворяюще. Я смотрела только вперед, ни разу не обернувшись в направлении Москвы, подразнившей меня и обездолившей.

И чем ближе мы приближались к Сальску, тем сильнее становилось мое беспокойство: лишь бы Семёну Васильевичу удалось выкрутиться из создавшейся ситуации, лишь бы мой дорогой отчим избежал разоблачения и неминуемого, в таком случае, ареста. Пусть все для него обернется благополучно, чтобы хотя бы мама моя была счастлива, раз уже мне счастья не видать… Пусть все будет хорошо с нашим самым на свете любимым советским пенсионером, само существование которого насущно необходимо не только маме, но и мне. Потому что рядом с ним мы обрели большую уверенность в себе, а маму он сделал счастливой…

Колеса стучали, стучали бесконечно; им в такт вторила чайная ложечка в стеклянном стакане с серебристым подстаканником… Уснула, и увидела во сне Эдуарда: он бежал за мной в ярости, словно хотел убить или избить, и я убегала от него быстрее ветра… А потом его лицо вдруг исказилось, сделавшись совсем непохожим на моего милого… И еще мне снились разноцветные облака: словно я лечу по небу между облачной гряды, то взлетая, то падая, и чувствую полноту жизни… Под утро уже привиделись лебеди, много лебедей: невообразимо прекрасные, горделивые, с длинными гибкими шеями, они плыли мне навстречу, и шептали беззвучно, что моя жизнь только начинается…